Глава шестьдесят третья. Знамения и надписи

Расставшись с Шипом, так до конца и не осознавшим, что именно предстало его взгляду в небе над заснеженным Лондоном, Эштон Бёрд и не подумал отправляться домой. И дело вовсе не в том, что там уже много лет его никто не ждал — это было как раз привычно и вполне устраивало мистера Бёрда. Есть люди, обрученные со своей работой и свято хранящие верность только ей одной — именно таким человеком и был глава Отдела Тайн. А другие тут и не задерживались: тайны открывались лишь тому, кто всецело посвящал себя им, трудно было представить себе окруженного детьми отца семейства, готового просиживать дни и ночи в высоком кресле с неудобной жесткой спинкой, вслушиваться в мерные щелчки магических приборов, регистрируя малейшие отклонения в их ритмичном движении. Тайны, тайны... старинные рукописи, зловещие артефакты — книжная пыль порой была ему слаще воздуха, а волшебство, которое он нередко творил, распутывая самые смертоносные и хитроумные чары, пьянило лучше всякого огневиски.

Он вошел в гулкий холл Министерства, казавшийся сейчас, в отсутствие клерков и посетителей, громадным и пустым, словно незасеянное поле, кивнул заспанному охраннику, привычному к его поздним визитам, и быстрым шагом прошел к лифту. Мистер Бёрд не жаловался на недостаток жизненного опыта, но люди до сих пор его удивляли. Нет, не вероломством или готовностью к самопожертвованию — самым поразительным и неподдающимся объяснению фактом оставалось для него их нелюбопытство. Готовность позевывая отвернуться от самого невероятного феномена, заскучать, глядя на чудо, разворачивающееся перед твоими глазами, попросту не заметив его. Вот и сейчас: Шип, Райан Шип, аврор, чья должность просто обязывала не знать покоя, пока не удастся разгадать причину появления Дикой Охоты в лондонском небе, аппарировал домой, ссылаясь на некие дела, скорее всего, состоявшие в том, чтобы незамедлительно улечься спать. Что уж говорить об охраннике, над чьей головой буквально несколько минут назад пронеслась Дикая Стая, а он лишь глупо улыбался во сне, пуская слюни на рукав форменной мантии.

Усталое лицо Эштона Бёрда со впавшими щекам и острым носом отразилось на темной поверхности зеркала, висящего в лифте — и он подмигнул сам себе. Фортуна предпочитает неспящих, ее благосклонность отдана неугомонным, любопытным, тем, кого ведет по жизни особый нюх, чей чуткий нос ловит тонкий аромат тайны. Удачи вам, мистер Бёрд!

Он приложил обе ладони к гладкому камню — дверь поддалась с едва внятным потрескиванием: после памятного "прорыва" юного Поттера и компании в недра Отдела Тайн меры безопасности были усилены. Сегодня ни один волшебник, не обладающий соответствующим уровнем допуска, будь он хоть сам Министр, не смог бы даже свернуть в коридор, ведущий ко входу в Цитадель тайн магического мира. Зал с вращающимися дверями так и существовал до сих пор в неизменном виде — непосвященному, не различающему едва уловимой вибрации чар, арки входов представлялись идентичными. Эштон толкнул ближайшую к нему дверь — и оказался в просторном сводчатом помещении. На первый взгляд здесь не было ничего примечательного — почти пусто, только там, впереди, за колоннами возвышался массивный каменный постамент. Укрепленные под самым потолком шарики на длинных цепочках покачивались, словно колеблемые невидимым ветром, однако сегодня ночью они явно увеличили свою амплитуду. Что ж, это неудивительно — когда над крышами проносится Дикая Охота, чувствительные к любому проявлению волшебства приборы просто не могут не зафиксировать подобного выплеска силы. Зал Магии: мистеру Бёрду достаточно было провести здесь всего несколько минут — и он с почти стопроцентной точностью мог сказать, насколько спокойно сегодня текут потоки силы в их чародейском королевстве. Огромная сфера, установленная на каменной глыбе в центре зала, все годы, что он помнил себя здесь, светилась тусклым желтоватым светом, порой в ее глубине вспыхивали огоньки, но тут же погружались вниз, словно вязли в болоте: Бёрд не шутил, когда объяснял Министру, что магия в их мире неуклонно оскудевает.

Но сегодня... Дикая Охота... снегопад, прилетевший на крыльях быстрого морского ветра... Он усмехнулся своим мыслям: завтра, в крайнем случае послезавтра, газеты будут полниться слухами и небылицами, в которых неизбежно потонут голоса тех, кто и вправду что-то видел и знает. Магглы всегда связывали появление Охотников с приближающейся бедой — было бы зловещее знамение, а уж подходящий катаклизм отыщется сам по себе. Где-то разразится ураган, начнется война... да хоть град побьет посевы — и тут же припомнят, что в некой деревне пару лет назад видели летящих по небу Призрачных Всадников. Сегодня и маги не чужды этим суевериям — среди них не осталось ни одного, кто был бы смел и силен настолько, чтобы принять приглашение Охотников прокатиться с ними по ночному небу. В старину считали, это дает счастливчику небывалую силу... Эштон покачал головой: клерки, клерки... честолюбивые стажеры, мечтающие подсидеть друг друга, бдительные авроры... разве им до ночных скачек?

Мистер Бёрд сделал еще несколько шагов вглубь помещения: казалось, все выглядит, как всегда, но в воздухе витало некое беспокойство, изменение — он сам не мог понять, в чем дело, пока не осознал, что под подошвами его ботинок что-то похрустывает. Он наклонился — на ладони оказалось крохотное стеклышко. А рядом — там, между колонн — еще, еще... Ему отчего-то подумалось, что стеклянные крошки напоминают льдинки — и в тот же миг он понял, что произошло. То, что с самого начала не давало покоя, та неуловимая перемена, столь явная и в то же время незаметная: постамент был пуст. Хрустальная сфера, чье свечение уже столетия оповещало волшебников о том, сколько магии разлито в их мире, разлетелась на тысячу осколков.

Все еще отказываясь верить в очевидное, глава Отдела Тайн приблизился к опустевшему постаменту, обошел его, не отрывая взгляда от искореженных металлических держателей, в которых некогда была закреплена сфера — какая же сила так их изломала? То, что в его отсутствие никто не мог здесь побывать, он даже не подвергал сомнению — охранные чары не нарушены. Тогда кто же? Или что? Битое стекло устилало весь пол, что говорило о том, что чаша не была разрушена намеренно — что-то словно взорвало ее изнутри. Артефакт, фиксировавший уровень магии на британской территории уже несколько столетий, будто переполнился, не выдержал напора. Но... Бёрд резко покачал головой, отгоняя абсурдную идею — появление Дикой Охоты не могло настолько возмутить потоки волшебства в их мире. Оно вообще не должно было оказать на сферу никакого воздействия: пусть о таинственном могуществе Призрачных Всадников и слагали легенды, но они принадлежали царству снов, миру мертвых — их колдовская сила не влияла на происходящее в Магической Британии. Вздумай они хоть каждую ночь охотиться в лондонском небе — Сфера бы устояла.

Но... что если... невероятно, но если представить себе на миг... и этот снегопад... Чары фейри, соединенные с человеческой волей... не об этом ли он читал в тех книгах, что попались ему во Франции? Однако такой фейерверк магии просто не мог остаться незамеченным — пусть Сфера и разбита, но в распоряжении мистера Бёрда еще немало артефактов, способных если не поведать правду, то хотя бы дать ключ, подсказку. И не мешкая больше ни минуты, Эштон Бёрд направился в свой кабинет, а крохотные блестящие кристаллики так и хрустели под подошвами его ботинок.

Карта над его столом, да, она должна помочь — она фиксировала любой всплеск силы, превосходящий уровень обыкновенных чар. Глава Отдела Тайн замер на пороге — артефакт сверкал, словно рождественская иллюминация на городских улицах. Магия бесновалась на всей территории Магической Британии, будто тысячи Мерлинов вышли на перекрестки дорог, а с их посохов беспрерывно срывались сотни и сотни заклятий.

 

* * *

Какой он теплый, разомлевший... расслабленная рука у тебя на животе, плечо покрылось мурашками — ему, наверное, зябко, он пытается поглубже зарыться в жаркий кокон одеяла. Малыш... Дела, зелья — все может подождать. Проснуться с ним рядом, с тем, кто с этой ночи принадлежит тебе, вдыхать запах его волос... странно, сейчас кажется, что Гарри пахнет яблоками, пряниками и корицей. Весь этот дом насквозь пропитался рождественскими ароматами, от них никуда не деться.

Проснуться рядом с тем, кого ты любишь и кто любит тебя. Вот ты корил себя за то, что практически не оставил Гарри выбора, призывал одуматься, опомниться... Ты старше, он свяжет себя с тобой навеки, не имея шанса в будущем разорвать узы. Но... он никогда не узнает горького привкуса купленной любви, ему никогда не придется одеваться, стыдливо озираясь на того, с кем еще недавно жарко сплетался в объятиях. Осознавать себя пустой оболочкой, просто телом, которое жаждет удовольствий и не стыдится использовать для этого другого — такое же тело, обитатель которого тебе не интересен. Пройдут годы — но ты сумеешь оградить Гарри от разочарований, сохранишь его чистоту, сбережешь его для себя. Ты сделаешь все, чтобы не разочаровать его. И звезды в его глазах никогда не погаснут.

Легкая тень пробегает по его лицу — ты жадно ловишь каждую перемену, каждый вздох. Его веки чуть дрогнули, вот-вот проснется. Ты ждешь, когда Гарри откроет глаза и посмотрит на тебя. И немного боишься: ты знаешь, что дневной свет слишком беспощаден, слишком ярок — в нем многое видится иначе. Хотя... он всю ночь жался к тебе, в полусне скользил губами по твоей груди, бормотал что-то протестующее и невразумительное, когда ты пытался чуть отстраниться и размять затекшую руку. Он твой, твой, ты давно это знаешь, теперь даже странно вспоминать — еще несколько месяцев назад ты так отчаянно сопротивлялся одной только мысли о том, что подобное может осуществиться.

Жмурится, прячет лицо, зарываясь носом в подушки... хитрюга. А сам улыбается, но глаза не открывает. Ты не хочешь тревожить это утро, боишься вспугнуть свое лохматое счастье, поэтому просто наклоняешься к нему, сдвигаешь вниз одеяло и целуешь куда-то в ложбинку между лопатками. У него мгновенная реакция — он ухитряется тут же извернуться, и вот уже прижимает к себе, крепко обхватив руками за поясницу. Смотрит на тебя, в глазах смешинки. Значит, ни о чем не жалеет.

— Гарри, я тебя раздавлю.

— Не-а, не раздавишь.

И совершенно беззаботный взгляд — раз уж он делает что-то по своей воле, то не станет потом рвать на себе волосы. И не отпускает. Поэтому придется пойти на хитрость: обнять его покрепче и перекатиться так, чтобы он оказался сверху:

— Ты как?

Он даже не понимает, о чем его спрашивают, дергает плечом, мол, что — как? Нормально все. И вот уже целует куда-то в переносицу, ерошит губами брови.

— Гарри, я серьезно.

Он сползает на кровать, широко раскидывает руки, с минуту задумчиво созерцает потолок:

— Даже не знаю, как вам сказать, профессор. Полагаю, потеря невинности стала важной вехой в моей жизни. За прошедшую ночь я многое переосмыслил...

— Ах ты, чертенок!

— Северус! Чего ты от меня хочешь? Чтобы я сейчас сел и заплакал? Начал вопить: дяденька, что вы со мной сделали? Я к тете хочу! Мне... знаешь, так здорово было... разве ты сам не видел?

— Попробуй сесть для начала.

Усаживается на постели, скрестив ноги, ощупывает себя, охлопывает, крутит головой — и опять хитро улыбается и фыркает.

— Ну, что такое?

Сколько бы он ни хорохорился, ни пытался казаться более дерзким и раскованным, чем есть на самом деле — он несколько смущен, пусть и скрывает это, прячется за шутливым тоном... переигрывает. Вот, краснеет, значит...

— Меня как будто…

— Гарри, тебе больно?

Конечно, осел, ему не может не быть больно, в первый раз это всегда так, как бы ты ни старался! Но он ни за что не признается.

— Да нет. Меня как будто... я не знаю, как объяснить. Как будто меня всего перетряхнули, все тело, весь позвоночник — всё. А потом заново собрали по косточкам. Ну, наверное, если бы меня кто-то по ошибке засунул в стиральную машину, а потом достал...

О, Мерлин! Это же совсем не то, чего ты боялся!

— По косточкам, говоришь?

И ты едва уловимо касаешься его макушки, заставляешь лечь на живот, скользишь губами вдоль шеи, дальше, дальше... и бесстыдно добираешься до самого копчика.

— Позвоночник, мистер Поттер — это слишком серьезно. Такие вещи нельзя пускать на самотек. Вот здесь? И здесь?

— Северус! Ты... ты...

Нет, сейчас не стоит заходить слишком далеко, тебе захочется продолжения, ему тоже — а вот этого пока что лучше избегать. Ты отправишь его в ванну, сам будешь нежиться вместе с ним: брызгаться, сдувать в его сторону белоснежные хлопья пены, ласкать его, млеть от его прикосновений — но не скажешь ему, что добавил в воду целый флакон заживляющего бальзама. Для собственного спокойствия — пусть он и ни на что не жалуется. А потом вы спуститесь вниз, в столовую, и аромат хвои, смешанный с букетом рождественских запахов, будет кружить голову, ты не сможешь отвести взгляд, запоминая каждый жест: вот Гарри берет с блюда пирожное, подносит его ко рту — на ярких смеющихся губах играет мечтательная улыбка. Он рассеянно что-то помешивает в чашке с кофе, хотя ты прекрасно видел, что он не клал себе сахар. Он весь словно переполнен безудержной радостью, его кожа выглядит невероятно свежей и нежной. И от него как будто исходит тепло — ровное, спокойное, движения больше не кажутся резкими. Куда-то подевались и его стеснительность, и подростковая неловкость.

— Северус, знаешь, я сегодня ничего делать не хочу. Так бы весь день и провалялся в кровати, правда!

И смешно морщит нос, и продолжает улыбаться.

— Известно ли вам, мистер Поттер, что сегодняшний день традиционно именуют Днем Судеб? И от того, как вы его проведете, зависит, как сложится весь год?

Подносит указательный палец к нижней губе, оттягивает ее вниз, смотрит лукаво исподлобья:

— Значит, я проведу его в постели с тобой. Ты против?

Нет, мистер зельевар не против, хотя и ни за что не признается, что в его такой взрослой почти сорокалетней жизни это будет впервые: не отрываться друг от друга, сминая простыни, не вспоминать об очищающих, стремясь как можно дольше сохранить на своей коже его запах. Только в какой-то момент Гарри подойдет к окну, чтобы задернуть шторы, и скажет:

— Смотри, Замок... Северус, мне кажется, или там и вправду остался всего один пролет?

Ты даже не накинешь халат, так и будешь созерцать воздушное строение, стоя рядом с Гарри, касаясь ладонью его обнаженной спины. Мост почти достроен, чтобы предсказать, когда вы сможете ступить на дорогу, ведущую в Цитадель Принсев и Поттеров, особого ума не надо.

— Гарри, ты знаешь, где твой Амулет?

— А ты?

— Скорее всего, положил в карман мантии или просто бросил внизу.

— Я, наверное, тоже. Думаешь, их надо проверить?

Их следовало проверить уже давно, но вам было не до этого, а вот теперь вы оба торопливо одеваетесь, сбегаете по лестнице, чтобы обнаружить на вешалке две мантии — разумеется, тщательно высушенные и отглаженные заботливой Лотти. И у вас в ладонях почти одновременно оказываются оба артефакта, только вот теперь они вовсе не напоминают пластины с вырезанными на них знаками: у вас в руках два крошечных кинжала с палец величиной, лезвие надежно спрятано в ножны. А вдоль острой кромки змеится надпись — одинаковая у тебя и у Гарри: "В пламени и в пучине, в небе и под землей. Моя жизнь — твоя жизнь, моя кровь — твоя кровь, мое дыхание — твое дыхание".

— Северус, это что? — Гарри удивленно рассматривает свой преобразившийся амулет и, кажется, собирается проверить, хорошо ли заточено лезвие. Ты вовремя перехватываешь его руку.

— Осторожно. Твоя кровь не должна коснуться его раньше времени.

— Но что с ними случилось? И что это за слова? Какое-то заклятие?

— Это формула магического брака, Гарри.

— И... и что нам с ними делать?

— Это обычный ритуал. Как ты понимаешь, очень древний. Достаточно порезать себе ладонь, соединить руки и произнести клятву.

— То есть мы можем прямо сейчас...

— Да. После этого путь в Замок будет открыт, а Пророчество исполнится.

Гарри изумлен, но испуганным не выглядит, если ты скажешь ему сейчас, что не видишь никаких препятствий, он бестрепетно полоснет себя по ладони, давая своей крови смешаться с твоей. И свяжет себя с тобой безвозвратно.

— Мы не должны делать этого, пока не сочтем, что справимся.

Это очень похоже на отступление, мастер Северус, не так ли? И тебе стыдно за свои слова — как будто он просто любовник, игрушка, хорошенький мальчик в твоей постели, и ты говоришь ему об этом, пусть и не прямо, а прикрываясь некими высшими соображениями.

— Ты... ты не хочешь?

И от его взгляда — он уже готов понять и простить — тебя бросает в дрожь. Скорее убрать с глаз долой эти проклятые амулеты, прижать его к себе — ты ощущаешь, как он напрягается, пытается сопротивляться, нет, ты его не отпустишь.

— Гарри... — не смотрит на тебя, опускает голову. — Ты — моя награда... Я не знаю, за что, я ничего не сделал, чтобы заслужить тебя. Я все отдам, чтобы ты остался со мной. Навсегда. По своей воле. И никогда не смогу отпустить. Если ты так решишь... мы будем в Замке через несколько минут. Но я прошу тебя подумать. Даже не о том, кто я — тебя бессмысленно просить об этом. Мы не знаем, что за магия заключена в Замке, мы далеко не так сильны и всеведущи, чтобы утверждать, что сладим с ней. Мы так и не отыскали второго твоего Проводника. Нужно выиграть время, хотя бы пару месяцев. Вспомни наших вчерашних попутчиков — ты станешь утверждать, что совладаешь с такими союзниками?

Гарри заметно расслабился и больше не пытался отстраниться. Поднял глаза, улыбается — виновато, потерянно. Мерлин, как же он боится, что ты его оттолкнешь! Он так жаждет быть любимым...

— А ты мне вчера обещал, что расскажешь, кто такой это сэр Эдрик.

И вы вновь отправляетесь в спальню, чтобы там, у камина, ты мог поведать ему одну из тех старинных историй, которые ему столь по душе. Гарри опускается на ковер — он любит так сидеть, и ты оказываешься рядом, хотя прежде за тобой не водилось обыкновения рассиживаться на полу. На столике бокалы с дымящимся глинтвейном, нарезанный тонкими ломтиками кекс с марципаном и изюмом на овальном блюде — Мани и Лотти каким-то необъяснимым образом ухитряются угадывать ваши желания, при этом не показываясь на глаза. И ты начинаешь:

— Не знаю, много ли в этом правды — можешь относиться ко всему, что я расскажу тебе сейчас, как к красивой легенде. Но даже маггловские историки нашли подтверждение тому, что лорд Эдрик и вправду некогда жил на свете (1). Говорят, он не знал ни в чем удержу и был необуздан нравом, за что его и прозвали Диким.

— А он примерно когда жил? По одежде я бы ни за что не догадался — но я в этом просто ничего не смыслю.

— Это фэйри, Гарри, пусть Эдрик некогда и был человеком — одежды, оружие... всего лишь оболочка, дым, мишура. Они могли бы предстать перед нами в любом обличии.

— Но он был человеком, да? — Гарри придвигается поближе: ты уже неплохо изучил его нехитрые маневры: через пару минут он призовет подушку с дивана, устроится рядом — ластится, как молодой пес. И ты станешь перебирать его волосы — задумчиво, словно и сам не замечая того, что ты делаешь.

— Да, а вот о том, был ли он волшебником, нам ничего не известно. Поначалу он воевал с норманнами, потом стал их союзником, в итоге все же не поделил что-то с самим Вильгельмом Завоевателем и, как утверждают хроники, окончил свои дни в одной из его темниц. Как ты понимаешь, это ни на шаг не приближает нас к разгадке того, отчего он вчера предстал перед нами во главе Дикой Охоты.

— А почем нам в школе ничего про него не рассказывали? — Гарри жмурится, устраивается на животе, беззаботно болтая ногами, осторожно отхлебывает горячий глинтвейн, надкусывает кекс, стараясь не сыпать крошки на ковер.

— Ты уверен? Даже я проспал почти все лекции по истории магии — Биннса невозможно слушать. Кто его знает, мог и рассказывать. К тому же вся информация о фейри настолько препарирована Министерством, что даже записывай ты за Биннсом каждое слово, вряд ли вынес бы из его уроков что-то полезное. Так вот, на самом деле с сэром Эдриком все оказалось не так-то просто. Маггловская часть истории выглядит довольно прозаично: воевал, поднимал восстания, заключал соглашения, чтобы тут же их нарушить. Обыкновенное дело по тем временам.

— Но однажды в лесах он встретил прекрасную деву...

— Точно, мистер Поттер. И, как и положено в сказках, она танцевала на поляне в окружении себе подобных, однако красотой она превосходила всех прочих. Он выкрал ее и отвез в свой замок. Говорят, ему удалось добиться от девицы взаимности — она согласилась стать его женой, поставив всего одно условие.

— Постой! — Гарри откинулся на подушку, его глаза казались затуманенными: то, что так подкупало Северуса в нем — он обладал удивительным свойством верить в сказки. Искренне, по-детски, и ничье коварство и предательство не могло поколебать это наивное ожидание чуда. — Наверняка дальше все было, как и в прочих легендах. Ну, про русалок, которые выходили замуж за смертных. Надо сделать так, чтобы они не вспоминали, где их дом и откуда они пришли.

— Конечно. Но люди глупы и как назло не приучены следить за своим языком: в один далеко не прекрасный для него день сэр Эдрик — оправдаем его тем, что он был навеселе или не в духе — неосторожно упомянул при леди Годде о ее сестрах. И она тотчас пропала, оставив его горевать в одиночестве. Он забросил все, отправился на ее поиски — и сгинул в лесах, в которых некогда похитил свою госпожу. По крайней мере, среди живых он больше не показывался.

— Ты помнишь, он же вчера сам сказал нам: "За волшебство, за силу — за все надо платить". Выходит, и он сам...

— Да. Слово, уговор, расплата за ошибку или преступление... я же говорил тебе, да ты и сам прекрасно понимаешь — они не прощают и не забывают. Предательство смывается кровью, за оплошность следует неминуемое наказание.

— Но вчера мы видели его с леди Годдой — значит, он все же получил прощение.

— Да, — Северус взъерошил непослушные вихры юноши, ловя на себе доверчивый, полный такого обожания взгляд, что ему на миг стало не по себе. — Но он смог соединиться с ней только в мире призраков. Хотя, уверен, его больше бы устроило, если бы она, как встарь, оставалась хозяйкой в его замке. Но... что сделано, то сделано.

... Уже ночью, когда Северусу казалось, что Гарри давно заснул, тот вдруг дернулся, отбросил одеяло и уселся на кровати, беспокойно всматриваясь в лицо зельевара:

— Северус, а ты ведь намного сильнее меня магически, да?

— С чего ты взял?

— Вчера, когда я не справился...

— Вчера ты справился.

— Нет, если бы я был один... Ты же сам знаешь, что вливал в меня магию.

— Ну и что с того?

— Значит, у тебя гораздо больше силы, разве не так? И я постоянно влипаю в какие-то дурацкие истории. Я... разве я когда-нибудь смогу противостоять кому-то из фейри? Они уже один раз завлекли меня, они играли со мной. А вчера... я не удержал бы заклятие, если бы не ты. Как я справлюсь с Воздухом, тем более с Огнем?

Пальцы Гарри комкали край пододеяльника. И Северус уже не впервые поймал себя на такой отчетливой ясной мысли... холодной и неумолимой — Шеклболт должен заплатить.

— Нет, Гарри, как маг я вовсе не сильнее тебя.

— Но как же тогда?

— Что ты сидишь? Ложись, — Северус обнял его, устраивая голову юноши у себя на плече. Почему ему надо объяснять такие элементарные вещи? — Нет, я не сильнее... Сила, присущая волшебнику от рождения... Это всё глупости, обычное заблуждение, в котором тебя вырастили. Думаю, не стоит вдаваться в подробности, с какой целью это сделали.

— Ну да, — насупленно буркнул Гарри, — конечно. Им же был нужен Волдеморт. Если бы кто-то сказал мне, что я просто недоучка, не лучше, чем все остальные — с чего бы я тогда решил, что смогу с ним сражаться?

— Даже если абстрагироваться от Волдеморта... Изначально маг рождается с неким потенциалом. То, что он у всех разный — это верно. Если бы каждый юный волшебник по мощи был под стать Мерлину, магическая популяция попросту не выжила бы. Незаурядные возможности... они требуют реализации, ищут места, где бы им развернуться, а когда таковых не находится... Поэтому в какой-то мере то, что большинство в нашем мире одарены весьма посредственно, сохраняет существование волшебного сообщества.

— Ну а ты? А я? Я же...

— А что — ты? Ты-то как раз обладаешь очень неплохими задатками. Одно ты упускаешь из виду, впрочем, для тебя это как раз привычно: ты хочешь все и сразу.

— Неправда, — ну вот, даже ухитряется мотать головой, словно бодливый бычок...

— Правда, Гарри. Нельзя уметь всего с самого рождения — иначе периодически Министерство сталкивалось бы с новорожденными младенцами, испепеляющими взглядом уже в колыбели.

— Опять смеешься?

— Нисколько. Любой талант требует развития, разве не так? Почему ты ожидаешь, что в случае магических способностей это будет иначе? Тебе всего восемнадцать, мне тридцать девять. Магия... опять банальное сравнение, но я не знаю, как объяснить тебе иначе: она — как хорошее вино, она вызревает постепенно. Ты тратишь годы, чтобы разобраться в себе, ищешь то, что по-настоящему станет твоим. Разочаровываешься, мечешься, начинаешь заново. И ты... ты тоже вырастешь, малыш. Спи.

Гарри еще немного повозился, но вскоре его дыхание выровнялось, стало почти неслышным. А зельевар, закинув за голову свободную руку, еще долго смотрел, как пляшут на потолке изменчивые неугомонные тени. Да, Гарри вырастет, станет иным — сильным, уверенным в себе. Повелителем ветров и драконов. Даже не верится. Все будет как должно. А он сам... да, он оградит его от ошибок, не позволит оступиться, разочароваться. И это хорошо, черт побери, как же это хорошо! И Северус провалился в сон, улыбаясь собственным мыслям.

____________________________________________________________________

(1) Легенда об Эдрике Диком действительно существует: http://berdandi.livejournal.com/135468.html

Глава опубликована: 02.10.2016