Воображенные сонеты (сборник)

Юджин Ли-Гамильтон

Воображенные сонеты (сборник)

 

 

 

«Ли-Гамильтон, Юджин. Воображенные сонеты / Пер. с англ. Юрия Лукача»: Водолей; Москва; 2012

ISBN 978-5-91763-136-3

Аннотация

 

Английский поэт Юджин Ли-Гамильтон (1845–1907) — одна из самых интересных фигур в поздневикторианской поэзии, признанный мастер сонета, человек трагической судьбы. В течение двадцати лет он был практически полностью парализован, и за эти годы — прикованный к колесной кровати — создал свои поэтические книги.

Творчество Ли-Гамильтона нашему читателю до сих пор не было известно. Настоящее издание содержит выполненный Юрием Лукачом полный перевод лучших книг поэта: «Воображенные сонеты» (1888) и «Сонеты бескрылых часов» (1894), а также избранные стихотворения из других сборников. Переводы сопровождаются подробным научным комментарием, какого до сих пор нет ни в одном англоязычном издании Ли-Гамильтона.

 

Составитель: Юрий Лукач

 

 

Юджин Ли-Гамильтон

ВООБРАЖЕННЫЕ СОНЕТЫ

 

Воображенные сонеты

(1888)

 

В нижеследующих воображенных монологах, которые облечены в форму сонета, автор не пытался подражать ни стилю, ни языку того времени, к которому принадлежат соответствующие исторические или легендарные личности. Стиль — это собственный стиль автора, а язык — это язык его времени. Он заимствовал у Прошлого только некоторое количество психологических и драматических ситуаций, которые предоставили ему возможность положить руки на великую клавиатуру человеческих страстей, добра и зла. И если в этом сонетном театре масок более темные и более бурные страсти играют слишком заметную роль, то в этом вина не автора, но самих темных и бурных столетий.

Эми Тёртон

 

Вступительный сонет

 

 

Над бездною, где прошлого стремнины,

В водовороте пенных пузырей,

Швыряли и героев, и царей,

Как паводок расшвыривает льдины,

 

Мне виделись ужасные картины:

Тела, цепляясь за обломки рей,

Кружились все быстрее и быстрей

И погружались в темные пучины.

 

Их крик звучал отчаянно и глухо

Сквозь рев и свист, сквозь бушевавший шквал;

Был этот вопль терзанием для слуха,

 

И был жесток истории оскал —

Но стоны человеческого духа

Я слушал и в сонеты облекал.

 

 

Генрих I — морю (1120 г.)

 

 

О море, ты наследника сгубило,

Забрав того, кто жизнью был моей —

Так все возьми! Пусть будет для людей

И для земли единая могила.

 

Дабы неспешно чайка круг вершила

Над тишью утонувших площадей,

Дабы обжили косяки сельдей

Былых соборов нефы и стропила.

 

Увидит проплывающий купец

На колокольнях медную патину,

Зеленой тиной обнятый дворец —

 

И тихо скажет: «Англии кончину

Принес Господь, услышав, как отец

Рыдает по единственному сыну».

 

Генрих I (1068–1135) — младший сын Вильгельма I Завоевателя, король Англии, правивший в 1100–1135 гг. Захватил власть в обход законного наследника Роберта Нормандского, склонив на свою сторону английских баронов тем, что даровал им первую в Англии Хартию вольностей. Его единственный законный сын Вильгельм Аделин утонул вместе с тремястами англо-нормандскими аристократами во время гибели печально знаменитого «Белого корабля» 25 ноября 1120 г. в возрасте 17 лет. Легенда гласит, что Генрих после гибели наследника ни разу не улыбнулся. Результатом кораблекрушения был двадцатилетний период феодальных междоусобиц, который в Англии принято именовать «анархией».

 

III

Я одинок в тиши степных широт

И в суете восточного базара,

Где б ни был я — пожизненная кара

Толкает в спину, требуя: «вперед!».

 

Вперед, вперед! Туда, где тень встает

Былых империй предо мной, как мара;

Туда, где пламя ратного пожара

Европу полнит криками сирот.

 

Все тропы мира, к северу и к югу,

Я истоптал и вновь топчу сейчас,

Шагая вслед губительному плугу,

 

Покуда шар земной в последний раз

Не вздрогнет, завершая бег по кругу,

Покуда Солнца светоч не угас.

 

Вечный жид (Агасфер) — легендарный персонаж, по преданию обреченный на вечные странствия по земле до Второго пришествия Христа. Сказания о нем примыкают к циклу палестинских преданий, развившихся на основании рассказа евангелистов о Страстях Господних. Древнейшие упоминания о Вечном жиде в европейской литературе относятся к XIII в. Так, итальянский астролог Гвидо Бонатти сообщает, что в 1267 г. проследовал на поклонение в монастырь св. Якова современник земной жизни Спасителя, звавшийся Иоанн Буттадеус (т. е. ударивший Бога), который получил свое прозвище вследствие того, что нанес удар Спасителю во время Его шествия на Голгофу. Христос якобы сказал этому Иоанну: «Ты дождешься моего возвращения». В немецкой народной книге (1602) говорится, что настоящее имя Вечного жида было Агасфер, но что при крещении он был назван Буттадеус. Варианты предания о Вечном жиде многочисленны, но в целом сводятся к следующему: иудей-ремесленник, мимо дома которого вели на распятие Иисуса Христа, несшего Свой Крест, отказал Иисусу и оттолкнул Его, когда Он попросил позволения прислониться к стене его дома, чтобы отдохнуть, и за это был осужден на вечные скитания и вечное презрение со стороны людей.

 

Галилей — Земле (1638 г.)

 

 

И все-таки вращается она:

И города, и веси, и народы,

И пики гор, и вспененные воды —

Но не прольется капля ни одна.

 

Такая доля Богом суждена:

Беспыльными путями небосвода

Шаров гигантских мчатся хороводы —

И ей кружить без отдыха и сна.

 

Земля, твой трепет чувствую стопой

И вижу: во вселенской панораме

Ты проплываешь хрупкой скорлупой,

 

Несомая небесными реками,

Где, чтобы нас вести во тьме слепой,

Господь развесил звезды маяками.

 

Галилео Галилей (1564–1642) — итальянский физик, механик и астроном, один из основателей современного естествознания, поэт, филолог и критик. В 1592–1610 гг. Галилео — профессор Падуанского университета, в дальнейшем придворный философ и математик герцога Козимо II Медичи. В июле 1609 г. Галилей построил свою подзорную трубу и начал систематические астрономические наблюдения. На их основании Галилей сделал вывод, что вращение вокруг оси свойственно всем небесным телам, и о том, что гелиоцентрическая система мира, предложенная Коперником, является единственно верной. В 1616 г. одиннадцать видных богословов рассмотрели учение Коперника и пришли к выводу о его ложности. Оно было объявлено еретическим, а книга Коперника «Об обращении небесных сфер» внесена в индекс запрещенных книг. Галилея вызвали из Флоренции в Рим и потребовали прекратить пропаганду еретических представлений; Галилей был вынужден подчиниться. Однако в 1632 г. он издает «Диалог о двух главнейших системах мира — птолемеевой и коперниковой». Санкции последовали незамедлительно. Продажу «Диалога» запретили, а Галилея вызвали в Рим на суд. Следствие тянулось с апреля по июнь 1633 г., а 22 июня Галилей, стоя на коленях, произнес предложенный ему текст отречения. В последние годы жизни на своей вилле Арчертри (Флоренция) он находился под домашним арестом и под постоянным надзором инквизиции. Там Галилей пишет «Беседы и математические доказательства…», где излагает основы динамики, и в 1636 г. тайно переправляет свою рукопись в Голландию. «Беседы» выходят в свет в Нелейде в июле 1638 г., а в Арчертри книга попадает почти через год, в июне 1639 г… К тому времени больной и ослепший Галилей мог лишь потрогать свое детище руками. Галилей умер 8 января 1642 г. и был похоронен в монашеском приделе собора Санта Кроче во Флоренции без почестей и надгробия. Только в ноябре 1979 г. папа Иоанн-Павел II официально признал, что инквизиция совершила ошибку, силой вынудив отречься ученого от теории Коперника.

 

72. Мазаньело — герцогу д’Аркосу (1647 г.)

 

 

Ты видел, как Везувия глава

Во тьме играет красными огнями,

Рожденными в его бездонной яме,

И прочь стремятся голубь и сова?

 

А через миг вскипает синева

Громами и летящими камнями,

И лава смертоносными струями

Сжигает все — дома и дерева.

 

Вот так Неаполь под твоей рукой

В тугие кандалы закован прочно,

Но слышишь? ропщет скованный народ.

 

Невдолге твой окончится покой,

И дрогнет твердь, хотя не скажет точно

Никто, когда сие произойдет.

 

Мазаньелло (Томазо Аньелло, 1623–1647) — итальянский рыбак, вождь народного восстания в Неаполе в июле 1647 г. Неаполитанское население изнемогало под бременем налогов и вымогательств со стороны испанского правительства. Притеснения приняли особенно невыносимый характер, когда во главе управления стал герцог д’Аркос. Поводом к восстанию послужило введение налога на фрукты, во время возникших волнений Мазаньелло убил одного из чиновников. Восставшие сожгли налоговые документы, осадили дворец вице-короля и провозгласили Мазаньелло капитаном народа Неаполя. К повстанцам примкнули крестьяне Калабрии, Апулии и Абруцци, жители многих южно-итальянских городов. Вице-король д’Аркос был вынужден пойти на переговоры и отменить введенный налог, но в то же время сумел восстановить толпу против Мазаньелло. 16 июля Мазаньелло убили, голову его насадили на пику, а тело бросили в грязь. На другой день народ раскаялся, отыскал труп своего бывшего вождя и устроил ему торжественные похороны: тело его в сопровождении 550 священников и 80-тысячной толпы народа было перевезено в церковь, где его похоронили. Д’Аркос обещаниями убедил народ сложить оружие, а затем велел бомбардировать город и предал его грабежу. После гибели Мазаньелло восстание не прекратилось, оно было подавлено испанской армией только в апреле 1648 г.

Герцог д’Аркос, Понсе де Леон Родриго (1602–1672) — вице-король Неаполитанского королевства с начала 1646 г.; вынужден был решать сложнейшие внутренние и внешнеполитические проблемы (народные волнения и борьба с Францией за господство над Южной Италией). Не сумев трезво оценить обстановку и предотвратить восстание Мазаньелло, оказался неспособен и подавить его; в январе 1648 г. д’ Аркос сдал свои полномочия и покинул Неаполь.

 

73. Исаак Вальтон — реке и ручью (1650 г.)

 

 

Что мне милей — неспешная река,

Где ветерок высвистывает фугу,

Не потревожив сонную округу;

Где щука спит в глубинах бочажка,

 

Стрекозы над кустами тальника,

И лебедь чинно плавает по кругу,

И косари рассеялись по лугу,

И косу точит крепкая рука;

 

Или вот этот озорной ручей,

Где плещутся форели-баловницы

В коловращеньи крошечных смерчей;

 

Где меж камнями булькает водица,

В то время, как от солнечных лучей

На брызги отблеск радуги ложится?

 

Исаак Вальтон (Уолтон) (1593–1683) — английский писатель. Унаследовал лавку по торговле скобяными изделиями, в молодости был близким другом Джона Донна и Бена Джонсона, написал несколько биографий своих современников-литераторов, среди которых «Жизнь и смерть Джона Донна» (1640). Широкую известность снискал книгой «Искусный рыболов» (1653) — экскурсом в удовольствия рыбалки. Замечательно сказал о Вальтоне Г. К. Честертон в романе «Перелетный кабак»: «Он… изучал природу не отвлеченно, как американский профессор, а конкретно, как американский индеец» (пер. Н. Л. Трауберг).

 

Сонеты бескрылых часов

(1894)

 

Лиззи Мэри Литтл

 

Предисловие

 

Предлагая читателю эту сотню сонетов, вероятно, будет уместным предварительно отметить, что тридцать из них уже появлялись в предыдущих публикациях среди различных стихотворений и включены в настоящую коллекцию либо потому что они были переписаны заново, либо потому что они образуют необходимые связи между остальными семидесятью сонетами, которые впервые печатаются в этой книге.

 

Раздел I. Колесная кровать

 

Музе

 

I

Лежать годами в позе мертвеца —

А всё вокруг живет и шевелится;

Лежать и знать, что сохнет поясница,

Что чахнут мышцы локтя и берца;

 

И знать, что летом не шагнуть с крыльца,

Не насладиться запахом душицы,

Под куполом листвы не развалиться,

Волной речной не освежить лица.

 

Терпеть, терпеть, когда проглянет иней;

Терпеть, что не увидишь блеск порош

И зимний лес, терзаясь от бессилья,

 

Где терн зарянка склевывает синий.

Но если, муза, ты ко мне войдешь,

Отчаяние складывает крылья.

 

II

Когда б не ты — под ношей апатичной

Тех годовых колец, что, тело сжав,

Ползут по мне — то каждый мой сустав

Раздавлен был бы грудою кирпичной;

 

Ты есть, и злость удавки параличной —

Удел, что не лютей иных расправ,

Но первородство променял Исав

На порцию похлебки чечевичной.

 

Был заперт царь без пищи и воды

С глумлением в подземные хоромы

Меж кладов, непригодных для еды;

 

Вот так моя окружена кровать

Рядами полок, где смеются томы,

Что не могу ни слушать, ни читать.

 

Исав — старший сын Исаака и Ревекки; будучи усталым и голодным, продал за чечевичную похлебку первородство своему младшему брату-близнецу Иакову (Быт. 25:30; Евр. 12:16).

Был заперт царь без пищи и воды — вероятно, имеется в виду легенда о том, что халиф Багдада аль-Мустасим после взятия города монголами в 1258 г. был заперт в башне со всем своим золотом и серебром, где и умер среди сокровищ от голода.

 

Феи-крестные

 

 

Я думаю, меня крестили феи,

Исполненные зависти и зла;

И в кубках их плескалась, словно мгла,

Сплошная желчь, проклятием чернея.

 

«Будь книжником, но не читай трофеи,

Стоящие на полках без числа»;

Недвижность тела мне дана была,

Чтоб я сполна отяготился ею.

 

Но добрый эльф с сочувствием во взоре

Влил капельку поэзии в питье,

Что горькой желчью пенилось в фарфоре;

 

За годом год, пока влачу житье,

Та капля золотит и боль, и хвори;

Но — Боже! — как горчит вино мое.

 

 

Во снах

 

 

Бессменно я на ложе жалких дрог

Лежу без дум, оцепенелым прахом;

Года ползут подобно черепахам,

И днем и ночью отмеряя срок;

 

Но вижу в снах, что отступился рок;

Я груз его стряхнул единым махом,

И встать сумел, и зашагал по шляхам,

Свободный, словно в поле ветерок.

 

Посильна мне ходьба и даже бег;

Могу бродить осенними лугами;

Весною выйти на скалистый брег;

 

И летом брод нащупывать ногами

В ручье; или стекло замерзших рек,

Коньки надев, исчерчивать кругами.

 

 

Сумерки

 

 

Глухая боль сжимает сердце дня

С заходом солнца; замелькали тени

Мышей летучих на кустах сирени,

И детская утихла беготня.

 

Волы с полей плетутся вдоль плетня,

Бой колокольный отзвуком мигрени;

Вот по соседству скрипнули ступени —

Там ужинать садятся у огня.

 

А я лежу недвижимо в саду,

И думаю, что годы проведу

На этом ложе, немощью клейменном;

 

И утешаюсь рифмами, пока

На мир луна не глянет свысока

И не повиснет вон над тем лимоном.

 

 

Здоровью

 

 

Здоровье! Жизнь уходит день за днем,

И год за годом тонет, как в трясине,

Без перемен — твое крыло поныне

Печальный мой не осенило дом.

 

И в жизни, обернувшейся нулем,

Я смысл ищу, напрасно лоб морщиня,

Как те, чьи очи в море и пустыне

Ощупывают мертвый окоем.

 

Не так вопили греки в крае диком,

Полоску моря взорами сверля,

Как я тебя приветствовал бы криком;

 

Не как Колумб, стоявший у руля

В тот час, когда над корабельным гиком

Громоподобно ухнуло: «Земля!».

 

…греки — имеется ввиду знаменитый эпизод из «Анабасиса» Ксенофонта: «В конце концов, после пяти месяцев марша и кровопролитных схваток, около 6000 уцелевших греков достигли пункта назначения. А когда наконец перед измученными солдатами открылась водная гладь Понта Эвксинского, прозвучал ликующий крик: „Таласса! Таласса!“ („Море! Море!“)».

 

Утраченые годы

 

 

Сначала детство прочь мое ушло —

Куда ушли следы смешного пони,

Куда ушли цветы на горном склоне,

Коньки ушли, удилище, весло.

 

А после юность прыгнула в седло,

За музыкой и танцами в погоню —

Куда уходят девичьи ладони,

Куда уходит летнее тепло.

 

Теперь и зрелость тонет там же, где

Плач пленных птиц, и прошлогодний лед,

И каждый день, потраченный впустую.

 

Смирилась плоть, покорная узде,

Но мой мятежный дух крылами бьет,

Бездонности небесной салютуя.

 

 

Улиточьи бега

 

 

Полз желтый шар в небесной вышине,

Никак не достигая апогея,

А я лежал в кровати на аллее,

Считал часы, и тошно было мне.

 

Я наблюдал улиток на стене,

На полосы их раковин глазея:

Как будто разноцветные жокеи

У каждой притулились на спине.

 

Бегут улитки в трещинах стены

Быстрее, чем дневной спадает жар.

Лежу в саду, года мои длинны;

 

Часы мои — медлительный кошмар.

Улитки рядом с ними — скакуны;

Я ночи жду; и вот — скатился шар.

 

 

Лепет ручья

 

I

Отчаянье своих бескрылых дней

Плетением стихов я отгоняю,

Надеясь, что их будущность земная

Моей немного будет подлинней.

 

Но в клочья их порвал бы я, сумей

Встать с удочкой в руках на зорьке мая;

Пускай бумага уплывет немая

Вниз по ручью и канет меж камней.

 

Уймись, уймись, калечный пустомеля!

Уж никогда, дыханье затая,

Не встанешь ты на каменистой мели,

 

Где пенится бурлящая струя,

И мушкою подманенной форели

Не вытащишь вовеки из ручья!

 

II

Но если чудо вдруг произойдет,

И я однажды, путаясь в осоке,

Приду с любимой удочкой к протоке,

Когда раскинет вечер свой капот;

 

Я пожалею маленький народ,

Счастливый, шаловливый, пестробокий,

И удочку сломаю — в путь далекий

Пусть он плывет по воле бурных вод,

 

Как я когда-то. Как же было сладко

Отправиться к реке в вечерний час

И долго-долго плавать без устатка;

 

И в глубину нырять за разом раз,

Рукой ища, какая же загадка

На дне укрыта от нескромных глаз.

 

 

Всем прочим

 

 

Вы, кто сейчас под сводами листвы

Легко шагает лесом онемелым,

Где дрозд поет над гиацинтом белым

И над росинкой, полной синевы;

 

Когда бы на день потеряли вы

Свою свободу управляться с телом,

То к жизни в равнодушье закоснелом

Остались бы по-прежнему черствы?

 

Вас проучить бы, в клетку заперев,

Туда, где горе кормится лузгою

От проса жизни, — не на долгий срок —

 

Покуда не освоите напев,

Какой выводит пленный дрозд с тоскою;

Вам станет жизнь мила через часок.

 

 

Дед Мороз

 

 

Вот Дед Мороз с седою бородою

В дома приносит падуб сквозь метель;

И пудинг, мясо, пироги да эль

На стол спешат веселой чередою.

 

Детишек встречен шумною ордою,

Он входит; золотая канитель

И мишура опутывают ель,

Что предстает рождественской звездою.

 

Мне видятся детей счастливых лица,

И эта ель, и пунш из пенных чарок;

Вдыхаю запах воска и смолы;

 

Я рад, что жизни лакомство дарится

Другим, хоть мой рождественский подарок —

Давно привычной боли кандалы.

 

 

Эльфийский конек

 

I

Мою кровать доставили туда,

Где снег лежал подобьем зимней сказки;

И карлик мне какой-то без опаски

Явился у замерзшего пруда.

 

Шесть дюймов ростом; борода седа;

В мышиной шапке пепельной окраски;

Два крошечных конька на опояске

Висели и блестели, как слюда.

 

Я незнакомца попросил: «Позволь

Полюбоваться на твои конечки,

Я раньше на катке бывал не раз.

 

А кто ты?» — «Зимних эльфов я король.

Мы летом спим в лесу поодиночке,

Покуда стужа не разбудит нас».

 

II

«Дорожкой лунной мы идем на пруд

И режем лед коньков точеным краем;

Наш праздник развеселый нескончаем

В часы, когда все смертные уснут.

 

Порою из коры сплетаем жгут,

Лесных мышей в салазки запрягаем

И катимся; а то в снежки играем —

У эльфов много сыщется причуд.

 

Но верно ли, что ты уже не тот:

Лежишь недвижно, отпрыск человечий,

И больше встать не можешь на коньки?

 

Сегодня я спешу, но через год

Опять приду искать с тобою встречи,

Когда наступят зимние деньки».

 

III

Вот с той поры серебряный конек

Лежит в постели рядышком со мною;

Игрушечный, едва ли в дюйм длиною,

Пригодный только для эльфийских ног.

 

Но эльфов больше нет; я одинок,

И вспоминаю дни порой ночною,

Когда владел ногами и спиною

И мог свободно выйти на каток.

 

Нет лучше ничего, чем без забот

Поэзию кругов писать коньками

По заповеди малого народца;

 

Над головой лучистый небосвод,

Испуганная щука под ногами…

Катайтесь же — назавтра не придется.

 

 

Моей колесной кровати

 

 

Прокруста ложе, пыточная дыба,

Стальная рама, дощаной хомут;

Вокруг тебя кружат, как черный спрут,

Немых кошмаров жуткие изгибы;

 

Влача ступней многопудовых глыбы,

Бескрылые часы едва бредут.

Когда я в смерти обрету приют,

Ты за труды свои не жди «спасибо».

 

И если ты отыщешься в чулане,

Нашедший спросит: что за лиходей

Подобной вещью пользовался ране?

 

От страха пред судьбой похолодей!

Я верю, что страдать в твоем капкане

Не будет больше нужды у людей.

 

 

Corso de’ Fiori

 

 

Сегодня Битва роз; сегодня имя

Флоренция благое подтвердит:

И воз крестьянский розами увит,

И чванный экипаж украшен ими;

 

Продлиться этой пышной пантомиме

Весь долгий день, под перестук копыт,

Пока бутон последний на гранит

Не будет брошен в сумеречном дыме.

 

Звучат шаги толпы разноголосой,

Вдыхающей апрельский аромат,

А в воздухе такая благодать,

 

Что даже я гирляндами колеса

Увить кровати жалкой был бы рад

И должное, как все, весне воздать.

 

Corso de’ Fiori — весенний парад повозок, украшенных цветами, который проводился во многих итальянских городах.

Флоренция — итал. Firenze из лат. Florentia, т. е. «цветущая».

 

Упокоясь

 

 

Пусть буду я, как жил, когда умру,

Запечатлен на мраморном покате:

Недвижно распростертым на кровати,

В какой меня возили по двору.

 

Но темя не заноет поутру

И боль на теле не сожмет объятий,

Когда покой в посмертной благодати

Опустится к колесному одру.

 

И пусть напишут: был придавлен глыбой

Он той, что направляет бег светил;

Была постель ему вседневной дыбой;

 

И он страдал, и потому творил,

Но зависти не знал покойный, ибо

Не метил в рай, мир бездною не мнил.

 

 

Орлы Тиберия

 

 

На Капри есть среди иных поверий

Легенда, что привязывал к орлам,

Со скал швыряя в дар морским валам,

Рабов мятежных некогда Тиберий.

 

Взлетал орел, простор крылами меря,

Противясь ненавистным кандалам,

Но уставал — и связанным телам

Исчезнуть в море, словно в пасти зверя.

 

Не уступай, орел моей души;

Пусть тянет долу плотская обуза —

Противоборствуй, крыльями маши,

 

Покуда плод нелепого союза

В болотные не рухнет камыши.

Эфира с прахом нерушимы узы!

 

Римский император Тиберий Юлий Цезарь Август (42 до н. э. — 37 н. э.) многие годы правил империей, находясь на острове Капри или на своей вилле в Кампании.

 

Моей черепахе Хроносу

 

 

Ползущая медлительно и вяло,

Ты, знаю, не откликнешься на зов,

И символом бескрылости часов,

Чей ход неспешен, для меня ты стала.

 

Тебе и мне кровать да одеяло —

Весь мир, где нет ни моря, ни лесов;

Я здесь судьбою заперт на засов,

Года идут, и душу губит жало.

 

Но панцирь черепаший — корпус лиры,

И эллины извлечь из вас могли

Живое трепетание стихиры.

 

Взлетая, звуки таяли вдали,

В высотах светозарного эфира,

Отвергшие бескрылие земли.

 

Корпуса древнейших греческих лир (хелисов) делались из панциря черепахи (карапакса), обтянутого воловьей кожей. По преданию, первый хелис был создан Гермесом.

 

Солнечные часы

 

I

Полдневным зноем дышит небосвод,

И возле дома, ставшего тюрьмою,

По солнечным часам глухонемою

Улиткой тень поблеклая ползет.

 

Невыносим ее ленивый ход!

Считаю годы, отнятые тьмою,

И следом за судьбой моей хромою

Она уныло тащится вперед.

 

Тень горести, таящейся во мгле,

Скажи, ужели глыбой омертвелой

Я должен провести остаток дней?

 

Ужели нет Исайи на Земле,

Что распрямил бы скрюченное тело

И тень вернул на десять ступеней?

 

II

Но нет, на зов не явится пророк,

Казненный деревянною пилою,

И посоха не вскинет над землею,

Подняв меня с больничных этих дрог.

 

Я не Ахаз. Следит за мною рок,

Выказывая нетерпенье злое,

Сквозь Небеса, затянутые мглою,

И тень сольется с Ночью в скорый срок.

 

Ах, Время, с роком явно мы враги,

Избавь других от моего клейма:

Мне будь улитой, а для них беги,

 

И сносною покажется тюрьма;

Вздохну, и в путь — туда, где нет ни зги,

Но вечная странноприимна тьма.

 

Пророк — имеется в виду библейский пророк Исаия, который скончался мученической смертью: по приказанию царя Манассии он был перепилен деревянной пилой.

Ахаз — см. прим. к сонету 78.

 

 

Раздел II. Кисть и резец

 

Вечная юность

 

I

Есть губы, что испили из ключа,

Который, юность вечную даруя,

Навек вложил в них свежесть поцелуя,

Над мудростью смущенной хохоча;

 

И чёла есть, на коих свет луча

Сияет, взоры зрителей чаруя;

Назло годам они чисты, как струи

Источника, что пенятся, журча.

 

Но не из плоти созданы они —

Их юностью Искусство наделило,

А над его детьми не властны дни;

 

Искусства удивительная сила

Хранит великой магии сродни

Их красоту и юность до могилы.

 

II

Вовек морщины не потушат взгляд

Той, что безвестным греком изваяна;

Пленят ее улыбка, легкость стана,

Как два тысячелетия назад.

 

И нити серебра не тронут клад

Златых волос «Марии» Тициана;

Ничто ему не причинит изъяна —

Седины Магдалине не грозят.

 

А те, кого не кисть и не резец —

Поэт создал своей рукою властной,

Их образы позвав издалека?

 

Джульетты нетускнеющий венец

Все тот же; над Помпилией несчастной

Прольют слезу грядущие века.

 

К образу Марии Магдалины Тициан (1488/1490–1576) обращался неоднократно, поэтому трудно сказать наверняка, какая из его картин здесь имеется в виду. Возможно, речь идет о «Кающейся Магдалине» (ок. 1533), хранящейся во флорентийском Палаццо Питти.

Помпилия — семнадцатилетняя героиня поэмы Р. Браунинга «Кольцо и книга», которая была убита мужем через две недели после рождения сына.

 

 

III

Но Время сокрушает и гранит:

Исчезнут фрески, статуи, портреты,

Умрет язык — наследие поэта

Течение веков не сохранит.

 

Погаснет жар Марииных ланит,

Милосский мрамор следом канет в Лету,

С английским языком уйдет Джульетта,

И кто-нибудь Помпилию сменит.

 

Но этим ликам не грозят морщины,

И не по ним гудит глухой набат

Колоколов безжалостной судьбины;

 

Нет проседи, и щеки не ввалились;

И юными отсюда улетят

Все те, на ком богов почила милость.

 

 

На две фрески Синьорели

 

I. Воскресение из мертвых

Пустынный мне привиделся простор:

Раскрылась твердь, как струпья на коросте,

И всюду поднимались на погосте

Покойники из подземельных нор;

 

Законам естества наперекор

Немедля мясом обрастали кости,

Но ни тепла, ни ужаса, ни злости

Еще не выражал остылый взор.

 

Катился громом звук призывных труб,

И колыхался свод свинцовой сини

От дуновения незримых губ;

 

Былую личность обретая ныне,

Там во плоти вставал за трупом труп,

Пока не пробудилась вся пустыня.

 

II. Проклятые в аду

Освещены огромные пилоны

Мерцанием расплавленных камней;

Стоит толпа заблудших, а над ней

Витает ужас мрачности бездонной;

 

Несут крылатых бесов легионы

Всё новых жертв из тайных западней,

Невидных взору; жмутся всё тесней

Низвергнутые в пропасть миллионы.

 

Сейчас дружина сатанинских слуг

Ремнями стадо свяжет без пощады,

Потом погонит в царство вечных мук;

 

И, как далеких пушек канонада,

Там нарастает первой боли звук,

И первый крик взлетает к сводам Ада.

 

Сонеты написаны на фрески Л. Синьорелли «Воскресение из мертвых» и «Проклятые в аду» (1499–1502) в часовне Сан-Брицио кафедрального собора в Орвието. См. прим. к сонету 33.

 

Обломки времени

 

 

Когда корабль утонет в глубине,

То волны, как свидетельницы горя,

На сушу, что найдут, выносят вскоре,

А прочему покоиться на дне;

 

Но иногда обломки на волне

Своей поднимет штормовое море,

И в этот час рисунок на амфоре

Нам о седой напомнит старине.

 

Порою так валов немых накат,

Которые мы Временем прозвали,

Скульптуры фавнов, статуи дриад

 

Приносит нам из океанской дали;

И вновь на берегу они стоят,

Как боги перед смертными вставали.

 

 

На иллюстрации Доре к Данте

 

I

Нет-нет, Эдем небесный не таков,

И не похожи на посланцев рая

Усталых чаек сумрачные стаи,

Летящих от тулийских берегов.

 

Там пламень света — ярче жемчугов,

Сияющий сильней, чем Гималаи,

Когда восход, над Индом воспаряя,

Омоет славой сонный их альков.

 

Я это царство видел краем глаза —

Мне Дант открыл ключами из алмаза

Ворота обретенной им страны,

 

«Где праведных встречает луч рассвета,

Что в платье белоснежное одеты

И от кончины освобождены».

 

Туле — по данным античной географии остров, находящийся в шести днях плавания к северу от Британии, у Северного Полярного круга; самая северная из обитаемых земель.

 

 

II

Когда он к Небу с Беатриче шел,

Где Свет воздвиг немеркнущие шпили,

Ему собратья райские дарили

Небесных роз волшебный ореол;

 

Когда же он, взмывая как орел,

Взирал на кольца ангельской кадрили,

Его мерцаньем невесомых крылий

Приветствовал блистающий Престол.

 

У нас в душе пребудет этот Свет —

Он вечно с нами; он всегда на страже.

И мы взлетаем над пучиной бед

 

Туда, где нити драгоценной пряжи

И серафимов розовый букет

Сияют, как церковные витражи.

 

Сонеты написаны на знаменитые иллюстрации французского художника Гюстава Доре (1832–1883) к «Божественной комедии» Данте.

 

137–138. На рисунок Мантеньи «Юдифь»

 

I

Что за Юдифь ты начертал, Мантенья —

Бескровен меч, и нет в лице тепла,

И голова, что камень, тяжела

Для ней, бредущей полусонной тенью.

 

Ужель в эпоху умоисступленья

Ты убоялся правды, словно зла,

Когда на плахах кровь рекой текла,

Сзывая жертв к ответному отмщенью?

 

Нет, не такой в ту ночь была она,

Когда утихли воинские кличи,

Когда взошла над лагерем луна;

 

Тигрицей прянув к долгожданной дичи,

Бежала, темной радости полна,

Юдифь совсем не с каменной добычей.

 

II

Горели свечи в дорогом шандале,

Уснули по шатрам бородачи,

И растекался отблеск от свечи

По зеркалу его доспешной стали.

 

Он улыбался ей в хмельном оскале,

Расслабленный от похоти в ночи,

Но в сумраке холодные лучи

Из глаз Юдифи плоть его пронзали.

 

Она, изящным изогнувшись станом

И не скрывая больше торжества,

Взмахнула смертоносным ятаганом;

 

И вот, напряжена как тетива,

Юдифь стоит над Олоферном пьяным,

Бормочущим любовные слова.

 

Андреа Мантенья (1431–1506) — итальянский художник, представитель падуанской школы живописи. Здесь имеется в виду его рисунок «Юдифь» (1491), хранящийся во флорентийской галерее Уффици.

Юдифь — персонаж второканонической «Книги Юдифи», еврейская вдова, которая была «красива видом и весьма привлекательна взором» (Иудифь 8:7). После того, как войска ассирийцев осадили ее родной город Ветулию, она нарядилась и отправилась в лагерь врагов, где привлекла внимание полководца Олоферна. Когда он напился и заснул, она отрубила ему голову и тем самым спасла город.

 

О конях святого Марка

 

 

Квадригою им родственных коней

У Марафона правила Афина;

Неспешна поступь, горделивы спины,

Как будто вожжи все еще у ней;

 

По Древности, меж толпищ и теней,

И сквозь Средневековые годины

Прошли четыре медных исполина,

А ныне топчут пепел Наших Дней.

 

Путем, внесенным в тайные анналы,

В Грядущее, что сбудется когда-то,

Они идут по Времени устало,

 

И голубей воркующих легато

Несется с холок их, когда каналы

Рябит закат, как свойственно закату.

 

Квадрига святого Марка — скульптура из позолоченной бронзы, хранится в базилике собора Сан-Марко (Венеция). Ее создание приписывают античному скульптору Лисиппу и датируют IV веком до н. э. До 1982 г. располагалась на лоджии собора; ныне там установлена копия скульптуры.

 

Тускнеющая слава

 

I

Сияют нимбы, словно купола,

На фресках монастырского придела;

Но краски блекнут в церкви опустелой

С тех пор, как вера от людей ушла.

 

Еще звучит последняя хвала,

Что ангелы поют осиротело;

Но зелень одеяний побурела,

И мутен лик витражного стекла.

 

Век, их создавший, кончился давно,

И злато нимбов — отблески заката,

А ночь спрядет им смертное рядно;