Из «путешествиея из петербурга в москву» А. Н. Радищева

1

<…>

Любезнейшему другу

Что бы разум и сердце произвести ни захотели, тебе оно, о! сочувственник мой, посвящено да будет. Хотя мнения мои о многих вещах различествуют с твоими, но сердце твое бьет моему согласно — и ты мой друг.

Я взглянул окрест меня — душа моя страданиями человечества уязвленна стала. Обратил взоры мои во внутренность мою — и узрел, что бедствия человека происходят от человека, и часто от того только, что он взирает непрямо на окружающие его предметы. Ужели, вещал я сам себе, природа толико скупа была к своим чадам, что от блудящего невинно сокрыла истину навеки? Ужели сия грозная мачеха произвела нас для того, чтоб чувствовали мы бедствия, а блаженство николи? Разум мой вострепетал от сея мысли, и сердце мое далеко ее от себя оттолкнуло. Я человеку нашел утешителя в нем самом. «Отыми завесу с очей природного чувствования — и блажен буду». Сей глас природы раздавался громко в сложении моем. Воспрянул я от уныния моего, в которое повергли меня чувствительность и сострадание; я ощутил в себе довольно сил, чтобы противиться заблуждению; и — веселие неизреченное! — я почувствовал, что возможно всякому соучастником быть во благоденствии себе подобных. Се мысль, побудившая меня начертать, что читать будешь. Но если, говорил я сам себе, я найду кого-либо, кто намерение мое одобрит; кто ради благой цели не опорочит неудачное изображение мысли; кто состраждет со мною над бедствиями собратий своей; кто в шествии моем меня подкрепит, — не сугубый ли плод произойдет от подъятого мною труда?.. Почто, почто мне

                                                            

       ¹ Цит. по: Радищев А. Н. Путешествие из Петербурга в Москву. — М., 1975.

искать далеко кого-либо? Мой друг! Ты близ моего сердца живешь — и имя твое да озарит сие начало.

  

ВЫЕЗД

 Отужинав с моими друзьями, я лег в кибитку. Ямщик, по обыкновению своему, поскакал во всю лошадиную мочь, и в несколько минут я был уже за городом. Расставаться трудно хотя на малое время с тем, кто нам нужен стал на всякую минуту бытия нашего. Расставаться трудно; но блажен тот, кто расстаться может не улыбаяся; любовь или дружба стрегут его, утешение. Ты плачешь, произнося прости; но воспомни о возвращении твоем, и да исчезнут слезы твои при сем воображении, яко роса пред лицом солнца. Блажен возрыдавший, надеяйся на утешителя; блажен живущий иногда в будущем; блажен живущий в мечтании. Существо его усугубляется, веселия множатся, и спокойствие упреждает нахмуренность грусти, распложая образы радости в зерцалах воображения.

Я лежу в кибитке. Звон почтового колокольчика, наскучив моим ушам, призвал наконец благодетельного Морфея (Морфей — сон (по имени бога сновидений в греческой мифологии. — Ред.). Горесть разлуки моея, преследуя за мною в смертоподобное мое состояние, представила меня воображению моему уединенна. Я зрел себя в пространной долине, потерявшей от солнечного зноя всю приятность и пестроту зелености; не было тут источника на прохлаждение, не было древесныя сени на умерение зноя. Един, оставлен среди природы пустынник! Вострепетал.

— Несчастный, — возопил я, — где ты? Где девалося все, что тебя прельщало? Где то, что жизнь твою делало тебе приятною? Неужели веселости, тобою вкушенные, были сон и мечта? — По счастию моему случившаяся на дороге рытвина, в которую кибитка моя толкнулась, меня разбудила. Кибитка моя остановилась. Приподнял я голову. Вижу: на пустом месте стоит дом в три жилья.

    — Что такое? — спрашивал я у повозчика моего.

    — Почтовый двор.

    — Да где мы?

    — В Софии, — и между тем выпрягал лошадей.

  

СОФИЯ

 Повсюду молчание. Погруженный в размышлениях, не приметил я, что кибитка моя давно уже без лошадей стояла. Привезший меня извозчик извлек меня из задумчивости:

— Барин-батюшка, на водку! — Сбор сей хотя не законный, но охотно всякий его платит, дабы не ехать по указу. Двадцать копеек послужили мне в пользу. Кто езжал на почте, тот знает, что подорожная   (документ на получение почтовых лошадей. — Ред.) есть сберегательное письмо, без которого всякому кошельку, генеральский, может быть, исключая, будет накладно. Вынув ее из кармана, я шел с нею, как ходят иногда для защиты своей со крестом.

Почтового комиссара нашел я храпящего; легонько взял его за плечо. — Кого черт давит? Что за манер выезжать из города ночью. Лошадей нет; очень еще рано; взойди, пожалуй, в трактир, выпей чаю или усни. — Сказав сие, г. комиссар отворотился к стене и паки (опять, снова. — Ред.) захрапел. Что делать? Потряс я комиссара опять за плечо.

 — Что за пропасть, я уже сказал, что нет лошадей, — и, обернув голову одеялом, г. комиссар от меня отворотился.

 «Если лошади все в разгоне, — размышлял я, — то несправедливо, что я мешаю комиссару спать. А если лошади в конюшне...» Я вознамерился узнать, правду ли г. комиссар говорил. Вышел на двор, сыскал конюшню и нашел в оной лошадей до двадцати; хотя, правду сказать, кости у них были видны, но меня бы дотащили до следующего стана. Из конюшни я опять возвратился к комиссару; потряс его гораздо покрепче. Казалося мне, что я к тому имел право, нашед, что комиссар солгал. Он второпях вскочил и, не продрав еще глаз, спрашивал:

 — Кто приехал? Не... — Но, опомнившись, увидя меня, сказал мне: — Видно, молодец, ты обык так обходиться с прежними ямщиками. Их бивали палками; но ныне не прежняя пора. — Со гневом г. комиссар лег спать в постелю. Мне его так же хотелось попотчевать, как прежних ямщиков, когда они в обмане приличались (уличались. — Ред.), но щедрость моя, давая на водку городскому повозчику, побудила софийских ямщиков запрячь мне поскорее лошадей, и в самое-то время, когда я намерялся сделать преступление на спине комиссарской, зазвенел на дворе колокольчик. Я пребыл добрый гражданин. Итак, двадцать медных копеек избавили миролюбивого человека от следствия, детей моих от примера невоздержания во гневе, и я узнал, что рассудок есть раб нетерпеливости.

Лошади меня мчат; извозчик мой затянул песню, по обыкновению заунывную. Кто знает голоса русских народных песен, тот признается, что есть в них нечто, скорбь душевную означающее. Все почти голоса таковых песен суть тону мягкого. На сем музыкальном расположении народного уха умей учреждать бразды правления. В них найдешь образование души нашего народа. Посмотри на русского человека; найдешь его задумчива. Если захочет разогнать скуку или, как то он сам называет, если захочет повеселиться, то идет в кабак. В веселии своем порывист, отважен, сварлив.

Если что-либо случится не по нем, то скоро начинает спор или битву. Бурлак, идущий в кабак повеся голову и возвращающийся обагренный кровию от оплеух, многое может решить доселе гадательное в истории, российской. Извозчик мой поет. Третий был час пополуночи. Как прежде колокольчик, так теперь его песня произвела опять во мне сон. О природа, объяв человека в пелены скорби при рождении его, влача его по строгим хребтам боязни, скуки и печали чрез весь его век, дала ты ему в отраду сон. Уснул, и все скончалось. Несносно пробуждение несчастному. О, сколь смерть для него приятна. А есть ли она конец скорби? — Отче всеблагий, неужели отвратишь взоры свои от скончевающего бедственное житие свое мужественно? Тебе, источнику всех благ, приносится сия жертва. Ты един даешь крепость, когда естество трепещет, содрогается. Се глас отчий, взывающий к себе свое чадо. Ты жизнь мне дал, тебе ее и возвращаю; на земли она стала уже бесполезна. <…>

КЛИН

 — «Как было во городе во Риме, там жил да был Евфимиам князь...» — Поющий сию народную песнь, называемую «Алексеем божиим человеком», был слепой старик, седящий у ворот почтового двора, окруженный толпою по большей части ребят и юношей. Сребровидная его глава, замкнутые очи, вид спокойствия, в лице его зримого, заставляли взирающих на певца предстоять ему со благоговением. Неискусный хотя его напев, но нежностию изречения сопровождаемый, проницал в сердца его слушателей, лучше природе внемлющих, нежели взращенные во благогласии уши жителей Москвы и Петербурга внемлют кудрявому напеву Габриелли, Маркези или Тоди. Никто из предстоящих не остался без зыбления внутрь глубокого, когда клинский певец, дошед до разлуки своего ироя, едва прерывающимся ежемгновенно гласом изрекал свое повествование. Место, на коем были его очи, исполнилося исступающих из чувствительной от бед души слез, и потоки оных пролилися по ланитам воспевающего. О природа, колико ты властительна! Взирая на плачущего старца, жены возрыдали; со уст юности отлетела сопутница ее, улыбка; на лице отрочества явилась робость, неложный знак болезненного, но неизвестного чувствования; даже мужественный возраст, к жестокости толико привыкший, вид восприял важности. О! природа, — возопил я паки...

 Сколь сладко неязвительное чувствование скорби! Колико сердце оно обновляет и оного чувствительность. Я рыдал вслед за ямским собранием, и слезы мои были столь же для меня сладостны, как исторгнутые из сердца Вертером... О мой друг, мой друг! почто и ты не зрел сея картины? ты бы прослезился со мною, и сладость взаимного чувствования была бы гораздо усладительнее.

 По окончании песнословия все предстоящие давали старику как будто бы награду за его труд. Он принимал все денежки и полушки, все куски и краюхи хлеба довольно равнодушно, но всегда сопровождая благодарность свою поклоном, крестяся и говоря к подающему: «Дай бог тебе здоровья». Я не хотел отъехать, не быв сопровождаем молитвою сего, конечно, приятного небу старца. Желал его благословения на совершение пути и желания моего. Казалося мне, да и всегда сие мечтаю, как будто соблагословение чувствительных душ облегчает стезю в шествии и отъемлет терние сомнительности. Подошед к нему, я в дрожащую его руку толико же дрожащею от боязни, не тщеславия ли ради то делаю, положил ему рубль. Перекрестясь, не успел он изрещи обыкновенного своего благословения подающему, отвлечен от того необыкновенностию ощущения лежащего в его горсти. И сие уязвило мое сердце. Колико приятнее ему, — вещал я сам       себе, — подаваемая ему полушка! Он чувствует в ней обыкновенное к бедствиям соболезнование человечества, в моем рубле ощущает, может быть, мою гордость. Он не сопровождает его своим благословением. О! колико мал я сам себе тогда казался, колико завидовал давшим полушку и краюшку хлеба певшему старцу!

 — Не пятак ли? — сказал он, обращая речь свою неопределенно, как и всякое свое слово.

 — Нет, дедушка, рублевик, — сказал близстоящий его мальчик. — Почто такая милостыня? — сказал слепой, опуская места своих очей и ища, казалося, мысленно вообразити себе то, что в горсти его лежало. — Почто она не могущему ею пользоваться? Если бы я не лишен был зрения, сколь бы велика моя была за него благодарность. Не имея в нем нужды, я мог бы снабдить им неимущего. Ах! если бы он был у меня после бывшего здесь пожара, умолк бы хотя на одни сутки вопль алчущих птенцов моего соседа. Но на что он мне теперь? не вижу, куда его и положить; подаст он, может быть, случай к преступлению. Полушку немного прибыли украсть, но за рублем охотно многие протянут руку. Возьми его назад, добрый господин, и ты и я с твоим рублем можем сделать вора. — О истина! колико ты тяжка чувствительному сердцу, когда ты бываешь в укоризну.

 — Возьми его назад, мне, право, он не надобен, да и я уже его не стою; ибо не служил изображенному на нем государю. Угодно было создателю, чтобы еще в бодрых моих летах лишен я был вождей моих. Терпеливо сношу его прещение. За грехи мои он меня посетил... Я был воин; на многих бывал битвах с неприятелями отечества; сражался всегда неробко. Но воину всегда должно быть по нужде. Ярость исполняла всегда мое сердце при начатии сражения; я не щадил никогда у ног моих лежащего неприятеля и просящего, безоруженному помилования не дарил. Вознесенный победою оружия нашего, когда устремлялся на карание и добычу, пал я ниц, лишенный зрения и чувств пролетевшим мимо очей в силе своей пушечным ядром. О! вы, последующие мне, будьте мужественны, но помните человечество! — Возвратил он мне мой рубль и сел опять на место свое покойно.

 — Прими свой праздничный пирог, дедушка, — говорила слепому подошедшая женщина лет пятидесяти. С каким восторгом он принял его обеими руками!

 — Вот истинное благодеяние, вот истинная милостыня. Тридцать лет сряду ем я сей пирог по праздникам и по воскресеньям. Не забыла ты своего обещания, что ты сделала во младенчестве своем. И стоит ли то, что я сделал для покойного твоего отца, чтобы ты до гроба моего меня не забывала? Я, друзья мои, избавил отца ее от обыкновенных нередко побой крестьянам от проходящих солдат. Солдаты хотели что-то у него отнять; он с ними заспорил. Дело было за гумнами. Солдаты начали мужика бить; я был сержантом той роты, которой были солдаты, прилучился тут; прибежал на крик мужика и его избавил от побой; может быть, чего и больше, но вперед отгадывать нельзя. Вот что вспомнила кормилица моя нынешняя, когда увидела меня здесь в нищенском состоянии. Вот чего не позабывает она каждый день и каждый праздник. Дело мое было невеликое, но доброе. А доброе приятно господу; за ним никогда ничто не пропадает.

 — Неужели ты меня столько пред всеми обидишь, старичок, — сказал я ему, — и одно мое отвергнешь подаяние? Неужели моя милостыня есть милостыня грешника? Да и та бывает ему на пользу, если служит к умягчению его ожесточенного сердца.

 — Ты огорчаешь давно уже огорченное сердце естественною казнию, — говорил старец; — не ведал я, что мог тебя обидеть, не приемля на вред послужить могущего подаяния; прости мне мой грех, но дай мне, коли хочешь мне что дать, дай, что может мне быть полезно... Холодная у нас была весна, у меня болело горло — платчишка не было, чем повязать шеи, — бог помиловал, болезнь миновалась... Нет ли старинького у тебя платка? Когда у меня заболит горло, я его повяжу; он мою согреет шею; горло болеть перестанет; я тебя вспоминать буду, если тебе нужно воспоминовение нищего. — Я снял платок с моей шеи, повязал на шею слепого... И расстался с ним.

 Возвращаяся чрез Клин, я уже не нашел слепого певца. Он за три дни моего приезда умер. Но платок мой, сказывала мне та, которая ему приносила пирог по праздникам, надел, заболев перед смертию, на шею, и с ним положили его во гроб. О! если кто чувствует цену сего платка, тот чувствует и то, что во мне происходило, слушав сие.

ПЕШКИ

 Сколь мне ни хотелось поспешать в окончании моего путешествия, но, по пословице, голод — не свой брат — принудил меня зайти в избу и, доколе не доберуся опять до рагу, фрикасе, паштетов и прочего французского кушанья, на отраву изобретенного, принудил меня пообедать старым куском жареной говядины, которая со мною ехала в запасе. Пообедав сей раз гораздо хуже, нежели иногда обедают многие полковники (не говорю о генералах) в дальных походах, я, по похвальному общему обыкновению, налил в чашку приготовленного для меня кофию и услаждал прихотливость мою плодами пота несчастных африканских невольников.

 Увидев предо мною сахар, месившая квашню хозяйка подослала ко мне маленького мальчика попросить кусочек сего боярского кушанья. — Почему боярское? — сказал я ей, давая ребенку остаток моего сахара; — неужели и ты его употреблять не можешь?

 — Потому и боярское, что нам купить его не на что, а бояре его употребляют для того, что не сами достают деньги. Правда, что и бурмистр наш, когда ездит к Москве, то его покупает, но также на наши слезы.

     — Разве ты думаешь, что тот, кто употребляет сахар, заставляет вас плакать?

 — Не все; но все господа дворяне. Не слезы ли ты крестьян своих пьешь, когда они едят такой же хлеб, как и мы? — Говоря сие, показывала она мне состав своего хлеба. Он состоял из трех четвертей мякины и одной части несеянной муки. — Да и то слава богу при нынешних неурожаях. У многих соседей наших и того хуже. Что ж вам, бояре, в том прибыли, что вы едите сахар, а мы голодны? Ребята мрут, мрут и взрослые. Но как быть, потужишь, потужишь, а делай то, что господин велит. — И начала сажать хлебы в печь.

 Сия укоризна, произнесенная не гневом или негодованием, но глубоким ощущением душевныя скорби, исполнила сердце мое грустию. Я обозрел в первый раз внимательно всю утварь крестьянския избы. Первый раз обратил сердце к тому, что доселе на нем скользило. — Четыре стены, до половины покрытые, так, как и весь потолок, сажею; пол в щелях, на вершок, по крайней мере, поросший грязью; печь без трубы, но лучшая защита от холода, и дым, всякое утро зимою и летом наполняющий избу; окончины, в коих натянутый пузырь смеркающийся в полдень пропускал свет; горшка два или три (счастлива изба, коли в одном из них всякий день есть пустые шти!). Деревянная чашка и кружки, тарелками называемые; стол, топором срубленный, который скоблят скребком по праздникам. Корыто кормить свиней или телят, буде есть, спать с ними вместе, глотая воздух, в коем горящая свеча как будто в тумане или за завесою кажется. К счастию, кадка с квасом, на уксус похожим, и на дворе баня, в коей коли не парятся, то спит скотина. Посконная рубаха, обувь, данная природою, онучки с лаптями для выхода. — Вот в чем почитается по справедливости источник государственного избытка, силы, могущества; но тут же видны слабость, недостатки и злоупотребления законов и их шероховатая, так сказать, сторона. Тут видна алчность дворянства, грабеж, мучительство наше и беззащитное нищеты состояние. — Звери алчные, пиявицы ненасытные, что крестьянину мы оставляем? то, чего отнять не можем, — воздух. Да, один воздух. Отъемлем нередко у него не токмо дар земли, хлеб и воду, но и самый свет. Закон запрещает отъяти у него жизнь. Но разве мгновенно. Сколько способов отъяти ее у него постепенно! С одной стороны — почти всесилие; с другой — немощь беззащитная. Ибо помещик в отношении крестьянина есть законодатель, судия, исполнитель своего решения и, по желанию своему, истец, против которого ответчик ничего сказать не смеет. Се жребий заклепанного во узы, се жребий заключенного в смрадной темнице, се жребий вола во ярме...

 Жестокосердый помещик! посмотри на детей крестьян, тебе подвластных. Они почти наги. Отчего? не ты ли родших их в болезни и горести обложил сверх всех полевых работ оброком? Не ты ли не сотканное еще полотно определяешь себе в пользу? На что тебе смрадное рубище, которое к неге привыкшая твоя рука подъяти гнушается? едва послужит оно на отирание служащего тебе скота. Ты собираешь и то, что тебе не надобно, несмотря на то, что неприкрытая нагота твоих крестьян тебе в обвинение будет. Если здесь нет на тебя суда, — но пред судиею, не ведающим лицеприятия, давшим некогда и тебе путеводителя благого, совесть, но коего развратный твой рассудок давно изгнал из своего жилища, из сердца твоего. Но не ласкайся безвозмездием. Неусыпный сей деяний твоих страж уловит тебя наедине, и ты почувствуешь его кары. О! если бы они были тебе и подвластным тебе на пользу... О! если бы человек, входя по часту во внутренность свою, исповедал бы неукротимому судии своему, совести, свои деяния. Претворенный в столп неподвижный громоподобным ее гласом, не пускался бы он на тайные злодеяния; редки бы тогда стали губительствы, опустошения... и пр. и пр. и пр.

ЧЕРНАЯ ГРЯЗЬ

 Здесь я видел также изрядный опыт самовластия дворянского над крестьянами. Проезжала тут свадьба. Но вместо радостного поезда и слез боязливой невесты, скоро в радость претвориться определенных, зрелись на челе определенных вступать в супружество печаль и уныние. Они друг друга ненавидят и властию господина своего влекутся на казнь, к олтарю отца всех благ, подателя нежных чувствований и веселий, зиждителя истинного блаженства, творца вселенныя. И служитель его приимет исторгнутую властию клятву и утвердит брак! И сие назовется союзом божественным! И богохуление сие останется на пример другим! И неустройство сие в законе останется ненаказанным!.. Почто удивляться сему? Благословляет брак наемник; градодержатель, для охранения закона определенный, — дворянин. Тот и другой имеют в сем свою пользу. Первый ради получения мзды; другой, дабы, истребляя поносительное человечеству насилие, не лишиться самому лестного преимущества управлять себе подобным самовластно. — О! горестная участь многих миллионов! конец твой сокрыт еще от взора и внучат моих... <…>

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

[1] Цит. по: Хрестоматия по Истории России: Учеб. пособие / А. С. Орлов,          В. А. Георгиев, Н. Г. Георгиева, Т. А. Сивохина. — М., 2004.

[2] Цит. по: Библиотека литературы Древней Руси / Под ред. Д. С. Лихачева, Л. А. Дмитриева, А. А. Алексеева, Н. В. Понырко. — СПб., 1997. — Т. 5: XIII век.

[3] Цит. по: Духовные и договорные грамоты великих и удельных князей XIV—XVI вв. Подготовлено к печати Л. В.Черепниным. — М.; Л., 1950.

[4] Цит. по: Судебники XV—XVI веков. — М.; Л., 1952.

[5] Безхитростно — по ошибке.

[6] Правая грамота — постановление (решение) суда.

[7] Пени — наказания (штрафы).

[8] Не по суду — за взятку, вопреки достоверным результатам следствия и суда.

[9] Взяти исцов иск — взыскать штраф в размере суммы иска (частного).

[10] Перечислены судебные расходы (езд, хоженое) и пошлины, взимаемые с виновного в тройном размере.

[11] Oт рублевого дела — от суммы иска в рубль.

[12] Ищеа — истец.

[13] Недельщик — выборный или назначенный человек, исполняющий поручения суда по неделям.

[14] Бесчестие — плата за оскорбление.

[15] Кормления — доходы за исполнение обязанностей по делам управления.

[16] По книгам — по доходам, записанным в книгах.

[17] Боярский человек добрый — холоп по своему положению или профессии, более

ценимый господином.

[18] Тиун, довотчик, праведчик — холоп, исполнявший в доме и хозяйстве господина административные или судебные функции по его поручению.

[19] Боярский человек молотчий — рядовой холоп, выполнявший «черную» работу.

[20] Городцкой человек молодчий — малоимущий посадский человек.

[21] Государьский убойца — убийца своего господина; градский здавец — сдавший изменой врагу город (крепость); церковный тать — вор, обокравший церковь; головный тать — убийца; подметчик — человек, подбросивший с злым умыслом какую-либо вещь; зажигалник — [человек,] совершивший умышленный поджог.

[22] Розмет — определение размера податей внутри общины посадских людей между ее членами по имуществу и доходам.

[23] Розметные книги — с записью «розмета».

[24] В приказе — в ведении.

[25] Выборные старосты и целовальники (целовавшие крест о добросовестном исполнении выборной должности, например, при таможнях, тюрьмах и т. д.) и участвовавшие в наместничьем суде.

[26] Хоромный лес — пригодный для строительства дома и хозяйственных зданий.

[27] С ворот — со двора с воротами.

[28] Повоз — поставка на подводах натуральных податей, взамен которых взимается

по два алтына с двора за год.

[29] Борон — подать, штраф.

[30] Землемерие им учинили — около 1551 г. был составлен единый писцовый наказ, и писцы начали измерять земельные владения в общегосударственной налоговой          единице — «сохе», с которой соразмерялись старые единицы, существовавшие в разных областях государства (выть, обжа и др.). В руках писцов в качестве пособия появилась «Книга, именуемая Геометрия или Землемерие».

[31] Преизлишки… неимущим — мелким дворянам.

[32] Сто четвертей (четей) — около 50 га; если у феодала быдо 200 четей земли, он должен был привести с собой в поход одного слугу на коне, с оружием и в доспехах, если 300 четей — двух слуг и т. д.

[33] Хто послужит по земли — выполнит полностью норму поставки людей, коней и

оружия.

[34] Уложенные люди — ратники, выставляемые феодалом по одному с каждых 100 четей принадлежащей ему земли.

[35] Имати денги за люди — удерживать деньги из жалованья по окладу за недостамен по норме ратников.

[36] Лишние перед землею — выставленные в поход сверх установленной нормы («передаточные люди»).

[37] В полътретиа — в два с половиной раза больше.

[38] Цит. по: Хрестоматия по Истории России: Учеб. пособие / А. С. Орлов, В. А. Георгиев, Н. Г. Георгиева, Т. А. Сивохина. — М., 2004.

[39] Тарханные и несудимые грамоты — освобождали крупных церковников и монастыри от уплаты податей и выполнения повинностей в пользу государства, от вмешательства царских управителей и судей (кроме душегубства, разбоя и татьбы с поличным) в дела церковных вотчин.

[40] Пресловущии — знаменитые, известные.

[41] Рыщут (от ристать) — быстро бегать, скакать, ездить.

[42] Жальниках — поминках.

[43] Долони — ладони.

[44] Ставити … кормы — кормить нищих в день поминовение умершего «боголюбца»,

который отдал церкви свои вотчины.

[45] Синодник — рукописная книга, по которой во время церковных служб провозглашалась «вечная память» внесённым в неё умершим. В синодники Иван IV записывал имена казнённых во время опричнины.  

[46] Без выкупа — без права выкупа членами «рода» (фамилии).

[47] Запрещая отчуждать любым способом вотчины, села и всякое недвижимое имущество церкви и монастырей, Стоглав укреплял феодальную собственность церковников.

[48] Еллинского — греческого, здесь: в смысле языческого.

[49] Простая чадь — простолюдины, сельчане и горожане.

[50] Глумы — шутки, смех, потехи, забавы, насмешки.

[51] Виды скаредными — накладные маски-личины, потешные одежды и украшения.

[52] Цит. по: Хрестоматия по Истории России: Учеб. пособие / А. С. Орлов, В. А.

Георгиев, Н. Г. Георгиева, Т. А. Сивохина. — М., 2004.

[53] Воеваные старцы — монахи из монастырей, захваченные неприятелем.

[54] Строитель — глава монастыря.

[55] Обжа — от слова жать, обжинать. Площадь запашки, производимой одним

пахарем при помощи одной лошади.

[56] Мы отчину своею Ямогород взяли — города Ям, Ивангород и Копорье были возвращены Россией в результате войны со Швецией в 1590—1595 гг., что закреплено Тявзинским мирным договором.

[57] Бобыль — безземельный, безлошадный человек.     Бобыли    не несли

государственного тягла, но платили своего владельцу более лёгкий оброк — бобыльщину. По юридическому положению они сближались с крестьянами и, как видно из данного документа, начали терять право свободного перехода, так же как и крестьяне, в конце XVI в.

[58] Никого — т. е. истинного государя.

[59] Речь идёт о гетмане Яне-Карле Ходкевиче, который в этот момент двигался к Москве с сильным отрядом и продовольствием на помощь польским войскам, сидевшим в Кремле.

[60] Ротмистра Хмелевского — польского ротмистра Андрея Хмелевского, перешедшего летом 1612 г. на сторону второго ополчения.

[61] Полконвник Струс — полковник Н. Струсь, после отъезда гетмана А. Гонсевского из Москвы возглавлявший польские войска, засевшие в Кремле.

[62] Уста аспида. Аспид — ядовитая змея.

[63] Имеется в виду Борис Годунов, который при царе Федоре носил титул «правителя, слуги и конюшего боярина и дворового воеводы и содержателя великих государств царств Казанского и Астраханского».

[64] Наставником и учителем Бориса Годунова назван думный дьяк Андрей Щелкалов, ведавший при Иване Грозном и Федоре Ивановиче Посольским приказом.

[65] Брат Андрея Щелкалова — тоже думный дьяк, Василий Щелкалов, сменивший брата после его смерти в 1595 г.

[66] Братья Щелкаловы выделялись среди прочих дьяков как талантливые политические деятели.

[67] При Борисе Годунове дьяки Щелкаловы были в опале, так как Годунов не доверял им.

[68] Эта притча, видимо, заимствованная Тимофеевым из книжных источников, не имеет прямого отношения к событиям Смутного времени, но должна обличать Лжедимитрия I, оказавшегося, как и герой притчи, расстригой.

[69] Самовластие рабов — на языке Тимофеева — крупнейшая крестьянская война начала XVII в., которую возглавил Иван Исаевич Болотников, бывший холоп князя Телятевского. Он бежал к казакам, был невольником в Турции, после освобождения из плена скитался по Западной Европе. Войска Болотникова начали свой поход на Москву из Путивля в 1606 г.

[70] Тимофеев говорит здесь о себе и о своем участии в происходивших событиях, считая себя ничтожной песчинкой перед лицом грандиозной исторической драмы.

[71] О патриархе Гермогене. В царствование Василия Шуйского патриархом был поставлен Гермоген Казанский, бывший архимандрит казанского Спасского монастыря, в 1589 г. поставленный казанским митрополитом. В 1606 г. он призывал в грамотах к борьбе с народом, восставшим под руководством Болотникова; в 1611 г. своими грамотами, рассылаемыми по городам, способствовал созданию земского ополчения, которое освободило Москву от врагов. Поляки и русские изменники, хозяйничавшие в Кремле, взяли Гермогена под стражу и уморили его голодом. Он умер 6 января 1612 г.

[72] Салтыков и Андронов отдали полякам Москву и хозяйничали в ней вместе с врагами, чем вызвали презрение и ненависть к себе всех русских людей.

[73] Источник текста: http://www.rusarchives.ru/

[74] Цит. по: Воинские повести Древней Руси. — Л., 1985.

[75] Наум Васильев руководил обороной Азова и возглавлял казачье посольство в Москву; есаул Федор Иванов Порошин — предполагаемый автор повести.

[76] Осада Азова и приезд казачьего посольства в Москву происходили в одном и том же — 1641 г., но по летосчислению XVII в. новый, 7150 (1642) год начался с первого сентября.

[77] Т. е. подданных турецкого султана, живших по берегам Черного моря и в Кафе (Феодосии); «черными» назывались люди, жившие на государственной земле (не крепостные)

[78] Ногаи — тюркская народность; часть ногаев находилась в подчинении у крымского хана.

[79] Имеются в виду земляные валы, сооружавшиеся турками возле стен осаждаемых крепостей во время войны с Ираном (Персией).

[80] Брат крымского хана Бегадыра Герая.

[81] Буданы — мадьярское племя; арнауты — албанцы.

[82] Волохи — жители придунайского княжества Валахии.

[83] Казаки захватили Азов в 1637 г., но война с Персией (Ираном) и смерть султана задержали ответные действия турок.

[84] Азов был захвачен казаками в период правления султана Мурата IV.

[85] В 1637 г. казаки убили турецкого посла в Москву Фому Кантакузина, заподозрив его в попытке связаться с осажденным Азовом.

[86] Зипун — название казачьей одежды и одновременно — добычи, трофеев.

[87] Цит. по: Глухов А.Г. Первая столичная газета / А. Глухов // БИБЛИОТЕКА. —              

[Б. м.]. — 1997. — № 9

[88] Цит. по: Записки о Московии. — М., 1988

[89] В 1299 г. митрополичья кафедра была перенесена из Киева во Владимир (при митрополите Максиме). Начиная с Петра, в конце первой четверти XIV в. русские митрополиты обосновываются в Москве.

[90] По настоянию вел. кн. литовского Витовта в ноябре 1415 г. собором епископов в Вильнюсе митрополитом киевским был поставлен Григорий Цамблак. Тем самым было положено начало разделения митрополий на западно-русскую и московскую

[91] Последним митрополитом Руси, поставленным в Константинополе, был грек Исидор (1436). Исидор скрепил своей подписью Флорентийскую унию 1439 г. Но вел. кн. московский Василий Темный не признал унии, Исидор был заточен в темницу, откуда затем бежал в ВКЛ. Русская церковь в 1448 г. объявила о своей автокефалии (самостоятельности, независимости) от власти константинопольского патриарха; с этого года русские митрополиты ставились в Москве.  

[92] Имеется в виду московский митрополит Варлаам (1511—1521), поставленный на кафедру из архимандритов московского Симонова монастыря (1506—1511)

[93] Цит. по: Флетчер Д. О государстве русском. — СПб., 1906.

 

[94] Цит. по: И. Масса. Краткое известие о Московии в начале XVII в. — М.:

Государственное социально-экономическое издательство, 1936.

[95] По следственному делу, Дмитрий погиб от несчастного случая. Иностранцы и русские источники, вышедшие из лагеря Шуйских, дают версию о убийстве Дмитрия

[96] Великий Устюг — город в Вологодских землях. Расположен на левом берегу реки Сухоны против впадения в нее реки Юг.

[97] V. № 3129.

[98] Цит. по: Письма и бумаги имп. Петра Великого. Т. IX. Вып. 1. — М.; Л., 1950. — С. 258 — 276.

[99] Миля малая — вероятно, английская, длиною около 1,5 км.

[100] Транжаменг — окоп или ров с валом.

[101] Дефилеи — теснина; здесь: выходы шведов к местам построения войск перед началом сражения.

[102] Фурии — у древних римлян богини-мстительницы, злые и неистовые; с такою фурией — в переносном смысле: с такой яростью, неистовством.

[103] Сукурс (искаженное французское) — помощь, поддержка.

[104] Шанцы — окопы, укрепления.

[105] На дискрецию здатца — здесь; без всяких предварительных условий.

[106] Багинет — штык; баганеты вставлялись в дуло ружья.

[107] Это собственноручная записка Петра I Ф. М. Апраксину. Она может быть датирована январем — апрелем 1715 г.

[108] Цит. по: Новые источники о численности и корабельном составе русского Балтийского флота в 1715 — 1725 гг. // Вопросы социально-экономической истории и источниковедения периода феодализма в России. Сборник статей к 70-летию          А. Новосельского. — М., 1961.

[109] Данное письмо написано рукой П. Шафирова и подписанно Петром I 21 апреля 1707 г.; оно обращено к руководителю освободительной войны венгерского народа Ференцу Ракоци II, с которым Петр I начиная с 1707 г. поддерживал тесные связи. ² Цит. по: Письмо Петра I к Ференцу Ракоци II // Исторический архив. — 1958. — № 2.

[110] Цит. по: Хрестоматия по истории СССР XVIII века. — М., 1989. С. 392—394.