Сновидение об операции-родах

 

В подтверждение своих умозаключений сошлюсь на сновидение Жаннет об операции-родах и проинтерпретирую его.

Она на столе для рожениц (родильный дом); день, но она с закрытыми глазами, ничего не хочет видеть. Ее оперируют, она не знает, где именно оперируют, она должна родить, она чувствует все свое тело опустошенным, исчезающим, остается лишь одна голова. И затем она видит своего младенца на столе, в люльке, всего украшенного цветами, как тот ребенок, которого она видела мертвым. Кто-то говорит: “Ваш ребенок не будет жить”.

Данное сновидение, кроме того, что оно проигрывает еще раз травму рождения самой Жаннет, демонстрирует нам еще и феномен диссоциации, когда женщина наблюдает за процессом собственного рождения и снаружи, и изнутри. Я исхожу и того, что сон во сне и подобные ему состояния (потеря сознания, прозрение, открытие, закрытие глаз и т.д.) я должен трактовать в психотопическом смысле, т.е. исходить из того, что эти воспоминания относятся к фетальным, а сам человек находится в состоянии регрессии до состояния плода. Поскольку в сновидении сновидица ничего не хочет видеть, мы должны исходить из того, что речь идет как раз о такого рода (внутриутробных) воспоминаниях. При этом я бы хотел обратить внимание читателя на то, что в этом сновидении мы видим работу общего для плода и матери психического аппарата: мать ощущает опустошение своего тела и исчезновение плода, а плод чувствует потерю некоего пространства, о котором он “знал” по ощущению стенок матки. При этом вместе с маткой исчезла как часть ее тела, так и тело самого плода. Операция, которой она подвергается во сне, также указывает на сложно-двойственную природу симптома, сформированного сгущением травматичных переживаний: с одной стороны, оперируют ее, а с другой, другого человека (мать, поэтому она ничего не чувствует), спасая жизнь семимесячному плоду.

Ранее я предполагал, что Жаннет могла пойти в роды вперед тазовым концом; на тазовый конец налагались щипцы, ее тазовый конец, а вместе с ним и тело, родились раньше головы. Что мы видим в воспоминаниях Жанне, которые прорвались в сознание через сновидение: - “Ее оперируют, она не знает, где именно оперируют, она должна родить, она чувствует все свое тело опустошенным, исчезающим, остается лишь одна голова”.

В этом опустошенном, исчезающем теле я вижу покинувшее матку, ее собственное тело. Ее голова, еще не родившись, чувствует это, но не видит: поэтому в сновидении она все еще с закрытыми глазами и ничего не хочет, а, как я считаю, не может, видеть, но зато может чувствовать освободившееся тело.

Вернемся к сновидению, в котором кто-то говорит: “Ваш ребенок не будет жить”. Кому могут принадлежать эти слова? Возможно, тому, кто принимал роды. И тогда мы не только понимаем, как тяжело прошли роды, но и понимаем, что уже в тот момент она была одной ногой в могиле. И здесь, в этом словосочетании “одной ногой в могиле” я вижу ту “резинку”, которая тянет ее обратно в матку. И этой резинкой являются все те приятные фетальные ощущения, которые она переживала в постели, пока ее нога “тянула” ее в матку (держала в постели).

  В этом же сновидении нам предлагается увидеть саму травму рождения, как причину страданий. Здесь я имею в виду тот “отрыв” головы от тела (тела матери), который был произведен акушерскими щипцами при рождении Жаннет. С этого момента тело новорожденной стало отрицаться (оно, как будто было потеряно, оставлено в процессе родов в матке) ею самой, ее головой.

Отвлекаясь от толкования этого сновидения, хочу добавить, что, раз уж для лечения Жаннет был применен гипноз, следовало бы не ограничиваться в объеме терапии, а повторить для нее роды и “вернуть” ее тело на место, восстановить психосоматическое единство, с последующим выведением всего этого на уровень сознания. Это можно было бы сделать и при помощи психоанализа, но эту тему И.Ж. Ронжа, как заслуживающую внимания не рассматривала.

Следующим элементом сновидения были видения младенца, лежащего на столе среди цветов. Если мы объединим реальную постель, в которой Жаннет провела все свое детство и стол, на котором лежит младенец, то увидим, что все это является символом несостоявшегося отделения плода от матери, что выражалось в постельном режиме – его смерти, если не реальной, то виртуальной. Это мое представление поддерживается другим элементом, в котором кто-то говорит: “Ваш ребенок не будет жить”, но не говорит о том, что он умрет.

Вот и получается, что, не позволив плоду умереть тогда, во время родов, врачи “подвесили” его между тем и этим Светом, между двумя мирами, между жизнью и смертью.

Ильза Жюль Ронжа, забыв о том, что в бессознательном вместе сосуществуют прямо противоположные желания, писала: “Странное сновидение, если принимать во внимание ее осознанный ужас быть беременной, родить ребенка. Значащее сновидение, если не терять из виду этот принцип, что почти все сновидения реализуют бессознательное желание!”

Здесь я вижу ее ошибку, как аналитика. Она заключается в том, что Жаннет не хотела рожать в полном смысле этого слова, она хотела завершить процесс собственного вынашивания. И то, что после этого сновидения приступ проявлялся в том, что она чувствовала лишь свою голову (на котором уже выросла опухоль – новое тело), был намеком аналитику: “Думай, рожай мысли и я обрету свое тело”.

В этом случае я вновь встречаюсь с потребностью одного “Я” (не понимающего, что из этой затеи ничего не получится) вырастить себе свое собственное тело путем бесконтрольного размножения клеток (опухоль). К этой теме я постараюсь вернуться в другой работе.

Я не могу назвать это сновидение странным, тем более что оно подвело аналитика к мысли, которую она не осознала и не рассмотрела со всех сторон, и приписала Жаннет: “Я истерична: “Мое заболевание гнездится в матке””. Она, вероятно, увлеченная мыслью о “бешенстве” матки, как о причине возникновения истерии, просмотрела обычную психическую травму рождения, поверх которой разложились во всей своей красе симптомы травмы рождения, напоминающие клинические проявления истерии.

Вернемся к симптомам заболевания Жаннет, которые И. Ж. Ронжа справедливо отнесла к “типичным симптомам беременности” - тошнота, приливы жара, отвращение к еде, нарушение циклов.

Конечно, истерик имеет способность присваивать себе чужие симптомы, симптомы других заболеваний. Но тот ли это случай? Впервые сердцебиение и ощущение удушья с последующим формированием приступа, мы увидели в рассказе Жаннет о шумах из родительской спальни, которые она слышала еще ребенком. Это не исключает того, что она действительно приписала себе симптомы, свойственные беременным, но, как я думаю, только для того, чтобы глубже спрятать истинный мотив для их появления. Думаю, что между фетальными переживаниями и знаниях о беременности существовали другие мотивы и основания для их появления и закрепления. 

А теперь давайте обратимся к моменту, который я воспринимаю как точку регрессии до травмы рождения. Речь идет о моменте насилия, совершенного на пляже.

Жаннет вспомнила: “Затем она оказалась опрокинутой на землю, у нее ощущение, что она полностью расплющена (отошли воды); особенно в области талии она ощущает сдавливание; затем все было так, как если бы она ощущала лишь свою голову... Она не знает, как высвободилась; она бежит к месту, где находит свою маму и сестру, укрывается покрывалом и, к большому удивлению матери, заявляет о том, что хочет спать”.

В этом отрезке воспоминаний Жаннет я увидел точное повторение травмы рождения посредством щипцов, и защиту от этой травмы путем погружения в состояние внутриутробных защит; где под состояниями внутриутробных защит я вижу ее бегство в постель и заявление о том, что она хочет спать. Эта травма в форме воспоминаний с этого момента будет часто пугать Жаннет.

Вот одно из этих воспоминаний, которое, с одной стороны, указывает на ее идентификацию с коитирующей матерью, а, с другой, использует переживания травмы рождения.

“Пуховое одеяло касалось мне свинцовым существом, карабкающимся на меня как живое существо; затем мне несколько раз доводилось просыпаться укрытой с головой пуховым одеялом; я не осмеливалась шевелиться, мне было очень жарко и очень страшно!”.

Что это за “свинцовое существо, карабкающееся, как живое”, если не одна часть акушерских щипцов, продвигаемая вглубь полости матки по телу плода? И, если одна половина этих щипцов располагается на спине плода или на одном из его боков, то вторая, должна располагаться спереди, прижимая ноги к телу или на другом боку плода. Что в этот момент было с ножками плода, остается только догадываться, но если исходить из последующих событий, то она, скорее всего, была повреждена – вывернута из тазобедренного сустава. Именно этим (а не ожогами) я могу объяснить позднее хождение маленькой Жаннет, укорочение ножки и специфическую походку, когда при ходьбе “юбка вращалась вокруг бедер”.

Таким образом, получается, что во время родов Жаннет получила сразу две травмы рождения – физическую и психическую. А в процессе жизни обе эти травмы вознаграждали за присутствие друг друга вторичной выгодой, где главным выгодоприобретателем стала часть личности, желающая получать внимание и нежность родителей, в первую очередь, от отца. Но одновременно с этим усилилась и та часть личности Жаннет, которая выставляла наружу для уничтожения другие части ее тела (ножку посредством ожога).

А теперь обратим внимание на то, что всякий раз, когда Жаннет имела возможность подарить свою заботу детям, ее состояние заметно улучшалось. Думаю, что в тот момент, когда она дарила заботу и любовь другим детям, в этот же самый момент она становилась собственным родителем самой себе, тому ребенку, который находился в ней самой и нуждался в родительской любви. Этим на примере других детей она показывала, как нужно было ухаживать за ней, когда она еще была ребенком.

Я увидел в этом отрезке еще и состояние острой диссоциации. В тот самый момент, когда на ее тело навалилось тело “Лысого”, одна часть ее “Я”, та, которая взяла на себя ответственность за жизнь после родов, “отстегнула” от себя остальные “Я”, как это делает, пойманная за хвост ящерица, “бросила” на песке “отравленное” тело (ощущала лишь свою голову) и убежало в прошлое (регрессировало) до фетального уровня (поскольку именно там она нашла нечто аналогичное (а значит, там уже были готовы защиты) и скрылось в глубинах фетального прошлого (за этими защитами)). И закутавшись в покрывало, уснула, а проснувшись, решила для себя никогда больше не ходить.

Спрашивается, почему именно это решение пришло ей на ум. Думаю, что только потому, что это решение из-за частого его использования, лежало на поверхности сознания (вспомним, что ребенок очень поздно (в 18 мес.) пошел).

Но здесь я вижу еще один феномен, в котором причина и следствие меняются местами.

Как следует из случая, полученных психологических травм, оказалось недостаточно для того, чтобы лишиться разума. А поэтому ее регрессировавшее “Я” снова начало свое развитие с периода младенчества, в котором она “заставляла свою мать возить ее в маленькой английской коляске”.

Поскольку в фетальном периоде, куда она регрессировала, уже живы параноидные конструкции и способы защиты, она взяла их на вооружение и перетащила в реальность; на прогулках от матери никогда не отдалялась, а придя домой и, боясь уже дома встретить “Лысого”, озиралась по сторонам, запирала двери на замок, пряталась в постели и тряслась там от страха. Она не ложилась просто в постель, а запрыгивала в нее из страха быть схваченной “им” за ногу (этот момент еще раз подтверждает, что Жаннет рождалась вперед тазовым концом: за ногу ее потом тянули, рождая голову). Ее “Я” не могло само справиться с этими страхами, ей нужна была поддержка, которую она, превратив свою сестру во “Внешнее-Я”, в ней и обнаружила. С этого момента она больше не разлучалась с сестрой и говорила: “Если я буду возле сестры, “этого” со мной не случится!” И, как показывает случай, позднее сестру стали заменять другие женщины - мадемуазель М, молодая беременная женщина, итальянская семья, настоятельница пансионата Берк, пожилые люди и дети, и, в конце концов, служащие и дети из приюта, в котором она (к радости аналитика) стала директрисой.

Подтверждение этого я нахожу в ее воспоминаниях периода, когда ей было одиннадцать лет. Она говорила: “Моя жизнь отличалась от жизни других детей, я не хотела ходить на пляж! Я старалась заниматься больными детьми в лазарете, я помогала настоятельнице в служебном помещении; я готова была делать что угодно, только бы не расставаться с ней. Мне было страшно! О! Мне всегда было страшно! Страх охватывает меня внезапно, и мне никогда не известно, даже сейчас, когда и как это происходит. Я понимала, почему я не хотела расставаться с матерью или сестрой; говорят, я следовала за ними как маленькая собачка, что это было неестественно”.

 

****

 

А теперь я хочу оголить непростительную ошибку врачей того времени, которая живет и сейчас, “блуждает” по палатам детских больниц, прячась под кроватями этих детей. Делаю это только с одной целью: обратить внимание взрослых на живучесть детских психологических травм и на то, как в попытке спасти тело ребенка, игнорируется его куда более пострадавшая психика.

Вывод, который последует ранее самого примера, заключается в том, что прежде, чем взять ребенка на плановую операцию, да и вообще, оторвать его от семьи, прежде чем лишить его, выработанных им защит, необходимо провести его через кабинет психолога, который должен установить возможность и условия вмешательства в жизнь ребенка новых людей. Это тем более показано тогда, когда ребенок во всей красе демонстрирует свое неприятие людей в белых халатах.

Случай Жаннет показывает, что дополнительная травма была нанесена ей в тот самый момент, когда точно такая же, как на пляже, волосатая рука, должна была одеть ей на лицо наркозную маску. Череда таких или аналогичных им событий, никак не позволяла осесть травмирующим воспоминаниям в прошлом, а, напротив, оживляла их, поддерживала их яркость, формируя актуальность ответа.

Не думаю, что работа этих психологов будет легкой. Череда психологических травм, каждая из которых предполагает свой невротический ответ, надолго могут стать тем препятствием, которое может лишить ребенка необходимой ему медицинской помощи. И еще не факт, что психолог сможет добраться до первичной травмы, если не будет учитывать, что утроба матери никак не защищает плод от психологических травм.

 

***

 

И.Ж. Ронжа, касаясь случая Жаннет, писала: “Я настаиваю: травма с ней произошла в семилетнем возрасте; для того чтобы аффект, вызванный ею, был таким сильным, почти наверняка она должна была быть ассоциирована, затем должна ассимилироваться с более ранней травмой аналогичной природы”. И с этим трудно не согласиться, если учитывать, что именно этими, “более ранними травмами” являются травмы, полученные в утробе матери.

Но мне тогда становится непонятным, почему, зная о существовании “более ранних травм” она не смогла найти к ним дорогу.

Думаю, ответ заключается в той самой ошибке, которую мы называем эдиповым комплексом и подразумеваем, что это самая первая травма. Выявление эдипова комплекса не должно останавливать аналитика, поскольку он все еще далек от “более ранних травм”, а без их выявления, говорить о том, что анализ закончен, преждевременно. В случае Жаннет хорошо видно, что ее “Я” всю ее жизнь оставалось “пришвартованным” то к одному, то к другому “Внешнему-Я”, оно не могло ни существовать, ни функционировать без внешней поддержки, а это, в свою очередь, указывает нам на то, что “Я” так и оставалось в состоянии регрессии, детским, инфантильным. Просто теперь ее “Внешним-Я” стал весь коллектив, и даже дети, детского приюта, окружившие со всех сторон ее инфантильное “Я”, предоставляя ему тем самым и защиту, и подпорку.

 

Сновидение о родах

“Это комната, в которой я в настоящее время живу. Мой отец возле меня на кровати. За канапе находится что-то вроде ниши, задернутой шторкой. Дверь открывается; входит врач со своей сумкой и маской для наркоза. Мой отец поднимается и говорит: “Минуточку, доктор!” И он исчезает в нише! Мне очень любопытно, и я смотрю, что он будет делать. Он раздевается и одну за другой бросает свои одежды на канапе.

Мой отец выходит из ниши в ночной сорочке и садится на канапе, но я вижу его обнаженные ноги. Я говорю врачу: “Ой! Мне страшно!”, он успокаивает меня и надевает мне маску. Я засыпаю и счастлива от того, что уснула. Когда я просыпаюсь, вокруг меня шторы, я их отодвигаю и вижу над собой звездное небо, а внизу землю. Я как будто бы подвешена. Я себя чувствую плохо, моя талия сдавлена, и я замечаю, что на мне ремень, к которому подвешены рыбы (то мне напомнило ловцов сардин). Я в ночной сорочке. От рыбьих хвостов тянутся веревочки, а на конце каждой из них – малюсенький обнаженный младенец; и все веревочки проникают в мою комнату снизу под землей, через приоткрытое окно. Я чувствую, что мое тело опустошается, исчезает: ремень, рыбы – все исчезает; нет больше ничего, кроме верхней части моей груди и моей головы; и я со всей скоростью взлетаю к горизонту, туда, где небо и море смешиваются; я боюсь удариться, и я пробуждаюсь”.

Прежде, чем проинтерпретировать само сновидение, хотелось бы обратить внимание читателя на уменьшение сил, вытесняющих в приступ фетальные переживания (воспоминания). Это вытеснение, кроме того, что оно подсказывает нам пути, по которым блуждают эти воспоминания, оно отчетливо прослеживается в содержимом сновидения.

Сновидение сразу ставит нас перед фактом, что оно отображает процесс, который происходит в психическом аппарате в настоящее время (комната, в которой я в настоящее время живу). Кровать (канапе), на которой лежат сновидица и ее отец, подсказывает нам на существование некой плоскости и указывает на сторону прошлого, из которой приходят беспокоящие воспоминания: это воспоминания о том моменте детства, когда Жаннет лежала в родительской постели. Но, как следует из другой части сновидения, это промежуточная остановка, во время которой, из-за недостатка энергии, вытолкнувшей одну группу беспокоивших воспоминаний, они раскалываются, оголяя ядро, представляющее более глубокие воспоминания. О наличии более глубоких воспоминаний нам говорит присутствие рядом с одной плоскостью (канапе) другой, но уже в форме некой ниши, закрытой (шторками) от посторонних глаз. Наличие в сновидении некой ниши, маленького пространства, отделенного от другой части комнаты занавесками, указывает на место (уровень), откуда эти воспоминания пробиваются в сознание. Я вижу здесь детское место, где функцию детских оболочек выполняют занавески. Присутствие этих занавесок в сновидениях и воспоминаниях Жаннет мы можем увидеть в ночной рубашке, платье, одеяле, униформе, во всем том, что скрывает за собой другую психологическую нишу, которую мы называем телом. За появлением врача со своей сумкой и маской для наркоза, я вижу весь этот клубок перемешанных и скрученных воспоминаний об инвазивных вмешательствах, начиная от родов при помощи щипцов и кончая последней операцией. Далее идет череда увиденных украдкой картин раздевания отца с признаками еще более сильных вытеснений образа голого мужского тела, от которого остались только обнаженные ноги. Картина голого мужского тела страшит ребенка и завораживает одновременно. Выход из этого состояния возможен только один – регрессия, которая проявляется в том, что сновидица во сне еще раз засыпает (я засыпаю и счастлива от того, что уснула). Дальше перед нами раскрывается картина фетальных воспоминаний, в которых плод (в сорочке, рубашке) как бы подвешен на ремне (пуповина, веревочки), как сардина (малюсенький обнаженный младенец). В сновидении отчетливо выражены воспоминания о пуповине, плаценте и детском месте (веревочки проникают в мою комнату снизу под землей, через приоткрытое окно). Думаю, что “приоткрытое окно” является фетальной картиной оборванных плодных оболочек, которые заменяются “шторами”.

Как пишет далее И.Ж. Ронжа: “Пересказ сновидения перебивается резкими движениями и криками; ей плохо, жарко, она корчится, дрожит; однако нет настоящего приступа”.

Я в этом недоразвитом приступе вижу повторение той самой картины родов, которую можно было предположить, узнав, что роды у Жаннет были тяжелыми. Эта недоразвитость приступа говорит о том, что энергия, ранее обеспечившая его клиническую картину, уменьшилась, т.е. появился ее дефицит. В таком случае мы должны проследить за тем, куда эта энергия делась или кем она теперь используется. А используется она для преодоленияи сопротивления вытесняющих сил, прячущих в бессознательном, рвущиеся в сознание фетальные воспоминания. Таким образом, сновидение в сочетании с “полуприступом” показывают, что для формирования и одного и другого энергия берется из одного источника: и тот и другой психические феномены пытаются рассказать нам одну историю – историю, связанную с травмой рождения.

Хотелось бы задержать внимание читателя еще на одном моменте, который объясняет слабость плодоизгоняющих сил. Думаю, что вся энергия ушла на интимные отношения.

На примере этого случая мы видим, что удерживаемые в бессознательные воспоминания (переживания), периодически “выпрыгивали” из сферы бессознательного, формируя столь же недоразвитые, как и приступ, сознательные воспоминания (переживания).

***

Ранее, когда я говорил о появлении дополнительных личностей, я не указывал возрастной период Жаннет, в котором они появлялись. Как-то так стало принято считать, что другие личности появляются в тот самый момент, когда “Я” человека встречается с событиями, которые он не готов пережить и осознать без их фрагментации. А фрагментация воспоминаний, как это хорошо показано М. Кляйн, осуществляется посредством фрагментации “Я”.

Так вот, случай Жаннет показывает, что фрагментация переживаний и фрагментация “Я” в ее случае произошли еще в утробе матери. В данном случае это совпало с первой фазой родов (излитие вод), но это не исключает того, что фрагментация может начаться и раньше, при угрозе жизни, которую ощущает плод. Думаю, что именно фрагментация “Я” плода является предвестником его гибели. Символом фрагментированного “Я” в сновидении являются сардины и малюсенькие обнаженные младенцы.

Вспомним, что Жаннет неоднократно говорила о том, что “хотела бы стать матерью во сне”. А поскольку сон я вслед за Фрейдом понимаю, как некое подобие фетального состояния, получается, что матерью она хотела стать еще в утробе своей собственной матери. “Возможно ли это?”, - спросит читатель.

Думаю, возможно, если учесть, что существует некая форма женской памяти (“памяти матки”), вспомним стариков и детей, с которыми ей было легче общаться, но есть еще один вариант, это появление еще одной личности, но в утробе матери.

Говоря о “памяти матки”, я не отделяю ее от знаний о прошлых поколениях, которые могли остаться у плода от матери, от их общего психического аппарата. И все-таки здесь нужно признать, что существуют только женские воспоминания, которые я и отношу к воспоминаниям, которыми оперирует память матки.

Есть еще один момент, который никак не вписывается в систему фетальных воспоминаний. Это присутствие в сновидениях ее отца с голыми ногами и в нательной рубашке.

Думаю, что здесь дело не в самой фигуре отца, хотя, если говорить об эдиповом комплексе, без нее обойтись никак нельзя. Важной фигурой, скорее всего, является нательная рубашка и ее замена – постель (занавески, шторы), с одной стороны, скрывающая остальные части его тело, а с другой, подчеркивание ног – остальных частей тела (“красной лысой головы”).

Давайте обратимся к символу другого мира, который Жаннет идентифицировался с горизонтом. Символическое значение горизонта, кроме того, что он представляет собой плоскость, заключается в том, что к нему мы относим то, что существует, в чем мы уверенны, но одновременно с этим, оно недоступно нашим ощущениям, в один момент, а в другой, доступно и о нем можно судить по пугающему или успокаивающему, удаляющемуся или приближающемуся звуку, или свету. Горизонт в сновидении Жаннет означает другой мир, о существовании которого Жаннет подозревала еще, будучи плодом. Она говорила: “Именно на горизонте я предполагала, будучи ребенком, находится рай, место Последнего суда; именно туда отправляется душа после смерти; когда во сне я “исчезла”, я боялась, что это произойдет; ребенком я боялась Страшного суда”.

Случай Жаннет показывает, что другой мир существует всегда по ту сторону матки (сознания), где бы мы в данный момент мы сами не находились.

 

Белые пятна случая

 

Хотелось бы обратить внимание читателя на те недостатки описательной части личности Жаннет, которые проявляется в этом случае в виде белых пятен.

 На примере случая Д.П. Шребера, где это особенно заметно, мы уяснили, что процесс регрессии – это очень тяжелый в психологическом и физическом смысле процесс. Он проявляется “болями личности”, страхами и всем тем, что отличает спокойного пациента от буйного. Именно эти внутренние (достигнутые в регрессии) переживания пациента настолько для него являются тяжелыми и непереносимыми, что он готов покончить жизнь самоубийством.

В случае Жаннет мы видим два вида регрессии: одна форма регрессии возникает во сне (ее переживаем мы все, когда спим) и эта регрессия чаще всего безболезненная (хотя и она может сопровождаться кошмарами), другая, в форме психофизических страданий, о чем мы можем судить по клинической картине приступов. Вершиной непереносимости таких переживаний являются суицидальные попытки.

Из этого случая мы знаем об одной попытке самоубийства в восемнадцатилетнем случае и множестве суицидальных мыслях. Но нам ничего не известно о переживаниях (внешних и внутренних проявлениях приступа), которые должны были предшествовать и сопровождать каждый такой приступ.

Наркоз, который в пятилетнем возрасте Жаннет закончился, как сказала мать девочки: “Необычным возбуждением”, и которое “маленькая пациентка явила после пробуждения”, показывают нам, что той красной чертой, за которой возникают приступы, является именно потеря (отключение) сознания. Но сама по себе потеря сознания не проявляется приступами: практика показывает, что в таком случае она сопровождается психомоторным беспокойством, которое быстро проходит (в чем я вижу внутриличностные отношения между частями “Я”). Развернутый приступ, как я полагаю, возникает тогда, когда сознание при своем исчезновении “касается” фетальных воспоминаний.

Таким образом, можно сделать вывод о том, что “выключение” сознания наркозом, в чем я вижу временное “умерщвление” “Я”, негативно воспринималось внутриличностными структурами Жаннет.

Обратимся к жалобам пациентки, приведшими ее в кабинет психоаналитика и увидим, что пациентка описала своему аналитику симптомы острого психотического состояния (что наблюдается при острой регрессии), но природа этих жалоб не была установлена. Об этом я могу судить по тому, что психоаналитик никогда к ним больше в своей работе не возвращалась.

Если мы зададимся вопросом, а что в сознании самой Жаннет представляла истерия, то увидим, что знания об этом заболевании она черпала из обрывков чужих историй. Возможно, что в этих случаях и имела место истерия, но на случай Жаннет это никак не распространяется. Ее приступы не имели каких-либо признаков сексуального возбуждения: они представляли собой навязчивое повторение травмы рождения.

 

***

 

Возвращаясь к тому, с чего начиналась настоящая работа, хочу сказать, что продуктивно заниматься глубинной психологией (психоанализом) и игнорировать прошлое пациента невозможно. Конечно, в сказках мы можем встретить примеры того, что волшебник, к примеру, не желая знать историю старения (изменение облика) героя, свято веря в свое всесилие, только одним взмахом своей палочки может вернуть ему молодость. Но в реальной жизни это всесилие всего лишь иллюзия, которая обслуживает интересы мании величия психотической личности, делая ее великой только внутри себя.

Напротив, именно исследование прошлого человека, а к прошлому я отношу и сновидения и содержимое жалоб, самый короткий путь к тем результатам, к которым стремится каждый врач и психолог.

[1] Ронжа И. Ж. Случай Жаннет. Психоанализ и исцеление девушки-истерички, перенесшей семь операций / Ильза Жюль Ронжа; пер. с фр. – Ижевск: ERGO, 2017. _ 148с.