Ретроспективная оценка войны

На последних страницах изданной в Ханое восьмитомной истории войны во Вьетнаме под названием «Полная победа» приводится статистика жертв: почти 2 млн погибших мирных жителей; 2 млн инвалидов; 2 млн жертв отравления ядовитыми химикатами; 1,4 млн убитых и пропавших без вести в боевых действиях, 600 000 получивших ранения31. В то время как цифры жертв среди гражданского населения кажутся преувеличенными, статистика военных потерь, судя по всему, правдоподобна, хотя вряд ли нам доведется когда-либо узнать точные цифры. Примечательно, что в глазах современных правителей Вьетнама ветераны ВСРВ, даже инвалиды, по-прежнему остаются «не людьми». Сей монументальный исторический труд завершается на высокопарной ноте: «Наша партия, армия и население в обеих частях Вьетнама успешно реализовали стратегическую концепцию, озвученную нашим любимым дядюшкой Хо в его “Тетском напутствии” 1969 г.: “Сражайтесь, чтобы заставить американцев убраться домой! Сражайтесь, чтобы свергнуть их марионеток!” Наша страна объединилась… и вьетнамский народ одержал победу против неоколониальной агрессии, которая стала самой крупномасштабной, самой длительной и самой ожесточенной военной кампанией после Второй мировой войны»32. Роберт Макнамара однажды спросил у Зяпа, кто был лучшим генералом в этой войне, на что вьетнамец с безупречной идеологической корректностью ответил: «Народ»33.

Рональд Рейган десятилетие спустя после падения Сайгона высказал противоположную точку зрения: «Пришло время признать, что мы в действительности боролись за благое дело». Политолог Майкл Линд, рупор консервативных кругов, хотя и заявил, что война во Вьетнаме стала «сокрушительным провалом… методы, которыми она велась, зачастую были контрпродуктивными и подчас аморальными», считает ее «всего лишь одной проигранной кампанией в успешной мировой войне… которую Соединенным Штатам пришлось вести ради поддержания своего военного и дипломатического авторитета»34.

Потомки будут продолжать спорить о том, насколько достойная похвалы победа Хо Ши Мина и его соратников над французским колониализмом в Индокитае оправдывала ту экономическую и социальную трагедию, на которую они впоследствии обрекли вьетнамский народ сначала на Севере, а затем и во всем объединенном Вьетнаме. Многие южане, поддерживавшие коммунистическую борьбу до 1975 г., разочаровались и отвернулись от нее, испытав на себе реалии ханойской тирании.

Могло ли вмешательство США завершиться другим исходом? Многие американцы, такие как Фрэнк Скоттон, Даг Рэмзи, Сид Берри и другие, отправились во Вьетнам, вдохновленные высочайшими идеалами. Скоттон вспоминает, что его коллега Джон Пол Ванн как-то ему сказал: «Мы дали вьетнамцам массивный военный самолет и помогли подняться высоко в небо. Теперь нам нужно помочь им спуститься вниз настолько мягко, насколько это возможно, чтобы они не разбились»35. Скоттон спросил зачем. Ванн ответил: «Так будет больше выживших». Однажды Скоттон и Ванн приземлились на крошечном наблюдательном вертолете на форпосте Региональных сил, который ночью подвергся атаке. Они с трудом втиснули в кабину тяжелораненого солдата и полетели в ближайший госпиталь в Плейку. Вьетнамец истекал кровью на коленях у Скоттона и умер в воздухе. Когда они приземлились, Ванн яростно стучал кулаком по лобовому стеклу, не переставая повторять: «Еще двадцать минут! Всего двадцать минут, и он бы выжил!» «Джон не знал этого парня, — сказал Скоттон, — но переживал за него как за близкого друга, потому что он был на нашей стороне».

Это трогательная история, однако фатальная порочность американского вмешательства во Вьетнаме заключалась в том, что США двигали не интересы вьетнамского народа, а интересы внутренней и внешней политики, в первую очередь необходимость сдерживания Китая. Решения об эскалации, последовательно принимавшиеся администрациями США, вызывают у потомков недоумение, поскольку все ключевые игроки признавали слабость сайгонского режима как фундамента для возведения американского здания. В 1965 г. Объединенный комитет начальников штабов предупредил Макнамару об «отсутствии жизнеспособной политической и экономической структуры… и стабильности в центральном правительстве… о низком моральном состоянии правящих элит и некомпетентности чиновников госаппарата… Решение этих проблем, в первую очередь политическими методами, имеет ключевое значение для окончательного подавления повстанческого движения»36. Тем не менее американские лидеры один за другим продолжали считать, что все эти сложные политические и социальные проблемы могут быть преодолены применением подавляющей военной мощи — словно огнеметом можно прополоть сорняки на цветочной клумбе.

Поскольку именно это заблуждение и было главной причиной провала политики США во Вьетнаме, вряд ли справедливо возлагать всю вину на генералов, насколько бы невпечатляющими ни были некоторые из них. В 1964 г. Уильям Уэстморленд с гордостью принял назначение на самую важную командную должность в вооруженных силах США со времен корейского перемирия. Четыре года спустя он превратился в козла отпущения, главного виновника национального унижения. Как верно заметил Дэвид Эллиотт, «умного способа вести эту войну попросту не существовало»37. Генерал Джеймс Гэвин был одним из тех, кто изначально предупреждал о провале военных усилий: «Когда вы вынуждены по пять-шесть раз захватывать одну и ту же деревню, гибнет очень много мирных жителей. Меняется весь образ жизни… По мере того как война затягивается, мы собственноручно уничтожаем ту цель, ради которой начали воевать»38.

Не говоря уже о военных последствиях, принимающим решения лицам в США следует вменить в вину и то, что они, намеренно или нет, проигнорировали экономическое и культурное воздействие, связанное с присутствием огромной иностранной армии в слаборазвитой сельскохозяйственной азиатской стране. Вьетнамский секретарь в Агентстве США по международному развитию зарабатывал больше, чем полковник ВСРВ. Бульдозеры и бронетехника, стальные контейнеры и антенны, стены из мешков с песком и заграждения из колючей проволоки разрушили девственную красоту этой страны еще до того, как начали палить пушки, над головой кружиться вертолеты, а гигантские солдаты покупать сексуальные услуги у миниатюрных местных женщин. Это проклятие не было уникальным для Вьетнама, но сопутствовало всем западным военным вмешательствам в странах третьего мира, какими бы благими намерениями эти вмешательства ни были движимы.

Важное пропагандистское преимущество коммунистов состояло в том, что они были почти невидимы для большинства людей бо́льшую часть времени. Они оставляли за собой едва заметный след, в отличие от американцев, которых некоторые образованные вьетнамцы сравнивали с гигантом из фантастического фильма — шагающим по земле тяжелой, неуклюжей поступью, с оглушительным грохотом, давя на своем пути хрупкие человеческие жилища. В XXI в. западное военное командование так и не поняло, насколько глупо посылать своих солдат вести так называемые войны среди народа в бронежилетах, шлемах и темных очках, придающих им вид роботов-убийц, к которым не только невозможно испытывать симпатию, но и даже признать в них человеческих существ[66].

Где бы коммунисты ни приходили к власти, включая Северный и Южный Вьетнам, они устанавливали террор и уничтожали свободу личности. При всех дифирамбах, воспеваемых западными левыми силами Хо Ши Мину и Ле Зуану, вряд ли кто-то будет отрицать, что их режим носил принципиально бесчеловечный, тоталитарный характер. Однако их мандат на власть представлялся собственному народу и внешним наблюдателям более легитимным, чем мандат южновьетнамского режима. В большинстве обществ, даже сегодня в США, сельские жители испытывают инстинктивное недоверие к столичным элитам. Это недоверие было особенно острым в Южном Вьетнаме, где Сайгон воспринимался народом как детище французского колониализма, а не как часть традиционной культуры. Хотя мало кто из простых южан интересовался марксистско-ленинской теорией, многие были впечатлены обещанием коммунистов провести земельную реформу, освободить их от ига крупных землевладельцев-арендодателей и кредиторов, создать правительство «из и для простых людей», выгнать из страны иностранцев. По словам южанина Чау Фата, «коммунисты постоянно твердили нам, как унизительно находиться под оккупацией»39. Его отец, бывший северянин, еще в самом начале войны сказал: «Не стоит надеяться. Мы проиграем». Как заметил Фат, «он чувствовал настроения людей и понимал, что у коммунистов монополия на патриотизм».

Чыонг Ньы Танг, министр ВРП, с презрением говорит о западных СМИ, которыми с легкостью манипулировали коммунисты: «Они пытались мобилизовать не столько сторонников, сколько противников сайгонского режима и американского вмешательства… Коммунисты лгали не только южновьетнамскому и американскому народу. Все мы, кто многие годы жил в джунглях и самоотверженно сражался… стали жертвами их лжи».

Ханой точно так же зависел от финансовой и военной помощи своих могущественных покровителей, СССР и Китая, однако население Севера никогда не видело на своей земле высокомерных иностранных патронов — только своих земляков с оружием в руках, таких же нищих, как они, что особенно бросалось в глаза на фоне показной роскоши представителей сайгонского режима. Даже неграмотному крестьянину было ясно, что правившие их страной люди, будь они в смокингах или военной форме, не могли и шагу ступить без разрешения своих «длинноносых» хозяев. Между тем мало кто из американцев понимал, какой огромный вред военным усилиям наносит неприкрытая демонстрация своего доминирования. Победа коммунистов была в гораздо меньшей степени обусловлена боевыми качества ВНА и Вьетконга, чем тем фактом, что они были вьетнамцами, и их близостью к народу. Ханой говорил много лжи, но был абсолютно прав, когда называл сайгонское правительство американскими марионетками.

Некоторые утверждают, что нельзя проводить параллели между войной США во Вьетнаме и их военными кампаниями в Ираке и Афганистане в XXI в. Но одно фундаментальное сходство все же бросается в глаза, а именно хроническая неспособность США и их союзников трансформировать военные успехи в устойчивые государственно-политические конструкции. Генерал-лейтенант Макмастер, описывая свой опыт войны в Ираке в 2004–2005 гг., где он командовал бронетанковым кавалерийским полком, с сожалением подытожил: «Проблема была в том, что там нечего было защищать»[67]. Как заметил Нил Шиэн, «в Южном Вьетнаме людям тоже нечего было защищать»40. При отсутствии пользующегося доверием и поддержкой местного правительства любые победы на поле боя бессмысленны. Во Вьетнаме коммунисты были единственной воюющей стороной, которая вела комплексную борьбу на военном и политическом фронте.

Но, даже не выиграв войну на поле боя, США могли бы нанести гораздо меньший ущерб своей репутации как знаменосца цивилизационных ценностей, если бы уделяли больше внимания сдерживанию эксцессов своих вооруженных сил. Это распространенная иллюзия, что молодые люди из цивилизованных западных обществ, надев военную форму и отправившись воевать в страны третьего мира, остаются такими же хорошими порядочными парнями, какими были дома. Кто-то остается, но кто-то — нет. Солдат учат быть убийцами. В условиях военных действий они чаще всего вынуждены вести полуживотное существование, которое огрубляет чувства. В результате многие перестают ценить жизнь не только врага, но и гражданских лиц, представителей чужого для них народа, особенно когда сами несут большие потери. Во Вьетнаме рядовые часто выражали недоумение и недовольство по поводу «Правил применения военной силы», призванных ограничить жертвы среди гражданского населения. Один из них, Майкл Герр, с возмущением писал: «Что за дерьмовый способ воевать?.. Я имею в виду, если нам нельзя стрелять в этих людей, что мы здесь делаем?»41

Очень трудно добиться безупречного поведения от молодых людей со смертоносным оружием в руках, которые — как и большинство солдат во всей войнах —страдают от холода или жары, голода и жажды, запора или диареи, вечной грязи и проливных дождей, находятся на пределе своих сил и нервов, постоянно держа палец на спусковом крючке, потому что это их единственный способ выжить. Как показывает пример Второй мировой войны, оккупанты могут подавить сопротивление силой. Однако американцы во Вьетнаме проявляли достаточно бесцеремонности и расового пренебрежения с периодическими всплесками кровопролития, чтобы вызвать враждебность местного населения, однако недостаточно безжалостности, чтобы удержать крестьян от поддержки коммунистов. Они сожгли достаточно деревень, чтобы навлечь на себя осуждение мировой общественности, но недостаточно для того, чтобы местные жители перестали укрывать партизан.

В то же время не может не шокировать спокойное отношение широкой американской общественности к массовой резне в Милай и другим подобным инцидентам: опрос, проведенный журналом Time в 1969 г., показал, что 69% американцев считают: «Такое происходит во всех войнах». Между тем мерой нравственности любого общества является не то, совершают ли его солдаты периодические бесчинства, но считаются ли они приемлемыми на институциональном уровне, как это было в гитлеровской Германии, Японии и СССР во время Второй мировой войны — обществ, чрезвычайно далеких от культуры современной западной демократии. Кровопролитные эксцессы со стороны американских военных во Вьетнаме, хотя и не были повсеместными, оказались достаточно распространенным явлением, чтобы показать, что многие американцы в военной форме считают вьетнамцев низшими существами, чья жизнь почти ничего не стоит по сравнению с жизнью «круглоглазых». В августе 1967 г., в ходе малоизвестной операции «Бентон» по поиску и уничтожению полка ВНА американской бригадой, почти 10 000 вьетнамцев в провинции Куангтин к югу от Дананга лишились своих домов. В районе площадью 10×20 км было сброшено 282 тонны бомб и 116 тонн напалма; выпущено больше 1000 ракет и 8488 артиллерийских снарядов, расстреляно 132 820 единиц 20-мм патронов и 119 350 — 7,62-мм патронов. По официальным данным, было убито 397 солдат противника и 640 гражданских лиц эвакуированы в лагеря для беженцев. Эта двухнедельная операция стала всего лишь одной из множества подобных. Кроме того, американцы совершили еще одну фатальную ошибку, нанимая вьетнамцев чистить ботинки для своих рядовых солдат и убирать их казармы.

Американские командиры на местах уделяли достаточно много внимания программам помощи гражданскому населению. Но, будучи профессиональными военными, они считали своим главным делом войну. Большинство было убеждено, что, если их войска не воюют, они не отрабатывают свой хлеб. Кроме того, честолюбие заставляло кадровых офицеров пополнять свой счет боевых побед и заслуг, чтобы получить повышение по службе. Вряд ли они могли получить очередную звездочку, рапортуя об открытии новых школ или количестве деревень, обслуженных их военными медицинскими бригадами MEDCAP: никто не заработал медаль Почета, развозя конфеты по детским домам. Главной мерой успеха было количество огневых контактов и уничтоженных врагов. Каждое государство нуждается в солдатах для защиты своих интересов, однако крайне опасно посылать их вести «войну среди народа», находясь бок и бок с гражданским населением. Военврач Русс Зайчук в конце концов возненавидел свою работу в медицинской бригаде MEDCAP: «Трудно описать, что чувствует врач, когда ты приезжаешь в деревню с витаминами и мылом и находишь там людей с ранениями и ожогами, потому что деревню недавно разбомбили. Мягко говоря, я чувствовал себя лицемером».

На поздних этапах, когда партизанская война сменилась классическими военными действиями, американцы со своей подавляющей огневой мощью, вполне вероятно, могли бы победить коммунистов, если бы к тому времени американский народ окончательно не потерял волю к борьбе. Но даже в случае военной победы сложно сказать, к чему бы все это привело: сайгонский режим пользовался ничтожной поддержкой населения, и не было никаких предпосылок к тому, что это может измениться. Возможно, только непосредственно испытав на себе, что такое коммунизм, и заплатив за это ужасную цену, что и произошло в 1975 г., народ Южного Вьетнама мог бы отвергнуть этот путь.

Война обошлась США в $150 млрд — намного дешевле, чем война в Ираке два поколения спустя. Однако истинная цена была заплачена не деньгами и даже не жизнями 58 000 погибших американцев — в пересчете на процентную долю населения это было даже меньше, чем потери в Корейской войне. Главной платой за эту войну стала национальная травма, нанесенная Америке. Нил Шиэн отмечает, что предыдущий исторический опыт показал американцам, что вести зарубежные войны — неплохая идея: «Вы выигрываете войну и возвращаетесь домой победителями. Но из Вьетнама мы вернулись проигравшими, потеряв столько людей. Все остальные военные мемориалы посвящены победам. Мемориал ветеранам вьетнамской войны — это символ поражения и напрасных смертей». Армии США и Корпусу морской пехоты потребовалось 15 лет, чтобы из сборища мятежного сброда, в который они деградировали на последних этапах войны, снова стать впечатляющей боеспособной силой.

Война во Вьетнаме нанесла сокрушительный удар по вере американского народа в свое военное и моральное превосходство, которая была порождена результатом Второй мировой войны и подкреплена настолько потрясающим экономическим прогрессом, что этому, казалось, есть единственное логичное объяснение: такова воля Всевышнего. Генерал Уолт Бумер сказал: «Эта война изменила нашу страну больше, чем любое другое событие в недавней истории. Она породила недоверие и неуверенность, которые мы до сих пор не сумели преодолеть»42.

Хотя преклонение молодых антивоенных активистов перед Хо Шо Мином, Мао Цзэдуном, Че Геварой и им подобным свидетельствовало не более чем о наивной слепоте, сторонники этого движения были абсолютно правы, называя войну во Вьетнаме катастрофой. Когда в одном из интервью у Даниэля Эллсберга спросили, как он может оправдать свое решение опубликовать 7000 страниц разоблачительных секретных «Документов Пентагона», он ответил вопросом на вопрос: «Интересно, приходило ли вам в голову спросить у кого-либо из должностных лиц [причастных к эскалации войны], как они оправдывают свое решение не сделать того же, что сделал я? Почему они сочли, что имеют право хранить молчание, не разоблачая всю звучавшую ложь… совершавшиеся преступления, незаконные действия и обман, которому подвергалась американская общественность?»43 Действительно, Эллсберг высказал справедливую мысль, которая заставляет задуматься. Уолт Бумер, командовавший экспедиционными силами морской пехоты в первой войне в Персидском заливе в 1991 г., сказал, что вынес из вьетнамской войны главный урок: «Говори правду».

Бывший штурман ВВС США озвучил такую оценку: «Конечно, я горжусь тем, что был членом экипажа B-52, но последние сорок с лишним лет я пытался забыть эту проклятую войну… Это было бесполезной тратой времени, денег и человеческих жизней… а под конец наши политические лидеры поджали хвосты и бежали, бросив народ, которому они дали столько обещаний»44. По словам Фрэнка Скоттона, сегодня в США существуют две соперничающие легенды: «Когда собираются американские ветераны, они говорят о том, как плохо воевали южновьетнамцы и как провалили всю войну. А когда собираются бывшие беженцы из Южного Вьетнама, они обвиняют в том же американцев»45. После окончания войны, говорит Скоттон, «я почувствовал, что завершился самый важный этап в моей жизни. Я понял, что никогда больше не поставлю свою жизнь на кон ради идеологии». Через много лет он нашел свою бывшую любовницу по имени Ким Вуй, которую бросил в Далате в 1966 г., и поселился с ней на юге Калифорнии; в ноябре 2015 г. они поженились: «Она говорит, что я задолжал ей 50 лет». Даг Рэмзи поселился в старом родительском доме в Боулдер-Сити, Невада: «Мне показалось, что это хорошее место, чтобы вернуться к нормальной жизни, хотя теперь я понимаю, что мне следовало остаться рядом с Вашингтоном, где есть доступ к гораздо лучшему медицинскому обслуживанию»46. Почти недееспособный инвалид, он был вынужден выживать на скромную медицинскую страховку Medicare и страховую компенсацию работникам, получившим профессиональные травмы. «Я разделяю убеждение южновьетнамских ветеранов в том, что и мы, и они стали жертвами наших собственных правительств». Даг Рэмзи умер в феврале 2018 г.

Бывший офицер южновьетнамских ВВС Нгиен Кхием говорит, что по-прежнему избегает любых контактов с северянами: «Да, мы — один народ, но от их рук погибло много моих родных, друзей и сослуживцев»47. Сегодня он больше не испытывает ненависти, но и не может всего забыть. Точно так же, как и рядовой ВНА Фам Тхань Хунг, получивший тяжелое ранение в Куангчи в 1972 г.: «Время от времени мне снятся кошмары, как я попал под воздушный налет. Еще хуже, когда мне снится, как меня снова призывают в армию и отправляют на войну. Я, как и некоторые представители моего поколения, чувствую себя в какой-то мере жертвой того, что с нами произошло»48.

Майор Дон Хадсон, командовавший пехотной ротой в 1970 г., сказал о разочаровании американских ветеранов: «Они думали, что вернутся домой в военной форме с медалями на груди и все будут чествовать их как героев. Но все оказалось совсем не так»49. Дэвид Роджерс — один из тех, кто по-прежнему испытывает сильные эмоции, оглядываясь в прошлое: «Это был колоссальный опыт. Я не имею в виду какие-то там глобальные мысли — нет, в основном это было личное. Я пытался написать книгу, но у меня нет таланта выражать свои мысли на бумаге. Могу только сказать, что мне было трудно, когда я вернулся домой. Было трудно ходить в церковь. Я не мог исповедоваться. Я чувствовал себя грязным. Я был причастен к убийствам». Некоторые ровесники отвернулись от него, узнав, что он воевал во Вьетнаме: «Одна девушка, которая уезжала со своим парнем в Канаду, была очень, очень резкой». Роджерс, как и миллионы других ветеранов, трепетно хранит память о своем взводе: «Как санитар я был там, чтобы помогать своим людям».

Около трети «его людей» были убиты или ранены. Живя недалеко от Вашингтона, время от времени он посещает Мемориал ветеранов войны во Вьетнаме. «Обычно я приезжаю в пять-шесть утра, когда там нет людей. Для меня эта стена — как большое надгробие. Я рад, что она есть. У меня в списке примерно десять имен — Тони из Чикаго, Джерри Джонсон из Миннесоты, Сэм и еще несколько других. Бывает, что иногда вдруг на меня обрушиваются воспоминания. Однажды я был на Мартас-Винъярд и увидел полосу деревьев за солеными прудами. Я подумал: совсем как во Вьетнаме! Самое потрясающее зрелище, которое я видел в своей жизни, — это вертолеты над кронами деревьев. Когда я читаю таких авторов, как Нил Шиэн, меня берет зло на людей, которые управляли Америкой. Они знали, что происходит. Мы ничего этого не знали. Я просто считал шаги, вот и все». Сержант-майор Джимми Спенсер говорит: «Сейчас идет переоценка. По крайней мере, мы начали разделять войну и военных, на которых раньше вешали всех собак за то, что было начато не ими. Нельзя допускать, чтобы общество поворачивалось спиной к ветеранам войны»50.

Сегодня, по прошествии стольких лет, возможно, следует даровать прощение и некоторым из тех, кто принимал катастрофические решения, запятнавшие их репутации, но позже раскаялся. Одним поздним вечером 1967 г. в своем огромном кабинете в Пентагоне Роберт Макнамара обсуждал потребности в боеприпасах с сотрудником министерства Уильямом Бремом: «Смотрите, это составит по 2000 патронов в расчете на одного солдата противника. Этого должно быть достаточно»51. Вдруг министр обороны задрожал всем телом: Брем увидел, что тот смотрит на портрет своего предшественника Джеймса Форрестола и по его щекам текут слезы. Как и Форрестол, Макнамара был раздавлен тяжким бременем лежавшей на нем ответственности[68].

На протяжении всех послевоенных лет Соединенные Штаты будоражат слухи, обвинения и скандалы вокруг судьбы пропавших без вести американцев. Бывший генерал Морской пехоты Эл Грей отказывается посещать Вьетнам, «пока я не буду полностью уверен в том, что в их тюрьмах не осталось наших людей»52. Однако в любой войне есть безымянные жертвы, чьи судьбы так и остаются неизвестными: вся южная часть Вьетнама усеяна надгробиями северовьетнамских солдат с надписью «Льет Ши Во Зань» — «Неизвестный воин». Нет никаких доказательств того, что Ханой после войны продолжал удерживать американских военнопленных против их воли[69]. Боб Дестатт, который 23 года после войны занимался расследованиями дел военнопленных и пропавших без вести в Разведывательном управлении Министерства обороны, уверенно говорит: «Там никого не осталось». Нет оснований сомневаться в словах этого человека, обладающего огромным личным опытом и глубочайшей осведомленностью в этом вопросе.

Умозрительные сценарии в стиле «что, если бы»53 редко бывают полезными для историков или читателей, но два из них, на мой взгляд, заслуживают внимания. Первый из них касается того, что северовьетнамские коммунисты никогда не прибегали к терроризму, чтобы перенести свою борьбу на Запад, и в частности в Америку, как это делают современные радикальные мусульманские движения. Возможно, в доглобализационные времена Ханою попросту не приходило это в голову, однако такое благородное поведение сослужило коммунистам хорошую службу, поскольку лишило американский народ непосредственной и зримой причины считать народ Хо своим прямым врагом, угрожающим американскому государству.

Также интересно порассуждать о возможном сценарии в том случае, если бы Северный Вьетнам не поддерживал вооруженную борьбу на Юге. Скорее всего, в этом случае сопротивление местного Национального фронта освобождения было бы успешно подавлено, и Южный Вьетнам мог бы пойти по пути других азиатских стран, в которых в период с 1960 по 1990 г. авторитарные военные режимы постепенно уступили место демократии. Без войны южане с присущим их народу трудолюбием и предприимчивостью могли бы привести свою страну к процветанию, в то время как ханойский режим продолжал бы железной рукой ограждать страну от тайфуна экономических и политических изменений, охвативших мир в последние десятилетия XX в., тем самым еще больше дискредитируя марксизм.

Недаром говорят, что успех оправдывает все: сегодня, помимо Пхеньяна, никто не ставит под сомнение легитимность Южной Кореи как государства, поскольку это успешно функционирующая демократия с динамично развивающейся экономикой. Между тем его антагонист Северная Корея представляет собой наглядный образец провала тоталитарного коммунизма. Однако не стоит забывать, что на протяжении нескольких десятилетий после перемирия 1953 г. Южной Кореей правила почти такая же репрессивная военная диктатура, как и ее северным соседом. Но сеульскому режиму посчастливилось сохранить американскую военную и экономическую помощь вместе с достаточной общественной поддержкой, чтобы пережить эти времена и постепенно начать перемены к лучшему. Южный Вьетнам во многих отношениях мало чем отличался от своего южнокорейского собрата, и при аналогичных условиях вполне мог бы сохранить свою независимость и прийти к экономическому процветанию, но мы никогда этого не узнаем.

В то же время военный триумф Ханоя в «освободительной борьбе» наделил его столь мощной легитимностью и авторитетом, что те позволяют закоснелому коммунистическому режиму по сей день надежно держаться у власти, прикрываясь фиговыми листками революционной риторики. Оксфордский профессор Арчи Браун считает, что коммунизм «как альтернативный способ организации человеческого общества потерпел сокрушительный провал»54, но отмечает, что сам по себе факт победы все эти годы выступает ключевым гарантом власти старой гвардии Ханоя: «Несмотря на всю жесткость режима… ему было нетрудно проецировать образ врага на США и поддерживать яркие воспоминания об ужасах войны, тем самым внушая населению благодарность к компартии Вьетнама за воссоединение страны». Эта война продолжает играть такую же важную роль для современного Вьетнама, как и Вторая мировая война для сегодняшней России, победы в которых были самыми значимыми успехами коммунистической партии после 1917 г.

В 1993 г. Дэвид Роджерс вернулся во Вьетнам как журналист и посетил район возле Тэйниня, где воевало его подразделение. Он был удивлен тем, что бывшие коммунистические кадры Вьетконга встречали его с распростертыми объятьями: «По-видимому, они получили соответствующее распоряжение, потому что их правительство хотело, чтобы наш конгресс одобрил торговую сделку». «Если все, что им было нужно, — это “Макдоналдс”, — размышлял Роджерс, — что мешало нам договориться с ними раньше?» Сегодня многие американцы обезоружены радушным гостеприимством, с которым их принимают во Вьетнаме. Отчасти такое отношение объясняется тем, что подавляющее большинство вьетнамцев, особенно представителей молодого поколения, сегодня признают достоинства либеральной демократии и ограниченность ее альтернатив. Восторженный прием, оказанный президенту Бараку Обаме в 2015 г., резко контрастировал с настороженным холодным приемом, который ожидал китайского президента Си Цзиньпина год спустя.

Туристы, впечатленные сверкающими небоскребами Сайгона/Хошимина и удивительными природными красотами страны, редко обращают внимание на удручающую бедность сельского населения и отсутствие свободы слова. Правители Вьетнама в XXI в. предоставили своему народу некоторые послабления, чтобы дать ему возможность зарабатывать деньги, но высказывать свое политическое мнение или откровенно обсуждать прошлое по-прежнему строго запрещено. Войне во Вьетнаме посвящено огромное количество литературы, однако проблема освещения и анализа этой войны многими американскими авторами состоит в том, что они рассматривают ее с точки зрения одной стороны — США. Отчасти причина в неравномерности имеющихся данных: тогда как о действиях США существует изобилие информации, Ханой выдает ее скудными порциями, как скаредный благотворитель — жидкую кашу в нищенском приюте. Многое было сказано об «утрате доверия» к КОВПВ из-за его лживых заявлений в ходе военного времени; но в Ханое ложь была и по-прежнему остается государственным инструментом.

Важный урок прошлого века состоит в том, что экономические силы играют по крайней мере такую же значимую роль, как и военные, в определении пути развития. Северовьетнамские революционеры, отдавшие жизнь в борьбе за объединение Вьетнама под властью коммунистов, содрогнулись бы от отвращения при виде современного Сайгона — официальное название «Хошимин» постепенно выходит из употребления и, вероятно, вскоре исчезнет подобно тому, как Ленинград снова стал Санкт-Петербургом, — с его роскошными магазинами, настоящими храмами потребительского общества, предлагающими все изобилие мировых брендов, ювелирных изделий и дизайнерской одежды. Потерпев поражение в войне почти полвека назад, Соединенные Штаты в конечном итоге одержали победу на экономическом и культурном фронте. Там, где вооруженные силы США, с их 500-тысячным контингентом, бомбардировками B-52, дефолиантами и жуткими ударными самолетами, не сумели взять верх, YouTube и Джонни Депп оказались непобедимой силой.

Война стала главным смыслом существования не только для рухнувшего в итоге сайгонского режима, но и для Ханоя. В годы, последовавшие за падением Сайгона, ветераны с растущей ностальгией вспоминали о тех временах. Чем очевиднее становился провал коммунистической политики во всех областях, кроме идеологии, тем с бо́льшим благоговением коммунистические кадры превозносили добродетели «освободительной борьбы»: по словам Дэвида Эллиотта, старшее поколение рассматривает этот период как «время простоты, страстной веры, целеустремленности и равенства в бедности, когда люди были объединены чувством миссии и взаимопомощью»55. В конце автобиографического романа Бао Ниня его альтер эго, главный герой Киен, погружается в ностальгические воспоминания, свойственные всем ветеранам: «Он вновь и вновь возвращается в мыслях ко всем тем человеческим узам любви, дружбы, товарищества, которые помогают нам пережить мириады страданий войны»56. Киен с сожалением вспоминает об утраченном оптимизме и душевном подъеме: «Это были дни, когда мы знали, зачем живем и за что сражаемся, почему должны страдать и жертвовать собой. Это были дни, когда все мы были очень молоды, очень чисты и очень искренни».

Но сегодня сам автор отвергает такую сентиментальность: «Представления о человечности и солидарности сильно преувеличены, даже мифологизированы. Между солдатами действительно существовало настоящее братство, но на Севере было много социальной несправедливости. Бедные люди шли воевать, а те, кто занимал привилегированное положение, отправляли своих сыновей учиться за границу и вели роскошный образ жизни. Это оказались невероятно тяжелые времена: война продолжалась слишком долго, и люди ужасно устали. Очень много всего было разрушено — я имею в виду не только здания, но и социальные и политические институты, общественное согласие»57. Бао Нинь отмечает, что британскому народу хватило свободы и мудрости в 1945 г. на парламентских выборах заменить военного лидера Уинстона Черчилля на правительство лейбористов, «но во Вьетнаме генералы зубами держались за власть».

30 апреля 1975 г. 13-летний северянин Чыонг Хюи Шан играл со своим другом на склоне холма на окраине деревни, когда по уличным громкоговорителям торжественно объявили об «освобождении» Сайгона. «В соответствии с тем, чему нас учили в школе, — позже написал он в своей книге «Победившая сторона»58, — это означало конец двум десятилетиям страданий для южновьетнамского народа. Я подумал: “Нам нужно срочно начать учить этих несчастных обманутых детей”». В 2012 г. Шан с горечью заметил: «Многие люди, которые вдумчиво анализируют прошлое… приходят к ошеломляющему выводу, что в действительности освобожденной стороной был не Юг, а Север»59. По его словам, именно Южный Вьетнам оказался историческим победителем, поскольку сегодня его ценности становятся доминирующими во всем вьетнамском обществе.

«В чем был смысл всего этого? — размышляет Уолт Бумер. — Меня тревожит то, что мы ничему не научились. Если бы мы извлекли уроки, мы бы не стали вторгаться в Ирак»60.

Благодарности

Занимаясь исследованиями для этой книги, я много ездил по Соединенным Штатам и Вьетнаму и провел интервью с десятками очевидцев и непосредственных участников, которые щедро делились со мной своим временем и историями. Я нашел бесценную информацию в архивах Центра наследия и образования Армии США в Карлайле, Пенсильвания, и в Историческом архиве Корпуса морской пехоты США в Куантико, Вирджиния: я благодарен Кону Крейну и его сотрудникам в Карлайле и Джиму Гинтеру и его команде в Куантико. Я также хочу поблагодарить сотрудников Архива устной истории войны во Вьетнаме в Калифорнийском университете в Ирвайне, где я провел столько времени. Эрик Виллард из Исторического центра Армии США познакомил меня с несколькими важными людьми, в первую очередь с Мерлом Приббеноу. Мерл, работавший в резидентуре ЦРУ в Сайгоне с 1970 г. до последнего дня эвакуации, внес уникальный вклад в мое исследование, предоставив огромное количество переведенных им с вьетнамского языка документов, историй и мемуаров — бесценное сокровище, за которое он категорически отказался брать какое-либо вознаграждение. Моя главная награда — эта книга, сказал он. Помимо этого, я обязан ему удовольствием находиться в его компании и за многочисленные поправки, которые он внес в мой текст.