Летняя школа Каменева и Наташи. Старт

Летняя школа — это такое специальное странное место…

Место полёта. Место, где ты можешь оказаться, наконец-то, на своём месте, а можешь вдруг осознать свою неуместность и катапультироваться.

Это не секта.

В секте нужно верить.

А здесь нужно знать. И уметь. А если не уметь, то уметь учиться. И часто быстро бежать и уметь что-то делать.

Это вот как — ты можешь верить в квадратные уравнения (хотя зачем в них верить, они и так есть). Ты можешь помнить десятки, сотни, если ты вундеркинд или заигрался — тысячи решений тысяч уравнений. И всё равно не уметь. А можешь знать, что они есть. По-моему, это нетрудно. И можешь схему освоить, это, в общем, тоже нетрудно. И решаешь потом любое, а их бесконечно много.

* * *

Летать — это такая метафора. Это даже не миф. Это как нам однажды объясняли на философии.

Лектор наш по философии, конечно, это нечто необычное, жаль, что пока Каменев не упомянул с гордостью, что приглашает известного писателя Сказочника, он же Фёдор Михайлович Сказкин, я не задумывалась про эту необычность.

— Летать — ну, это метафора такого особенного свойства человека, который знает, что он — человек. Вообще-то человек — это уже, как говорил один усатый буревестник, звучит гордо. Действительно, звучит гордо. Вот чем человек от дерева отличается? Человек может сидеть у меня на лекции и думать, что он вот сейчас полное дерево. А дерево так не умеет. А потом этот же человек пойдёт на свидание и будет мурлыкать и думать, ну я вот сейчас прямо как мартовский кот. Это — вообще-то — тоже метафоры, важно, что человек умеет описывать разные моменты своей жизни в разных метафорах. А уметь летать — это значит уметь не просто находить такие метафоры для своих и чужих состояний, это уметь конструировать состояния из метафор. Стать целенаправленно птицей, например, или рыбой. Или, скажем, кикиморой болотной. И вовремя от этого отказаться.

Это мой такой конспект его лекции «О сущности человеческого». Я потом послушала запись этой лекции, поняла, что три четверти не услышала, а что услышала, то упростила в меру своего тогдашнего понимания.

Теперь-то я понимаю, почему мы, ученицы Наташи — летучие русалки. Очень хорошо поняла. Именно тогда, во время летней школы. Но это потом. А пока…

* * *

Первые дни у меня были как в тумане.

Знакомство, у меня какие-то кранты с именами и фамилиями, но сразу выделила Викторию, она стеснительная, я уже потом узнала, что её папа — профессор математики, но не из нашего университета, из одного из инженерных. У нас девочки, в соседней комнате мальчики. Всё нормально. Хорошо, рабочие группы у нас разнополые.

Работа групп, Вика в моей группе оказалась, Вика — невысокая и крепенькая, они как-то быстро нашли общий язык с Вадиком, тот дылда и худющий, начитанный донельзя, очень быстро обо всём, что в заданиях было, договаривались, мне оставалось только переводить остальным. Вроде бы подружились, вроде как даже гуляли по вечерам вместе, над нашим сюжетом с дискретной оптимизацией задумались, день на четвёртый их уже из компьютерки было не выгнать. А ещё общие обсуждения, мой спецкурс, вечерний круг, где каждый должен рассказать, что он смог и понял за день, в том числе и я, вечерние планёрки…

Нет, не в тумане. Это как в мультике. Туман — от того, что спим часа по четыре, а в целом ощущение, что картинки мельтешат и в что-то целое не складываются.

Я бы с ума свихнулась, пожалуй. Но в свободное время я могла прийти в чайную, где Рома, аспирант-культуролог, что-то японское с чаем творил и одновременно что-то японское творил с иероглифами, иногда не к месту цитировал Старого Мальчика (это он так конспиративно Лао Цзы называл) или «Бездверную дверь», она же «Застава без ворот».

А ещё Наташа завела правило вечерами барахтаться. В здешнем бассейне особо не поплаваешь, но побарахтаться можно, к тому же все девочки из вожатых захотели и в звёзды поиграть, и в хрустики, я как ученица Наташи оказалась как бы невзначай на подхвате.

Мальчики из вожатых, кому не хотелось сиднем сидеть, шли в это же время с Ромой на таинственное японское фехтование. Даже Илья на это время из компьютерки линял, оставляя всё на откуп своему подопечному Лёхе.

Лёха — это отдельная песня, уж на что у Ильи со всем железом интимные отношения, а Лёха, кажется, просто пальцами чувствует и железные сбои, и системные… Даже упросил разрешения в компьютерке обитать, постель перетащил.

Дню к четвёртому или пятому начало пониматься — всё, что мы делаем в городе — это такая бутафория. Хорошая, красивая, один наш главный корпус университета чего стоит, но вот в беседке рассказывать про то, про что мне рассказывали в пафосной аудитории — понимаешь, что бутафория. Особенно, если вспомнить, что это утверждение Архимед в ящике с песком доказывал.

Начали дети выделяться.

Вика — да, с ней с самого начала всё ясно было. Папа — профессор математики, а мама вовсе менеджер какой-то там сети, в прошлом тоже учитель математики.

Из девочек, моих подопечных.

Жека, категорически требовавшая, что она не Женя, не Евгения, шебутная, не в том смысле, что она непрерывно что-то устраивала, ей просто не сиделось. Ей физически не сиделось. Ей не сиделось и как-то иначе — как можно сказать о человеке, у которого из всей одежды только купальник и тельняшка, кто может выйти в этом всём к доске и сказать — знаете, господа эксперты, я сейчас проведу свою линию! И проводила. А ещё Цоя классно поёт, а вот гитаре не научилась. Некогда было.

Оля. Молчунья. Папа — какой-то крупный начальник в образовании, зато дедушка — потомственный пасечник. Каждый вечер Оля, когда мы на вечернем круге пьём чай, спрашивает, с каким мёдом. И чай, настаивает, сама заваривает. С таёжными ягодами и травами, ей лично собранными около пасеки.

Ришка. Иришка, Ришкой себя «для своих» позволяет называть. Для остальных — не иначе как Ирина, лучше — Ирина Александровна. Мы все для неё почему-то свои. О себе говорит, что нервная сильно, в самом деле, то по лицу судорога пробегает, то пальцы крючит, приходится делать размягчающий массаж. Зажим на зажиме, не представляю, справится ли Наташа, мне только с пальцами удаётся, и то не всегда. Но даже если крючит, пишет очень аккуратно. А главное, думает очень точно. На гитаре играет неплохо, с собой привезла, у них по вечерам с Жекой спевки, не только Цой, ещё «Мельница».

После русалочьих заплывов я приходила проводить вечерний круг и укладывать девочек спать — смешно же, им всем пятнадцать или шестнадцать — сидела с ними в кругу, обсуждала день, Оля делала чай, Ришка играла, Жека пела… До этого я, наверно, Цоя не понимала. Или не понимала, почему некоторым девчонкам именно так нравится Цой.

Были тихенькие, дисциплинированненькие, серенькие такие, от таких ни проблем, ни достижений не бывает… Вроде бы. Как оказалось, ещё как бывает!

Были две оторвы. Они сразу обозначили — Мы детдомовские, нас весь год по струнке строят, мы в лагерь приезжаем отрываться. Ты не смотри, мы хорошие, мы даже вожатых попробуем не подводить, но мы всякие!

Говорила старшая, Катюха. Опять же, не Катя, не Катька, а именно Катюха. Младшая, Надюха, кивала. Я сразу увидела, что сёстры. Абсолютно непохожи, а видно. Мало ли, что руками машут похоже, моргают даже одинаково. Посоветовалась с коллегами, и теперь этими сёстрами Горячевыми Жека как раз командует. Как правильно отрываться, чтобы вожатых не подводить.

И как-то дню к пятому мне и звёзд, и оторв, и тихеньких удалось устроить… Или сами устроились? Кажется, оторва Надюха и тихенькая Шурка были теперь не разлей вода, только вдвоём их и видно было. Выяснилось потом, что тихенькая Шурка увлекается химическими исследованиями и у неё с собой есть индикаторы, а Надюхе того и надо, чтобы у нас лужи были с утра синими, а вечером жёлтыми. Кинуть кусочек карбида в туалет им лично Юра не дал. Велел подготовить грамотный фейерверк к концу школы, отправил к Бабе Химе.

 А Катюха настолько начала застревать в компьютерке, на спецкурсе у Ильи, что ей вообще ни до кого и ни до чего не стало дела. Кроме, конечно, всего интересного, что может попасть в кадр. Вечерами все сидели, рассказывали тихим шёпотом, у кого что за день произошло. Потом успокаивались, убегались же за день. Спать шли. Некоторые, как Катя и Вика, например, по специальному разрешению в компьютерку.

А Жека с таким страстным шёпотом, с каким в плохих сериалах в любви объясняются, говорила — кроватка, подушечка, как я вас хочу!

Ясно, умоталась, круг мы со второго дня проводили уже в их спальне, не в холле, и Жека прямо рушилась, обнимала подушечку и мгновенно срубалась. Остальные ей завидовали, что они так не могут.

Я жалела, что не могу упасть на кроватку и обнять подушечку прямо сейчас, и шла на планёрку.