Что же такое «общая исповедь». Откуда такое упорное стремление к ней. Что питает это стремление.

Мы видим, что Церковь решительно запрещает общую исповедь. Но вопреки этому запрещению она упорно вводится в церковную практику. Нельзя это объяснить только одним «попустительством», должны быть какие-то скрытые причины в самой основе этого явления.

Чтение второе

Таинство покаяния установлено Спасителем. В Евангелии от Иоанна (20, 21–23) говорится: «Иисус же сказал им вторично: мир вам! как послал Меня Отец, так и Я посылаю вас. Сказав это, дунул, и говорит им: примите Духа Святого: кому простите грехи, тому простятся; на ком оставите, на том останутс я».

В Евангелии от Матфея читаем (16, 19): «... что свяжешь на земле, то будет связано на небесах, и что разрешишь на земле, то будет разрешено на небесах». И у того же Евангелиста (4, 17): «С того времени Иисус начал проповедывать и говорить: покайтесь, ибо приблизилось Царство Небесное».

Сопоставление всех этих мест приводит к следующему заключению.

Во-первых, Спаситель дал власть отпускать грехи не вообще верующим, но Апостолам и их преемникам.

Во-вторых, давая власть отпускать грехи, Он дал власть и не отпускать их, что естественно предполагает известность грехов отпускающему их.

В-третьих, чтобы отпускающий грехи мог знать их, кающийся должен исповедовать их, то есть сказать о них вслух.

В-четвертых, внутренним условием для отпущения грехов является покаяние согрешившего.

Проф. Алмазов по поводу этого говорит: «Если бы Иисус Христос предоставил совершителям покаяния власть только решать грехи и не более, – то ясно, что такое действие могло бы быть практикуемо при одном искреннем желании того со стороны кающегося.. Но раз Спаситель даёт власть не только прощать грехи, но и удерживать их, то спрашивается, каким образом возможен здесь правильный порядок действий решителя без ясного представления им того, что он разрешает или связывает?

По безотчётному рассуждению, по слепому произволению? Но подобное явление немыслимо предполагать в настоящем случае. При таком порядке вещей открывалось бы весьма широкое поле для несправедливых действий, когда заслуживающий того не получил бы разрешения, и наоборот – недостойный разрешился бы от грехов. Сверх же того – тогда будет непонятным, для чего же дана власть именно прощать или не прощать грехи?

Ясно по всему этому, что применение на практике власти решения грехов по идее Спасителя неизбежно предполагает открытие таких грехов со стороны кающегося, открытие притом всестороннее, с такими обстоятельствами, которые способствуют точному и правдивому представлению степени греховности обращающегося за разрешением грехов».

Спаситель не установил никаких определённых форм священнодействия при Таинстве покаяния. Он дал общий принцип Таинства. Чрезвычайные дарования, изобиловавшие в апостольской Церкви, предоставляли широкую свободу как при совершении богослужения, так и при совершении Таинства.

Так, в ответе Киевского митрополита Киприана (1390–1405 гг.) Афанасию читаем: «Чернца принимай к покаянию якоже и мирянина: поем его к Церкви наедине». А у блаженного Симеона, архиепископа Фессалоникийского, говорится: «Принимающему исповедь должно в честном и священном месте, наедине и без шума сидеть и с благоговением, быть веселым и с кротостью в душе и во взоре, выражая образом действий любовь Божественную.. Исповедующийся должен подробно исповедать падение.. исповедующий должен напомнить ему и спрашивать...» (1430 г.).

Духовник для того, чтобы отпустить грех, должен был знать его во всех подробностях, а для того, чтобы указать врачевство, должен был разобраться в душе согрешившего.

Все это наилучшим образом достигалось на исповеди тайной. Если прибавить к этому, что тайная исповедь удовлетворяла всё же в известной степени и главному требованию исповеди публичной, т. е. «самоопозориванию» за грех, так как и на тайной исповеди всё же был «свидетель», перед которым стыдно было признаться в своих слабостях, то станет понятным, почему тайная исповедь получила общее признание.

Что такое епитимия?

Епитимия – это наказание, налагаемое на согрешившего или в форме «запрещения», т. е. лишения причастия на более или менее продолжительный срок, или в форме усиленного поста, милостыни, поклонов и иных подвигов. Наказание, не являющееся возмездием за грех, а преследующее воспитательную цель исправления грешника. Епитимия – это врачебное средство в руках духовника.

Обязательным условием применения этого врачебного средства, естественно, является подробное и всестороннее рассмотрение души кающегося, которое вполне может быть достигнуто на тайной, единоличной исповеди. Это требование всестороннего рассмотрения души перед наложением епитимии предписывается VI Вселенским Собором, где говорится, что принявшие власть решить и вязать должны рассматривать качество греха и готовность согрешившего ко обращению и «тако употребляти приличное недугу врачевание», «ибо не одинаков недуг греха, но различен и многообразен», поэтому надлежит «рассматривати расположение согрешившего»

В первом чтении мы приводили решительные и безоговорочные запрещения принимать на исповедь многих. Мы видели, что попытки ввести «общую исповедь» в России были давно, 200 лет тому назад. И Православная Церковь пресекала их в корне решительным запрещением. Она объясняла эти попытки нерадением и бессовестием некоторых пресвитеров. Теперь мы можем твёрдо установить, почему Церковь так сурово отвергала общую исповедь: потому что это был отказ не только от всего прошлого пути в развитии Таинства, пройденного Церковью, но отказ от основных начал Таинства, установленных Спасителем.

В самом деле, в общей исповеди из необходимых условий Таинства покаяния сохраняются лишь три: установленная обрядовая сторона, участие иерархического лица и раскаяние верующего.

Но не сохраняются три условия, из которых два являются совершенно обязательными для совершения Таинства и без которых о совершении Таинства не может быть речи. Одно условие касается духовника: он должен, по учению Церкви, знать грехи, которые прощает, знать подробно, знать степень раскаяния, знать, достоин ли грешник прощения. Всё это он должен знать для того, чтобы простить или не простить грех. При общей исповеди вопрос о том, достоин ли грешник прощения, решает сам грешник, а не пастырь. Пастырь на «общей исповеди» фактически отказывается от власти «вязать». Но, отказываясь от власти «вязать», он тем самым теряет и власть «решить». Правда, на общей исповеди читает молитву священник. Этим создаётся видимость Таинства. Но священник не может прочесть её каждому подошедшему к нему. Значит, вопрос, достоин ли грешник разрешения или недостоин, решается самим грешником: «власть ключей» фактически передана ему, за священником оставлена лишь пустая, не имеющая никакого содержания форма. Таким образом, общая исповедь – это отказ от самой основы, на которой зиждется Таинство покаяния.

Второе условие, необходимое для совершения Таинства покаяния, несоблюдаемое на общей исповеди, касается кающегося. Он не исповедует своих грехов, ибо исповедовать – значит открыто признавать. А на общей исповеди, когда сотни людей в один голос кричат «грешен», нет никакого открытого свидетельства о грехах, а потому нет и никакой «исповеди» их.

Итак, на общей исповеди нет двух обязательных и самых основных условий совершения благодатного Таинства – нет права священника отпускать грех, ибо не имеет права священник отпускать грехи по «безотчётному произволу», и нет права получать отпущение, ибо, по учению Церкви, это право даёт устное исповедание грехов.

Что же касается третьего, дополнительного условия таинства – права духовника налагать епитимий, – то оно вовсе отпадает при общей исповеди, ибо, не зная греха, естественно, невозможно врачевать душу согрешившего наложением наказания.

К этим трём условиям, нарушаемым при «общей исповеди», надо присоединить ещё одно, внутреннее условие, также отсутствующее при общей исповеди, – я разумею стыд при исповеди грехов.

Об этом Феофан Затворник говорит так: «Будут приражаться стыд и страх – пусть! Тем и вожделенно должно быть сие Таинство (исповедь), что наводит стыд и страх, и чем больше будет стыда и страха, тем спасительнее. Желая сего Таинства, желай большего устыдения и большего трепета....Предел, до которого надо довести открывание грехов, тот, чтобы духовный отец возымел о тебе точное понятие, чтобы он представлял тебя таким, каков ты есть, и, разрешая, разрешал именно тебя, а не другого».

Здесь каждое слово обличает «общую исповедь», указует на её беззаконность и совершеннейшую недопустимость.

А следующие слова его должны наполнить ужасом как тех, кто совершает это беззаконие над верующими, так и тех верующих, которые предоставляют возможность, чтобы над ними оно было совершено.

Феофан Затворник говорит: «Всячески стоит позаботиться о полном открытии грехов своих. Господь дал власть разрешать не безусловно, а под условием раскаяния и исповеди. Если это не выполнено, то может случиться, что тогда, когда духовный отец будет произносить «прощаю и разрешаю», Господь скажет: «А Я осуждаю».

И вот, несмотря ни на что, несмотря на строгое запрещение, несмотря на то, что это явное новшество, никогда не бывшее в Церкви, несмотря на то, что это явный отказ от самой основы Таинства, – общая исповедь стихийно, упорно, как какая-то страшная эпидемия, разливается по России. Препятствия, которые встречает она, не вразумляют верующих, не доходят ни до разума, ни до сердца, а приводят к озлоблению, поборники православного учения попадают в положение каких-то смутьянов и самочинников.

Почему это так?

Теперь мы подошли к тому вопросу, который поставлен нами в первом чтении. Что же это за страшная стихия, охватившая Церковь – не только мирян, не только священников, но и епископов, имеющих великий духовный авторитет? Почему люди церковные, учёные, досточтимые – как бы в некоем ослеплении пребывают в этом вопросе? Не могут они не знать всего, что говорит о Таинстве покаяния Св. Церковь, и того, что говорит Церковь об исповеди многих?

Одним попустительством, говорили мы, объяснить это нельзя. Нельзя объяснить и одним удобством исповеди «многих». Нельзя объяснить нерадением и бессовестием, ибо среди практикующих общую исповедь есть люди достойнейшие. Какова же истинная природа общей исповеди, делающая это явление столь победоносным?

Теперь мы имеем данные ответить на этот вопрос.

Истинная природа общей исповеди – это обмирщение Церкви.

Священник на общей исповеди отказывается прежде всего от той части исповеди, которая развивалась и осознавалась в монастырях – от духовничества.

Духовничество – это путь к церковному воспитанию христианского общества. Это тяготит мирян. Они охотно через общую исповедь порывают главнейшую внутреннюю связь с пастырем. «Освобождаются» от церковного водительства, устроения и контроля. Они безотчётно, сами не зная почему, чувствуют себя на общей исповеди как бы на свободе. Это дух мирского своеволия, мирская «эмансипация» от келейного монастырского духа. В самом деле, возможен ли был где-нибудь в Оптиной пустыни плакат: «Сегодня епископ такой-то проведёт общую исповедь в таком-то храме, начало во столько-то часов».

И вот идут прохожие, читают этот выставленный на шумной улице плакат и идут на «общую исповедь», ни к чему не обязывающую, ничего от них не требующую и обещающую несколько хорошо проведённых минут. Это обмирщение Церкви.

Вместо серьёзного отчёта о своей жизни, вместо покаяния за содеянные грехи, что есть большой и трудный нравственный подвиг, который приводит к потребности «выставить грех на позор» села не перед всей Церковью, то перед духовником, – общая исповедь предлагает «коллективное покаянное настроение». Трудно и стыдно каяться на духу. Но приятно, легко и успокоительно поплакать вместе со всеми на общей исповеди. Более или менее талантливый проповедник растрогает сердце, плачущий сосед ещё усилит умиление – и вот, безо всякого труда, безо всякого подвига достигается «покаянное настроение», иногда очень сильное – и всегда бесплодное, ибо оно не есть результат внутренней работы.

Плакать на единоличной исповеди – это одно. Плакать на общей исповеди – это совсем другое. Исповедь требует покаянного подвига. Мир даёт иные средства для иллюзии покаяния – он даёт «коллективное переживание», в деле исповеди.

Это обмирщение Церкви.

Но надо быть справедливым. В церковной жизни, наряду с явлением обмирщения Церкви, мы видим небывалый подъём церковности. Если масса церковная обмирщается, то «малое» стадо Христово, напротив, и в миру как бы восстанавливает монашеский дух – отсюда стремление мирян к частому причащению, к молитве, посту, чтению святых отцов и к духовной жизни.

То же наблюдается и в вопросе об общей исповеди. «Масса церковная» охватывается этим недугом. Но замечаются и явные признаки отрезвления. Для характеристики этого процесса я позволю себе привести письмо одного мирянина, полученное мною.

«Пошёл я в церковь исповедоваться, – пишет он. – Я знал с детства, что исповедоваться – значит перед священником, свидетелем Божиим, подавляя стыд и страх, рассказать все грехи, осудить их, выслушать указания священника и получить от него разрешение грехов. В церкви, куда я пошёл на этот раз, было предложено желающим принять общую исповедь. Я сначала подумал: да можно ли, не рассказав своих грехов, получить разрешение их, но тут же решил, что если православное духовное лицо предлагает – значит, всё в порядке.

Приступили к исповеди.

Духовник перечислил грехи с воодушевлением, а мы только объявляли, что грешны в этих грехах. Затем духовник предложил тем, кто имеет что-нибудь особенное на душе, грех, который очень обременяет совесть, подойти и сказать ему это. Но что именно говорить? Что называть особенным? Я нахожусь на службе. Сосед зазевался, и я стащил у него рубль. Сосчитав деньги, он обнаружил пропажу, волновался, горевал, недоумевал. Я делал вид, что сам возмущен.

На общей исповеди отец духовный всей массе исповедников задавал вопрос: не присваивал ли чужого? А мы отвечали: «Грешны, батюшка». Значит, я уже покаялся, особенного ничего нет, многие отвечали «грешен». Как хорошо: и покаялся, и краснеть не надо. Пошёл бы я на частную исповедь, сколько мучился бы, прежде чем рассказал о своём низком и грешном деле, а тут грех прощен, причащаться можно, и всё шито-крыто. Решил всегда ходить только на общую исповедь. Но после этого у меня появились искусительные мысли. Если священник, не выслушав моих грехов, может разрешить их, то почему же он не может разрешить меня заочно? Например, из дома пишу батюшке записку такого содержания: «Немножко нездоров, придти в церковь не могу, но завтра думаю причащаться, во всех грехах каюсь. Прошу разрешить». Батюшка пишет: «Разрешаю». Да и этого не нужно. Было бы довольно, если бы священник, выйдя с Чашей, просто спросил желающих причащаться: «Во всех грехах каетесь?» – и, получив утвердительный ответ, тут бы и разрешил – и стал причащать. Впрочем, и этого не надо, так как, выйдя с Чашей, священник читает молитву, в которой есть такие слова: «Помилуй мя и прости ми прегрешения моя вольная и невольная, яже словом, яже делом, яже ведением и неведением». Причастники повторяют за священником эту молитву, значит, они каются. Священнику остаётся только сказать: «Прощаю и разрешаю», – и начать причащать. Если частную исповедь можно заменить общей, то общую тем более можно заменить указанным путём».

На этом я мог бы и кончить, но нельзя не ответить на вопрос, на который обещал ответить в первом чтении. Как мог допускать общую исповедь о. Иоанн Кронштадтский? Неужели и он служил делу обмирщения Церкви?

Отвечаю.

Общая исповедь у о. Иоанна Кронштадтского по существу ничего общего с нашей так называемой «общей исповедью» не имеет, хотя подобна ей по внешней форме. Общая исповедь о. Иоанна Кронштадтского была явлением единственным, беспримерным и по существу недоступным ни для примера, ни для подражания. В общей исповеди о. Иоанна Кронштадтского не нарушались основные свойства Таинства в силу особых благодатных даров, данных ему от Господа.

Так, необходимое условие единоличной исповеди – обязательство для духовника знать грехи кающегося – у о. Иоанна Кронштадтского восполнялось благодатным даром прозорливости. О. Иоанн не допускал многих до Чаши без предварительных расспросов, потому что он видел грех в душе человека, знал его, хотя и не спрашивал. О. Иоанн не требовал обязательно «исповедания» греха, но люди, приезжавшие к нему со всех концов России, по своему душевному состоянию были готовы на какое угодно самораспятие, а при таком условии требование обязательного произнесения покаяния вслух было бы простой формальностью. Вот почему общая исповедь о. Иоанна Кронштадтского, являясь по форме нарушением устава, в силу исключительных, ему лишь данных даров, по существу не была этим нарушением.

Общая исповедь была особым дерзновением о. Иоанна Кронштадтского, за которое он будет ответствовать перед Господом, но нам он не только не завещал следовать этому примеру, а напротив, то, что оставил в руководство, явно говорит об исповеди тайной, единоличной. И мы не должны горделиво брать пример с того деяния о. Иоанна Кронштадтского, за которым стояло особое его дерзновение, основанное на особых его дарах, – а смиренно последовать тому, чему он нас учил. А для этого надо открыть книгу о. Иоанна Кронштадтского «Моя жизнь во Христе», там прочтем мы об исповеди следующее:

«Исповедоваться во грехах чаще надо для того, чтобы поражать, бичевать грехи открытым признанием их и чтобы больше чувствовать к ним омерзение».

А на общую исповедь не потому ли идут многие, что стыдятся признаваться в своём грехе священнику?

«Кто привык давать отчёт о своей, жизни на исповеди здесь, тому не будет страшно давать ответ на Страшном Суде Христовом».