Объективные и субъективные трудности

ЭКСПЕРТНО - ПСИХОЛОГИЧЕСКОГО АНАЛИЗА И ОЦЕНКИ

ПРИ ПОСМЕРТНЫХ ЭКСПЕРТИЗАХ

М. В. Морозова, А. С. Никитина, О. Ф. Савина

Проведение посмертных комплексных психолого-пси­хиатрических экспертиз по уголовным делам, по мнению большинства исследователей, является одним из наиболее сложных и трудозатратных видов экспертной деятельнос­ти, требующих высокой профессиональной квалификации экспертов, в том числе и психолога (Кудрявцев И.А., Са­фуанов Ф.С, Фастовцов Г.А. и др.). Это определяется тем, что эксперт в силу объективной специфики таких экспер­тиз исследует только материалы уголовного дела и меди­цинской документации, не имея возможности задать по-дэкспертному уточняющие вопросы. При этом зачастую воз­никает опасность подмены экспертного анализа эмоциональ­но насыщенными оценками, суждениями бытового харак­тера с проекцией исследуемой ситуации на себя и привле­чением собственного житейского опыта. Еще одна сложность связана с тем, что рассматриваемый вид экспертизы пред­полагает определение конкретной мотивации суицидента, установление причинно-следственных зависимостей между действиями тех или иных лиц и совершением суицида, что повышает значимость психологического заключения и, сле­довательно, ответственность психолога.

Экспертная практика показывает, что уголовные дела по данным видам экспертиз либо отличаются формальнос­тью и краткостью, вплоть до бессодержательности и от­сутствия значимой и необходимой для экспертного анали­за информации, либо, наоборот, многотомны, характери­зуются запутанностью и противоречивостью содержащихся в них сведений, наличием множественных повторных экс­пертиз. При этом часто отсутствует индивидуальность по­казаний свидетелей, они различаются только мелкими не­существенными деталями.

 

158

199

С одной стороны, казалось бы, что назначение повтор­ной экспертизы несколько облегчает работу эксперта, в том смысле, что уже проведен анализ материалов дела и даны какие-то экспертные оценки, которые рассмотрены судом и следствием, но вызывают у них те или иные сомнения. С другой — повторная экспертиза, как правило, значи­тельно усложняет работу эксперта: добавляются новые ма­териалы, при этом, направляя дело на повторную экспер­тизу, судебно-следственные органы не всегда дают содер­жательное обоснование причин ее назначения. Вместе с тем именно они могли бы в значительной степени облегчить и направить исследовательскую деятельность экспертов, четко и по существу раскрыв причины назначения новой экс­пертизы, а также отразив наиболее значимые моменты ди­намики следственных действий и различных версий про­изошедшего. Эксперту зачастую не предоставляется юриди­ческая "квалификация" содержащихся в деле сведений — собранная в процессе ведения следствия информация по­дается недифференцированно, не указывается на то, что определенная ее часть в ходе следствия и суда не подтвер­дилась, бьша лишена доказательной силы. В связи с этим неоправданно возрастают сложность и трудоемкость экс­пертных посмертных исследований.

При работе с материалами уголовного дела психолог при­дает особое значение характеризующим личность подэкс-пертного сведениям, описаниям сущности и динамики воз­никшего конфликта, строит первичные гипотезы и ищет им подтверждения в других показаниях свидетелей. Если же впоследствии оказывается, что все эти сведения, с из­ложения которых собственно и начиналось многотомное уголовное дело, не имеют под собой никаких оснований, то продуктивность работы психолога снижается. Выдвигать и находить подтверждения или опровержения экспертной гипотезы и убеждаться в ее полной несостоятельности от­нюдь не по профессиональным (психологическим), а по формальным критериям уже практически в середине рабо­ты — недопустимая расточительность времени эксперта. В же время изначальное знание о наличии двух или более версий событий позволило бы в соответствии с ними от-

бирать и анализировать информацию, избегая ненужных сомнений и внутренних противоречий, которые обуслов­лены не сложностью экспертного случая, а спецификой хода следственных действий. В рамках данной статьи мы и хо­тели бы представить такой экспертный случай с многотом­ным, но при этом "плохо собранным" и содержащим про­тиворечивую информацию делом, в том числе и материа­лы предыдущего дела по данным обстоятельствам, но с дру­гим составом обвиняемых, что можно было уяснить толь­ко по прочтении половины дела. Настоящая экспертиза яв­лялась в данном деле четвертой по счету.

В анализируемом нами случае на повторную посмерт­ную экспертизу по факту гибели военнослужащего А. было представлено дело в 8 томах. Постановление суда содержа­ло четко сформулированные вопросы, но практически было лишено описательной части — "По уголовному делу в от­ношении Р. и П.,... по ходатайству защитника назначена повторная посмертная комплексная судебная психолого-пси­хиатрическая экспертиза, производство которой поручено ГНЦССП им. В.П. Сербского... Поскольку выяснение ука­занных вопросов имеет значение для правильного разрешения уголовного дела и учитывая, что в суде выяснены все об­стоятельства, имеющие значение для дачи экспертного за­ключения,... военный суд постановил поставить на разре­шение экспертов следующие вопросы...".

Кроме тех объективных сложностей в работе эксперта, которые изложены выше, существовали и затруднения при экспертной оценке данного случая, поскольку свидетель­ские показания были достаточно противоречивы, а по своим индивидуально-психологическим особенностям, объектив­ным данным анамнеза до призыва на срочную службу со­вершивший суицид военнослужащий представлялся адап­тированным в гражданской жизни, обладал неплохим ин­теллектом, навыками и познаниями, которые впоследст­вии позволили командованию привлечь его на должность, требующую особой подготовки. С нашей точки зрения, этот случай является иллюстрацией к предложенной нами ти­пологии суицидентов-военнослужащих и может быть от­несен к четвертой группе, которую составили лица, поль-

 

160

161

зующиеся уважением командования, но не имеющие ав­торитета у сослуживцев и не обладающие достаточными лич­ностными ресурсами для отстаивания своей позиции и ин­тересов (Савина О.Ф., Морозова М.В., 2007). При назна­чении на определенные должности таких военнослужащих командование зачастую не учитывает тот факт, что разви­тые интеллектуальные способности, формально хорошая ориентированность в различных ситуациях, сообразитель­ность сочетаются у них с недостаточной личностной зрелос­тью, ограниченными коммуникативными способностями. Развитое самолюбие, осознание собственной интеллекту­альной состоятельности приводят к стремлению избегать неуспеха, самостоятельно справляться с трудностями, не делясь проблемами с сослуживцами и родными, преувели­чивать в глазах других собственную успешность и адапта­цию к новым условиям. Такая диссоциация между фор­мальным и неформальным статусом и рейтингом нередко служит источником конфликтов, эмоционального напря­жения и депривации, а в случае возникновения дополни­тельных фрустрирующих воздействий провоцирует аффек­тивно обусловленные суицидальные поступки у незрелых, не имеющих достаточных личностных ресурсов и опыта лиц.

Повторная посмертная судебная комплексная психолого-психиатрическая экспертиза в отношении А., 1981 г. р., умер­шего в декабре 2002 г., была проведена в ГНЦССП им. В.П. Серб­ского в апреле 2007 г. в рамках расследования уголовного дела по обвинению Р. и П. по ст.335 УК РФ. Из анализа имеющихся материалов известно следующее. Наследственность А. психичес­кими заболеваниями не отягощена. По характеру формировал­ся общительным, жизнерадостным, внимательным, добрым и отзывчивым, при этом педантичным, ответственным и трудо­любивым. Семья А. была благополучная, родители занимались его воспитанием. В школу он пошел своевременно, хорошо учился, увлекался компьютерами, закончил 11 классов. Соглас­но школьным характеристикам и описаниям одноклассников А. пользовался уважением в коллективе, имел много друзей, обладал чувством юмора, был интересным собеседником, мог поддержать разговор на любую тему, часто побеждал на раз­личных конкурсах. По характеру был мягкий, неконфликтный,

открытый, в трудную минуту всегда приходил на помощь, был оптимистом, хотя и тяжело переживал неудачи. Был добросо­вестным, активно участвовал в общественной работе, прояв­лял при этом инициативу и фантазию; был творчески одарен, много читал. После окончания школы А. поступил в техничес­кий университет, где сначала учился хорошо, а потом у него стали преобладать "другие интересы", эпизодически стал ку­рить "травку", с 3-го курса был отчислен за неуспеваемость. Не­продолжительное время, до призыва в армию, работал продав­цом в обувном магазине, был активным, дисциплинированным, ответственным, аккуратным, добросовестным, внимательным и обаятельным при обслуживании покупателей. Согласно пред­ставленным справкам на учете в НД и ПНД А. не состоял. Мать А. сообщала, что он рос общительным, доброжелательным и стеснительным, круг общения у него был очень большой, хотя близких друзей было немного; был безотказным; уважал роди­телей, помогал им по хозяйству. По ее мнению, он был неза­висимым, с развитым чувством собственного достоинства, знал, что ему нужно и чего он хочет, доводил начатое дело до успешного завершения. При возникновении конфликтных ситуаций пытался найти компромисс, избегал насилия. Нико­гда не жаловался, не показывал, что ему больно. Содержащаяся в деле информация об отношении А. к службе в армии проти­воречива. С одной стороны, имеются сведения, что он служить пошел без желания, с другой - мать А. и его одноклассник М. отмечали, что он хотел служить, решение об этом было при­нято на семейном совете, "откосить" он не пытался. А. про­шел врачебное обследование, был признан годным к военной службе с незначительными ограничениями и в июне 2002 г. был мобилизован. Из служебной характеристики следует, что А. за­рекомендовал себя с положительной стороны, исполнитель­ным, дисциплинированным, программу боевой подготовки ус­воил хорошо, приказы командования выполнял в срок, повы­шал свои знания. Со старшими был вежлив, по характеру об­щительный, скромный, но друзей не имел, любил уединение, в коллективе авторитетом не пользовался. В связи с наличием у А. хороших интеллектуальных способностей, его грамотнос­тью, умением работать на компьютере он был назначен на должность писаря. Его непосредственным начальником являл­ся лейтенант О., который сообщил, что А. был спокойный, добродушный, общительный, уравновешенный, умный, тру­долюбивый, хорошо и грамотно писал, у него сложились с ним хорошие отношения. Психолог части охарактеризовал А. как

 

162

163

общительного, уравновешенного, спокойного, доброжелатель­ного и исполнительного человека с интеллектуальным уровнем выше среднего. Он имел положительный (высокий) уровень нервно-психологической устойчивости. Жалоб от него не посту­пало, А. на контакт с психологом не шел, о каких-либо про­блемах не сообщал. В значительной части содержащихся в деле показаний сослуживцев отмечается, что А. "какой был после призыва, такой и оставался до конца", он был веселым, об­щительным, на критику реагировал нормально, не грубил, не дерзил, говорил, что если его ругают, значит, есть за что — заслужил, служить ему в общем нравилось, он был исполни­тельным, дисциплинированным. Вместе с тем отдельные воен­нослужащие давали А. противоположную характеристику — по характеру он был замкнутый, малообщительный, "сам в себе", предпочитал одиночество, хотя и не отказывался помочь. От-, мечали, что А. очень скучал по дому, особенно по матери, на­деялся получить отпуск на Новый год; ему было тяжело слу­жить, он часто не высыпался, считал, что армия — это "изде­вательство над организмом". Было видно, что у него какие-то проблемы, но о причинах плохого настроения не говорил, пы­тался отшучиваться. В письмах родителям А. положительно от­зывался о службе, описывал ее с юмором, порой бравировал, сообщая о своей успешной адаптации и особом положении пи­саря. В то же время в письмах друзьям, несмотря на желание выглядеть успешным, А. не скрывал и серьезных проблем, под­черкивая, что эти сведения носят конфиденциальный харак­тер: "...мне этот дебилизм уже надоел черт знает как, нормаль­ным трудно оставаться... Не забудь: "никому ни слова". Он со­общал об избиениях, оценивая обстановку в части так: "самые плохие дни не могут сравниться с тем, что творится здесь". Поскольку материалы дела были представлены в хронологичес­ком порядке хода ведения следственных действий, то первые тома содержали взаимодополняющие друг друга показания сви­детелей о неприязненных отношениях между А. и лейтенантом О., якобы О. заставлял его выпрыгнуть из окна, каждый наряд бил А., поскольку тот недобросовестно исполнял свои обязан­ности. Однако после демобилизации П. и Р. (впоследствии обви­няемых по данному делу) из армии большинство свидетелей изменили свои показания в отношении О., рассказав о дейст­виях П. и Р., что кардинально изменило фабулу дела. Так, было установлено, что с августа 2002 г. сослуживцы П. и Р. в присут­ствии других военнослужащих постоянно упрекали А. в том, что, будучи писарем в канцелярии роты, он уклоняется от хо-

зяйственных работ, несения службы в наряде и карауле, на­зывали его "канцелярской крысой", оскорбляли нецензурны­ми выражениями, унижая тем самым честь и достоинство А. Он тяжело это переносил, замыкался в себе. П. заставлял А. "рыться" в столах офицеров в поисках чистых бланков уволь­нительных записок с печатями. В период с августа по декабрь 2002 г. Р. и П. в казарме не менее 3 раз в неделю заставляли А. и других солдат отжиматься от пола в течение 5—10 минут, в том числе в противогазах; бегать в личное время по плацу войско­вой части, угрожая в случае неподчинения насилием; при ут­ренних осмотрах наносили удары руками и ногами в область шеи и голени якобы за неопрятный внешний вид. Системати­чески заставляли А. и других приносить им сигареты и продук­ты, отбирали у А. денежное довольствие. С ноября по декабрь 2002 г. они требовали от А., угрожая насилием, рисовать "дем-бельские альбомы", причем и в ночное время, лишая его воз­можности выспаться, из-за чего он был вялым, пытался "ото­спаться днем". При этом в своих показаниях в статусе обвиняе­мого Р. настаивал на первоначальной версии, отрицал приме­нение неуставных отношений, говорил, что именно лейтенант О. не давал А. спокойно жить, загружал работой, в том числе и по ночам, придирался, различными способами унижал, застав­лял выполнять разные невыполнимые задачи, избивал его. Р., с его слов, советовал А. написать рапорт, который якобы и был написан, но потом исчез. Обвиняемый П. также сообщал, что никаких конфликтов с А. у него не было. Отдельные военно­служащие на протяжении всего уголовного дела утверждали, что неуставные отношения к А. не применялись, конфликтов ни с кем у него не было, полагали, что он был единственным, кого все жалели и заступались за него. При этом А. рассказывал им о проигрыше денег в казино еще до армии, они полагали, что, опасаясь преследования из-за долга, А. пошел в армию. Однако в деле содержатся факты, свидетельствующие об обратном. Так, в сентябре 2002 г. санинструктор, возвращаясь вечером домой, на железнодорожном переезде увидела А. в шинели без знаков различия и без головного убора. На ее вопросы ничего вразу­мительного А. ответить не смог, в часть вместе с ней он вер­нулся спокойно. Сослуживцам он пояснил, что устал служить, хочет домой. После 15 ноября, как показывают сослуживцы, прошел слух, что именно А. рассказал командованию о распи­тии спиртного и драке в казарме ночью. П. и Р. назвали его "сту­качом", заставляли других военнослужащих отжиматься в те­чение 5 минут в присутствии А., возлагая на него за это ответ-

 

164

165

 

ственность и требуя вести счет отжиманиям. Затем запретили другим общаться с А., объявили ему бойкот, потребовали пи­таться в столовой отдельно от других, за столом, на который составлялась грязная посуда. При этом А. получал пищу одним из последних, а Р. подавал команду "прием пищи окончен", не дав ему доесть и требуя, чтобы он сдавал посуду вместе с дру­гими, тем самым лишая А. возможности полноценно питаться. П. в присутствии других военнослужащих после команды "от­бой" многократно заставлял А. делать ему массаж спины. Из-за обвинений со стороны П. и Р. А. сильно переживал, говорил, что докажет, что он не "стукач". А. жаловался, что ему трудно жить в коллективе, где никто с ним не общается; по словам сослуживцев, был "как бы изгоем", замкнулся, был подавлен. Поскольку, работая в канцелярии, он общался в основном с офицерами, это подкрепляло мнение среди сослуживцев, что. А. - "стукач", большинство солдат предпочитали не общаться с А., "не говорить лишнего". При этом сам А., как показывает большая часть свидетелей, говорил, что у него все нормально. Со слов матери, А. писал в письмах о том, что в части у него все хорошо, на службу не жаловался. Когда она приезжала к нему в часть, говорил, что "его слушают", утверждал, что не­уставных отношений у них нет, если бы кто-то применял на­силие, то "такого бы зарыли". Приезжая домой в отпуск, он говорил друзьям, что служить ему нравится, "ничего страш­ного в войсках нет", кормят прекрасно, о неуставных отно­шениях не упоминал. Впоследствии друзьям в письмах он со­общал о попытке его "подставить", постоянных, унизительных неуставных отношениях, которым он не мог противостоять, только терпел их: "здесь нет людей — одни солдаты, здесь нет зверей - одни сержанты, я не был жестоким и злым, таким меня сделал солдатский режим, смерть и дембель очень схо­жи, смерть придет и дембель тоже" (ноябрь 2002 г.). В то же время А. переоценивал свои силы, отмечая, что он — "броня, они такую не встречали... наладится еще жизнь, буду лучше всех жить". За неделю до смерти мать созванивалась с А., он ска­зал, что ждет их приезда, был, как всегда, немногословен, у нее сложилось впечатление, что он не может рассказать "все­го" по телефону. За два дня до гибели А., П. в спальном поме­щении переместили на место рядом с А., а эмоционально близ­кого А. приятеля переселили в другую комнату. Большинство свидетелей показывают, что 15 декабря, в день несения послед­него караула, А. было проведено медицинское освидетельство­вание, не выявившее у него отклонений со стороны нервно-

психической сферы. Перед заступлением на пост А. рассказы­вал анекдоты, был весел, что некоторым сослуживцам показа­лось "неестественным". Последний доклад о ходе несения служ­бы поступил от А. 16.12.02 в 5 ч 41 мин. О дальнейших событиях из материалов дела известно, что 16.12.02 около 6 ч 20 мин на посту внутреннего караула был обнаружен труп А., подвешен­ный на поясном ремне армейского образца под лестницей на­блюдательной вышки. Согласно заключения судебно-медицин­ской экспертизы смерть А. наступила от механической асфик­сии вследствие сдавления шеи петлей при повешении; были вы­явлены другие повреждения, образовавшиеся как за 2—5 суток до момента наступления смерти, так и незадолго или сразу по­сле нее. После предварительного расследования было возбуж­дено уголовное дело в отношении лейтенанта О. По данному делу в августе 2003 г. была проведена посмертная КСППЭ, ко­торая пришла к заключению, что А. каким-либо психическим расстройством не страдал, однако в период, предшествовавший самоубийству, он находился в затяжной реактивной депрессии (тяжелый депрессивный эпизод, по МКБ-10), при этом разви­тие данного состояния и принятие решения о суициде нахо­дятся в прямой связи с действиями О. В мае 2004 г. повторная посмертная КСППЭ решила, что А. не обнаруживал призна­ков психического расстройства, в том числе и временного, и не был лишен возможности отдавать отчет в своих действиях и руководить ими. Причинно-следственная связь между дейст­виями О. и суицидом А. не выявлена. В апреле 2005 г. было воз­буждено уголовное дело в отношении П. и Р. по ст.335 ч.З УК РФ. В июне 2006 г. проведена третья по счету посмертная КСППЭ, которая должна была ответить на вопрос о наличии (или отсутствии) причинно-следственной связи между дейст­виями П. и Р. и суицидом А. Комиссия экспертов пришла к за­ключению, что А. ни хроническим психическим расстройством, ни временным расстройством психики в период времени, от­носящийся к принятию им решения о совершении самоубий­ства, не страдал. Психолог сделал вывод о наличии у А. в пери­од, предшествовавший самоубийству, состояния эмоциональ­ного напряжения, которое оказало существенное влияние на поведение А. в момент самоубийства, а его решение о суициде с учетом эмоционального состояния и индивидуально-психо­логических особенностей состоит в прямой причинно-следст­венной связи с действиями П. и Р. В декабре 2006 г. судом было вынесено постановление о проведении очередной (четвертой) повторной комплексной психолого-психиатрической экспертизы

 

166

 

167

без содержательного обоснования для ее назначения, где в ка­честве обвиняемых фигурировали П. и Р., которая и была про­ведена в нашем Центре. Врачи-психиатры сделали выводы, ана­логичные предыдущему заключению экспертов. Психологический анализ материалов уголовного дела позволил придти к следую­щему заключению. А. отличали такие индивидуально-психоло­гические особенности, как просоциальный характер установок, достаточно развитое чувство ответственности, добросовест­ность, общительность, доброжелательность, отсутствие кон­фликтности, стремление к разрешению возникающих проблем социально приемлемыми способами у недостаточно зрелой лич­ности. При высокой мотивации достижения и успеха, при пот­ребности в признании, поддержании самоуважения и уважения со стороны окружающих, стремлении защищать свою точку зрения и собственное достоинство, самостоятельно урегули­ровать проблемы А. были присущи ориентация на бесконфликт­ное общение, склонность к занятию конформной, пассивной позиции с избеганием острого развития конфликта, тенденци­ей проявлять терпение в ситуациях фрустрации и избегать кон­фронтации. В межличностном общении для А. были характер­ны вежливость, мягкость, склонность учитывать позиции и взгляды другого человека, а также достаточная зависимость от мнения значимых окружающих, потребность в их поддержке, одобрении и принятии. Отмечались чувствительность, воспри­имчивость к негативным реакциям в свой адрес со стороны ре­ферентной группы с тенденцией к внутреннему переживанию неудач, фиксация на них без внешней демонстрации в поведе­нии, с контролем своих эмоциональных проявлений. При кри­тике со стороны окружающих А. старался исправлять свои ошибки и в последующем учитывать уже сделанные ему заме­чания. У А. отмечалась в целом сформированная способность к интеллектуальному контролю своего поведения. Как свиде­тельствуют материалы дела, хотя А. в возрасте 21 года пошел служить в армию без особого желания, но поскольку "на се­мейном совете" было принято такое решение, а для него было значимо мнение родителей и он стремился соответствовать их ожиданиям, то он, несмотря на свои внутренние сомнения, высказывал намерение выполнить воинский долг. В учебном подразделении А. в основном адаптировался к прохождению службы, нашел свой круг общения, исполнял служебные обя­занности и имел устные поощрения со стороны командования. Не отмечалось у А. и проявлений эмоционального напряжения: у него было часто "веселое настроение", он был общителен,

высказывал желание успешно служить ("я буду стараться" -писал он родителям). В дальнейшем, после окончания курса молодого бойца и принятия присяги, А. был распределен в одно из подразделений той же военной части, где его привлекли к работе в канцелярии и службе тыла, из-за этого он реже, чем его сослуживцы, нес службу в нарядах, принимал участие в физических тренировках и хозяйственных работах, хотя наря­ду с другими заступал в караулы. В связи с его частым отсутстви­ем в роте в воинском коллективе по отношению к А., в ос­новном со стороны двух военнослужащих более раннего при­зыва - П. и Р., начинали складываться неприязненные отно­шения с периодическими проявлениями и неуставных — в виде как морального давления, так и физического насилия. Хотя дан­ный тип отношений применялся ко всем "молодым", однако из-за присущих А индивидуально-психологических особенностей (развитое чувство собственного достоинства, потребность в поддержании уважения и самоуважении, принятии со стороны окружающих) такое положение дел приобретало для него осо­бую субъективную значимость, затрагивая ведущие ценности и личностные смыслы. На фоне указанных трудностей у А. от­мечалась попытка самовольного оставления части, а по воз­вращении в часть его проблемы только усугубились. А. в своих письмах родителям косвенно, а в письмах другу Д. - прямо под­тверждает факты "дедовщины". Сложившаяся ситуация явилась для А. достаточно психотравмирующей, привела к появлению трудностей адаптации в условиях систематических неуставных отношений и обусловила возникновение и последующее по­степенное накопление эмоционального напряжения с пережи­ванием чувства обиды и унижения. В ночь с 15 на 16 ноября 2002 г. старослужащие, в том числе П. и Р., распивали спирт­ные напитки в казарме, после чего разбудили спящих солдат и стали издеваться над ними. Об этом А. сообщает в своем пись­ме другу Д.: "они бухали, так всю ночь все не спали, было.... (ужас!!!), всех..., табуретками башке". Впоследствии об этом событии стало известно командованию и зачинщиков наказа­ли. Сослуживцы подозревали А. в донесении на них, а П. с Р. от­крыто объявили его "стукачом" и потребовали, чтобы все бой­котировали А., указали ему место за столом, куда составля­лась грязная посуда. Сложившаяся ситуация послужила новым значительным психотравмирующим фактором, обусловившим усугубление уже имевшегося у А. эмоционального напряжения: он переживал отторжение коллективом его личности, чувст­вовал себя "как бы изгоем". Однако будучи внутренне фикси-

 

168

169

рован на сложившейся ситуации и своих переживаниях, А. прак­тически не делился ими с окружающими, стремился снизить субъективную значимость происходящего для сохранения са­мооценки, бравировал в письмах, переоценивая свои возмож­ности. По показаниям одних сослуживцев, в тот период А. стал "замкнутым", "хмурым", "уединялся от коллектива, старал­ся уйти на весь день в службу тыла", а по показаниям других — оставался "общительным", "веселым", был "в хорошем на­строении". Внешнее несоответствие данных показаний свиде­тельствует о неустойчивости настроения А., наличии аффек­тивных колебаний в условиях повышенно субъективно значи­мой психотравмирующей ситуации. А. то высказывал надежду на благополучный исход событий ("все будет хорошо" — в пись­ме к Д.), то констатировал безысходность своего положения ("я здесь на всю жизнь вперед получил, и еще получу"). Нака­нуне совершения суицида А. написал письмо Д., в котором так­же прослеживаются высказывания, отражающие наличие раз­нонаправленных тенденций в его состоянии. В это же время П. переместили в спальном помещении на место рядом с А., а эмоционально близкого и значимого для А. человека пересели­ли в другую комнату, что стало дополнительным фрустрирую-щим фактором, усилив депривацию в сфере общения. Таким образом, можно сделать вывод о том, что на фоне длитель­ной, повышенно субъективно значимой психотравмирующей ситуации у А. наблюдалось постепенное истощение ресурсов адекватного личностного реагирования с выраженными коле­баниями настроения; попытки справиться с проблемами соче­тались с фиксацией на них, нарастающими проявлениями по­давленности и отгороженности. На фоне этого в условиях несе­ния караула (отсутствие контакта с окружающими, возможнос­ти отвлечься от внутренних переживаний) у личностно недос­таточно зрелого А. возникло ощущение субъективной непе­реносимости, безвыходности его положения из-за длительных неуставных отношений со стороны П. и Р., отторжения его кол­лективом, что затрагивало ведущие ценности А., фрустриро-вало его базовые потребности в сохранении уважения, в самоу­важении, понимании и эмоциональном принятии. На пике пере­живаний чувства отчаяния, обиды, унижения у А. актуализи­ровалось аффективно обусловленное, недостаточно продуман­ное, без полного понимания необратимости данного поступка и всех его негативных последствий суицидальное намерение с его последующей непосредственной реализацией.

На основании проведенного экспертного исследования были сформулированы ответы на вопросы, которые по сво­ему содержательному, смысловому наполнению являлись ведущими в этой экспертизе, поскольку врачами-психиат­рами было вынесено решение о полном психическом здо­ровье А.:

1. На принятие А. решения о лишении себя жизни по­влияла совокупность объективных и субъективных факторов: применяемые к нему в течение длитель­ного времени неуставные отношения со стороны П. и Р.; отторжение его личности коллективом сослу­живцев, усугубившееся впоследствии бойкотом, объ­явленным ему по инициативе обвиняемых; переме­щение П. за два дня до гибели А. на спальное место рядом с ним с соответствующим удалением близко­го для А. человека, что усилило депривацию в сфере общения и эмоциональной поддержки; повышенная субъективная значимость указанных выше психотрав-мирующих воздействий в связи с такими присущи­ми А. индивидуально-психологическими особенностя­ми, как развитое чувство достоинства, потребность в поддержании уважения и самоуважении, в приня­тии со стороны окружающих, склонность к внут­ренней фиксации на проблемах и переживаниях при неспособности к жесткой конфронтации, тенденция проявлять терпение во фрустрирующих ситуациях.

2. На фоне длительной, повышенно субъективно зна­чимой психотравмирующей ситуации у А. наблюда­лось постепенное истощение ресурсов адекватного личностного реагирования с выраженными колеба­ниями настроения, попытки справиться с пробле­мами сочетались с фиксацией на них, нарастающи­ми проявлениями подавленности и отгороженности при неустойчивости психологического состояния в целом. На пике переживаний чувства отчаяния, оби­ды, унижения у А. актуализировалось аффективно обусловленное, недостаточно продуманное, без пол­ного осмысления необратимости данного поступка и

 

170

171

всех его негативных последствий суицидальное на­мерение с его последующей непосредственной реа­лизацией.

3. Противоправные действия П. и Р. в отношении А. и совершенный им суицидальный поступок находились в прямой причинно-следственной зависимости и, сле­довательно, повлияли на принятие им решения о лишении себя жизни. Отторжение и негативная оцен­ка личности А. со стороны сослуживцев и совершен­ный им суицидальный поступок находились в пря­мой причинно-следственной зависимости и, следо­вательно, повлияли на принятие им решения о ли­шении себя жизни.

Таким образом, анализ материалов уголовного дела по объективным причинам требовал больших усилий по пре­одолению содержательных барьеров, возникавших по мере его изучения; личность погибшего, ситуация конфликта с трудом вычленялись и не складывались в единую картину. Действительный процесс работы над делом стал возмож­ным только после изучения практически половины всей совокупности представленных материалов, анализа двух су-дебно-психиатрических посмертных экспертиз и данных о снятии обвинения с О.

Приведенный случай подтверждает зависимость эксперт­ного решения от качества предоставленных материалов дела, что наглядно показывают выводы первой экспертизы о на­личии у А. в момент, предшествующий суициду, "затяж­ной реактивной депрессии (тяжелый депрессивный эпизод, по МКБ-10)", а также причинно-следственной связи ре­шения о суициде А. с действиями О.

Недифференцированность в изложении материалов дела и противоречивость показаний со сменой обвиняемых, фа­булы дела и описанием в соответствии с этим различных переживаний А маскируют истинную содержательную слож­ность экспертной оценки данного случая. Только после пре­одоления формальных барьеров была проанализирована дей­ствительно экспертно-значимая информация; из, казалось бы, внешне несходных показаний ретроспективно воссоз-

дана динамика развития конфликта и переживаний А., ко­лебания его состояния. В итоге это дало возможность экс­пертам сделать вывод о механизмах возникновения суици­дального поведения у изначально адаптированного воен­нослужащего, обладающего достаточным диапазоном спо­собов межличностного реагирования и высоким уровнем самоконтроля.

Литература

Амбрумова А.Г., Тихоненко В.А. Диагностика суицидального поведения: Методические рекомендации. — М., 1980.

Кудрявцев И.А. Посмертная КСППЭ психического состояния лица при подозрении на самоубийство или по его факту //Комплекс­ная судебная психолого-психиатрическая экспертиза. — М.: изд. МГУ, 1999. - С.413-445.

Савина О.Ф., Морозова М.В. Специфика экспертного психоло­гического исследования пресуицидальных состояний у военнослужа­щих срочной службы // Рос. психиатр. журн. - 2007 — № 3. — С.16-21.

Сафуанов Ф.С. Психолого-психиатрическая экспертиза по факту самоубийства // Российская юстиция. — 1995. — № 12. — С.28-31.

Фастовцов Г.А. Клинико-динамические особенности стресс-про-воцирующего суицидального поведения у военнослужащих: Дис.... канд. мед. наук. — М., 2004. — 176 с.

 

172

173

ВАРИАНТЫ ФИЗИЧЕСКОЙ АУТОАГРЕССИИ

(ДЛИТЕЛЬНЫЙ ОТКАЗ ОТ ПИЩИ) У БОЛЬНЫХ

ШИЗОФРЕНИЕЙ В СУДЕБНО-ПСИХИАТРИЧЕСКОЙ

ПРАКТИКЕ

С. Н. Осколкова, О. И. Печенкина

Исследователями неоднократно обращалось внимание на то, что аутоагрессивные тенденции не просто являются ре­зультатом психического заболевания, а связаны с ним слож­ными причинно-следственными взаимосвязями. При шизоф­рении могут наблюдаться многообразные аутоагрессивные проявления, зависящие от многих клинических, личност­ных и ситуационных факторов.

В литературе отмечается, что общественно опасные дея­ния (ООД) часто совершаются больными шизофренией, которые ранее совершали аутоагрессивные действия (Двир-ский А.А., 2004; Кондратьев Ф.В., 2004).