Личность с навязчивостями и агрессия

 

Лица с навязчивостями испытывают трудности в связи со своей агрессивностью и аффективностью. Они очень рано обучаются самоконтролю и самонаблюдению; изучение их биографии показывает, что спонтанные реакции вызывают у них страх; с детства они вынуждены подавлять внешние выражения злобы, ненависти, упрямства и враждебности, так как это влечет за собой наказание или лишение их любви. Однако в жизни эти чувства неизбежны. Что же им делать? Если у них достаточно сильно развито "Я" и они, в отличие от лиц с депрессивной структурой личности, не испытывают страха утраты, они способны как-то регулировать свои аффекты; в противном же случае из-за страха наказания они вынуждены запрещать себе всякие проявления агрессии. Рассмотрим возможные варианты реагирования, если подобная ситуация продолжается. Чаще всего они очень осторожно обходят свои аффекты и свою агрессивность. Они долго колеблются и сомневаются в том, могут ли они проявить в данной ситуации агрессию и имеют склонность ослаблять ее проявления, смягчать ситуацию или «перечеркивать» ее, как в данном примере.

Когда один пациент во время сеанса психотерапевтического лечения высказал замечание относительно поведения своей жены, которое давало ему право на раздражение и досаду, он тотчас же поправил себя: «То, что Вы услышали от меня, явно преувеличено. Я высказал свое мнение только для того, чтобы прояснить ситуацию. Пожалуйста, не поймите меня превратно, у Вас может создаться неправильное впечатление о наших взаимоотношениях, мы во всем понимаем друг друга». Из этого высказывания хорошо видно, с каким страхом и последующим чувством вины переживает пациент проявления своей агрессивности и как стремление ослабить агрессивные проявления приводит этого пациента к заглаживанию и исправлению повторно переживаемой ситуации или к усилению чувства вины. Для лиц с обсессивным развитием личности характерна идеология, связанная с повторными попытками разрешения конфликтов и аффектов, которые они, однако, не могут реализовать. Для них отказ от аффекта сопровождается идеологизацией собственного могущества и собственной значимости: внешнее выражение аффекта является признаком распущенности, неумения держать себя в руках, поведения, которое кажется им недостойным. Пока здоровье позволяет им держаться в определенных границах, они считают опасным и разрушительным для себя внешнее проявление аффекта и, будучи сверхтребовательными к себе, пытаются его смягчить и ослабить, все больше и больше контролируя себя. В этой связи мы можем привести пример развития навязчивой симптоматики у женщины, которая не могла проявить своей неприязни к мужу, вследствие чего у нее развился страх перед ножами и другими острыми предметами, с которым ей приходилось бороться всякий раз, когда муж появлялся перед ней, и который длился столько времени, сколько он оставался с ней. И кто знает, чего стоила ей эта борьба по подавлению агрессии! При выяснении отношений с мужем ее агрессия становилась менее опасной, поскольку на ее пути возникал барьер навязчивостей. Одной из возможностей придать «легитимность» своей агрессивности, не выражая ее вовне, и даже; рассматривать ее как достоинство для лиц с навязчивым развитием является адекватный выбор профессии. В этом случае они приобретают право бороться со всем тем, что считают запретным для самих себя. Так появляются фанатики – неумолимые, бескомпромиссные и беспощадные в своей борьбе в любых областях, будь то гигиенические требования, подавление инстинктов, соблюдение морали или религиозность. В отличие от лиц с депрессивным складом личности, они направляют свою агрессию не на самих себя, но на внешние проявления и делают это с чистой совестью, будучи убеждены в том, что это необходимо. Можно себе представить, какую опасность может представить такая склонность искать и всегда находить клапан для выхода своей агрессии, ссылаясь при этом на собственные «убеждения». О том, какие легитимные формы может принимать выраженная агрессивность, прикрываясь при этом святыми целями, мы уже упоминали, говоря о христианской идеологии. Граница между психическим здоровьем и болезнью здесь очень тонка, так как агрессия в данном случае опирается на то, что считается нормой. Какие катастрофические формы это может принять в случае, если коллектив ставит свою агрессивность на службу идеологии, мы видим на примере преследований евреев во времена. Третьего рейха, всех войн, когда уничтожение врагов возводится в ранг морали и даже санкционируется церковью.

Более мягким вариантом описанной выше «легитимной» агрессии является чрезмерная корректность, которая, кроме того, что она является формой подавления агрессивности у личностей с обсессивным развитием, представляет наиболее часто встречающуюся форму сознательного поведения. Возможности придать своей агрессивности корректность, доходящую до степени садизма, чрезвычайно разнообразны – это чиновник, который пунктуально, минута в минуту, закрывает окошко своей конторы, хотя легко мог бы еще кого-нибудь обслужить; учитель, подчеркивающий малейшие отклонения в пунктуации или ошибки, связанные с невнимательностью; экзаменатор, который считает правильным лишь ответ, ни на йоту не отличающийся от ожидаемого; судья, строго придерживающийся буквы закона при оценке того или иного проступка и не принимающий во внимание мотивацию, и т. д. Можно найти множество других примеров, представляющих эквиваленты агрессивности. Некоторые личности выражают агрессивность в форме сверхкорректности, злоупотребляя своей властью и скрывая мотивы своего поведения даже от самих себя, ссылаясь на нерушимость правил и значимость выполняемого ими долга. Особенно опасной становится такая агрессивность личностей с обсессивным развитием тогда, когда трудно решить, обоснованы ли предъявляемые ими требования, или они являются лишь проявлением их собственной воли. Естественно, что должен соблюдаться порядок, однако он должен быть живым, а не мертвенно-педантичным; нравственность имеет громадное значение, но она не должна быть человеконенавистнической и враждебной. Отсюда ведет прямая дорога ко всему, что требует дрессуры и муштры, о которых нам хорошо известно из армейской жизни. Для агрессивности личностей с; навязчивым развитием вообще характерно приобщение ко всему, что касается нормирования, регуляции и принципиальной соподчиненности, для них важно, чтобы все имело свое название и свое место. При этом: их узкая исполнительность соответствует их потребности властвовать Их агрессивность труднодоказуема, так как она носит надперсональный, анонимный характер, за которым скрывается страсть к насилию. Еще одной характерной чертой агрессивности у личностей с преобладанием навязчивостей является воля к власти, которая у них, в отличие от шизоидов, исходит не из необходимости самозащиты, но из самой потребности властвовать и подчиняться силе. Агрессия навязчивых личностей служит власти, и власть, которой они обладают, служит агрессии. В связи с этим личности с навязчивым развитием предпочитают профессии, которые предоставляют им власть и одновременно дают возможность легализовать свою агрессивность во имя порядка, целесообразности, закона, авторитета и пр. Неудивительно, что к данной личностной структуре в той или иной степени относятся многие политические деятели, военные, полицейские, чиновники, судьи, священнослужители, педагоги и государственные защитники. От зрелости и интегративности личности зависит, как она использует данную ей власть и присущую ей агрессивность. Так как всякое общество требует от своих членов определенного порядка и соблюдения иерархии отношений, то это предоставляет личностям с навязчивым развитием богатые возможности для использования самых лучших принципов в качестве прикрытия своей агрессивности и ненависти и придания им легитимности Родительский дом, школа и церковь являются первой воспитательной средой, где могут господствовать муштра, дрессура, бездушные методы воспитания, при которых чувство вины внедряется в сознание ребенка путем наказания. Все это является благодатной почвой для последующего навязчивого развития личности у детей – и в следующей части книги мы более подробно разъясним это. Своеобразной формой агрессивности навязчивых личностей, которая, в частности, отражается и в их речи, является хитрость, а также трусливая угодливость, за которыми скрывается притаившаяся агрессия. Это присуще людям, чьи проявления агрессивности в детстве строго наказывались, кто не мог открыто проявлять упрямство и аффекты и вынужден был реагировать тайно, прибегая к хитрости. Граница между коварством и предательством узка, это хорошо описывается выражением «волк в овечьей шкуре». Еще одним следствием строгого наказания за моторно-экспансивное и аффективно-агрессивное поведение ребенка является нарушение развития здорового восприятия собственного тела. Ребенка учат неправильно обращаться со своим телом, подавлять свои телесные реакции, что вызывает у него чувство неловкости; он испытывает ощущение, будто он «не у себя дома» (mcht zu Hause) Для того чтобы испытывать радость от своего тела, необходима свобода движений, которая сама по себе переживается ребенком с наслаждением. Вместо этого он принуждается внимательно следить за своими движениями, вследствие чего появляется не только угловатость, подавление двигательной активности и агрессивности, но и неуверенность в своих двигательных проявлениях, в выраженной форме мы определяем это как неуклюжесть или даже называем таких детей бестолковыми увальнями. В таких случаях агрессивность проявляется в упомянутых выше «ошибочных действиях». Неловкость, угловатость, присущие «увальням», превращают агрессивность в нечто непроизвольное, лишенное злого умысла. Так, подавляя агрессивную форму по ведения, ребенок «случайно» разбивает дорогую вазу, которую должен был наполнить водой: он «споткнулся» и таким образом реализовал свою агрессивность. Сердиться и наказывать его за содеянное нет никаких оснований, а он, прикидываясь дурачком, получает при этом истинное удовольствие от своей мстительности и испытывает злобное чувство превосходства, еще и жалуясь при этом при этом на то, что сильно ушибся и что ваза с водой была слишком тяжела для него. Следует еще раз напомнить, что постоянное самонаблюдение и преувеличенный самоконтроль создают условия для ипохондрической настроенности, которая может быть использована как эквивалент агрессивности и при которой все окружающие страда ют от ипохондрических (связанных с опасениями относительно своего здоровья) страхов и симптомов у личности с навязчивым развитием, омрачающих все радостное и светлое. Так от действительного или предполагаемого нарушения функций кишечника или запора может разразиться семейная катастрофа. В качестве эквивалента агрессии у лиц с навязчивым развитием опишем еще два типа поведения, которые, будучи обусловлены подсознательными механизмами, не сопровождаются чувством вины и воплощают подавленную агрессивность и аффективность: вязкость, топтание на месте, обстоятельность и нерешительность, из-за которых страдает и находится под постоянным гнетом их окружение. Это очень утонченная форма агрессии. К такого рода эквиваленту агрессивности относится поведение дамы, которая перед концертом или посещением театра никак не может закончить свой туалет и тем самым доводит до белого каления своего партнера, или мужчины, который для объяснения самого простого факта или события должен, как говорится, «начинать от Адама и Евы». Вот как пациент с навязчивостями объяснял свое опоздание «на целых две минуты!»:

«Я закрыл свою контору ровно в 18 час. 15 мин.; я шел своим обычным шагом к автобусной остановке; автобус опоздал почти на три минуты; пока я вошел в него, прошла одна минута. С таким опозданием я добрался до остановки, на которой должен был сойти, для того, что бы прийти к Вам. В связи с этим я вынужден был ускорить свои шаги, но меня задержала женщина, которая спросила меня, как найти какую-то улицу, и я, естественно, должен был ей это объяснить; пока я шел, стало уже темнеть, и последние метры на пути к Вам я преодолел бегом в полной темноте». Это длинное объяснение двухминутной задержки, о которой вообще не стоит упоминать, он заключил словами: «Извините меня за мое опоздание!» В ту же минуту пациент нажал на кнопку звонка, обозначая начало психотерапевтического занятия и тем самым подчеркивая, что уже поздно, пора начинать и он не намерен больше ждать. Таким поведением он, не прибегая к разумным обоснованиям, дает понять, что не намерен отдавать того, что принадлежит ему по праву (времени, отведенного для психотерапии). Навязчивая личность использовала звонок как клапан для выхода своей агрессии и, вместе с тем, как непрямую агрессию.

Примеры агрессивного поведения навязчивых личностей можно умножить. Так, супруг «принципиально» оставляет себе на расходы маленькую сумму, упорно храня при этом молчание и противопоставляя себя другим членам семьи как образец скромности и бережливости. Мы не можем упрекнуть этих людей в открытой аффективности, которая у лиц с другой личностной структурой значительно чаще сопровождается агрессивными действиями. В качестве обобщения мы должны сказать, что навязчивые личности скорее склонны подавлять грех, чем совершать греховные поступки, – подавленный грех труднее выявить и доказать. Другим проявлением агрессивности является назойливость и несоблюдение дистанции, а также говорливость (в народе таких людей называют говору нами) – лишенное пауз, навязчивое, «без точек и запятых», словоизвержение. Наконец, это уже упомянутое нами брюзжание, одна из типичных форм агрессивности личностей с навязчивым развитием. Страх наказания, чувство вины и угрызения совести во взаимосвязи с агрессивными импульсами у личностей с навязчивым развитием так сильны, что кроме описанных выше возможностей их проявления и эквивалентов агрессивности мы встречаемся и с их соматизацией (переводом на рельсы болезней внутренних органов). Расстройства сердечной деятельности, нарушения кровообращения, непостоянство кровяного давления (прежде всего, его повышение), преходящие нарушения кровообращения («сосудистые кризы»), головная боль, нередко доходящая до мигренозных приступов, нарушения сна, расстройства кишечника (колики) могут быть следствием или проявлением подавленной агрессивности и аффективности, выраженным на языке соматических симптомов. Эти соматические симптомы отражают неразрешенный конфликт между агрессивностью и невозможностью ее проявить, между желанием властвовать и отсутствием решимости оказать влияние на сложившийся ход событий. В связи с задержкой («запрудой») аффекта может возникнуть такое нарастание внутреннего напряжения, что это приводит к разрушению механизмов подавления и прорыву аффекта в форме разрушительных действий типа амока (Auto klaufen, разрушительное, сметающее все на своем пути двигательное возбуждение с последующим его запамятованием), внезапной вспыльчивости, безрассудного стремления к разрушению. В своем романе «Заметки Мальте Лауридс Бригге» Рильке описал такое двигательное неистовство. Вот один из примеров соматизации эффективности и агрессивности.

Один чрезвычайно корректный и сдержанный мужчина, занимавший в высшей степени ответственное положение в межчеловеческих отношениях, держался столь деловито и нейтрально благодаря тому, что удерживался от проявления каких-либо эмоций и аффектов. Что бы он ни переживал – печаль или радость, гнев или нетерпение, – он не проявлял ни малейшего раздражения и был непоколебим в своем стоицизме, испытывая гордость от того, что умеет держать себя в руках, быть невозмутимым и не допускать каких-либо возражений. Однако у него был больной пункт: в ситуациях, когда он испытывал злость или гнев и из соображений престижа не мог их проявить, он часто чувствовал сердцебиение и боль в области сердца – очевидно, его «панцирь» был недостаточно крепок. Конфликт на работе, связанный с нападками и соперничеством, настолько усилил эти симптомы, что он вынужден был обратиться к врачу в связи с предполагаемой угрозой инфаркта и попросил его снять эмоциональное напряжение и уменьшить нагрузку. Однако определяющим в его болезни была отнюдь не повышенная профессиональная нагрузка, но чрезвычайная, неестественная сдержанность и самообладание, лишавшие его возможности «открыть клапан» для своих аффектов.

О Бисмарке мы знаем, что при разрядке накопившегося аффекта он был склонен к судорогам во время опьянения и даже иногда кусал от злости ковер. В основе искусства трагедии лежит способность человека превращать аффекты в свою специальность благодаря воображению и способности воплощаться в идеальный образ. Я хочу еще раз напомнить об агрессивной защите, которая характерна, прежде всего, для личностей с обсессивным развитием. Своей агрессивностью они защищают свою персону, которую идеализируют и в отношении которой заявляют неоспоримые права. Поэтому эти качества особенно часто проявляются при воспитании детей, во взаимоотношениях учителя и учеников, а также в области религии.

 

Биографические основы

 

Мы снова ставим перед собой вопрос: какие же конституциональные основы и средовые факторы способствуют навязчивому развитию личности? К конституциональным факторам относится моторно-агрессивная, сексуальная и общая экспансивная предрасположенность наряду с подчеркнутым своеобразием и постоянством характерологических черт. К предрасположенности относится также и то, что в детстве эти личности легче и чаще других служат предметом насмешек и подтрунивания и дают на это реакции. Это воспринимается их родителями как неудачливость и неловкость, в связи с чем на их поведение оказывается тормозящее, подавляющее влияние, чтобы они стали такими же послушными и тихими, как другие дети. К предрасположенности относится также кротость и приспособляемость со склонностью к подчинению и послушанию, когда ребенок не позволяет себе спонтанных реакций и поступает в соответствии с тем, чего от него ждут взрослые. Позже выявляется врожденная склонность к обдумыванию всего происходящего, к основательной и продуманной точности, а также сильная эмоциональная склонность размышлять о прошлом, которая сочетается с тем, что впечатления оставляют в памяти этих личностей глубокий след. И снова открытым остается вопрос, являются ли эти черты характера и форма реакции на средовые факторы врожденными, или их причина кроется в особенностях воспитания. Эти вопросы не имеют однозначного решения, и потому в каждом конкретном случае мы должны внимательно исследовать, в какой среде рос и воспитывался ребенок. Разумеется, при преобладании интереса и внимания к средовым факторам, особенно в случаях, имеющих отношение к правовым конфликтам, легко пренебречь наследственными факторами. С другой стороны, как следует оценивать средовые влияния, если у данной личности преобладающим является страх перед переменами и преходящим? Для лучшего понимания освещаемой проблемы мы, как и в двух предыдущих главах, должны остановиться на описании ранних фаз развития личностей с преобладанием навязчивых расстройств. Речь идет, прежде всего, о возрасте между двумя и четырьмя годами, когда ребенок впервые сталкивается с системой правил («заветов») и запретов. Эта фаза развития наступает после кратковременного «райского» периода (Paradieszeit), который характерен для невинного раннего детства, когда не существует запретов, а потребности ребенка удовлетворяются без каких-либо усилий с его стороны. Она возникает впервые тогда, 1 когда желания и побуждения ребенка вступают в противоречие с требованиями его воспитателя. Ребенок уже достиг того возраста, когда ему можно предъявить определенные требования. Вместе с тем, у него уже так развито "Я", так выражена самостоятельность, потребность в движении и способность выражать свои желания, что он требует от окружающих удовлетворения своих потребностей точно так же, как и в безмятежном «райском» периоде предыдущего развития. Он способен все больше и выразительнее, в том числе и словесно, проявлять свои желания. Это требует усилий для снятия ограничений, попыток волевым путем преодолеть сопротивление. Время полной зависимости от матери сменяется новой фазой отторжения от нее и все возрастающим стремлением к самостоятельности, фазой, когда ребенок впервые говорит "Я", показывая тем самым, что узнает и переживает свое отличие от матери, от деление от симбиоза с нею, во время которого для ребенка отсутствует различие между "Я" и «Ты». Одно временно все больше развивается способность владеть собственным телом и управлять своими движениями, стремление к экспансии, появляются капризность и своенравие. Эти проявления активности сталкиваются с ограничениями, исходящими от внешнего мира. Ребенок знакомится с тем, что окружающая среда оказывает ему сопротивление, узнает реакцию внешнего мира на свое поведение, знакомится со своими возможностями настоять на своем и с пределами этих возможностей. В этой же фазе, кроме того, развивается очень важная система ориентации в дозволенном и недозволенном как предформа категорий добра и зла. Каждый ребенок должен найти индивидуальное решение дилеммы между стремлением настоять на своем и послушанием, между осуществлением и приспособлением. Результат такого выбора зависит от взаимодействия факторов среды и предрасположенности. Первым важным и определенным образцом поведения, являющимся примером переживания как своей самостоятельности, так и послушания, является приобретение навыков опрятности. Здесь лежат истоки самоопределения ребенка, его упрямства и его уступчивости, от взаимосвязи которых образуются навыки опрятности. Впоследствии, когда ребенок постепенно овладевает этими навыками, его упрямство нередко является следствием усиленной дрессуры, когда самоутверждение ребенка попирается принуждением и наказаниями. Мы уже говорили о том, что ребенок имеет свойство реагировать на воздействия окружающей среды, которые противоречат его потребностям, в форме озлобления и непослушания. В период между двумя и четырьмя годами решается участь экспансивно-моторных и агрессивных потребностей ребенка, так же как и внешнего выражения его своеобразия; в этот период он обучается способам переработки внешних воздействий в модели поведения для дальнейшего развертывания и развития личности. В этой связи решающее значение имеет то, как ребенок переносит эти первые «заветы и запреты». Первые переживания, сопряженные с обучением образцам хорошего и плохого поведения, возможно, связаны с несовершенным чувством греховности. Воспринимая определения «ты должен», «ты не можешь», «сейчас этого делать нельзя» и т. д., ребенок обучается тому, что послушание – это хорошо, а упрямство – плохо и наказуемо. Рано или поздно он вступает в противоречие с этими требованиями, и от того, твердо и принципиально или непоследовательно и с попустительством преодолевается его упрямство и непослушание, осуществляются ли требования взрослых с любящей настойчивостью или без царя в голове, – зависят ранние впечатления ребенка об окружающей его среде, его своеобразие и спонтанность. В этом заложено понимание импульсов, формирующих его личность. Таким образом, определяется, будет ли этот человек в будущем обладать здоровым самосознанием, самобытностью и гражданским мужеством, будут ли ему свойственны упрямство или слепое подчинение авторитету, которые являются основой для дальнейшего развития тоталитарной системы. Так приобретается опыт первого взаимодействия между волей и долгом, между «хочу» и «могу», между «можно» и «нельзя», устанавливающий направление для свободы или несвободы собственных волевых инстинктов, своего «сверх-Я», которое психоанализ определяет как действующую с детства инстанцию, воплощающую обусловленную требованиями окружающей среды морализующую совесть, от которой за висит характер взаимоотношений между естественной спонтанностью и тормозимостью вследствие повышенного самоконтроля. Так требования окружающей среды переносятся вовнутрь (интериоризируются), превращаясь во внутреннего судью, который преобразует заветы и запреты в нравственный императив. В биографии личностей с навязчивым развитием мы постоянно встречаемся с тем, что в раннем детстве их детская живость и аффективность упрямо и жестко подавляется и происходит такое видоизменение волевых импульсов, при котором подавляется и тормозится спонтанность и здоровая самобытность ребенка. И происходит это именно в той фазе развития, когда необходимо развивать соответствующие возрасту способности и образцы поведения, приводящие к самостоятельности и независимости. Как показали научные исследования, первые впечатления и первые шаги ребенка имеют особое, судьбоносное значение для последующего развития как первоначальные задатки обучения категориальным способам поведения. Такое обучение начинается тогда, когда ребенок определенным образом оценивает происходящие события, переживая отклонения от привычного порядка как опасные и вредные для себя. Реакции окружающих на его «ошибочное поведение» (порицание, предупреждение, предостережение, угроза, лишение родительской любви и ласки, наказание) ассоциируются и связываются им с очевидно нежелательными импульсами внешней среды. Он приобретает опыт того, что мать отворачивается от него, смотрит с укоризной или наказывает, если он ведет себя шумно, что-нибудь опрокидывает или ломает. При повторении таких ситуаций он пытается быть более осторожным, задумывается о том, следует ли делать то, что наказуемо, контролирует свои действия, становится в какой-то степени неуверенным и заторможенным. Если в таких ситуациях возникает сильно выраженный страх, то при возникновении подобных (наказуемых) побуждений постепенно рефлекторно развивается торможение и подавление. Становится более понятной упомянутая выше взаимосвязь между окружением и «конституциональной предупредительностью» у лиц с навязчивой личностной структурой: живых, импульсивных, витально-моторных агрессивно-экспансивных детей, естественно, чаще бранят, удерживают и строго наказывают, чем спокойных детей; если они не успокаиваются после порицания, то это грозит нелюбовью или наказанием, а быть может, и более серьезными для ребенка последствиями. Предъявление ребенку чрезмерных для данного возраста требований приводит к тому, что он очень рано становится опрятным, прилично ведет себя за столом, аккуратно ест, не бьет и не портит вещи, короче говоря, никоим образом не проявляет вовне свои аффекты. Вот один гротескный пример.

В одной семье ребенка заставляли во время еды держать подмышкой монету – чтобы он не делал лишних движений и выработал хорошие манеры. Во время еды монета не должна была падать.

Послушный, выдрессированный ребенок, естественно, очень удобен для родителей, они демонстрируют его окружающим, гордясь своими воспитательными методами и не испытывая при этом никаких угрызений совести. На более поздних стадиях развития это приводит к регулированию буквально всех аспектов поведения ребенка, и он находится как бы в заключении, когда буквально все его витальные потребности удовлетворяются без его личного участия. Ребенок очень рано обучается повышенному вниманию к самому себе, он обращен к себе, и это дается ему ценой непринужденности и спонтанности, чему способствует также преувеличенный страх перед наказанием и готовность к переживанию своей вины. Рождение брата или сестры в этом возрасте приводит к трудной для ребенка переработке: вследствие того, что в этом возрасте у ребенка развивается самостоятельность и агрессивность, возникает соответствующая возрасту каин-авелева проблематика, при которой появившийся на свет брат или сестра воспринимается как соперник. Если к тому же родители этого не понимают и не облегчают тяжелую ситуацию, то это приводит к возникновению затруднительного для ребенка положения, когда он вынужден заменить враждебные и агрессивные чувства по отношению к братику или сестричке чувством вины, что рано пробуждает навязчивые (насильственные) механизмы.

Единственный ребенок у матери, которая из-за приступов мигрени была особенно капризна и чувствительна, должен был, приходя домой после игры в саду или с улицы, снимать обувь и не вносить сор. Когда он играл в квартире и, желая что-то показать маме, вбегал в ее комнату и сдвигал бахрому на ковре, она мягко, но весомо говорила, что он невнимателен и неаккуратен («аккуратность» было любимым ее словом), доставала гребень, расчесывала бахрому на ковре и предлагала ребенку забраться под стол, чтобы не сорить и не нарушать порядок. Ребенок вынужден был постоянно выслушивать одно и то же: «Не мешай мне, ты же видишь, что у меня болит голова, что я читаю, что у меня нет времени!»

Мы должны заметить, что все обычно начинается значительно раньше, чем об этом свидетельствует описанный выше пример. Приведем заметки из дневника одной матери, относящиеся к первому году жизни ребенка (исключены описания таких мероприятий, которые не вызывают сомнений в их правильности и обоснованности).

«Тебе пошел третий месяц, когда я стала приучать тебя к горшку, чтобы ты как можно скорее стал опрятным. Ты был беспокойным и живым ребенком; если ты при кормлении не успокаивался, я вынуждена была принуждать тебя к порядку, сдерживать тебя и приучать быть тихим и спокойным. Позже мне было достаточно посмотреть на тебя с укоризной, для того чтобы ты стал послушным. Очень рано я убедилась, что когда я читаю книгу, ты не капризничаешь – это был первый уроки преодоления твоего упрямства. Если ты плакал, когда я входила в комнату, я даже несколько раз шлепала тебя. Рев усиливался, но я оставляла тебя одного, пока ты не изнемогал от плача. Так тебе становилось понятным, что ты можешь сколько угодно злиться на меня, но не выражать свою злость ревом. Ты был любимым ребенком; позже я не применяла к тебе насилия, и люди удивлялись тому, какой ты послушный ребенок и как достаточно одного лишь взгляда, для того чтобы тобой управлять. Иногда я должна была преодолевать саму себя и быть с тобой строгой и жесткой, но я думала, что все это делается для твоего же блага. Я была строга, потому что любила тебя. Отец в это время был на войне; я одна несла ответственность за тебя; когда он вернулся, то увидел хорошо воспитанного ребенка».

Всего этого достаточно, чтобы показать, что такие дети с детства приучены тормозить и заглушать свои импульсы, так как их проявление расценивалось как нарушение поведения или помеха для родителей. Такое подавление естественных импульсов становится продолжительным, как бы «второй натурой», и в конечном счете превращается в рефлекторное, автоматическое. Оно затрудняет исполнение каждого импульса, каждого побуждения, задерживая его и вызывая переработку в плане реакции на возможный риск, связанный с выполнением этого побуждения и необходимостью решения вопроса о том, не следует ли его отменить. Это в большинстве случаев приводит к тому, что в связи с задержкой и последующим обдумыванием импульс активности ослабевает и либо становится неосуществимым, либо задерживается в положении двойственности (когда неясно, можно или нельзя его реализовать). Эта двойственность имеет тенденцию к расширению, становится постоянным свойством личностей с навязчивым развитием и является способом аннулировать или затормозить побуждения, которые расцениваются как опасные и рискованные. На основании сказанного становится понятно, что у личностей с навязчивым развитием сомнения, в самых различных вариантах, играют большую роль. Они являются защитой от опасной спонтанности и такой утраты самоконтроля, которая впоследствии может вызвать раскаяние или сожаление. По мере развития обсессивной личности сомнения могут абсолютизироваться, приобретая самодовлеющее значение и представляя собой замену продуктивной деятельности. Все эти сомнения имеют, в конечном счете, одни биографические первопричины: либо я самостоятелен и делаю так, как хочу, либо я должен быть послушным и подавлять свои побуждения. Такие сомнения способствуют возникновению у лиц с навязчивостями характерной для них медлительности, склонности к колебаниям, нерешительности, откладыванию неотложных дел и волоките. Они оказываются в положении буриданова осла, который остается голодным, находясь между двумя мешками с сеном и не зная, какому из них отдать предпочтение, так как испытывают постоянные сомнения между влечением к деятельности и страхом наказания за нее и не могут принять окончательного решения. Таким образом, их решения затрудняются вследствие конфликта между первоначальным стремлением и страхом, вызванным последствиями этого стремления и связанным с системой наказаний и дрессурой. Схематично это можно выразить таким образом: сила и глубина сомнений и колебаний зависит от соотношения инстинктивных потребностей и страхов за их реализацию в детстве. Медлительность личностей с навязчивым развитием, их двойственность и мучительная нерешительность станут еще более понятными, когда мы усвоим, что у этих людей сохраняется самообладание и спокойствие только при принятии окончательного и категоричного решения, которое является «абсолютно правильным», иначе за ним последует наказание. В связи с этим они растягивают процесс решения проблем, так как принуждены находить единственно правильное их решение; в противном же случае их охватывает страх. Лица с навязчивым развитием личности придают каждому своему действию осмысленность: их свойство во всем сомневаться носит рефлекторный характер и возрастает до такой степени, что каждая мысль этих людей сопровождается противоположной по содержанию. Если импульсы и противоимпульсы быстро сменяют друг друга, может возникнуть ситуация, когда они встречаются (т. е. возникают одновременно). В таких случаях наступает пауза, во время которой сменяющие друг друга стремления – «да – нет – да и т. д.» – соматизируются (переходят из сферы психического в сферу телесного) и сопровождаются дрожанием или заиканием, означающим состояние «чего-то хочу, но не могу» или «хочу высказаться, но не могу». В конечном счете, оба противоположных им пульса возникают одномоментно и вызывают тотальную блокаду деятельности и кататоническое застывание, когда человек одновременно говорит и не говорит, закрывает и не закрывает (дверь), т. е. приводят к полному параличу деятельности. Конечной ступенью такого развития является состояние, когда раздражитель и импульс больше не воспринимаются и не поступают в сознание, так как в целях рефлекторной защиты импульс обесценивается при самом его возникновении.

Люди с навязчивым развитием личности уже в раннем детстве понимают, что окружающий мир требует от них поступать лишь определенным образом и что многое из того, что они делали бы охотно, запрещено. Так возникает представление о том, что они должны думать и действовать абсолютно правильно, откуда вытекает их стремление к совершенству. Это стремление возводится в принцип; им подходят лишь такие жизненные условия, когда все происходит в соответствии с их представлениями о долге, потому что, как они не устают повторять, «не может быть того, чего быть не должно». Однако даже у детей, которые растут в хаотичной среде, могут развиться навязчивые процессы, которые носят реактивный и компенсаторный характер: они не находят в окружающем мире никаких надежных ориентиров, никакой поддержки, свобода их страшит, так как в ней содержится возможность произвола. Они ищут внутренней поддержки и опоры, потому что не могут найти ее вовне. Таким образом, они пытаются распространить вовне развитый внутренний порядок и принципиальность и следят за его соблюдением в целях безопасности. Все это принимает навязчивые формы, так как окружение всегда несет в себе угрозу и требует все больших усилий для поддержания порядка.

 

Примеры навязчивых переживаний

 

Вот образец навязчивых с<