С юных лет я в тюрьме пропадаю

И на волю мне выхода нет…"

…В последнем таборе

Последняя цыганка

Свою последнюю песню поёт…

Кочевал по Северному Кавказу цыган Кирила, всячески увертываясь от преследований советской власти. Наконец, власть его нащупала. В табор явились уполномоченные по подписке на "Заем индустриализации" и стали агитировать:

— Товарищи цыгане! Выполним наш долг! Все, как один, подпишемся на заем! По 300 рублей каждый.

— Какой такой заем? — спрашивает Кирила.

Уполномоченные объяснили ему. Послушал он, а потом ударил ладонями по голенищам сапог и закричал на весь табор:

— И что это за государства нищая такая! Даже у бедного цыгана грбши займае!

Цыгане отказались подписываться на заем. В тот же вечер весь табор был арестован, а впоследствии разослан по концлагерям. Кирилу, как зачинщика "антизаймового бунта", расстреляли.

Двое цыган ночью украли лошадей в совхозе № 25 близ Пятигорска. Разбиравший их дело судья вынес такой приговор:

"Подсудимые Степан Глотов и Яков Чалый, уводя ночью из конюшни совхоза лошадей, разбросали сбрую и позабыли взять с собой уздечки. А потому признаны виновными в бесхозяйственности и халатности…"

Вожака табора Никиту Цыганкова вызвали в отделение НКВД с определенной целью посадить затем в тюрьму. А Цыганков туда садиться не хотел. Поэтому он посоветовался с опытными людьми и они его научили, как нужно отвечать на вопросы энкаведистов.

Пришел цыган в отделение НКВД. Один из следователей его спрашивает:

— Кто твой отец?

Цыганков скрежещет зубами от злости на советскую власть, но отвечает, как по писаному:

— Наш дорогой вождь и учитель, товарищ Сталин.

— А кто твоя мать?

— Наша любимая советская власть.

— А кем бы ты хотел быть?

— Сиротой! — не выдержал цыган… В табор он не вернулся.

Весной голодного 1932 года, в станице Шелковской Кизлярского округа, нищая цыганка украла у колхозницы несколько печеных картофелин. Она вытащила их из печки горячими и сунула за пазуху своему 8-летнему сыну. Колхозница заметила воровство и подняла крик.

Сбежались соседи и отвели цыганку, вместе с сыном, в отделение милиции, находившееся поблизости. Там дежурный милиционер начал их допрашивать, но безуспешно. Не отвечают арестованные на его вопросы. Над головой милиционера висит большой портрет "отца народов" с усами и трубкой. Цыганенок смотрит на него испуганно и хватается за пазуху обеими руками.

Горячая картошка ему грудь печет. Плачет мальчишка и приговаривает:

— Ой, мамо, гупорыло… гупорыло. Цыганка со страхом косится то на портрет, то на милиционера и скороговоркой бормочет сыну:

— А я ж тебе говорила, Что беги до шатырыла Да положи на тарило И не будет гупорыло…

Прислушавшись к их разговору, милиционер закричал:

— Ага! Вы тут контрреволюцию разводите? Ну, это вам выйдет боком…

Спустя короткое время, в Кизлярском отделе НКВД цыганку и ее сына допрашивали "с пристрастием". В обвинительном заключении по их "делу" было написано:

"Обвиняемые, стоя перед портретом товарища Сталина, вели антисоветскую агитацию против него и делали контрреволюционные намеки на его гениальную историческую личность, т. е. громко повторяли: "Глупо рыло… глупо рыло…»

Напрасно цыганка клялась, что ни она, ни сын даже и не думали оскорблять Сталина, а слово гупорыло на местном цыганском наречии означает — горячо…

Через две недели она умерла на допросе "от разрыва сердца", а ее сына отправили в колонию для беспризорных детей.

В редакции пятигорской газеты "Терек" работала девушка-цыганка Лиза Безродная. Писала городскую хронику и стихи из цыганской жизни. Стихи были хороши, но для газеты не годились. Редактор называл их идеологически невыдержанными и несозвучными эпохе, а поэтому бросал в корзину.

Однажды он заявил Лизе:

— Товарищ Безродная! Вы должны перековаться. Бросьте вашу цыганщину и поезжайте-ка спецкорреспонденткой в колхозы.

— Но ведь я никогда не бывала в колхозах и сельское хозяйство не знаю. Да и на колхозные темы не умею писать, — возразила девушка.

— Научитесь в процессе работы. И вообще прошу вас обратиться лицом к деревне, — потребовал редактор.

Безродная в колхозы поехала, решив все же доказать редактору, что ничего не смыслит в сельском хозяйстве. В первом же письме из колхоза ею были присланы редакции "Терека" такие стихи:

"Лицом я вся к деревне обратилась;