Кавказский пустынник священномонах отец Кронид

 

Давно я хотел научиться дивному и спасительному умению Иисусовой молитвы, но никто мне толком не мог объяснить в наших краях, как правильно взяться за это делание, а у самого ничего не выходило, хотя я читал и «Добротолюбие», и св. Паисия Величковского, и свт. Феофана-Затворника. Но, видно, душа еще не созрела для этого святого делания, вероятно, и сам я еще стоял на первой ступеньке духовного восхождения, где еще разум и душа не удобрены благодатью Духа Святого, и Ангел Хранитель, приснившийся в утреннем сне, пропел мне печально: «Анаксиос, анаксиос, анаксиос!», что по-русски означает: «Недостоин, недостоин, недостоин!».

 

Итак, я взял на службе очередной отпуск, выпросил еще и за свой счет и отправился в горы Абхазии, где, прослышал, есть старцы-пустынники, искусные в Иисусовой молитве. В Сухуми в Православном храме мне подробно рассказали, как и где их можно отыскать, проводили до Бзыбского ущелья, а там и нашелся попутчик-пустынник. И вот, после долгого и трудного пути, – я у дверей кельи одного из старцев. Дверь в сени была сработана из толстых ясеневых досок, потемневших от времени, туманов и докучливых зимних дождей. В верхней части в доску был врезан древний литой крест с распятием, а под ним кривыми буквами белой краской надпись: Святый Архангел Михаил.

Я постучал костылем в дверь и возгласил:

– Молитвами святых отец наших Господи Иисусе Христе, Боже наш, помилуй нас!

За дверью послышались шаги, скрип отодвигаемого засова, и старческий голос громко произнес:

– Аминь!

Дверь отворилась, и на пороге появился высокий, несколько согбенный, весь седой старец. Он щурился от света и, держа ладонь козырьком над глазами, приветливо вглядывался в меня. Он был одет в ветхий серый подрясник, подпоясанный широким кожаным ремнем, на груди иерейский восьмиконечный крест.

– Благословите, батюшка! – сказал я и сложил ладони ковшиком.

– Во имя Отца и Сына, и Святого Духа, да благословит тебя Бог на самое доброе.

Перекрестив, он поцеловал меня в голову. Мы прошли в келью, из-за маленьких оконец в ней стоял полумрак. Я помолился на образа, положив три поклона и еще поясной поклон старцу. Он тоже отдал мне поясной поклон.

– Садись, рабе Божий, на лавку, отдохни, а я пока трапезу нам спроворю.

Я снял котомку и засунул ее под лавку, сел и огляделся. Стены кельи были сработаны на скорую руку из потемневших от старости и копоти бревен, между которыми торчали клочки белесого мха. К матице – главной потолочной балке – привязаны пучки сушеных трав, корешков, связки сухих грибов, лука, чеснока, мешочки с крупой и корзины с сухарями. Под ногами, благожелательно мурлыкая, вертелся тощий трехцветный кот – страж и хранитель стариковских припасов, гроза и губитель бесчисленного мышиного племени. Напротив стояла сложенная из дикого камня печка, наподобие русской, топившейся по белому, то есть, с трубой. Над очагом вмазана медная иконка «Знамение Пресвятыя Богородицы».

В топке уже весело горели дрова, в чугунках, булькая, варилась еда, и уже начинал шуметь закопченный чайник. Старик стоял с ухватом, смотрел на огонь, а губы его шевелились, и мерно двигалась окладистая белоснежная борода. Он творил Иисусову молитву. Это был старый монастырский мантийный монах и не просто монах, а священномонах, нареченный в честь мученика Александрийского Кронидом. Во время войны он был санитаром и вынес с поля боя множество раненых солдат, за что имел два ордена Славы. После он рассказывал мне, что восемнадцати лет от роду был призван на действительную службу еще в царскую армию – Николаевскую. И вскоре попал на позицию где-то в районе Пинских болот. И тоже был санитаром. За две мировые войны он не сделал ни одного выстрела из винтовки. Такие у него уж были убеждения. И Господь хранил его, и он ни разу не был ранен, хотя, вынося раненых, сам постоянно пересекал смертельный огненный рубеж. Он считал себя мирным человеком и с юных лет прислуживал в церкви.

Он любил весь этот православный мир, мир дорогой его сердцу Церкви, с его проникающим в душу Богослужением, кроткими ликами святых икон, сиреневое струение ладана, потрескивание и огоньки множества свечей, благоговейно-медлительная поступь духовенства в золотых парчовых ризах, громкое чтение старинных, в кожаных переплетах книг.

Божественный церковнославянский язык с удивительными словами – «древо благосеннолиственное». Клиросное пение стихир Иоанна Дамаскина: «Надгробное рыдание творяще песнь – аллилуия, аллилуия, аллилуия», когда тихие слезы так и катились из глаз, а душа как бы восходила вместе со струями синего фимиама к самому куполу храма, откуда взирал сверху Христос «Ярое Око».

После Второй мировой войны родные думали, что он женится и будет жить в родном поволжском городке, но он не женился, а поступил послушником в монастырь. Смиренный, он приобрел еще большее смирение и безропотно нес послушания: в конюшне, поварне, на огороде и, наконец, в храме. Шли годы, и его постригли в рясофор, а потом в малую схиму с именем Кронид. Ну что ж, Кронид так Кронид, так было угодно отцу архимандриту. Прошло время, и его рукоположили в иеромонахи. Но не долго ему пришлось в монастыре ходить в иеромонашеском сане: грянули хрущевские гонения, монастырь закрыли, и монахи разошлись кто куда, а отец Кронид, взяв у архимандрита благословение, уехал в Абхазию, где в глухих необитаемых горах нашел уединенное место.

Старец загремел ухватом и поставил на стол исходящий ароматным паром чугунок.

– Ну, Господи благослови, Алеша. Сего дня празднуем Положения честныя и многоцелебныя ризы Господа Бога и Спаса нашего Иисуса Христа, иже есть хитон, в славном и преименитом царствующем граде Москве. Поклоны приходныя и исходныя на правиле – поясныя. На трапезе аще прилучится в среду или в пятницу, вкушаем с маслом.

Батюшка Кронид достал с полки бутылку с подсолнечным маслом и поставил на середину стола, выложил пару старых потемневших алюминиевых мисок, некрашеные деревянные ложки – крестовые – с крестами на черенках. Из корзины достал ржаных сухарей и накрошил в чугунок, влил туда масла. По келье пошел сытный дух грибной похлебки.

– Сейчас трапезу вкушаем два раза: обед и паужин, а в посты один раз, когда с возлиянием елея, а когда и сухоядение. Масло, муку, соль мне приносят мои духовные чада, а овощи со своего огорода, а остальное – из леса: орехи, каштаны, мушмула, джонджоли, грибы и даже мед дикий.

Сотворив молитву и благословив трапезу иерейским благословением, батюшка разлил похлебку по мискам, и мы споро принялись за еду в полном молчании. Даже приученный кот ходил кругом и не мявкал.

Потом пили чай с черносмородинным листом и сухой малиной. К нему была выставлена баночка темного лесного меда.

С дороги я очень утомился, и после еды меня очень клонило ко сну. Веки смыкались. И я неясно слышал слова молитвы: Бысть чрево Твое – святая трапеза, имущи Небеснаго Хлеба – Христа, от Негоже всяк ядый не умирает, якоже рече всяческих, Богородице, Питатель… Дал еси веселие в сердце моем, от плода пшеницы, вина и елея своего умножишася. В мире вкупе усну и почию...

– Ложись, ложись, Алеша, на лавку.

Я свалился на лавку. Батюшка накрыл меня какой-то рваной гунькой, перекрестил и начал перемывать посуду.

Я спал и просыпался, и опять засыпал, а батюшка все стоял перед иконами, молился и клал земные поклоны, кашляя и кряхтя. 

Под лавкой бегали мыши, и за ними бешено гонялся кот. Стучали ходики, за окном наладился крупный косой дождь, барабаня по окнам и крыше.

Ранним утром батюшки Кронида в келье уже не было. Я помылся у ручейка ледяной водой. Справил утренние молитвы и сел на лавочку перед кельей в ожидании батюшки.

Солнышко восходило из-за гор, окрашивая снежные скалистые вершины в золотые и пурпурные цвета. Внизу в долине клубился густой туман, на горы набегали темные еловые леса и останавливались на каком-то уровне, дальше шли голые скалы серые и ржавые от облепивших их мхов, а еще выше, блистающие снегом ледники и ярко синее небо.

Ниже елового пояса были лиственные леса: буковые, мелкий дубняк, всякие кусты, альпийские поляны с разнотравьем и удивительно ярким цветочным царством. В кустах и лиственных лесах на все лады распевали птицы, летали и жужжали различные насекомые, а над всем этим Божиим миром в небе плавно кружил орел.

Скоро пришел батюшка Кронид и стал поправлять изгородь своего огорода. Я подошел к нему и благословился.

– Вот, который год сажаю кукурузу, по-нашему – пшенку, а мало что мне достается: как нальется пшенка, так из леса приходит хозяин брать подать. Хозяин серьезный, страсть какой прожорливый. Приходит больше вечером в темноте. Я в кастрюльку стучу, горящими головешками в него кидаю. Он уходит, но сердится: рычит, ворчит, кругом себя все ломает. Иногда в конце зимы приходит. Встанет из берлоги голодный. Раз налег на дверь, всю когтями исцарапал.

– Батюшка, – спросил я, – а как вы здесь зиму переживаете?

– А с Божией помощью, Алеша, с Божией помощью. Конечно, зимой ни сюда, ни отсюда хода нет. Снега такие, что выше головы. Все запасаем с лета, с осени. А зимой у нас келейное сидение. Молимся Иисусовой молитвой, кто устной, кто умной, а кто дошел до совершенства, тот и сердешной, то есть ум сопрягает с сердцем. Есть у меня и соседи, их сейчас не видно, кельи закрыты листвой и кустами. Мы друг друга не беспокоим, потому что все мы прошли долгое монастырское послушание по 10–15 и 20 лет, и в конце его душа стала просить покоя и одиночества. Вот мы благословились у игумена на пустынножительство и ушли в эти дебри, где и спасаемся. Вот там, – батюшка показал рукой, – живет Флегонт, там – отец Мардарий, а там – отец Мисаил. А вверх по реке живет отец Павсикакий, строгий старец, игумен, у него послушник Пров, а рядом – ангел земной – батюшка Харалампий и его келейник отец Смарагд. Вот такое наше братство.

– Ну, а как заболеете, батюшка, и, не дай Бог, помрете – зимой-то один в келье?

– Мы, Алеша, обычно не болеем в пустыни, а наоборот, Господь нас здесь исцеляет от телесных и духовных болезней. Иногда даже от очень тяжелых, как то: чахотки, язвы желудка, помрачения ума, астмы. Ну, а смерть для нас не страшна, это – врата в вечную жизнь, соединение с Батюшкой Христом Сладчайшим. Мы к этому готовимся. Да у меня и гроб припасен в погребе. Пойдем, покажу!

Действительно, у батюшки Кронида в погребе стоял крепкий приготовленный гроб.

– Нам, пустынникам, Господь по молитвам нашим обычно открывает наш смертный час. Вот, как приступит смертушка, покаюсь, причащусь запасными святыми дарами, опущусь в погреб, захлопну крышку, зажгу перед иконой большую лампаду с деревянным маслом, лягу в домовину и, если будут силы, прочитаю канон на исход души, а там Господь и примет мою грешную душу. А братия и зимой время от времени навещают меня. Приходят по глубокому снегу на снегоступах – это лыжи такие. Увидят, что преставился иеромонах Кронид, отпоют над телом, сотворят погребение и Крест честный над могилкой поставят.

На обед сегодня батюшка Кронид сготовил гороховый суп с луком, тушеную картошку с кислой капустой, еще ели горный лук – черемшу, пили чай мятно-ромашковый с лесным медом.

После обеда батюшка спросил:

– Ну что, Алеша, поди за Иисусовой молитвой пришел?

– Да, батюшка, за ней.

– Не откажу, Алеша, не откажу в этой благой просьбе. Не ты первый у меня и не ты последний, если Бог даст. Ну, а как ты помышляешь, Алеша, все ли могут овладеть Иисусовой молитвой?

– Да что вы, батюшка, какое там все, конечно только избранные, да очистившие душу от грехов. А большей частью, конечно, монахи и особенно пустынники, ушедшие от мира.

– А вот и нет, Алешенька, а вот и совсем не так. Кто тебе дал это понятие, тот сам и близко не стоял к освоению Иисусовой молитвы. Как во время всемирного потопа можно было спастись только в Ноевом Ковчеге, так и в наше погибельное время, когда вселенную захлестнули грязные волны всемирного зла, можно спастись только в Православной Церкви. В этом Ноевом Ковчеге последних времен. И двери церкви для спасения открыты для всех, и Христос распялся на Кресте не ради избранных, а ради всего рода людского. Так и Иисусова молитва не для избранных, а для всех, кто хочет спастися и этой золотой лестницей соединиться со Христом и взойти к Нему. И приступающим к Иисусовой молитве не обязательно быть чистыми и безгрешными, ибо это покаянная молитва: «Господи, Иисусе Христе, Сыне Божии, помилуй мя грешнаго!» Вот эта молитва и сотворяет грешного в чистого. Она очищает его от греховной грязи. Но только надо иметь в виду, что, приступая к Иисусовой молитве, надо всем сердцем возлюбить Христа, каждый день читать святое Евангелие и не только читать, но и жить по Евангелию, исполнять все заветы Христовы, ходить на богослужения в церкви, причащаться тела и крови Христовой. Кто хочет получить спасительную благодать от Иисусовой молитвы, приступая к ней, должен отойти от греховной жизни. Иисусова молитва очистит от старой греховной скверны, но она будет недействительна, если человек будет продолжать грешить. Афонские старцы свидетельствовали, что на каждое молитвенное воззвание: «Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешнаго!» с небеси слышится отзыв: «Чадо, отпускаются тебе грехи твои». Но если занимающийся Иисусовой молитвой продолжает грешить, небо для него глухо, закрыто, и Божиего отзыва нет.

Вечером мы сидели на лавочке перед кельей и любовались на пламенеющие вершины гор, освещенные закатившимся солнцем.

– Батюшка Кронид, а зачем у вас на двери написано имя архангела Михаила?

– Ох, Алеша, это охранительное имя. Его демоны страшатся. А демонов на нас насылаются – легионы. Их князь бесовский всячески старается нас согнать отсюда. Очень ему не любо, что здесь идет постоянная молитва ко Христу и Божией Матери, совершается бескровная жертва – Евхаристия. Мы очень мешаем и досаждаем владыке преисподней. Что я могу про себя сказать: однажды в дверь влез мерзкий козел с зелеными горящими глазами. Посмотрел на меня, затряс бородой, да так гнусно заблекотал, что аж в ушах засвербило. Я его ожег крестным знамением, и он исчез, как и не бывало, но целый день стоял поганый запах. То однажды проснулся от кошачьего вопля. Вижу, вся келия кишит гадюками. Кот на печке: шерсть дыбом, вопит от страха истошным воплем. Спросонья думаю, откуда столько змей: от беса или заползли за мышами охотиться? Змей-то в горах у нас – прорва. Я на лавке встал, читаю молитву: «Да воскреснет Бог, и расточатся врази Его». И ну кропить этих гадов святой водой. Они зашипели, заскакали, взвинтились, сбились в клубок, который вихрем выкатился за дверь.

Самих бесов я не вижу, но пакости они творят мне часто, особенно от двенадцати до часу ночи, когда я «Полунощницу» читаю, – то тоску страшную нагонят, то хульные помыслы. Раз иду около обрыва, слышу, внизу кто-то так жалобно стонет, о помощи взывает. Я спустился вниз, обшарил все кругом, никого нет. Стал я наверх карабкаться, вдруг сверху с горы камнепад начался, мимо такие глыбы скачут, что от страха пот холодный прошиб. Хорошо, что в скале козырек оказался. Стал я под козырьком и молитву творю, тем и спасся.

А то вот медведь. Здесь водятся громадные кавказские медведи. Так вот, бес и нанес его на мою келью. А что у меня есть съедобного для него? Была весна, и почти все подчистую за зиму было съедено. Из живности один только тощий кот, да аз грешный. Как начал он дверь трясти, так келья ходуном и заходила. Я – в сени, начал через дверь кричать молитву: «Живый в помощи Вышняго, в крове Бога небеснаго водворится». Медведь еще больше разъярился. Ну, вышибет сейчас дядя дверь. Я взял в левую руку тяжелый медный крест, вынул из печки горящую головешку. С Иисусовой молитвой распахнул дверь, ударил медведя крестом по плоской башке, а в рычащую пасть быстро сунул головешку.

Раздался такой вой, такое рычание, что я почти оглох. Медведь, колотя лапой по башке, кинулся в лес. Он орал и выл, как бешеный. Кроме того, он у порога оставил громадную вонючую кучу и дорожку для самого леса. По этим признакам я решил, что это не оборотень, а настоящий медведь, и, наверное, я ему сильно обжог язык и глотку, раз он так сильно орал.

Конечно, Алеша, мне до святости далеко. Каюсь в содеянном я, грешный старик. На преподобного Серафима Саровского бес тоже напускал медведя, но Серафим укротил, умирил зверя, и тот даже брал из его рук хлеб. Но я, грешный, не достиг и не достигну таких высот, и мне пришлось отогнать бесновавшегося зверя и крестом, и головней.

На следующий день до самого вечера я со старцем заготавливал в лесу дрова на зиму. На отдыхе старец продолжал толковать мне об Иисусовой молитве.

– Сейчас, Алеша, такое время, когда вещественное стремится выскочить на первый план, а духовное затолкать в угол. В этом борении Иисусова молитва великое оружие для православного христианина, она отгоняет всякие греховные злые помышления, водворяет в душе мир, беззлобие, спокойствие, доброжелательное отношение ко всему живому творению Божиему. Она подготавливает нас к Царствию Небесному и навсегда, еще здесь на земле, соединяет со Христом молитвенными узами. Приступай к изучению Иисусовой молитвы, имея глубокое покаянное настроение и соблюдая постепенность. Вначале молитва должна произноситься устами. Это должно быть усердное и, может быть, многолетнее упражнение.

Эта ступень Иисусовой молитвы легкая, произноси ее устами, но вдумчиво. В этом и есть одна трудность, что слова молитвы ты должен всегда держать в уме. Где бы ты ни находился и что бы ни делал, всегда тихо произноси молитву. Бывают обстоятельства, когда приходится прекращать молитву, но не оставляй ее совсем, а опять снова возобновляй.

После упорных трудов постепенно Иисусова молитва переходит в наш ум. И уста уже не двигаются, а молитва пребывает в нашем уме. Если ослабевает, то мы усилием ее подгоняем и со временем она становится самодвижной, может, только во сне мы ее не слышим, но некоторые и во сне ее слышат. А самая высокая ступень – сердешная молитва. Она мало кем достигается. Это уже само совершенство, когда молитва из ума переходит в грудную полость и постепенно соединяется с нашим сердцем. И уже само сердце постоянно – денно и нощно – творит Иисусову молитву уже вне нашей воли. Только я хочу тебя остеречь, чего нельзя делать: это насильно вгонять молитву умом в сердце, применять всякие дыхательные приемы, слежку за пульсом и приравнивать искусственно молитву к сердцебиению. Этим ты можешь испортить себе здоровье и ничего более не достигнешь. Все делается постепенно без этих приемов. Понемногу от ступени к ступени Иисусова молитва придет сама по воле Божией.

Начни сегодня же, Алеша. Живи около меня, а я буду наблюдать и помогать тебе в этом нелегком делании. А когда вернешься домой, то обращайся к монахам, в ближайший к твоему краю монастырь. Сам не пытайся продвигаться в этом делании, а то опять запутаешься. Окормляйся где-либо при монастыре. Монахи-то они лучше других разбираются в этом делании, так как монах без Иисусовой молитвы – все равно что солдат без ружья.

Итак, я прожил у батюшки, сколько позволяли мои возможности. Батюшка благословил меня на отъезд. Мы распрощались, и меня проводил до выхода из ущелья инок отец Смарагд. Вот и все, пожалуй, но когда я добирался до Сухуми, я вспоминал заступничество Авраама за Содом: Авраам еще стоял перед лицом Господа. И подошел Авраам и сказал: «Неужели ты погубишь праведного с нечестивыми? Может быть, есть в этом городе пятьдесят праведников?» И сказал Господь: «Я пощажу Содом ради пятидесяти праведников». И сказал Авраам: «А если там будет двадцать праведников?» И сказал Господь: «Не истреблю город ради двадцати праведников». И сказал Авраам: «А если их будет десять?» И сказал Господь: «Не истреблю и ради десяти» (см. Быт. 18, 23 – 32).

Братия, мир наш, утонувший во зле и грехах, стоит еще молитвами праведников, живущих в монастырях, пещерах, ущельях, расселинах, которые и денно и нощно взывают: «Господи, помилуй нас, ради имени Твоего святого не дай погибнуть созданиям Твоим, яко Ты еси Бог во Святой Троице Единосущной и Нераздельной всегда, ныне и присно, и во веки веков Ты еси Бог наш! Аминь».

 

Глинская Пустынь в Тбилиси

 

Глинская Пустынь... Какое прекрасное, отдающее чистым тонким фарфоровым звоном сочетание. Глинская – живое сердце православной монашеской жизни. В свое время она славилась, не меньше Оптиной, своими знаменитыми на всю Россию старцами. А после того, как враги Православия закрыли и разорили Оптину Пустынь в 1942 году, Глинская Пустынь еще девятнадцать лет несла миру свет Христовой правды.

Глинская стояла на рубеже России и Украины и числилась за Курской губернией, но рачением Никиты Хрущева, с частью русских земель отошла в Сумскую губернию Украины.

Она возникла в XVI веке по милости Божией Матери, через ее чудотворный образ Рождества Богородицы, явленный в лесу на сосне. Вокруг этого образа и стала расти Глинская Пустынь, в которой к концу XIX века было 5 храмов, 2 скита, 4 домовые церкви, 15 корпусов для насельников монастыря, 8 корпусов гостиницы для богомольцев, трапезная, прачечная, больница с аптекой и многочисленные хозяйственные постройки, в том числе: 4 водяные мельницы и дом трудолюбия для сирот-мальчиков. Насельников в обители – более четырехсот. Это был мощный оплот Православия на южных рубежах России. После революции, сатанинской злобой безбожных властей, Глинская Пустынь была буквально сметена с лица земли. Даже монастырское кладбище было уничтожено, кресты с могил повыдерганы.

Между прочим, уничтожить православное кладбище, сравнять его с землей было разлюбезным делом советских властей.

Я сам родом из Иванова-Вознесенска. Все мои предки упокоились в могилах под крестами на кладбище в Хуторово. И милая добрая бабушка Олимпиада Ивановна, и дед Василий Матвеевич, и прадед Матвей Иванович Сурин – купец первой гильдии, снабжавший Иваново дровами и имевший магазин музыкальных инструментов, строитель храмов, богаделен и ночлежных домов. На старости лет он раздал богатство и удалился спасать душу в Куваевский лес, где одиноко в келье пустынножительствовал лет десять, читал толстую славянскую библию, молился ночами, стоя перед аналоем и иконами. Один отбился от разбойников, которые полагали, что купец прячет в келье кубышку с золотом, и наконец мирно предал дух свой Богу.

Так вот, коммунистические власти взяли, да и снесли Хуторовское кладбище и на костях православных покойников построили завод Торфмаш, как будто не было другого места. Ивановская область не карликовое государство Лихтенштейн, слава Богу, – земли там много. Так нет же, кладбище сравнять и на его месте построить новый советский завод, и точка!

Но вернемся к Глинской Пустыни, которая духовно окормляла Восточную Украину и Южную Русь до 1922 года. Потом начались гонения на Церковь. Гонения пострашнее Диоклетиановых и Нероновых. С дикой сатанинской злобой комсомольцы разрушали монастырь, его церкви, хозяйственные постройки, загадили колодцы, рубили иконы, сжигали богослужебные книги. Разрушили даже каменную ограду монастыря. Монахов разогнали, кое-кого к стенке поставили. Так закончила свое существование знаменитая Глинская Пустынь. Но все же она жила в своих бывших обитателях.

В 1942 году монастырь открылся вновь, немцы-оккупанты не препятствовали этому…

Опять собрались старцы во главе с игуменом о. Нектарием, который, живя вблизи, в надежде будущего открытия монастыря, собирал иконы, книги, облачения. Надо было начинать все сызнова, создавать Глинскую Пустынь – сиречь школу Христову, которая придерживалась строгого афонского устава. Вновь открытая обитель продержалась 19 лет до 1961 года, когда новая волна государственной антицерковной политики опять захлестнула и смела этот славный оазис Православия.

Все 19 лет об обители ни разу не обмолвились в печати, и народ узнавал о ней друг от друга. И ехали, и шли люди туда за словом Божиим, за наставлением старцев со всей России и, особенно, из Москвы и Ленинграда. После первого закрытия обители мантийный монах о. Зиновий уехал в Абхазию, где прошел все степени духовного послушания в монастырях и приходах Сухумской епархии, вплоть до высокого сана митрополита Грузинской патриархии. Вот к нему-то, под его митрополичий омофор и стали собираться монахи-изгнанники Глинской Пустыни. Их было немало, одни ушли в горные скиты Абхазии, другие рассеялись по приходам, но старцы держались около митрополита Зиновия в Тбилиси, дневали и ночевали при русском соборе во имя Святого Александра Невского. Они были очень почитаемы не только русскими, но и грузинами, люди нескончаемым потоком шли к ним за советом и утешением. Я знал некоторых из них, и особенно схиархимандрита отца Андроника (Лукаша).

Это были 60-е годы. Я работал в те времена врачом в далеком горном селении Южной Осетии. По всей автономной области усердием обкома КПСС не было ни одной церкви, ни одного священника. А душа-то просила церковной службы, исповеди, причастия.

Одна только была отрада и утешение – это библия. Книга редчайшая в те годы, подаренная мне архиепископом Крымским Лукой (Войно-Ясинецким). И вот время от времени я собирался в дальний путь в Тбилиси, где был русский собор Святого Александра Невского – средоточие русской православной жизни в Грузии, где правил и окормлял все русские приходы Грузии и Армении владыка Зиновий, которого до сих пор мне как-то не пришлось видеть. Я съездил в райцентр Знаури и взял у главврача разрешение отлучиться на несколько дней – врачебный участок надолго оставлять было нельзя, все могло случиться, а врача-то на месте нет! Но Господь охранял и меня, и моих подопечных и споспешествовал в моей поездке.

За многие годы без меня ничего плохого не случилось. И – слава Богу!

И вот, основательно потрясшись и покрутившись по горным дорогам, к вечеру я приехал в Тбилиси. Что за чудный город! Само-то имя его говорит, что он теплый. И теплый не только климатом, но и своим сердечным и благожелательным отношением. Там я не встречал нашего традиционного советского хамства, равнодушия, черствости и недоброжелательности.

И, если я был чем-то огорчен, озабочен, угнетен или в растерянности, люди как-то очень тонко чувствовали это, подходили и расспрашивали, предлагали помощь. И так было по всей Грузии, и особенно в центральной ее части – Карталинии.

Однажды в небольшом городке Хашури зашел я в столовую пообедать. В столовой было почти пусто. Где-то вдали сидел и тоже обедал толстый милиционер с красным лицом и широкими черными усами.

Я доедал свой суп-харчо, как вдруг ко мне подошел официант и поставил передо мной бутылку белого вина. «Я не заказывал вина!» – «Это тебе прислал вон тот человек, – официант мотнул головой в сторону милиционера, – он сказал: “Я вижу, что молодой человек кушает харчо и такой скучный, и вина у него нет. Отнеси ему вино с нашего стола”».

Я посмотрел на милиционера, и он с улыбкой закивал мне своей головой.

В Тбилиси я пересел в другой автобус и поехал в Кахетию поклониться мощам святой равноапостольной Нины и навестить своего духовного отца – пустынника Харалампия. Пробыв там день, я к вечеру вернулся в Тбилиси. Было уже довольно поздно, и мне пришлось заночевать у знакомых осетин. Утром на трамвае быстро добрался до собора. Вокруг собора ходили, сидели в ожидании начала службы истинно русские люди. Я и раньше обращал внимание, что чем дальше от коммунистических центров, тем яснее, спокойнее и приятнее лица, тем проще и естественнее люди одеты, тем спокойнее их разговоры, и нет в них хмурой напряженности.

А собор-то какой благодатный, прямо как будто его перенесли из Шуи или Мурома. Эх, думаю, вот она, Русь-матушка!

Надо поспрашивать народ: где бы повидать владыку Зиновия?

Вижу, у церковной ограды стоит старый монашек, стоит и разговаривает со старушками в белых платочках. Пойду – расспрошу. Подхожу ближе: монашек сухой старенький. Одет неважно: на голове поношенная скуфья, ряса серенькая потертая, на ногах лапти. Стоит, опирается обеими руками на посох.

Эх, думаю, какой-то пустынник с гор из бедного скита. Слушаю, перебивать неудобно. Разговор шел за жизнь. Старушка жаловалась, что зять пьет горькую и ее обижает. Старичок-монах наставлял ее, как приняться за дело, чтобы отвадить зятя от пристрастия к хмельному.

Я дождался окончания разговора и обратился к монашку: «Простите, Христа ради, где мне найти митрополита Зиновия?» Старичок посмотрел на меня ласково своими ясными добрыми глазами и тихо сказал: « Митрополит Зиновий – это я». Ну, я так чуть и не повалился от удивления! « Владыка, это Вы!»

Я видел наших ленинградских митрополитов в черных шелковых рясах, в белых клобуках, с алмазными крестами, с драгоценными посохами в руках, как их с почтением принимали из черной лакированной машины, вели под руки в храм со славой колокольного звона, через строй подобострастно склонившихся священников, а они милостиво, обеими руками, раздавали народу благословение. А тут бедный старенький монашек с посохом и в лаптях.

Это был старец-святитель Зиновий-митрополит. Это про него сказал Патриарх Грузии Илия II: «Владыка Зиновий является великим святителем Православия, носителем Божественной благодати, и источающееся отсюда не земное, а небесное тепло собирающее вокруг него столько духовенства, столько верующих…»

Юношей в семнадцать лет он пришел и был зачислен в Глинскую Пустынь еще в 1912 году. Он смиренно трудился на самых тяжелых послушаниях. Однажды, забредший в пустынь юродивый, взглянув на смиренного, перепачканного на огородных работах землей послушника, закричал: «Это – большой человек, я недостоин стоять около него, это – святитель, архиерей».

В 1914 году его призвали в армию, и он попал на самый тяжелый участок фронта в Белоруссию в Пинские болота. От постоянной сырости он заболел и был определен в конвойную роту.

В 1917 году он вернулся в монастырь и принял монашеский постриг в день Благовещения. В 1922 году после упразднения Глинской Пустыни инок Зиновий уехал в Абхазию. Уже будучи иеромонахом, он был настоятелем храмов, а когда храмы закрыли, ушел в горы и стал пустынником. Но советские власти нашли и разогнали пустынников. О. Зиновий стал странствовать по греческим селениям, отрабатывая хлеб и ночлег.

В 1936 году отца Зиновия арестовали и отправили на строительство Беломоро-Балтийского канала, а потом переправляли из лагеря в лагерь. По возвращении в Грузию он прошел все степени церковной иерархии и дошел до степени митрополита Грузинской Патриархии.

Вот перед таким святителем стоял я, онемев, уставившись на лапти.

Старичок засмеялся тихим серебристым смехом.

– Что, лаптям удивляешься?! Нас, духовных, всех к старости ноги подводят. На службе, на молитве стоим долго, вот ноги-то и прохудились, болят. А в лаптях-то, ой, как хорошо, ногам-то. Я специально заказываю духовным детям своим. И везут мне лапоточки из России, с Украины, а здесь, в Иверских землях, лапти не знают. А у тебя, чадо, какое дело к митрополиту Зиновию?

– Я, Владыка, – врач из Знаурского района, был у мощей святой равноапостольной Нины, останавливался в келье у пустынника старца Харалампия.

– А-а-а! Харлампушка, знаю, знаю Божьего человека. Жив еще?!

– Да, жив, – говорю, – вам, Владыка, лицеземный поклон от него. Вот свечи душистого цветочного воска, вот банка меда с горных полян, вот – серебряный Крест-мощевик, что хранился у него, оставлен до времени батюшкой архимандритом Андроником с Глинской Пустыни.

– Ну, спаси Господь, прямо-таки дары волхвов. Крест приму, давай его сюда.

Владыка бережно взял крест и прижал его к губам.

– Ну, свечи отдай в храм в алтарь, мед отнеси на братскую трапезу. Пока служба не началась, иди отдохни в часовню, что за алтарем храма, там вся наша братия из Глинской Пустыни: о. Андроник, о. Серафим, о. Филарет. Отцу Андронику скажи, что принес святые мощи, которые он оставлял на сохранение у Харлампушки. Потом ступай отслушай литургию, а после приходи ко мне на обед в келию.

– Благословите, Владыка!

Благословившись, я пошел в часовню около собора. Там на лавках вдоль стен сидел целый собор старцев монахов.

Глинская Пустынь в Тбилиси. Это были знаменитые и чтимые народом старцы Глинской Пустыни: Схиархимандрит Андроник (Лукаш), архимандрит Модест (Гамов) – последний настоятель Пустыни, Схиархимандрит Серафим (Романцев), иеромонах Филарет (Кудипов). У последнего я окормлялся, когда приезжал в собор Александра Невского. Иеромонах Филарет представил меня, и я подошел к каждому старцу под благословение. Старцы были несколько сумрачны, только один батюшка Андроник был весел, улыбался, прищурив глаза, теребя свою раздвоенную бороду.

Да, еще я обратил внимание на сидящего у двери здоровенного русого парня, румяного, губастого, с большой свежеоструганной дубиной в руках. О. Андроник говорил этому парню:

– Ну что ты разнюнился, чадо! Ну, большое ли дело – милиция продержала тебя две недели в клоповнике: меня больше держали, и то я не обижаюсь. В 1915 году: три с половиной года в плену у австрийцев – раз, в 1923 году большевики сослали меня на Колыму на пять лет, да, на пять годков, а за что?! Пришла ко мне раз прихожанка, плачет, что все церкви закрыты, колокола перестали звонить, и я ее утешил: «Бог даст и зазвонят». Кто-то услышал и донес. Это – два! В 1939 году опять был осужден и сослан в лагерь на Колыму. Страшное дело: полярный холод, голод и тяжкие работы. Смерть нас так и косила. И был я там почти десять лет. Это – три!

– Батюшка Андроник, прости меня, прости, Христа ради. – Парень повалился в ноги батюшке.

– Вставай, орясина, Бог простит! И чтобы более не унывать!

Иеромонах Филарет впоследствии говорил мне, что душа о. Андроника, очищенная многими скорбями, была преисполнена благодатных даров Святого Духа, и батюшка имел от Бога дар видения внутреннего состояния человека и знал, каким путем вести каждую душу ко спасению.

Затем у меня с ним состоялся разговор:

– Батюшка Андроник, меня тяготит и преследует страх за содеянный грех в том, что я, шесть лет работая в больнице паталогоанатомом, вскрывал трупы умерших. Как мне искупить этот грех?

– Это не грех, – сказал батюшка, – ты это делал для пользы живых, поучая врачей и показывая их ошибки в диагнозе и лечении. А потом, трупы наши – это все равно, что дрова. Все одно идут в землю в бесчувствии и превращаются в персть земную до страшного суда, когда мы все получим новое тело. Как сказал Апостол Павел: «Сеется тело душевное, восстает тело духовное. Сеется в уничижении, восстает в славе».

Батюшка Андроник как-то ласково поглядел на меня, взял меня за руки и сказал:

– А ты ведь наш и со временем тоже станешь монахом.

Гулко зазвонили соборные колокола, мы встали, перекрестились и пошли в храм Божий.

Напоследок скажу, что, как и в Глинскую Пустынь, не прерываясь, шел народный поток к праведным старцам, так и после закрытия Пустыни со всей страны шли и ехали к ним, в либеральную по тем годам, Грузию, чтобы припасть к источнику живой веры Православной. К глинским старцам Христовым.

За обедом Митрополит Зиновий посадил меня рядом. Я расспрашивал его о пустынниках Кавказских, об их жизни. А он, в свою очередь, осведомился, есть ли пустынники в России? Я ему сказал, что у властей в России длинные руки, и они такие дела пресекают, но в глухих и отдаленных местах Сибири и Урала и еще Горного Алтая пустынники есть, но больше их из старообрядцев, и есть даже целые потаенные скиты. Владыка одобрительно покивал головой: