Лекция 2. Возрождение юриспруденции

 

Около одиннадцатого столетия характер изучения права начинает значительно изменяться. Это время знаменуется многими поворотными пунктами в истории европейской цивилизации. Во время понтификата Григория VII папство довершает сосредоточение своей власти. Феодализм кристаллизуется в законченную и последовательную систему. Возникающие нормандские государства несут с собой начала действительной администрации и политического порядка. Основы схоластики прочно закладываются в веке Ансельма. Городские коммуны Ломбардии начинают пожинать плоды блестящего экономического и культурного прогресса. И на фоне этого возрождающегося благосостояния и растущей уверенности в своих силах мы замечаем как бы самопроизвольное пробуждение юриспруденции, - теории и преподавания в области права, - причем это пробуждение не ограничено какой-либо одной местностью.

Приходится отметить по крайней мере четыре влиятельных центра юридического преподавания - один в Провансе, в то время еще зависевшем от Империи: другой в Ломбардских городах; третий в Равенне с ее древними имперскими традициями; и, наконец, последний и наиболее значительный в знаменитой болонской школе, в городе, лежащем на перепутье между Романьей, Ломбардией и Тосканой.

Особенно бросающееся в глаза доказательство возрождения юриспруденции в Южной Франции представляет трактат по римскому праву, названный "Exceptiones Petri" - "Извлечения Петра", составленный во второй половине XI столетия неизвестным автором, с посвящением викарию (viguier) Валанса в Дофинэ.

Вступительные места пролога объясняют цель труда. "Так как даже наиболее сведущим в знании права ученым (etiam juris sapientissimis doctoribus) невозможно прийти к определенному заключению относительно многих и различных видов казусов, по причине всякого рода сомнительных случаев, то да позволено будет нам выяснить результаты юридических решений и контроверс путем исследования сущности естественного и гражданского права. Если окажутся в праве положения, вышедшие из употребления, отмененные или противоречащие справедливости (inutile ruptum aequitative contrarium), то да позволено будет нам попирать их ногами (pedibus concalcamus). И, наоборот, да будет сообщено Вам, Одило, именитый господин города Валанса, все, что может быть заново открыто, или что нерушимо сохраняется, с той целью, чтобы в разбирательствах Вашего трибунала и изъявлениях Ваших актов не оказалось чего-либо несправедливого или вызывающего на спор, но чтобы всякие искажения были удалены и все ваши слова стояли как день ради могущества справедливости, славы Вашего сана и восхваления верховной власти".

Хотя это введение и изложено высокопарным языком, но оно не является потоком пустой риторики. Каждое слово имеет в нем определенный смысл, а частности достойны внимания. Рассматриваемый труд подсказан практическими соображениями и испытанными на деле юридическими затруднениями. Он не только посвящен магистрату высокого ранга, но и прямо предназначен служить ему руководителем при отправлении его обязанностей. Юрисдикция последнего образует звено в системе, восходящей до апелляции к "высшей власти" - в данном случае, очевидно, к верховной власти императора. Необходимость обращения к учебнику права вытекает из частых споров и сомнений среди знатоков права. Трактат употребляет выражение "sapientissimis legibus doctoribus", которое хотя и не может пониматься в обычном академическом смысле докторов права, тем не менее полно значения, даже при том более узком смысле, какой придан ему в нашем переводе. Все это предполагает предварительный период изучения и исследования, который приходится отнести к первым годам одиннадцатого века.

Это замечание вполне согласуется с содержанием "Извлечений", которые, несмотря на свою краткость и случайные недоразумения, обнаруживают замечательную зрелость юридических суждений и значительное знакомство с источниками римского права.

Автор с характерной самоуверенностью берет на себя широкие полномочия и большую ответственность. Он не задумывается "попирать ногами" установления, которые, на его взгляд, вышли из употребления или противоречат справедливости, и единственный авторитет для него при такой операции - это авторитет ученых представителей юридической догмы.

Выполнение труда соответствует имевшейся в виду задаче. "Извлечения" образуют краткий учебник правил для практического употребления. Их материал заимствован из Corpus juris, а не из Breviarium Alaricianum.

Так как провансальское происхождение трактата не подлежит сомнению, то мы имеем право заключить, что в XI веке на юге Франции заметно возрождалось изучение и практическое применение Юстинианового законодательства; здесь играют роль тесные связи с Италией. Автор "Извлечений" пользовался всеми частями кодификации; только относительно Новелл приходится отметить, что он цитировал их по так называемому Юлиановскому сокращению, составленному около середины VI века. Из Дигест автор главным образом пользовался "Digestum vetus" (первые 24 книги): Новыми Дигестами (книги 39-50) он пользуется гораздо реже, а среднюю часть (Infortiatum) он едва ли даже принимал в соображение. Практическое направление автора предохраняет его от игнорирования существующих варварских законов. Он иногда упоминает об обычаях, основанных на франкских и лангобардских нормах, напр., когда он определяет штраф в 200 солидов, который должен уплатить человек, выдавивший другому глаза. Хотя размер штрафа выше, чем по варварским Правдам, самый способ характерен для ранних Германских законов. Добавим еще, что Петр, автор "Извлечений", определенно утверждает, что территория севернее Альп распадается на две полосы с точки зрения применения римского писаного или обычного права. В одном случае он противополагает области с господством "священнейшего права", т.е. признающие авторитет права императорского, - областям, где кодексы неизвестны (II, 31). В другом случае он проводит различие между собственно законами, иначе говоря, писаным правом, и обычаем страны, поскольку последний может быть доказан (secundum patriae prababilem consuetudinem, IV, 3). Таким образом, на юго-востоке Франции мы находим определенный центр, где изучается и сознательно разрабатывается римское право, причем эта разработка отличается практическими тенденциями и намечает своеобразные пути, хотя, благодаря сношениям с Италией, и испытывает на себе очевидное влияние этой последней.

Это обстоятельство мы должны иметь в виду, когда нам придется говорить о дальнейшем развитии изучения римского права во Франции.

Существование этого южно-французского центра возрождающейся юридической науки показывает, что еще более могучее и влиятельное возрождение юридического анализа в Болонье было явлением, возникшим на почве одновременного роста идей и потребностей в различных местностях наиболее цивилизованных стран Европы.

2. Второй центр, как уже было сказано, образовался в ломбардских городах. Законодательство ломбардских королей Ротаря, Гримоальда, Лиутпранда, Рахиса, Айстульфа не было отменено после франкского завоевания в 774 г. Лангобардская Италия, хотя и была поглощена каролингской империей и до некоторой степени подчинилась франкскому законодательству, в общем все же продолжала развиваться в своем особом направлении. Когда в одиннадцатом столетии северная Италия сделала шаг вперед по пути благосостояния и роста политического значения, отчасти благодаря экономическому прогрессу своих городов, отчасти благодаря деятельности императоров и пап, - то толкование лангобардского права в судах сделало быстрые успехи и приняло характер систематического, сознательного изучения. Мы слышим не только о даровитых адвокатах (causidici) и ученых судьях, но также и о настоящих школах, в которых учителя-соперники собирали учеников и излагали им содержание лангобардского или франколангобардского права. Их познания почерпаются в значительной степени из "интерпретации" источников этих прав, которой занималась Павийская школа. Интерпретация выработалась в глоссах и юридических упражнениях, которые не только требовали сравнения текстов и рассуждений, но все чаще и чаще отсылали за справками к римскому праву. Наши тексты показывают, что одним из представителей этого метода толкования был некто Валькауз, которого, благодаря грамотам, можно отождествить с судьей императорского суда в Вероне, действовавшим около средины XI ст. Следует заметить, что собрания глосс на лангобардское право часто противополагают мнениям другой, более древней группы толкователей. Мнения последних обозначаются литерой a, - которое, собственно, значило antiqui (древние), но нередко истолковывалось, как amentes (безумные) или даже asini (ослы). Под замечаниями, взятыми у Валкаузуса, ставилось v, которое разъясняется как valentes - иначе говоря, мнение лучших, преобладающих.

С приемами ломбардских юрисконсультов лучше всего может познакомить так называемое "Толкование" на павийскую книгу - компиляцию законов, имевших силу в Ломбардии. Оно представляет обширный комментарий, основанный на трудах многих поколений юристов.

Авторитеты старой Павийской школы, antiqui, antiqui judices, antiqui causidici упоминаются в семидесяти двух случаях. Среди них самым выдающимся был Бонифилий, заседатель императорских судов, упоминаемый в грамотах с 1014 до 1055 года, и Ланфранк, знаменитый архиепископ Кентерберийский, который в юности был блестящим светилом павийской школы. Ланфранк покинул ее в 1042 г., чтобы перейти в Нормандию, где он сделался монахом, а затем и аббатом в Беке (прежде чем последовать за Вильгельмом Завоевателем в Англию). Тщательный анализ его позднейших богословских сочинений показывает, что он не забыл своего юридического воспитания даже на том высоком посту, который он занял в Англии. Из более молодых ломбардских юрисконсультов самыми крупными были упомянутый выше Валькаузус, Вильгельм и Уго. Чтобы дать понятие о способе, каким ставились вопросы и велись контроверсы среди ломбардских ученых, приведем два диспута, в которых принимал участие Ланфранк. Гвидо из Сполето, избранный императором в 889 году, издал указ, что в случае, когда документ оспаривается как подложный, нотариус, подписавший его, или, в случае смерти нотариуса, лицо, предъявляющее документ, должны доказать подлинность последнего вызовом свидетелей или клятвой двенадцати соприсяжников. Ланфранк имел по поводу этого указа следующий спор с Бонифилием. Он спросил последнего, как нужно поступать в случае, если и нотариус и свидетели умерли. Бонифилий ответил: "сторона, предъявляющая документ, может доказать подлинность при помощи двенадцати соприсяжников и двух других документов (необходимых для удостоверения почерка нотариуса)". На это Ланфранк сказал: "разве нет другого обычая, кроме этого?" "Нет", ответил Бонифилий. Ланфранк: "Так значит обычай противозаконен, как показывает пролог к законам Оттона, где сказано, что гнусный и бесчестный обычай, которому не должно следовать, получил распространение в Италии". После этого Бонифилий со стыдом опустил голову и ушел. Но Вильгельм следующим образом выяснил смысл спорного пункта. Пролог Оттона имеет в виду лиц, жадных до чужого добра, которые приобретают его клятвопреступлением. Поэтому король Оттон и указал, что истец имеет право поддерживать свое притязание путем поединка. Если же он не прибег к нему, то ответчику, предъявляющему документ, позволено защищаться при помощи соприсяжников. Из этого изложения ясно, что Ланфранк рассматривал пролог Оттона, как общее осуждение судебной присяги, а Бонифилий не знал, как ответить на аргумент, извлеченный из позднейших указов Оттона. Вильгельм, однако, сумел преодолеть затруднение, относя слова "гнусный обычай" (mos detestabilis) не к присяге вообще, а к лжесвидетельству под присягой, так что указ Оттона должен быть понят как дополнение, а не как отмена постановления Гвидо. Истец вправе выбрать доказательство поединком, но если он этого не сделает, старое правило относительно присяги остается в силе. В одном забавном комментарии к Гримоальду, ст. 8, рассказывается, как Ланфранк сбивает с толку учеников Бонифилия, предлагая им щекотливый вопрос, которая из двух вдов имеет право на четвертую часть наследства после их умершего мужа, если последний принудил свою первую жену уйти в монастырь и женился на второй. Диалектик запутывает своих оппонентов, выставляя им шесть различного рода аргументов. Они соглашаются с ним (bene dixisti) всякий раз, как он приводит один из этих аргументов; но он тотчас осуждает их за это (immo male) и начинает защищать противоположное положение, пока, наконец, не приходит к заключению, что вторую жену нельзя рассматривать как законную и что поэтому она не имеет права на четвертую часть. Извороты этого диалектического упражнения приводят к растянутым рассуждениям, которые не стоит приводить целиком, но отметим, что в ходе доказательств Лан-франк пользуется не только лангобардскими постановлениями, которые он характерно называет jus gentium, но и ловко оперирует прямыми цитатами из Институций: по точному смыслу права Институций, касающегося "римских граждан, заключивших законный брак", - вдова не может получить четвертой части имущества ее супруга. Из этого можно заключить, что ломбардские доктора рассматривали римское право как общее право (jus commune), к которому следует прибегать во всех тех случаях, когда лангобардские указы не дают решающих указаний. Правило это в нескольких словах выражено в "Изложении" Гвидо, ст. 4: "древние говорили, что когда закон не содержит предписаний относительно известных казусов, то последние должны решаться согласно с римским правом, которое является всеобщим (quae omnium est generalis)". Этот принцип, поясненный на отдельных казусах, имеет первостепенную важность. Он показывает, что постоянная работа над юридической диалектикой приучила лангобардских судей и юрисконсультов обращаться к римскому праву за сведениями и руководством. Контроверсы, приведенные в "Изложении", вдвойне интересны, так как они, с одной стороны, тесно связаны с непосредственной судебной практикой, а с другой стороны, указывают на зарождающееся систематическое изучение права. Мы не можем сказать, где и как велись эти диспуты, но описания их показывают, что это были не простые споры между адвокатами или разногласия между судьями, а результаты школьной организации. Поэтому, я думаю, что выражение "ломбардские доктора" имеет определенный смысл. Главным местом, где велось подобное изучение права, была Павия, хотя с ней, до известной степени соперничали Верона и Нонантула.

3. В противоположность смешанному характеру этого изучения в Ломбардии, где римское и германское право переплетались между собой, в Равенне появляется чисто романистическая юридическая школа. Существуют, правда, некоторые указания и на юридическое преподавание в Риме, но решить, какой специальный характер оно имело там, не представляется возможным. Что же касается Равенны, то мы имеем ясные указания на то, что тамошняя юридическая школа принимала деятельное участие в борьбе между папой Григорием VII и императором Генрихом IV. Она стояла на стороне императора и поддерживала Виберта Равеннского (Климента III), анти-папу, выдвинутого Генрихом против его грозного противника. Из Равенны Петр Красс выпустил против Григория жестокий памфлет, снабженный цитатами из источников римского права. От имени противной партии выступил пылкий кардинал Петр Дамиани, поносивший неправедных равеннских законников. Одно из сочинений Дамиани, написанное между 1061 и 1073 гг., особенно характерно. Оно касается введения в юридическую практику римского исчисления степеней родства. Флорентинцы спросили совета равеннских юристов, которые in corpore высказались в пользу римского исчисления.

Дамиани гневно опровергает последних и пренебрежительно отзывается о "сходке равеннских мудрецов" (sapientes civitatis Ravennae in unum convenientes), об "их книгах" (Corpus juris) и "их Юстиниане". Это место, равно как и другие указания, подтверждают интересный рассказ о происхождении болонской школы, передаваемый Одофредом - болонцем XIII века. Согласно его рассказу первоначальным центром юридического образования был Рим; оттуда вследствие войн он переместился в Равенну, затем уже перешел в Болонью.

4. Непосредственным поводом к созданию великой болонской школы послужили старания знаменитой маркграфини Матильды. Будучи надежной опорой Григория VII, она захотела создать, в противовес равеннской школе, стоявшей на стороне императора, центр изучения римского права, который бы действовал в интересах папы. Первым профессором права в Болонье был некто Пепо, преподававший в последней четверти XI века. Он упоминается как доктор прав в замечательном приговоре, вынесенном в 1076 г. в суде герцогини Тосканской - Беатриче. В этом случае для решения дела были привлечены и использованы Дигесты. Но по установившейся традиции возникновение болонской школы юристов обыкновенно ставится в связь с деятельностью Ирнерия или Гварнерия. Он был сначала преподавателем "искусств"; но затем он по настоянию маркграфини Матильды отправляется в Рим, некоторое время учится здесь и наконец начинает читать право в Болонье. Это произошло в конце XI ст., приблизительно около 1088 г.

Нам нет нужды подробно рассказывать о блестящих успехах этого преподавания и о внешних обстоятельствах, сопровождавших развитие болонской школы. Как известно, она в короткое время становится главным средневековым университетом для изучения права и привлекает тысячи студентов из всех стран Европы.

Мне бы хотелось только в общих чертах характеризовать дух этого возрождения юридического образования. Оно представляет в своей основе приложение к праву того метода, который употреблялся новыми учеными Западной Европы, при разработке всех богословских и научных проблем, т.е. так называемого схоластического метода. За мрачными столетиями, предшествовавшими 1000 году, в течение которых наука сводилась лишь к тому, чтобы спасти остатки античного знания, последовал период организации. Великим орудием научного прогресса являлся в это время диалектический метод, посредством которого формальная и универсальная логика анализирует понятия и строит силлогизмы. При помощи подобных приемов недостаточным и отрывочным классическим текстам сообщалась поразительная логическая стройность: это был своего рода шедевр искусства, в создании которого юристы приняли особое значительное участие. В то время как ученики богословских школ оперировали над Св. Писанием и канонической традицией, а преподаватели словесности, опираясь на искаженные тексты Аристотеля, трудились над метафизическими, политическими и естественными науками, юристы изощряли свою тонкую диалектику на весьма ценном материале, на Corpus juris. И так как юридическое мышление в значительной степени сводится к диалектическим различиям и соподчинениям, то они уже на этой ранней стадии могли достигнуть замечательных результатов.

То обстоятельство, что текст Corpus juris привлек внимание критики и был полностью восстановлен, не является делом случая. Для докторов этого нового направления, книги Юстинианова законодательства были книгами священными, авторитетом, от которого должны исходить все дальнейшие дедукции. Неудивительно поэтому, что они не довольствовались случайными фрагментами, а стали исследовать их составные элементы и пытались рассматривать их, как одно целое. Пользование пизанским манускриптом Дигест (теперь он находится во Флоренции) играло, несомненно, чрезвычайно важную роль в восстановлении правильного текста этой наиболее ценной части Corpus juris. Но и независимо от изучения этого манускрипта, различные части Юстиниановой кодификации постепенно были спасены от забвения, так что болонская Вульгата, версия, установленная для употребления в школах, с исторической точки зрения представляет не меньший интерес, чем Littera Pisana.

Ирнерий сам принял видное участие в собирании Юстиниановых текстов, заменяя фрагменты Новелл, до тех пор цитировавшихся по Epitome Юлиана, так называемым Authenticum'ом, - более полной латинской компиляцией позднейшего времени. Вообще надо сказать, что критическое изучение текста являлось одной из главных задач болонских ученых.

Следующей за ней - было буквальное истолкование слов; в этом отношении болонцы шли по следам книжников раннего средневековья. Они стали глоссаторами par excellence, хотя, конечно, глосса и не являлась их специфическим оружием. Однако, глоссы болонцев не могли уже оставаться между строк в виде объяснений отдельных слов и коротких заметок. Он по необходимости были вынесены на поля, где было больше места для примечаний, переставших быть чисто словесными объяснениями. У Ацо Аккурсия глоссы разрастаются до настоящих комментариев. Период глоссаторов в собственном смысле слова продолжался круглым счетом 150 лет и заканчивается на Аккурсии около 1250 г.

Одним из приемов, которым глоссы поясняли текст, было суммарное изложение последнего в кратких сентенциях. Компиляторы старых глосс называли их notabilia. У болонцев они принимают более своеобразный характер изложения юридических норм - brocardica. Свод подобных brocardica был сделан в школе Ацо.

Другим обычным средством дать систематический обзор подразделений запутанного вопроса являлась distinctio. Отправляясь от общего термина, от широкого понятия, оно указывает различные подчиненные ему виды, разлагает каждый из этих последних на подразделения и ведет это разветвление смысла и терминологии до самых мелких деталей. Это можно пояснить на нижеследующем примере:

Judex

alias electus,

alias compromissarius,

alias

major,

minor,

alias ordinarius

delegatus.

Этот метод был в большом почете уже у ученых павийской школы.

Все эти элементарные способы изучения служили средством для разрешения главной задачи - для диалектического анализа текстов, который показывал, каким образом эти последние пополняют и обосновывают друг друга, или, наоборот, какие пробелы и противоречия они содержат. В последнем случае представлялся удобный повод для упражнений в пресловутом схоластическом остроумии. При этом нужно заметить, что доктора более ранней эпохи, несмотря на свою смелость и ловкость в подобных операциях, по большей части прибегают к ним только чтобы объяснять текст; лишь потом, особенно после Аккурсия, ученых начало привлекать построение аргументов, как своего рода искусство для искусства.

Во всяком случае, диалектический анализ текстов являлся великой заслугой болонской школы: он достигал такой тонкости мышления, которая заслуживает удивления даже теперь. В первый период преподавания, в глоссаторский, развивалась преимущественно теоретическая сторона. Ученые, насколько это было доступно их уровню знаний, стремились дать возможно более чистое, ясное и полное изложение римской юридической догмы. Смесь римских и варварских элементов, характерная для павийской и даже для провансальской школы, здесь исчезает.

Ирнерий, Плацентин, Ацо, Аккурсий рассуждали так, как будто император Юстиниан еще владел Италией и процессы разбирались в его судах. Академическая точка зрения налагала известные ограничения, но в то же самое время являлась источником интеллектуальной силы. Она дала глоссаторам возможность вполне и во всех направлениях овладеть материалом Corpus juris. Важным указанием на то, до какой степени эти ученые освоились с текстами, служит способ их цитирования. Вместо указания главы и параграфа, т.е. цитирования книги, титула, закона и статьи, как делаем теперь мы и как делалось в прежние времена, глоссаторы, следуя правилу павийской школы, отсылали к известному месту посредством рубрики титула и иногда указания на книгу. Например, в доказательство правила, что нельзя требовать обратно своей собственности посредством иска Condictio ни от кого, кроме вора, они ссылались на Дигесты, из usufructuarius quemadmodum, последний закон, иначе говоря, согласно нашему способу цитирования, на Dig. VII, 9,12. Это показывает, что любой доктор из Болоньи привык держать всю "массу отдельных рубрик глав Корпуса на конце своих пальцев". Кроме обработки материала и его систематического изложения, эти юристы нередко предлагали для разрешения различные казусы, как сделано, напр., в трактате, озаглавленном "Quaestiones de juris subtilitstibus", приписываемом Ирнерию. Как и в школах Ломбардии, болонские ученые изощрялись в контроверсах, и развитие наиболее важных споров сохранено для нас, главным образом, в сочинении "Dissensiones dominorum" и в больших сводных глоссах Ацо и Аккурсия.

5. Болонская школа не отождествляла себя с какой-нибудь крупной политической партией того времени. Хотя Ирнерий и начал свою деятельность под покровительством маркграфини Матильды, он, приобретя известность, переменил убеждения и в последние годы своей жизни при Генрихе V был императорским судей. Его последователи, четыре доктора - Булгар, Мартин, Яков и Уго, сделали знаменитую декларацию на Ронкальском сейме в 1158 г. в пользу права императора Барбароссы облагать податью ломбардские города. Здесь, однако, сказалась не столько их гибеллинская ревность, сколько естественная склонность истолковывать источники римского права буквально и приписывать им решающую роль в спорах XII столетия. Эти четыре доктора, на деле, были не вполне согласны относительно границ императорской власти, и один школьный анекдот рассказывает, что однажды император Фридрих ехал верхом, имея Булгара по правую руку и Мартина по левую. Он спросил у них, является ли император по праву господином (dominus) всего, чем владеют его подданные. Один из докторов - Булгар - имел смелость ответить, что император есть господин только в политическом смысле, но не как собственник. Некоторые из болонских юристов были ревностными сторонниками гвельфов, например, один из самых блестящих между ними - Плацентин. Но, вообще говоря, кругозор этих людей, воспитанных на законах поздней империи, естественно склонялся к монархической точке зрения. Во всяком случае, они стояли на стороне центральной власти против феодального раздробления, и, хотя некоторые из них и изучали феодальное право, но они рассматривали его лишь как развитие римского учения об эмфитевсисе.

6. Лучшим приемом для некоторого ознакомления с умственной работой глоссаторов, думается мне, будет несколько более обстоятельное знакомство с преподаванием одного из них. С этой точки зрения, мне кажется наиболее удобным остановиться на ученой деятельности Вакария, который, хотя и не является самым блестящим и влиятельным представителем школы, заслуживает, однако, нашего особенного внимания в качестве пионера новой науки в Англии. Внешние обстоятельства его карьеры достаточно известны. Он изучал лангобардское, каноническое и римское права и писал по всем трем отраслям тогдашней юриспруденции, но главным предметом его преподавания являлось право римское, и его можно рассматривать как хорошего представителя ранней болонской юриспруденции. Вакарий был вызван в Англию архиепископом Теобальдом, учил в Кентербэри, а, по свидетельству Гервасия, также и в Оксфорде. На некоторое время его преподавание было запрещено королем Стефаном, потому ли, что оно казалось опасным для авторитета национального обычного права, или потому, что Стефана раздражали успехи, достигнутые клириком архиепископа Теобальда, относившегося к королю враждебно. Вакарий, по-видимому, возобновил свою профессорскую деятельность после перерыва в несколько лет, и, во всяком случае, его ученое влияние оставило глубокие следы в Оксфорде, где студенты права иронически титуловались пауперистами (pauperistae) по той причине, что главным руководством для них служила "Книга для будущих студентов" (Liber pauperum) Вакария.

До сих пор еще нет полного издания этого сочинения, но оно достаточно известно по нескольким рукописям, дошедшим до нас, и некоторым извлечениям из его глосс, изданным Венком и Штелльцелем. Liber pauperum представляет компиляцию кодекса и Дигест, предназначенную для студентов, которые не имели ни денег для покупки дорогих учебников, ни времени для продолжительного изучения римских источников. Глоссы и краткие заметки включены между строками и на полях. Одна из самых ранних заметок показывает, как наш автор боролся с трудностями в применении церковных привилегий, касающихся права давности. Согласно постановлениям Юстиниана церковным учреждениям не было запрещено предъявлять свои права собственности после истечения обычного тридцатилетнего давностного срока; этот срок был продолжен для них до 40 лет, а канонисты утверждали, что римская церковь сохраняет права даже на еще больший промежуток времени, именно до ста лет. Относительно последнего пункта между цивилистами существовали значительные споры, в которых Вакарий, однако, не принимал участия.

Устерская рукопись его книги просто приводит извлечение из 9-й новеллы о привилегии столетней давности для римской церкви и не входит в рассмотрение того, насколько она отменена 111-й новеллой. Но наш автор не упускает отметить вопрос, связанный с юридическим применением привилегии. Можно ли ссылаться на истечение тридцатилетней давности против церкви, если последняя приобрела собственность от частного лица, которое само не осуществляло своих прав владения в течение 30 лет, согласно общему праву. По свидетельству глоссы Вакария, одно направление юристов отвечало на это отрицательно, на том основании, что лицо, чьи права обессиливаются давностью, не может передавать собственности, которую не имеет. Но наш глоссатор приводит также другое мнение, по которому привилегия церкви вытекает из ее особого положения и не зависит от прав третьего лица, ее правопредшественника.

Таковы, как я понимаю их, краткие заметки в Liber pauperum Вакария; они могут служить примером юридических вопросов, представлявшихся сами собою внимательному исследователю римских источников.

Ближайший раздел книги, посвященный комментарию к Dig. I, 3, озаглавлен "о законах, указах, декретах сената и давних обычаях" (de legibus, constitutionibus, senatus consultis et longa consuetudine). Он представляет более общий интерес, так как трактует, согласно объяснительной глоссе, о "законах относительно законов", которые совершенно отличны от законов, касающихся сделок (leges legum - leges negociorum). Здесь Вакарий вступает на почву самых насущных проблем юриспруденции. Глоссаторы очень много занимались основным вопросом об отношении между законом и справедливостью. Мы уже имели случай отметить радикальную точку зрения "Извлечений Петра". Автор этого провансальского руководства не задумывается "попирать ногами" положительные нормы права, которые кажутся ему устарелыми или противоречащими справедливости, и он отнюдь не является одиноким в данном случае. Автор трактата о "юридических тонкостях" изображает в своем прологе "стену, на которой вырезаны тексты законов". Многие почтенные люди часто приближаются к этой стене и тщательно изучают тексты для того, чтобы можно было устранить постановления, не согласные с справедливостью.

В рукописи учебника (Summa Trecensis)*(228), представляющего одну из первых стадий глоссаторской юриспруденции, мы читаем, что законы должны толковаться гуманно, так, чтобы был сохранен их общий смысл и не было расхождений с справедливостью; предписания законов должны исполняться лишь в том случае, если они совпадают с справедливостью (Summa Trecensis, I, 14, § 6, 7).

С другой стороны, сам Ирнерий, как свидетельствует его подлинная глосса, признавал опасность в таких неограниченных полномочиях судьи изменять закон*(229). Он считает, что справедливость есть простое выражение общего принципа правосудия, в то время как закон представляет этот же самый принцип в виде выражения авторитетной воли. То и другое, вследствие слабости человеческой природы, значительно разнится: закон содержит частью больше, частью меньше того, что требуется справедливостью. Они приводят еще ряд других различий, а это обусловливает и различие в толковании. Придавать последнему силу закона может только высшая власть. По тому, что мы знаем об учении Булгара, видно, что он стоял на стороне более строгого истолкования закона, в то время как Мартин и его ученик Плацентин склонялись к более свободной интерпретации.

Любопытно, что точка зрения Вакария в этом споре развита в короткой, но интересной глоссе*(230). Он исходит из учения, что лишь императору принадлежит право издавать и истолковывать законы. Для него самого законодательство есть обнаружение его воли, между тем как подчиненные магистраты и судьи применяют закон по необходимости. Раз это так, то нет ничего удивительного в правиле, что государь не связан законом (legibus solutus); закон сам есть создание его воли. Далее, когда судья истолковывает закон, то его интерпретация имеет силу единственно для тяжущихся и притом постольку, поскольку они не имеют законных средств обжаловать его решение.

Интерпретация, изменяющая самый смысл правовой нормы, есть дело законодателя и не может быть уступлена судье. Различные противоречия между справедливостью и законом должны поэтому устраняться законодательным путем, власть же судьи не простирается дальше, чем того требует непосредственно данный судебный спор.

То же самое почтительное отношение к верховной власти сохраняется и в учении Вакария о юридическом обычае. Глоссаторы расходились по данному вопросу. Одни полагали, что раз народ воплотил свою законодательную власть в императоре, то обычай подчинен закону и последний не может быть отменен обычаем даже тогда, когда он устарел. По другому воззрению, народный обычай является пережитком законодательной власти народа, и это оправдывает изменение закона обычаем. Глосса Вакария считается с этой разницей взглядов. Его мысль та, что каждая норма может быть уничтожена только тем же путем, каким она была создана. Раз постановление сделано, - оно имеет законную силу даже против воли народа и несмотря на его протест. Поэтому оно не может быть отменено обычаем, разве только если народ лишит суверена императорской власти и авторитета и снова присвоит их себе. Последние слова предполагают возможность возвращения власти народом. Как известно, это любопытное представление отнюдь не было необычно в эпоху средних веков.

Но эта сторона доктрины не развита далее, первая же часть глоссы вполне гармонирует с отношением Вакария к законодательному всемогуществу суверена.

Приведенных мест достаточно, чтобы показать, какая оживленная борьба идей происходила в среде ученых двенадцатого века. Их дебаты велись по большей части в рамках академических вопросов, но ясно, что интересы окружающей жизни далеко не оставались без влияния на постановку и разрешение проблем. Юридическая интерпретация, влияние обычая, роль идеи суверенитета в образовании права - все эти вопросы помимо своей существенной юридической важности имели и специальный интерес для людей, живших в обществе, которому приходилось как бы заново открывать элементарные принципы правового и политического строя. Теоретики придавали своим определениям и различиям слишком педантическую форму; но при этом они оказали существенную услугу переходу действующего права от хаотической неопределенности и слепой борьбы за существование к сознательному и продуманному применению.