Макро-белый» и «макро-черный»

Под влиянием результатов, полученных Берлином и Кеем (Berlin, Kay 1969), распространилось мнение о том, что концепты «белый» и «черный» - это, в некотором смысле, универсальные лексемы. Сами Берлин и Кей формулируют эту мысль следующим образом: «1. Во всех языках есть слова для белого и черного. 2. Если в языке есть три названия цвета, то в нем есть название для красного». Высказывания подобного типа кажутся вполне законными как неформальная, краткая форма ссылки на некие научные обобщения, которые содержатся где-то в другом месте. Однако, к сожалению, такие неформальные и сжатые формулировки привели к тому, что многие ученые стали думать, что, если в языке только два основных названия цвета, мы заранее знаем значение этих слов: «они должны значить 'черный' и 'белый'».

Это, конечно, неверно. Если в языке есть только два названия цвета, которые разделяют все цвета, воспринимаемые глазом говорящих на данном языке, эти слова, естественно, не могут значить то же самое, что значат слова белый и черный. Но что же тогда они все-таки ЗНАЧАТ? Что, например, значат слова на языке гиджингали - gungaltja и - gungundja, которые мы обсуждали выше?

Одно из предположений, которое иногда делается, состоит в том, что такие слова значат «светлый» и «темный» соответственно. Но это тоже не может быть верно, поскольку слово, которое предположительно значит «светлый», включает в спектр своих значений красный. Например, то, что в языке гиджингали цвет, соответствующий белому, обозначает также очень насыщенный, средне-светлый цвет, заставляет предположить, что в данном случае контраст между светлым и темным, то есть, в конечном счете, между днем и ночью не может быть основан на какой-то единственной модели. И, поскольку объединение в один класс светлых цветов и красного оказывается, скорее, правилом, чем исключением (ср. примеры в работах Rosch Heider 1972a; Turner 1966; Conklin 1973), следует отвергнуть упрощенную модель, в которой противопоставлены «светлый» и «темный», и предложить какую-нибудь другую.

В связи с этим некоторые ученые считают, что выделенные ранее категории «светлого» и «темного» должны быть заменены сложными: «светлый теплый» vs. «темный холодный» (например, Rosch Heider 1972a), и именно таким образом сейчас часто интерпретируют языки «первой ступени развития».

Но такая резонная с виду переинтерпретация тоже приводит к серьезным трудностям. Ибо какие у нас есть свидетельства того, что языки первой ступени, как, например, дани или гиджингали, действительно имеют понятие «теплого» цвета? В английском хотя бы имеется выражение «warm colors» 'теплые цвета', но в гиджингали и в дани единственным имеющимся свидетельством служит тот факт, который мы и пытаемся объяснить, а именно: говорящие на таких языках объединяют в один класс цвета, которые МЫ (то есть говорящие по-английски) считаем «теплыми». Говорящему на дани или гиджингали идея «теплого» или «холодного» цветов так же чужда, как и волновая теория света. Соответственно, выражения «теплый цвет» и «холодный цвет» могут помочь НАМ идентифицировать классы, различающиеся говорящими на этих языках, но они ничего не сообщают нам о значении рассматриваемых названий цвета - о том, что имеют в виду говорящие, когда их используют.

Мне кажется, тот факт, что в языках обычно (но не всегда) красный связывается со светлым скорее, чем с темным, заставляет предположить, что такой тип категоризации должен иметь какое-то объяснение с точки зрения человеческого опыта. Моя гипотеза состоит в том, что объяснение следует искать в естественной ассоциации с огнем и солнцем, которые связаны для человека с теплом и светом: ведь даже в том случае, если солнце рассматривается прежде всего как источник тепла, оно должно восприниматься и как источник света, и наоборот.

Естественная связь между огнем и солнцем (которая косвенно отражена в понятии «теплого цвета» в применении и к желтому, и к красному) может также объяснить различие в том, как языки, которые имеют только два основных цвето-обозначения, трактуют красный цвет. Если в языке различаются светлые цвета с одной стороны, и темные и средние - с другой, можно ожидать, что красный попадет в последний класс, и иногда так действительно и бывает (например, в папуасском языке джале, см. Berlin, Kay 1969: 23). Однако в других языках (например, в гиджингали) красный безоговорочно попадает в класс очень светлых цветов. Мне кажется, что объяснять это следует через связь между огнем и солнцем. То, что фольга показалась информанту гиджингали «лучшим образцом» рассматриваемой категории (так сказать, gun-gungaltja номер один), дает основания полагать, что в этом языке идея солнечного света особенно важна для концептуализации, заключенной в этой категории: сияющие, блестящие, яркие предметы напоминают то, что лежит на солнце (и, возможно, отражает солнечный свет).

Тот факт, что в некоторых языках, например, в папуасском языке дани, даже глубокие, темные красные тона попадают в один класс со светлыми цветами и говорящие на этом языке могут допустить, что темно-красный и будет «лучшим образцом» рассматриваемой категории, согласуется с идеей о том, что и концепт солнца, и концепт огня могут играть свою роль в концептуализации, так сказать, «макро-белого». По-видимому, в языке дани центральную роль в концептуализации «макро-белого» играет не дневной и не солнечный свет, а огонь - и, возможно, даже не огонь, а горящие головешки. Если признать, что универсальный человеческий опыт предполагает несколько потенциальных фокусов, связанных между собой, но не равных друг другу (дневной свет - солнечный свет - огонь - горящие угли) и что каждому из этих потенциальных фокусов может быть дан приоритет в концептуализациях какой-либо определенной культуры, станет понятным межъязыковое разнообразие в поведении «макро-белого цвета».

Во всяком случае, понятно, что различие между разными концептами внутри «макро-белого» требует весьма тщательных и дифференцированных толкований, и что два соответствующих друг другу цветообозначения в таких языках, как джале, гиджингали или дани, не могут быть семантически приравнены друг к другу, так же, как они не могут быть семантически отождествлены с английскими словами black 'черный' и white 'белый', или dark 'темный' и light 'светлый'. Ссылки на нейрофизиологию зрения здесь не помогут, потому что она, по-видимому, едина для всех людей.

Теперь же я попытаюсь сконструировать несколько толкований в надежде, что они послужат отправной точкой для последующей конструктивной дискуссии.

Начать можно с двух названий цвета, исследованных Рош (Rosch Heider 1972a) в языке дани; здесь, как сообщает Рош, «фокусные точки (лучшие образцы) слов mili и mola - это не 'черный' и 'белый'... Образцы mili расположены среди самых темных зеленых и синих тонов. Mola, однако, как выясняется, имеет два фокуса: наиболее обычный - это темно-красный, и менее обычный - бледно-розовый» (Rosch Heider 1972a: 451). Очень важно также следующее, и надо быть очень благодарным автору за то, что она выразила это в недвусмысленных терминах: «После того, как каждый из информантов указал на образец цветов mili и mola, я спросила их, уверены ли они в том, что этот образец был лучше, чем абсолютно черные или абсолютно белые пластинки, которые тоже имелись в распоряжении: информанты уверенно настаивали на своем» (там же).

На основании материалов Рош можно предложить следующее толкование для mola:

 

X - mola

когда люди видят что-то, подобное Х-у, они могут подумать об огне

в некоторые моменты можно увидеть многое

когда люди видят предметы, подобные Х-у, они могут подумать об этом

в некоторые моменты можно увидеть солнце

когда люди видят предметы, подобные Х-у, они могут подумать о таких моментах

 

Такое толкование учитывает тот факт, что mola, как на это указывает Рош, включает в себя светлые и «теплые» цвета. В отличие от толкования слова красный, данное толкование не включает референциальной отнесенности к крови; оно, правда, включает ссылку на огонь и поэтому объясняет, или, по крайней мере, согласуется, с тем, что многие информанты «лучшим образцом» для mola считают красный. Но, правда, это не согласуется с тем, что некоторые из информантов «лучшим образцом» класса считают скорее бледно-розовый, чем красный. Последнее, впрочем, можно объяснить в терминах развития системы цветообозначений (те информанты, которые выбирали бледно-розовый, продвинулись, вероятно, от системы с двумя к системе с тремя основными цветами).

Что касается слова mili, противоположного по значению слову mola, можно заметить, что оно включает и темные, и «холодные» цвета, а его фокус находится «среди самых темных синих и зеленых». Такое определение предполагает, что рассматриваемое понятие имеет в существенной степени негативный характер и связано с отсутствием света и отсутствием солнца.

 

X - mili

в некоторые моменты можно увидеть очень немного

когда люди видят предметы, подобные Х-у, они могут подумать о таких моментах

в некоторые моменты солнца не видно

когда люди видят предметы, подобные Х-у, они могут подумать об этом

когда люди видят некоторые предметы, они могут подумать об огне

X - не такой

 

Возвращаясь к терминам из гиджингали - -gungaltja и -gungundja, можно заметить, что они противопоставляют блестящие, сверкающие цвета темным и тусклым и что ярко-красный попадает в первую группу. Чтобы учесть эти факты, я бы предложила следующее толкование для -gungaltja:

 

X - -gungaltja

(a) в некоторые моменты можно увидеть многое

когда люди видят предметы, подобные Х-у, они могут подумать об этом

(b) в некоторые моменты в некоторых местах предметы находятся на солнце

когда люди видят предметы, подобные Х-у, они могут подумать о таких предметах

(c) когда люди видят предметы, подобные Х-у, они могут подумать об огне

 

Первый компонент (а) толкования совпадает с первым компонентом толкования слова светлый; компонент (b) отражает связь слова -gungaltja с «блеском»; а компонент (с) отражает связь -gungaltja с красным.

Что касается возможного значения термина -gungundja - темный/тусклый', то здесь у нас еще меньше материала для размышлений, потому что неизвестно, что считается его «лучшим образцом». Возможно, в его толкование следует включить, по крайней мере, следующие компоненты:

 

X - -gungundja

(a) в некоторые моменты можно увидеть очень немногое

когда люди видят предметы, подобные Х-у, они могут подумать об этом

(b) в некоторые моменты в некоторых местах предметы не находятся на солнце

когда люди видят предметы, подобные Х-у, они могут подумать о таких предметах

 

Существование «макро-белых» и «макро-черных» цветов в начале эволюции системы цветообозначений не может, как мне кажется, быть объяснено ни в терминах физики, ни в терминах нейрофизиологии зрения. «Черный» и «белый» действительно противопоставлены друг другу в терминах физических свойств света и «психофизических свойств» зрения, но, как кажется, фундаментальное противопоставление «светлых или теплых» цветов «темным или холодным» не поддается аналогичному объяснению. Оно может быть, впрочем, объяснено, если мы примем на веру выводы Сводеша (Swadesh 1972: 205), который помещает огонь и свет в основание человеческой концептуализации цветообозначений. Предположение о важности огня в человеческой жизни и его перцептивной значимости, которая выводится не только из цвета огня, но также и из движения языков пламени и, кроме того, из блеска и свечения, представляется мне интуитивно вполне основательным.

Связь «макро-белого» со светом, солнцем и огнем (по всем основаниям, включая блеск и свечение) привлекает наше внимание к тому факту, что, вопреки общепринятому мнению, «цвет» - это не универсальное человеческое понятие, и не только потому, что есть много языков, не имеющих слова для «цвета», но также и потому, что в языках типа гиджингали, где есть только два «основных цветообозначения», рассматриваемые «имена цвета» на самом деле служат не «именами цвета», но общим описанием внешнего вида воспринимаемой глазом действительности или возникающего зрительного впечатления.

Витковский и Браун (Witkowski, Brown 1978: 441) высказывают мнение о том, что, если в первичных макро-классах красный попадает в один класс с желтым, зеленым и синим, это «дает основание полагать, что признак изменения длины волны... важен для человеческой цветовой категоризации. Только связанные друг с другом первичные цвета, или, другими словами, соседние в смысле упорядочения по длине волны, комбинируются в классы».

Но это не объясняет того, почему желто-зеленый - это очень редкая (хотя и засвидетельствованная) категория. Не объясняет это также и того, почему темные цвета всегда объединяются с зеленым и синим, а светлые - с желтым и красным. Эти факты Витковский и Браун тоже пытаются объяснить, и делают это в терминах «сцепления» (wiring) (1978:442). «Сцепление также лежит в основании объединения в пары теплых тонов с белыми и холодных с черными соответственно в класс макро-белых и макро-черных. Обратные сочетания, теплые-темные и холодные-светлые, не зафиксированы». Но это вызывает новый вопрос, так же, как это происходит с «Механизмами усвоения языка» у Хомского («Language Acquisition Device»), которые тоже возникли, как deus ex machina, когда нельзя было дать никаких независимых объяснений лингвистическим фактам (см., например, Chomsky 1972).

Я думаю, что предположение о связи света, солнца и огня дает лучшее объяснение наблюдаемым закономерностям, чем простая ссылка на вышеупомянутое «сцепление».

Макро-красный» и «grue»

В тех языках, где есть только три основных цветообозначения, возникает также противопоставление «цветных» (хроматических) зрительных ощущений и «не-цветных» (ахроматических). Как правило, «цветной» цвет имеет фокус на «красном», который стал для человека наиболее значимым (Bornstein et al. 1976). В то же время это «теплый» цвет, т. е. такой, который противопоставлен не только светлым и темным цветам, но светлым с одной стороны, и темным-холодным, или тускло-холодным, - с другой (ср. Кау, McDaniel 1978:640). Это значит в действительности, что «макро-красный», хоть и фокусируется на красном, включает в себя не только красный, но также желтый и оранжевый, и что он ассоциируется с «яркостью».

Что могло бы стать концептуальным аналогом цветовой категории, которую интуитивно называют «теплым цветом» и которая имеет следующие свойства: этот цвет - живой (цветной), бросается в глаза и днем, и ночью (и поэтому воспринимается как наиболее отличный и от «светлых», и от «темных» цветов), яркий (светящийся), имеет фокус на красном, но включат в себя также желтый и оранжевый?

Ответ кажется ясным: рассматриваемый концепт должен иметь в качестве точки референциальной отнесенности огонь. Это приводит нас к следующему типу толкования:

 

X - 'макро-красный'

предметы, подобные Х-у, легко увидеть

(то есть можно увидеть предметы, подобные Х-у, тогда, когда другие предметы увидеть нельзя)

когда люди видят предметы, подобные Х-у, они могут подумать об огне

в некоторые моменты, когда люди видят предметы, подобные Х-у, они могут подумать о солнце

 

Двигаясь от «макро-красных» к следующей ступени процесса эволюции, мы замечаем, что «во многих языках мира есть одно из основных имен цвета, которое означает grue» (Kay, McDaniel 1978: 630). Но что значит grue?

Для многих пишущих на данную тему первый (и часто последний) ответ, который приходит в голову, состоит в том, что grue значит «холодный». Но туманные метафоры, вроде «холодный», не дают удовлетворительного объяснения значения, хотя и намекают на него. Мы, таким образом, должны задать следующий вопрос: а что значит «холодный»?. Раз задан этот вопрос, ответ найти нетрудно: «холодный» (в применении к цветам) значит, по преимуществу, «нетеплый», и, поскольку «теплый» имеет смысл только как непрямая ссылка на огонь и/или солнце, то «холодный» должен обозначать цвет, который - будучи даже ярким и хорошо заметным («цветным») - не наводит на мысль об огне или солнце.

Но это еще не все. Наиболее удивительная черта grue состоит в том, что, хотя он распространяется и на синие, и на зеленые предметы, «фокусные образцы grue часто оказываются двузначными, так как их выбирают и из фокусной синей, и из фокусной зеленой зон. Но grue никогда не оказывается в промежуточной сине-зеленой зоне» (Kay, McDaniel, 1978:630). Это чрезвычайно интригующее открытие, которое требует объяснения. Кей и Мак-Даниэл полагают, что у них оно имеется: «То, что в качестве фокуса нельзя выбрать точки в промежуточной зоне, служит сильным свидетельством в пользу того, что эти цвета имеют низкие значения в смысле вероятности оказаться цветами grue и что структура включения в зону grue должна анализироваться как размытое множество» (там же).

Но как «анализ размытого множества» может объяснить тот факт, что «лучший» образец grue (то есть «холодного» цвета) выбирается либо из фокусного синего, либо из фокусного зеленого, в то время как «лучший» образец «макрокрасного» (то есть «теплого» цвета) не является так же бифокальным и всегда фокусируется на «красном»? Конечно, можно СМОДЕЛИРОВАТЬ бифокальную структуру цвета grue в терминах «анализа размытого множества», но я не вижу, как это можно таким способом ОБЪЯСНИТЬ.

Мне кажется, что и бифокальный характер grue, и «однофокусный» характер «макро-красного» могут быть объяснены на основании гипотезы о том, что grue в некотором смысле определяется отрицательно как «не-теплый» цвет, в то время как «макро-красный» определяется положительно как «теплый». Концепт «теплого» цвета соотносится с моделью позитивного опыта: с огнем. Концепт «не-теплого» цвета определяется как противочлен этой модели. И только в добавление к этому контрастивному ядру рассматриваются две позитивные модели: это, безусловно, небо и растительность. Возможно, следует предположить, что grue имеет в качестве положительной точки референции естественные «водные пространства», то есть озера, реки и моря, которые могут казаться синими, зелеными или сине-зелеными. Это, однако, не объясняет бифокального характера цветов grue; в то время как гипотеза о том, что концептуализация этих цветов предполагает референцию с небом и растительностью, это объясняет.

Эти соображения привели нас к следующему толкованию grue (как они понимаются информантами, для которых его фокус находится, скорее, в синей, чем в зеленой зоне):

 

X - 'grue (синий)'

(a) когда люди видят некоторые предметы, они могут подумать об огне

X не такой

(b) когда люди видят предметы, подобные Х-у, они могут подумать о небе

(c) в некоторых местах есть вещи, которые растут на земле иногда,

когда люди видят предметы, подобные Х-у, они могут подумать об этом

 

Для тех, у кого зеленый, скорее, чем синий, служит лучшим образцом grue, следует поставить компоненты, относящиеся к небу, после компонентов, относящихся к растительности, и включить слово «иногда» в компонент, относящийся к небу:

 

X - 'grue (зеленый)'

(а) когда люди видят некоторые предметы, они могут подумать об огне

X не такой

(b) в некоторых местах предметы растут на земле

когда люди видят предметы, подобные Х-у, они могут подумать об этом

(c) иногда, когда люди видят предметы, подобные Х-у, они могут подумать о небе

 

Следует заметить, что для «макро-красного» тоже были выделены две положительные точки референции: это огонь и солнце; но связь между этими двумя моделями отлична от той, которая имеется между небом и растительностью. Во-первых, можно предположить, что огонь визуально более значим, чем солнце, в то время как небо и растительность, предположительно, имеют одинаковый уровень значимости. Во-вторых, огонь сам по себе может казаться желтым, оранжевым и красным, и поэтому он не противопоставлен солнцу как что-то не-желтое чему-то желтому. И по цвету, и по свечению огонь может служить единой моделью всех «макрокрасных» цветов, несмотря на то, что его фокус приходится, скорее, на красный цвет, чем на оранжевый или желтый. Но ни небо, ни растительность не могут рассматриваться как единая модель всех вариантов grue. Поэтому grue - бифокальный, а «макро-красный» - однофокусный. Но grue может быть бифокальным также и потому, что рассматриваемая категория организуется различными способами: в связи с ее «холодным», «не-теплым», характером, то есть, грубо говоря, в связи с отсутствием «ассоциации с огнем». И с другой стороны, «макро-красные» цвета (которые как категория возникли раньше цветов grue) не определяются в оппозиции к grue, т. е. соответствующая им концептуализация не строится на понятии «не-холодные» цвета. Они, скорее, определяются на основе референции с единой положительной моделью - с огнем. Есть и вторая позитивная модель (солнце), которая играет второстепенную роль и которая в любом случае может рассматриваться как подобная первой в терминах двух позитивных свойств: заметности (способности сразу бросаться в глаза) и тепла. И наоборот, две модели для свойства «grue-ности» могут быть объединены только на негативной основе как отличные от «теплых цветов», то есть от «огненных» и «солнечных» «макро-красных».

Названия «смешанных» цветов

Как говорят физики, есть только три первичных цвета: красный, зеленый и синий. «Белый может быть получен, если смешать зеленый и красный» (World of Science: 163). Но, несомненно, неискушенные люди воспринимают цвета совсем не так.

Физиологи говорят, что наименьшее число названий цвета, с помощью которых мы можем описать наш опыт цвето-восприятия, - это не три, а шесть. «Если предельно минимизировать количество имен цвета, окажется, что мы можем описать все известные цвета, используя только шесть терминов и их различные комбинации. Это красный, желтый, зеленый и синий - четыре ЭЛЕМЕНТАРНЫХ ЦВЕТА, и черный и белый - две крайние точки шкалы монохромных оттенков. Все другие имена цвета,... могут быть описаны путем соотнесения с этими шестью или их комбинациями» (Hurvich 1981:3).

Я думаю, что значения названий цвета в языках с развитым цветовым лексиконом (таких, как английский) хорошо согласуется с утверждением, приведенным выше: за пределами первых шести цветов в последовательности Берлина и Кея пять других (или, во всяком случае, большинство оставшихся) концептуализуются, на некотором уровне, как «смеси». Очень грубо:

 

оранжевый = желтый + красный

розовый = красный + белый

фиолетовый = синий + красный

серый = черный + белый

 

Это не значит, что мы не рассматриваем оранжевый, розовый, фиолетовый, серый как «элементарные» цвета. Мы именно это и имеем в виду и как раз поэтому считаем их «основными названиями цвета» в английском. Но на некотором уровне нашего лингвистического сознания мы также можем связать каждое из них с двумя другими цветовыми концептами, как показано в формулах, приведенных выше.

Для розового и серого их «смешанная» природа определяется на относительно неглубоком уровне нашего лингвистического сознания. Для других, в особенности для фиолетового, это лежит в глубине и с большим трудом осознается при интроспекции. Но, как показал Херинг (Hering 1920), оно МОЖЕТ быть выявлено. Совершенно не зная исследований Херинга, я в своей ранней работе (Wierzbicka 1980:43) предложила определения, которые подошли очень близко к его анализу. Используя формат толкований, принятый в данной работе, я перифразирую эти толкования следующим образом:

 

X - оранжевый

о предметах, подобных Х-у, можно подумать: они похожи на

что-то желтое

в то же самое время можно подумать: они похожи на что-то красное

X - розовый

о предметах, подобных Х-у, можно подумать: они похожи на

что-то красное

в то же самое время можно подумать: они похожи на что-то белое

X - серый

о предметах, подобных Х-у, можно подумать: они похожи на

что-то черное

в то же самое время можно подумать: они похожи на что-то белое

X - фиолетовый

о предметах, подобных Х-у, можно подумать: они похожи на

что-то синее

в то же самое время можно подумать: они похожи на что-то красное

 

Вообще говоря, может показаться, что «смешанные цвета» - это способ пополнения множества «основных» цвето-обозначений. Об этом свидетельствует состоящий из четырех цветовых концептов («серый», «розовый», «оранжевый» и «фиолетовый») заключительный блок в последовательности из одиннадцати цветов, которую предложили Берлин и Кей. Это также подтверждается существованием таких концептов, как польский двенадцатый «основной» цвет granatowy, который очевидным образом разлагается на, грубо говоря, «синий» и «черный»; или польские «полуосновные» имена цвета bezowy ('бежевый', т. е. 'коричневый' + 'белый'), kremowy 'кремовый', т. е. 'белый' + 'желтый') и bordowy ('бордовый, каштановый', т. е. 'красный' + 'черный').

Важно отметить, что в случае со «смешанными» цветами один из компонентов всегда ощущается как более весомый. Так, розовый представляется как разновидность красного, а не белого, фиолетовый - синего, а не красного, а серый - черного, а не белого. Аналогично, granatowy - это разновидность цвета niebieski 'синего', bezowy - коричневого, a kremowy - белого (ср. английский термин off-white 'не совсем белый').

Коричневый

Подобно розовому, оранжевому, серому и фиолетовому коричневый тоже часто рассматривается как «составной цвет» - род визуального смешения желтого и черного или желтого и черного с примесью красного, т. е. в действительности, смесью оранжевого и черного (ср. Wierzbicka 1990).

Однако на уровне простой интроспекции формула коричневого как составного цвета представляется спорной.

Когда мы просили информантов «разложить» розовый, серый, оранжевый и фиолетовый на два составляющих цвета, их ответы были единообразными и легко предсказуемыми. С коричневым, однако, получалось не так. Довольно легко связать коричневый с черным, потому что коричневый обычно ощущается как «темный» цвет. Но другой компонент или компоненты коричневого выделить было трудно. В общем, коричневый оказался более спорной и неоднородной категорией, чем розовый, оранжевый, фиолетовый или серый.

Хурвич пишет (Hurvich 1981:9): «Коричневые - это, в основном, темно-серовато-оранжевые, темно-сероватые или черновато-желтые цвета. Но есть также красные коричневые и оливково-коричневые. Вокруг нас много коричневых. Почва, древесина, кожа, волосы и кожа человека содержат в разных пропорциях желтый и красный так же, как черный и белый».

Замечательный факт состоит в том, что, несмотря на неоднородность спектра коричневых цветов и частую неспособность информантов согласиться с «верным» разложением концепта коричневый, коричневый, тем не менее, воспринимается как более основной термин, чем, например, фиолетовый; и совпадения у информантов по поводу идентификации «коричневых» цветных пластинок относительно высоки. Например, Харкнесс (Harkness 1973: 183) пишет по поводу испанского соответствия коричневому: «Испанские примеры - проходили относительно гладко при назывании первых пяти цветов, но количество совпадений у информантов при назывании следующих цветов существенно снизилось... Взрослые, по большей части, правильно называли все цвета по Коричневый включительно, но по-разному называли цвета, которые стояли в последовательности дальше». Весьма примечательно также, что в универсальной последовательности Цветов, предложенной Берлином и Кеем (Berlin, Kay 1969), «коричневый» идет перед «фиолетовым», «розовым», «оранжевым» и «серым».

Мне кажется, что для того, чтобы объяснить все эти факты, нам нужно понять, что английское слово brown "коричневый' и его ближайшие соответствия в других языках, концептуализуются не сами по себе и даже не в терминах «смеси» других цветов, а, скорее всего, имеют позитивную модель (образец). Я думаю, что, если такая модель существует, ее следует найти, так же, как и модели синего, зеленого, красного и желтого были найдены вокруг нас. Выбор, кажется, очевиден: коричневый может восприниматься как цвет земли; или, по крайней мере, как цвет, который обычно понимается как цвет земли.

В австралийском языке варлпири названия цвета образуются путем редупликации, и интересно, что ближайшее соответствие английскому brown буквально значит «земля-земля»; так же, как и соответствие английскому слову green 'зеленый' буквально значит «трава-трава» [14]. Такая связь между чем-то «коричневым» и цветом земли весьма поучительна.

Цвет земли, конечно, может быть различным и он изменяется больше, чем цвет неба или цвет солнца. Это согласуется с тем, что «коричневый» стоит дальше в цепочке Берлина и Кея, чем «красный», «желтый», «зеленый» и «синий». В то же самое время гипотеза о том, что «коричневый» имеет позитивную модель (хотя и весьма неоднородную) может объяснить то, почему он стоит в этой последовательности перед «серым», «розовым», «оранжевым» и «фиолетовым».

Эти соображения приводят нас к следующему толкованию английского слова brown 'коричневый':

 

X - коричневый

когда люди видят предметы, подобные Х-у, они могут подумать о земле (почве)

в некоторые моменты видно очень мало

когда люди видят предметы, подобные Х-у, они могут подумать об этом

 

В подтверждение подхода, связанного с выделением «естественного прототипа из окружающей среды», к концепту коричневого цвета я бы добавила, что "коричневый цвет' часто рассматривается учеными как загадка.

Например, Вестфаль (Westphal 1987:53) замечает, что если красный, зеленый и синий могут потемнеть и «те цвета, которые получатся в результате - бордовый, темно-синий и темно-зеленый - сохранят свои первоначальные оттенки, то с коричневым так не происходит». Он цитирует высказывание Бойнтона (Boynton 1975:315) о том, что «коричневый - это, безусловно, самый удивительный [из всех темных цветов, который возникает из подобного рода опытов - А.В.]», потому что он почти сразу перестает казаться первоначальным ярким цветом (ср. также Gregory 1977:127).

Вестфаль утверждает, однако, что «коричневый цвет вроде потемневшего желтого», что, кажется, противоречит интуитивным ощущениям и психологически неубедительно. «Что значит сказать, что "Коричневый сродни желтому"?» скептически вопрошает Витгенштейн (Wittgenstein 1977:35) и тут же замечает: «Коричневый - это, кроме всего, цвет земной поверхности, потому что не бывает чистого коричневого, а только грязный».

Я бы предположила, что 'желтый' и 'коричневый' - это разные цвета, а не разновидности одного цвета, потому что они интуитивно связываются с разными прототипами: если 'желтый' - это, прежде всего, цвет- солнца (светлый, «теплый» и лучистый), то "коричневый' - это, прежде всего, цвет почвы. Замечание Витгенштейна о том, что "коричневый" (как и "белый") - это «поверхностный» цвет, хорошо согласуется с положением о том, что концепт "коричневого" (как и "белого") имеет в качестве прототипа земную поверхность.

С точки зрения хроматологии может показаться странным, что люди относятся к коричневому как к важному понятию и наделили его титулом отдельного «основного цветообозначения». Однако с точки зрения жизни человека на земле «голая земля» - это важный зрительный (и экзистенциальный) ориентир (как небо над головой или растительность вокруг). И как раз зрительная и жизненная значимость земли объясняет, как я полагаю, научную «загадку коричневого цвета». Хьюз (Hewes 1992:163) пишет: «Фиксация на спектральных свойствах цвета, а также физических и нейрофизиологических основах цветового восприятия затемняет тот факт, что многие цвета, представляющие для человека культурный интерес, такие, как множество коричневых и рыжих тонов, описываемых в виде сложных сочетаний световых волн различной длины, отсутствуют как отдельные компоненты в солнечном спектре».

Я согласна с этим, но добавлю, что «эти коричневые и рыжие цвета, представляющие культурный интерес» (который, безусловно, связан с важностью почвы и скота в жизни человека), должны рассматриваться в контексте зрительной релевантности таких пространств, как небо (чаще всего голубое), море (чаще всего синее), земля, покрытая травой (обычно зеленой), земля, покрытая снегом (белым) и голая земля (обычно коричневая) [15].