Благородный рыцарь на распутье

Наконец, третий пример. Мужчина рассказывает мне о том, что все делает для своей семьи, что он работает сутками как проклятый, а для себя самого у него сил не остается. Знаете, я готов поверить этому признанию. Однако и здесь мне не обойтись без вопроса: «Допустим, все это так. Но можно ли найти другую работу, которая давала бы такие же деньги, но не требовала такого же вложения сил?» Я просто хочу узнать — действительно ли дело в деньгах?
Сначала, разумеется, этот мужчина ответит, что для его образования, статуса и т. п. такой работы нет. И я снова спрашиваю: «Так значит, не хочется терять свой статус? Кажется невозможным пойти на другую, менее престижную работу?» И тут начинается невнятное: «Ну где я такую найду? Почему я должен изменять на меньший свой статус? Я столько сделал, чтобы всего этого добиться!»
Разумеется; мой последний вопрос имеет, если так можно выразиться, чисто теоретический интерес. Ведь если дело в деньгах, необходимых семье, это одна история. А если здесь замешаны еще и личные амбиции, то семья оказывается лишь удобным прикрытием, способом манипуляции. Конечно, мне удобнее думать, что я страдаю «ради них» (жен, детей, родителей), и обвинять всех других в своих несчастьях, нежели признать, что все мои самоограничения сделаны в угоду моему желанию быть «первым и лучшим», этой классической мечте невротика.
Ксожалению, мужчины часто служат не себе (поверьте, это было бы куда лучше!), а своим амбициям, своему желанию добиться успешности, уважения, признания. Или, например, потакают своей невротической потребности превзойти, переиграть на социальной лестнице своего отца. Другие, страдающие комплексом «недостаточной мужественности», даже в сексуальные отношения вступают не для того, чтобы получить удовольствие, а с тем только, чтобы доказать себе собственную мужскую силу и состоятельность. С одной стороны, такой мужчина действительно все это делает для себя, но для себя ли непосредственно? Или же все-таки для своих комплексов, страхов и установок?
Если бы мужчина думал о себе, а не о своем статусе и успехе, то у нас не было бы инфарктов «преуспевающих» сорокалетних мужчин и соответственно — молодых вдов и рано осиротевших детей. Если бы мужчина думал о себе, то ему бы и в голову не пришло попрекать своими заработками
неработающую жену и детей-студентов. Если бы он думал о себе, то знал бы, что счастье его близких — это то, что нужно в первую очередь ему самому, а потому труд, который бы он затрачивал на создание этого счастья (и душевный, и любой другой), не был бы ему в тягость.
Когда в человеке хозяйничают его страхи и комплексы, настоящие, подлинные его цели подменяются мнимыми, он разменивается по мелочам и делает глупости. Он не чувствует в себе сил, поскольку мнимая, фиктивная цель (а таковы все цели, установленные нашими страхами и комплексами) не дает их. Силы появляются только тогда, когда ты чувствуешь, что это тебе действительно нужно; а мозг начинает по-настоящему работать только тогда, когда ты осознаешь, что это нужно именно тебе.
И нет ничего постыдного в том, чтобы желать себе счастья. Почему другие его нам желают, а мы не имеем на это права? Вот что мы должны уяснить для себя самым основательным образом.
Как ни крути, нам нужно решить для себя два важных вопроса. Первый: «Кто мой настоящий хозяин — я сам или мои комплексы, установки, предрассудки, страхи и прочая нечисть?» Второй: «Чего я хочу на самом деле, каковы мои истинные желания?» Это трудно сделать, но необходимо. Мы должны научиться быть честными с самими собой.
Предательство, которое мы совершаем, служа своим страхам и комплексам, предрассудкам и слабостям, я называю первородным грехом —. поскольку мы предаем себя; себя, по сути, еще не родившихся. Все эти силы старше нашей личности, ведь мы умеем бояться еще до того, как научаемся думать, понимать и по-настоящему глубоко чувствовать. За нашу сущность, за нас самих готов вступиться только здравый рассудок, а страхам, комплексам и прочим страстям на нее наплевать. Но сначала он слаб, потому что они сильны.
В какой-то момент своей жизни каждый из нас окажется перед дилеммой — кому служить. Принять сторону своих страхов и комплексов — проще, ведь они сильнее. Что станется тогда с нашей жизнью? Ее пустят с молотка, а мы будем лишь молчаливыми соучастниками этого торга. Сделать ставку на здравый смысл, на рассуждение, на понимание — это, конечно, риск, но риск во благо себе и своей жизни.
Следует помнить: что бы мы ни делали, мы делаем это для себя. И если мы отдадим свою жизнь на растерзание своим страхам и комплексам, это сделаем лично мы, а не кто-то другой, и сделаем это для себя. Если же мы решимся отстаивать самих себя, служить себе, а не своим страхам и слабостям, то у нас есть шанс, и, право, он единственный. Первый вариант — это не шанс, это самоубийство, если хотите, первородный грех.

Глава третья РАСЩЕПЛЕННАЯ ЛИЧНОСТЬ (или на кого мы работаем)

Страница 6 из 19

Сделаем небольшую паузу и отметим для себя два момента: хотим мы того или нет, но все, что мы делаем, мы делаем для себя. Однако же мы не однородны, а состоим из множества элементов — своих желаний, страхов, комплексов, предрассудков. Но каждому из нас кажется, что он — вовсе не этот перечень, а что-то другое, что-то большее и лучшее. По крайней мере, хочется в это верить... Что ж, мы отправляемся на поиски нас.

Из клона в клон переходя, там движется народ...

В свое время я написал книгу «Homo-не -Sapiens» (т. е. «Человек-не-Разумный») „ где есть раздел, который называется «Множественная личность». Там я рассказываю о том, что нас нет, а вместо нас функционируют так называемые роли. Мы никогда не бываем целостными, мы всегда подстраиваемся под те отношения, в которых оказываемся.
Со своими родителями мы ведем себя так, как ребенок должен вести себя по отношению к родителям. Это роль «ребенка». Со своими детьми мы «родители» (это тоже роль), с друзьями — «друзья», с супругами — «супруги», с начальником — «подчиненные», с подчиненными — «начальники».
Короче говоря, мы постоянно множимся, клонируемся. И все эти клоны — мы, но ни один из них не является нами на 100%. Это всегда какие-то проценты от нас — десять, двадцать, пять. В сущности, все это естественно. Однако печально, потому что как-то глупо — жить частями. И обидно, потому что нас нет целиком.
В этой упомянутой книге я рассказал о том, как эти роли могут стать способами манипуляции другими людьми. А в другой книге — «С неврозом по жизни» — я целый раздел уделил «невротическим стилям жизни» — это когда такие роли становятся средством, если так можно выразиться, самоманипуляции (когда мы манипулируем с помощью такой роли самими собой).
О чем же сейчас пойдет речь? О том, кто стоит за всеми этими ролями. Нас никто и никогда не учил быть самими собой, причем по очень простой причине: никто не знает, как это сделать. Никто не знает, как научить человека быть самим собой — он всегда особенный и тайна за семью печатями. Да и положа руку на сердце, никто в этом обучении (кроме нас самих, разумеется) не заинтересован. Обществу мы нужны стандартными, а не индивидуальными, — так проще, так мы укладываемся в «единую тарифную сетку». Нас можно научить быть «ребенком» своих родителей, а также «родителем», «мужем», «женой».
Нас можно научить быть «учеником» в отношении учителей. Нас можно научить быть «врачом», «пациентом»... Для каждой из этих ролей придуманы свои инструкции, кодексы, нормативы, тактико-технические данные и руководства по эксплуатации. Наш репертуар огромен: в нас есть роли «пассажира» трамвая, «покупателя» в магазине, роль «жильца», роль «специалиста», роль «дилетанта» и еще бог знает какие роли.
Вы встречаетесь со своими родителями в отчем доме и ощущаете себя «ребенком». Вы говорите: «Да, мама, конечно, мама», «Хорошо папа, как ты скажешь». Потом вы приходите в свой дом, а у вас там свой балбес шестнадцати лет. И вы говорите ему: «Пойди туда!», «Сделай то!», «Сколько можно тебе повторять!» А он в ответ: «Да, мама, конечно, папа» и т. д. Меняется антураж, суть остается та же самая.
Точно так же вы приходите на работу, вы начальник или подчиненный, вы встречаетесь со своими одноклассниками или однокурсниками. Если преуспели в жизни больше, вы или расточаете благополучие, или изыскиваете возможность помочь старым приятелям. Если они (кто-то из них) преуспели больше вашего, вы или заискиваете, или делаете вид, что вам на все наплевать. Наконец, вы оказываетесь в своем садоводстве. Если ' вы председатель тамошнего совета, то распоряжаетесь, если нет — просите. Тут вы ходили пафос -но, как надутый тюфяк, распираемый от собственной значимости, — вы «начальник»; а тут — на цыпочках: «Извините, можно вас побеспокоить?» — вы «проситель».
Всему этому нас можно научить и всему этому нас учат. Но научить нас быть самими собой невозможно. И в тот момент, когда мы понимаем это, все становится на свои места, все оказывается просто и понятно. Мы не будем самими собой до тех пор, пока сами не научимся, пока сами себя не сделаем.
Некоторые из нас, впрочем, хорошо понимают, что каждая из таких социальных ролей — чистой воды спектакль: «Весь мир театр, люди в нем — актеры». Но достаточно ли этого понимания, чтобы быть самим собой? Судя по всему — нет, поскольку такое понимание никчемности своих социальных ролей приводит к отработке ролей другого рода.
Просмотрите, для примера, роль «обиженного» — это целая пьеса. Роль «оскорбленного» или «униженного» — это настоящая драма! Роль «сердитого» или «сообщающего о собственном негодовании» — это телевизионный спектакль. А еще есть роли «непонятого», «отвергнутого», «обманутого», «огорченного», «виноватого», «стыдящегося», «испуганного», «зависимого», даже «свободного» («А мне все нипочем!»), а иногда, вы не поверите, «счастливого» («Жизнь удалась!»)
У нас десятки, сотни, тысячи таких ролей — первого, второго и третьего плана. Мы отыгрываем их, даже не замечая. Из-за них мы лишены целостности, а следовательно, не можем быть сами собой. Из-за них наши отношения с другими людьми превращаются в спектакль, а потому мы хронически страдаем от чувства одиночества. Из-за них даже наши чувства оказываются бутафорными, от них тянет нафталином! И, наконец, главное — наши поступки часто диктуются нашими ролями, а часто делаются в угоду нашим ролям. А мы-то сами где? Для себя-то, для настоящих? мы хоть что-то делаем?!.
Мы раздроблены, мы потерялись за своими ролями. Мы даже не чувствуем, что играем, не понимаем, что на самом деле наши роли играют нас, а не мы их. Нас много, мы, каждый из нас — армада клонов. Но где мы настоящие?! Очевидно, что сколь бы нам ни нравилась та или иная наша собственная роль, — это только роль, а не мы сами.

А вас я попрошу... остаться!

Мы отыгрываем те роли, которые усвоили у своих родителей и прочих родственников, воспитателей и учителей, а есть еще кино, литература. Со всего этого мы снимаем кальку, мы тренируемся и репетируем. В наших интонациях слышны интонации наших родителей, а жестах — их жесты. В наших мыслях — мысли наших учителей, иногда — сверстников, иногда — умных книжек. В наших чувствах — переживания актеров, страдания поэтов. Мы всегда находим, за кем бы подсмотреть, чтобы «правильно» себя повести в той или иной ситуации.
Свою ли жизнь мы проживаем во всех этих случаях? Вот я сейчас раздражаюсь, я раздражен. Но я ли это? Или. же я просто знаю, привык, усвоил, что в ситуации, когда кто-то ведет себя так-то, следует раздражаться, положено, предписано раздражаться? И если задуматься об этом вданный конкретный момент, то окажется, что я- то, лично я и не так уж сильно раздражен, как это, быть может, выглядит со стороны или как это у меня получается показывать.
Но человек, на которого я раздражаюсь, не знает, что у меня внутри. Он видит то, что он видит. Ему непонятно, что мое раздражение — это просто привычная реакция, которая, если разобраться, к нему непосредственно никакого отношения не имеет. Следовательно, раздражаясь, мы поступаем в угоду своей привычке, своей роли «раздраженного», но не себе и не тому, кто, как нам кажется, вынудил нас раздражаться.
Мы должны были бы бояться своих ролей, а не того, что мы «плохо» играем (мы же боимся именно этого). Бороться со своей ролью, искать свою естественность, чтобы проживать свою, а не чужую жизнь, чтобы если и делать ошибки — то свои, а не чужие. Иначе не будет ответственности, а наши роли будут играть нами.
Все это, как мне кажется, прекрасно понимал наш замечательный ученый Иван Петрович Павлов. Он вообще был весьма темпераментным человеком и мог устроить настоящую взбучку сотруднику, сорвавшему эксперимент. Он выходил из себя даже в тех случаях, когда кто-то из служащих его лаборатории просто неправильно употреблял какой-то научный термин. Однажды, не выдержав подобных оскорблений от академика, один из его аспирантов подал заявление об увольнении. Иван Петрович отреагировал замечательным образом: «Мое оскорбившее вас поведение есть не более чем привычка, а потому не может рассматриваться как достаточный повод к увольнению из лаборатории».
И в этом поступке великого ученого — все показательно. Конечно, его раздражение не делает ему чести. Однако он понимал, что раздражение — это только роль «раздраженного», привычка раздражаться. С другой стороны, он понимал, сколь пагубно принимать подобные привычки всерьез, делать на основании таких казусов (а это казус — несмотря на его типичность!) какие-либо выводы. Павлов словно бы говорил своему аспиранту: «Батенька, вы должны думать не о том, что видите, но о том, что вам, лично вам нужно видеть. И странно, если вы воспринимаете мое раздражение, но не замечаете его наигранности, не видите, что академик желает вам добра, хотя он и с прибабахом!»
Иными словами, фраза, обращенная им к ученику, означала буквально следующее: «Да, я поступил дурно. Мне не следовало раздражаться. Простите же меня великодушно! Я понимаю, что мое раздражение — только привычка, и вы должны понять.
Если же вы не поймете этого, а войдете в роль оскорбленного, то сделаете глупость: вы, во-первых, обидитесь на старика, который отнюдь не желал вам зла, а во-вторых, уволитесь из лаборатории и потеряете возможность с этим стариком работать! Задумайтесь, вам действительно это нужно?»
Этот случай наглядно демонстрирует нам шутку под названием «несоразмерность». Наши реакции, как правило, несоразмерны нашему фактическому внутреннему состоянию, нашему действительному отношению к человеку. Так проявляет себя наше служение нашим же ролям и доказывает то, что наша роль — это вовсе не мы сами. Но до тех пор пока мы находимся в своей роли, мы делаем то, что требует от нас эта роль, а вовсе не то, что нам самим нужно. Результат может быть плачевным.
Если бы Павлов не был Павловым, он бы не смог подобным образом объясниться со своим аспирантом. Каким был бы итог этой стычки? Аспирант, вероятно, уволился бы, что, как мне представляется, повлекло бы за собой серьезные последствия для его будущности (в лабораторию к И. П. Павлову, как и в Большой театр, приглашали лишь однажды). А сам И. П. Павлов остался бы без помощника. Последнее, возможно, и не так страшно. Но если от тебя в какой-то момент разбегутся все сотрудники, то будь ты хоть семи пядей во лбу, участь твоя незавидна.
Впрочем, вернемся к феномену «несоразмерности». Кажется, что это лишь недостаток, не более того. Ну раздражается человек сильнее, чем он раздражается в действительности. Ну изображает он, что любит больше, чем он любит на самом деле. Что в этом страшного? Вот что: наше поведение не соответствует нашему внутреннему состоянию. И это никуда не годится!
Какими же в действительности должны быть наши чувства? Решить этот вопрос, как ни странно, можно только с помощью разума и здравого рассуждения. В противном случае мы скатимся обратно к своим привычкам. И тогда две дороги: или все начинать с самого начала — определять, кто здесь кто, где я, а где моя роль; или — вовсе позабыть об этой затее и жить так, как мы привыкли жить. Но, так или иначе, давайте попытаемся понять: что мы делаем и зачем мы делаем?

А теперь танцуем парами!

Остается обсудить то единственное, без чего нашу внутреннюю расщепленность понять невозможно. Все свои роли мы отыгрываем в парах, а пара актера — это даже не его партнер по игре, а зритель.
Сейчас, во взрослом состоянии, наше поведение в присутствии других лиц (по крайней мере, нашего обычного окружения) несильно отличается от нашего же поведения в их отсутствие. Когда мы были детьми, наше поведение при взрослых и в отсутствие взрослых было, мягко говоря, разным. Прошли годы, мы выросли и настолько вошли в свои роли, что не выпадаем из них уже почти
никогда. Некий зритель всегда присутствует при нас, в нас, в нашей голове — постоянно и неотступно, по умолчанию.
Театральный просмотр шекспировского «Отелло»... Каждый раз главный герой в назначенный момент задает один и тот же вопрос и делает одно и то же действие — «Молилась ли ты на ночь, Дездемона?» — а потом душит несчастную. И все это продолжается уже больше четырех веков кряду. В этом есть что-то абсурдное, вы не находите? Мы сидим в зале и заранее знаем, чем дело кончится. Более того, мы совершенно уверены в том, что после убийства Дездемоны занавес опустится, а потом она выйдет из кулис — живая и невредимая, будет кланяться и принимать цветы от поклонников и, если сейчас она «заслуженная» артистка республики, то еще после пяти-шести таких «удушений» она станет «народной».
Из драмы драма превратилась в профанацию драмы. И все это чем-то напоминает мне отношения внутри обычной семейной пары и разгорающиеся в ней каждый вечер конфликты. Супруг знает, что во время этой сцены его жена не задохнется и не умрет. Более того, он даже не хочет ее убивать! Но будет ее «душить»: «Это моя роль! Я должен отыграть ее до конца! Я — мавр!» И кажется, что он делает это только потому, что его манит сцена, что в нем говорит никакая не ненависть, а невостребованное актерское мастерство: надо выдать спектакль на-гора — душа просит!
А что жена? У нее тоже пьеса. И не хочется ей ударять по столу кулаком — больно; и не хочется бить тарелку об пол — жалко! Но роль того требует! Как же без разбитой тарелки-то? Без шваркнутой в сторону тряпки? Без брошенного телевизионного пульта, выдернутого «с мясом» телефона?.. А в голове: «Как жалко-то пульт! Он ведь вдребезги разлетится...» Но нет, собираемся с духом: «Играть надо до конца! Настоящие артисты даже умирают на сцене!» А зрители уже в зале, партнеры выкрикивают свои реплики, и потому пьеса продолжается несмотря ни на что!..
Поразительное желание играть и доигрывать до конца! Вы не находите это удивительным? Дело в том, что продолжения банкета, играть до конца требует сама наша роль. Молодая женщина последние несколько лет тренировала в себе роль «несогласной дочери». Но в глубине души она любит свою мать, и вот, соскучившись, она идет ее поискать (все происходит в обычной квартире), видит, как ее мама занимается своими делами на кухне и думает: «Ой, как мило она сидит!» Заходит и вдруг с ее уст слетает: «Ну что ты тут расселась!» Само собой! А внутри тем временем характерное смешение чувств: с одной стороны, любовь к матери, желание быть с ней рядом, оберегать ее; с другой — гордо возвышается роль «несогласной дочери»! Роль любит побеждать.
То, что мы потерялись за своими ролями, это, мне кажется, вполне очевидно. Но мы еще и других таким образом потеряли! Играя роль, мы сами оказываемся в обстоятельствах определенного спектакля, и другого человека вытягиваем на соответствующую авансцену. Впрочем, другие люди, в свою очередь, поступают с нами точно так же.
Когда я играю роль, другие люди также вынуждены играть. Когда играют они — я должен к ним подстраиваться. В любом случае все мы перестаем быть настоящими. Мы не общаемся друг с другом, между нами нет контакта, нет искренности, мы лишь имитируем общение. Впрочем, иногда мы даже умудряемся имитировать искренность, причем так правдоподобно, что даже сами себе верим.

Школа актерского мастерства

Но взглянем правде в глаза: разве мы не можем вести себя по-другому? Да, проще, когда роли выучены и отрепетированы. Мы привыкли, мы боимся иначе: если он начальник, то я его ненавижу, если он подчиненный, я не слушаю, что он говорит (даже если он говорит мудрые вещи), если я богач — я не интересуюсь тем, как живут «на одну зарплату», а если я живу на одну зарплату, то...
И ведь мы даже не чувствуем всей этой отчаянной бессмыслицы происходящего. Мы словно бы умерли — изо дня в день одно и то же, одно и то же. А потом мой пациент говорит мне: «Я чувствую себя одиноким. Все бесполезно. Я не хочу жить». И я не спрашиваю, потому что знаю ответ — роли! В его жизни уже нет взаимодействия, нет отношений, нет контакта, но есть профанация, бутафория, видимость отношений.
Мужчина и женщина повздорили, говорили по телефону, не пришли к общему знаменателю и расстались на холодной ноте. При этом оба они знают, что их отношения продолжаются, что они друг в друге заинтересованы, что эта размолвка — ничто, способ поиграть, потянуть канат то в ту, то в другую сторону. И вот они ждут — кто позвонит первым? Они гадают — «подвинется» их партнер или будет стоять на своем? Они будут спрашивать у психотерапевта: «Мне надо позвонить первым (первой) или подождать пока она (он) позвонит?» И ведь хотят позвонить, хотят предложить друг другу «мир, дружбу, жвачку» — хотят, а не делают! Почему? Спектакль...
Они долдонят и долдонят свои заученные однажды реплики, отрабатывают жесты и позы и будут делать это до тех пор, пока жизнь их не выхолостится, не станет совсем безвкусной и пресной. А стоит ли им рассчитывать на близость? Случится ли это счастье в их жизни? Что-то я сомневаюсь в этом. Но можно ли вырваться из этих пут? Можно, если прекратить эту игру. Но как?!
Начать нужно с трех вещей. Во-первых, нужно понять, что наше поведение никуда не годится — конфликтов не становится меньше, понимания — больше, сами же мы чувствуем себя одинокими. Во-вторых, нам нужно увидеть, что при каждом повторе ваша роль лишь разрастается, становится больше и постепенно оказывается сильнее нас. Наконец, в-третьих, мы должны испугаться, осознав, что в результате нашей игры мы теряем человека, наш с ним эмоциональный контакт и близость.
Только при исполнении всех этих условий в нас и может родиться сила, необходимая для достижения успеха. И наш успех в этом случае — это мы сами, наша жизнь и наше счастье, немыслимое без счастья тех, кто нам дорог.
Признаться, я бы лично ни на шутку испугался, если бы в какой-то момент заметил, что моя роль — сына, супруга, друга, специалиста — не позволяет мне видеть человека, его индивидуальность, сущность; заслоняет его от меня, а меня от него. Я бы подумал: «Роль, конечно, изящная. Можно, наверное, даже "Золотую маску" за нее получить, но это не мой случай!» И стал бы вести себя по-другому.
Испытывая раздражение, например, я бы спросил себя: «А настолько ли ты действительно раздражен, насколько играешь?» Потом узнал бы у своего здравого смысла: «А чего, собственно, ты хочешь добиться своим раздражением?» Потом ответил бы и понял, что таким образом я никогда не добьюсь того, чего ищу — понимания, поддержки и главное — возможности понимать и поддерживать. Уже следующий мой шаг в этом случае будет правильным; правда, он будет только первым — неумелым, неловким, но моим.

Извините, я не танцую...

Единственное, чего, возможно, нам недостает, — это опыта. Но он не падает с неба, он нарабатывается. Если вы видите, что играете, вы можете дистанцироваться от своей роли, начать ее разглядывать и примерять к себе. Уверен, что, к вашему же удивлению, ни одна из них вам не подойдет. И осознав это, вы просто не захотите продолжать игру — и это станет первым вашим опытом освобождения. Игра, как известно, продолжается только до тех пор, пока играют обе стороны.
Найти себя в самом себе — это самое сложное и самое важное дело в жизни каждого человека. Да, надо признать, мы еще не научились быть самими собой. Но когда вы хотя бы на миг прекращаете игру, вы уже проявляетесь. Вы можете в таком состоянии прочувствовать самого себя, ощутить удовольствие и радость своей естественности. Это будет первым вашим опытом себя, а с него-то и начинается большое строительство!
Этот опыт открывает искусственность наших ролей, он изобличает их, как малыш голого короля. Получив такой опыт хотя бы однажды (просто поступив вопреки требованиям своей роли), вы уже не сможете относиться к собственным ролям серьезно. Вы будете видеть в них старые, запылившиеся, пропахшие нафталином костюмы придуманных героев игранных вами когда-то пьес. Лучшей прививки от игры, в которую, к сожалению, мы все играем, нет. До этого опыта, считайте, вас и не было вовсе, была только марионетка. Теперь начинается жизнь...
В слове «эгоист» нет ничего страшного и предосудительного, нельзя быть не эгоистом — это скрыто в нашем существе. Мы все эгоисты, и худшие персоны из нас те, кто отрицает это. Конечно, можно скрываться за маской бескорыстной благодетели, но самообман еще никому не шел на пользу. И впервые человек находит самого себя только после того, как он признает эту правду, перестает лукавить, решается пожертвовать своим благонравным тщеславием. Это путь к искренности, с нее начинается движение навстречу к другому человеку, без которого (и без счастья которого) эгоист никогда не будет счастлив.
Перестанем же, наконец, бегать от «страшного слова» — эгоист. Ничего крамольного и постыдного в нем нет, а стесняться самих себя — это глупо. Мы все с вами эгоисты, потому что, хотим мы того или нет, но все, что мы делаем, мы делаем для себя. Впрочем, если мы не понимаем этого и не берем на себя ответственность за свои собственные поступки, то дивиденды с них получаем не мы сами, а наши роли, комплексы, страхи и т. п. Они разрастаются на этих дивидендах, а вот мы, напротив, худеем и чахнем. Интересна ли нам такая «экономика»?.. Нужно ответить себе на этот вопрос.

Глава четвертая ПАРАДОКС АЛЬТРУИЗМА (или что такое «упущенная выгода»)

Страница 7 из 19

Герой старого, еще советского фильма «Доживем до понедельника» написал в своем школьном сочинении: «Счастье — это когда тебя понимают». Полагаю, что это не единственное условие счастья, но условие, безусловно, необходимое. С этим многие согласятся. Главное же, что скрыто в этой «формуле счастья», — это значимость для нас другого человека. Именно отношения с другим человеком могут сделать нас или счастливыми, или несчастными. Но мы должны сделать эти отношения, заинтересовать этого — другого человека, в противном случае на наше личное счастье мы можем не рассчитывать. Итак, переходим от эгоизма к альтруизму и возмещаем себе «упущенную выгоду».

Цветы жизни

Давайте начнем проявлять альтруизм в отношении собственных детей. Чего бы вы хотели пожелать своим детям? Оглашаем приблизительный список: во-первых, хочется, чтобы они были здоровы и субъективно счастливы (т. е. болезни и психологические проблемы - долой!); во-вторых, хочется, чтобы наши детки были культурными и образованными, приучились к порядку и пониманию многих «важных вещей»; в-третьих, хочется, чтобы у них сложилась профессиональная жизнь — т. е. чтобы дело, которым они будут заниматься (или занимаются), было бы им интересно и одновременно приносило хороший заработок; в-четвертых, нам не безразлична и их «личная жизнь» — собственно личная и, разумеется, семейная.
Теперь возвратимся к вопросу и вслушаемся в его формулировку: «Чего бы мы хотели пожелать своим детям?». Иными словами, мы отвечали на вопрос о том, что нужно нам. Не нашим детям, а нам. Еще раз — не им, а нам! Им это, конечно, тоже нужно, но они-то этого не понимают (или понимают весьма скромно, в меру своих детских возможностей), а потому и не испытывают соответствующей надобности, проще говоря — не хотят. А мы именно хотим, это наше осознанное, прочувствованное и сильное желание. Так что, может быть, нам лично оно и не нужно, но мы хотим; им же, напротив, нужно лично, но они не хотят.
Мы прекрасно понимаем, что не видать нам счастья, если наши дети будут болеть, страдать от психологических проблем, не получат должного образования, не научатся отличать «важное» от «неважного», а кроме того, не состоятся ни в личном, ни в профессиональном плане. А мы ведь хотим быть счастливы... Потому нет ничего странного в том, что во всей этой истории заинтересованная сторона — это мы, родители. А вот пойдут ли наши дети на уступки или нет — это еще неизвестно.
По сути дела, мы ведь просим их — наших детей — делать многие вещи.
Чтобы быть воспитанными, образованными, социально подкованными, здоровыми и т. п., нужно сделать над собой массу усилий, нужно терпеть, проявлять старание и силу воли. Так что, если наши дети идут на это, то не потому, что им этого хочется, а потому, что они нас любят, видят, как мы этого хотим, и делают все это для нас. Если же мы этого не понимаем, то велика вероятность, что в скором времени наши чада пошлют нас с нашими благими пожеланиями куда подальше.
Но так ли мы рассуждаем, когда занимаемся воспитанием своих детей, заботой об их здоровье и психологическом благополучии, образовании? К сожалению, нет. Мы думаем, что это не они нам, а мы им делаем услугу. Нам кажется, что мы для них стараемся, уступаем их желаниям (т. е. соглашаемся на то, что их порадует), думаем об их будущем, беспокоимся о том, чтобы они «были счастливы». Мы, даже наказывая детей, продолжаем пребывать в святой и невинной уверенности: «Все это я делаю только ради тебя!» (Интересно, вы бы хотели, чтобы вас ради вас самих наказывали?) В общем, нам кажется, что мы приносим некую жертву, а потому, естественно, должны быть «вознаграждены». Подсознательно за совершенные нами «подвиги» мы ждем от своих детей понимания и благодарности. Учитывая же описанную расстановку сил, это по крайней мере странно.
А теперь давайте представим себе поведение двух людей, один из которых думает так, а другой — эдак. Первый совершает все свои действия, понимая, что это нужно ему, а не кому-нибудь другому, что это его интерес. Иными словами, первый наш персонаж находится в позиции испрашивающего, он ожидает услуги, рассчитывая на добрую волю и понимание со стороны испрашиваемого (в нашем случае — ребенка). Второй, напротив, уверен в том, что он делает одолжение, оказывает любезность, осуществляет благодеяние. Ну что, разные картинки получаются? И какая вам больше нравится, с кем из них вы бы пошли на контакт, с кем согласились бы сотрудничать? Думаю, что ответ здесь очевиден. И он очевиден даже ребенку, в особенности ребенку!
И вот наше чадо — единокровный ребенок. Понимает ли он, что все это ему нужно — воспитание, образование, прилежание, будущая карьера и умение ладить с другими людьми? Если и понимает (говорит, что понимает), то очень по-детски, т. е., может быть, и долдонит эти заученные им фразы, но как попутай. Что он знает о жизни? Что он знает о ценности и важности хорошего образования, если ему еще ни разу не отказывали в устройстве на работу? Если он вообще слабо себе представляет, что такое работа и зачем она ему нужна, и что значит «деньги»? Ничего, ровным счетом — ничего! Или же вы думаете, ему понятно, почему какая-то гипотетическая, загадочная, эфемерная для него «карьера» — это важно, а, например, просмотр телевизора или игра во дворе с друзьями — нет? Да и вообще, как соотносится то, что он считает важным, и то, что мы — его родители — считаем таковым?
Может ли он ценить свое здоровье, если он ни разу еще и не болел ничем толком? Да и что он может думать о здоровье, если всякий раз, когда он заболевал, оказывался в центре внимания, о нем заботились, его желания исполняли?
Нет, зачем ценить свое здоровье, ему категорически непонятно. А ладить с людьми, находить с ними общий язык? Вы думаете, он способен понять важность этого вопроса? Или, может быть, вы считаете, что он адекватно оценивает свою покамест полную социальную несостоятельность? Чем для него вообще являются такие понятия, как хороший тон, хорошие манеры, умение слушать собеседника, учитывать чужие интересы, идти на компромисс? Да все это для него — пустой звук, крик мамы и рычание папы, ничего больше! Мы и наш ребенок — это жители разных планет. У нас разные ценности, разные интересы, разные представления о жизни...
Однако все это вовсе не мешает нам идти к нему, в его монастырь, со своей «мессианской» ролью — учителей, просветителей, наставников, провидцев, пророков и глашатаев истины. Для нас это в порядке вещей, но что это для него?! Просто насилие. И, разумеется, он готов сопротивляться! Готов отстаивать свои интересы, причем так, как именно он их понимает, а вовсе не так, как понимаем их мы — с нашим опытом, с нашими знаниями, с нашим представлением о жизни. Когда мы говорим что-то, важно не то, что мы говорим, а то, насколько нас понимают, важно то, что слышит наш визави. В противном случае все наши аргументы — простое сотрясание воздуха!
А наши аргументы ребенку непонятны, ведь он со своим опытом, со своим детским пониманием жизни живет вдругом, параллельном мире.
Как взрослый я прекрасно понимаю, что все описанные цели и задачи, которые ставит перед собой сердобольный родитель, направлены исключительно на благополучие ребенка. Иными словами, они абсолютно альтруистичны, т. е. делают это не для себя, а для него. Но это мы с вами — взрослые — можем об этом говорить друг другу. Однако думать так, когда мы занимаемся «воспитательным процессом» — чистой воды глупость! Наши воспитательные маневры будут иметь шанс только в том случае, если мы найдем в себе силы и здравый смысл думать, что мы воспитываем наших детей не для себя, а для них, потому что это им нужно их счастье, а не нам.
Если мне что-то нужно, то я буду думать, как этого добиться, и, разумеется, в таком случае получу то, чего добиваюсь. Если же я питаю иллюзию, что это нужно не мне, а кому-то другому, — эффект будет прямо противоположный: я буду делать все не то и не так, а результат в таком случае вряд ли меня обрадует.
Кому нужно счастье ребенка?
Очень неприятно чувствовать себя обязанным, когда ты и не просил об услуге. А потому естественной реакцией ребенка будет здесь раздражение, непонимание и сопротивление. Родитель пытается ковать свое сокровище и делает это для него, но ребенок этого не понимает. Когда же от него требуют ответной благодарности и стоических подвигов, он и вовсе сатанеет. В конечном итоге все заканчивается яростным сопротивлением: «Не хочу! Не буду! Идите к черту!»
Впрочем, все эти эмоции ребенок может и замаскировать. И чем значительнее авторитет родителей, тем менее явным будет это сопротивление, но по силе оно будет еще более мощным и ожесточенным. Иногда дети-подростки проявляют свое сопротивление самым замысловатым образом. Например, одни прикидываются дураками, другие на все соглашаются и ничего не делают. Попробуй теперь к ним — подкопайся! Вот и перестают подкапываться, а сами «виновники торжества» получают таким образом положительное подкрепление.
Эти роли «глупости» или «несопротивления» постепенно закрепляются в психике ребенка, он свыкается с ними, теряется за их фасадом. Он выучивает какую-нибудь игру, или «Да, я дурак. Кричите, меня это не трогает», или «Да, мама, конечно, мама, как скажешь, мама...» А кто такая мама, зачем она нужна, есть у нее жизнь — это уже не обсуждается. Отношения в семье превращаются в сущую формальность: одни переживают, другие уже свое отпереживали (покуда первые боролись за их «счастье»).
Но ситуация сложилась бы совсем иначе, если бы родитель, начиная свой крестовый поход за «счастье» ребенка, а по факту — на ребенка и
против ребенка, задумался: «А кому, собственно, все это надо?» Далее ему следовало бы взять себя в руки, сжать всю свою волю в кулак и засвидетельствовать правду, одну только правду и ничего кроме правды: «Этого я хочу, это мне надо». После же всех этих «разоблачений» можно приступать и к исполнению своего родительск