Счастье – это когда тебя понимают

Настал момент, когда я могу объяснить, зачем, собственно, затеял весь этот длинный и, быть может, несколько скучноватый разговор об этапах развития детского сознания. Мораль, на самом деле, очень проста: хорошего человека словами не воспитаешь.

Нам все время кажется, что мы можем воспитать ребенка словом, именно поэтому мы сутками напролет читаем ему лекции и нотации, превосходя порою самих себя в ораторском мастерстве. "Ну, как ты не понимаешь, что нельзя… Ну как ты не понимаешь, что мы волнуемся… Ну как ты не понимаешь, что ты должен…" – прекрасные словеса, сказанные небесам. Ребенок может находиться рядом и внимательно нас слушать, но слова эти не достигают цели.

Если бы только родители могли себе представить, как они надоедают своим детям!

Бернард Шоу

До десяти лет ребенок просто не понимает наших слов, точнее – наших речей. Как-то, конечно, понимает, но по-своему и совсем не то, что мы хотели ему сказать. Впрочем, даже если бы он и понял нас правильно (допустим такую чудесную возможность), то все равно, мне думается, не смог бы этими нашими наставлениями в своем поведении руководствоваться.

Элементарные, конкретные, ясные, отработанные на опыте правила и инструкции он, конечно, усвоит и выполнит без сучка без задоринки. Но обобщить и сделать из этого какие-то выводы на будущее, перенести эти выводы на аналогичные, подобные ситуации, провести анализ и сделать работу над ошибками – нет.

Я хорошо помню, как мама говорила мне: "Ну, если не знаешь, почему было меня не спросить? Все сделаешь по-своему, а потом проблем не оберешься!" А я искренне не понимал, о чем речь. Во-первых, что я сделал не так? Во-вторых, в чем эти проблемы? В-третьих, что значит – "если не знаешь"? Все, мне казалось, я знал прекрасно.

Сейчас, конечно, я и не вспомню этих ситуаций, но думаю, что если бы я-нынешний оценивал те ситуации, то оказался бы на стороне мамы, а не на собственной. У меня нет никаких сомнений в том, что она была права. Но… тогда я был ребенком и, не понимая ее (хотя думал, что понимаю), считал, что она не понимает меня, а потому – не права в принципе.

Где-то к десяти-одиннадцати годам у нас в лице нашего ребенка появляется собеседник. Но тут срабатывает "человеческий фактор"… Во-первых, нам с таким собеседником скучновато – ничего нового он нам сказать не может, все это мы уже так или иначе проходили. Во-вторых, мы уже устали с ним разговаривать и печально наблюдать, как горох отлетает от стенки. В-третьих, у него самого в этот момент очень сложный период – он занят тем, чтобы найти свое место в группе взрослеющих и самоорганизующихся сверстников.

А уже в тринадцать-четырнадцать ребенок и вовсе теряет всякий энтузиазм, всякое желание общаться с нами. У него полным ходом идет пубертат, а потому приоритеты и задачи, которые он решает, у него поменялись. И из потенциального собеседника он в считаные месяцы превращается в активного нашего оппонента, дальше – коса на камень, и пошло-поехало.

Сначала мы не можем рассчитывать на понимание со стороны нашего ребенка, потому что он просто не способен нас понять. А буквально через паузу мы уже не можем рассчитывать на понимание с его стороны, потому что он уже не хочет нас понимать.

Теперь им владеют другие ценности и у него появляются другие авторитеты, а главное – он инстинктивно подвергает критике все, что так или иначе связано с нашим родительским воспитанием. И даже если это противостояние не превращается в открытый конфликт, возникает своего рода психологическое, эмоциональное отдаление нас друг от друга.

Ребенок ищет самостоятельности, тогда как мы ассоциируемся в его сознании с диктатурой и авторитарностью. В общем, надеемся мы найти в ребенке родную душу, а обнаруживаем холодное – "спасибо, до свиданья". Ситуация выглядит фатальной. Какой-то ужас.

Впрочем, может быть, это мы что-то не так делаем? Как вам кажется, есть у нас какой-то иной способ общаться с нашим ребенком, кроме языка и всяческих словесов? На первый взгляд – нет. Хочешь, не хочешь, получается или не получается – надо говорить и договариваться. Но так, да не так.

Понимаю, что этот вопрос прозвучит несколько странновато, но все же давайте попробуем себе на него ответить – а почему, собственно, ребенок должен нас слушать? Да, мы старше, мы опытнее, мы умнее, в конце концов. Но это нам понятно, потому что мы старше, опытнее, умнее. А ему-то откуда об этом знать? Поверить нам на слово… В свете всего, о чем мы говорили выше, подобное предложение-предположение звучит как плохая шутка.

На самом деле, нет в нашем ребенке никакого желания нас слушать и нас слушаться. Более того, скорее в нем все в обратную сторону работает: мы постоянно его учим уму-разуму, наставляем, указываем ему на его ошибки, демонстрируем ему его несостоятельность, и понятно, что он, по результату всего этого безобразия, только о том и думает, чтобы как-то слинять и посвоевольничать.

Вы представьте: если нас постоянно кто-то будет учить и учить, учить и учить, говорить нам, что мы не правы, что мы бестолковы, что мы неуспешны, мы же его возненавидим на второй неделе! Конечно! Но почему мы думаем, что ребенок чувствует себя иначе? Нет, он чувствует так же. Он ведь живой человек, пусть маленький, пусть несмышленый, неопытный, но живой! Со всеми вытекающими отсюда последствиями…

Если вы хотите научить своих детей воровать, заставьте их подольше выпрашивать все, что вы им даете.

Генри Шоу

Если мы хотим, чтобы человек пошел нам навстречу, нужно сделать так, чтобы он захотел пойти нам навстречу. А захочет он этого или нет – зависит от нас. И это абсолютное правило. Но в нас, в родителях, сидит комплекс "большого брата" – мы внутренне уверены, что дети должны нам быть благодарны за то, что мы тратим на них свое время, помогаем им, решаем их проблемы, занимаемся ими, устраиваем им разные радости. Так-то оно, может быть, и так. Но толку-то? Есть факты и остается лишь посмотреть им в глаза.

Учить ребенка нотациями бессмысленно – это раз. Слушать нас и слушаться нас он не хочет – это два. Наша позиция "старших" его травмирует и унижает, а потому он постоянно хочет матча-реванша – это три. Что будем делать?.. Взять свою гордость родительскую, а может быть, и гордыню, и засунуть ее куда подальше.

Если мы хотим найти общий язык с нашим ребенком, мы должны создать такие условия, когда он захочет быть с нами, прислушиваться к нам, верить нам, учиться у нас. Вот такая правда жизни: мы не только должны помогать нашему ребенку во всем, растить его и заботиться о нем, но и… создавать условия, чтобы он хотел с нами общаться.

Впрочем, должен сказать, что слишком многого от нас для этого не потребуется. Правда. Ребенок нас любит, и общение с нами ему необходимо. Но мы должны помочь ему это его, столь важное для нас, "хотение" проявить. Каким-то детям это с легкостью удается, а для многих – большая проблема.

Тем более что и родители у них бывают – не люди, а прыгающие мины – машут наотмашь, спасайся, кто может. Сегодня приголубят, завтра подзатыльников надают. А главное – непонятно за что, и вообще как так можно, если любишь? Или врут?.. Многих детей этот вопрос волнует не на шутку. И часто они решают, что нет, не любят, только вид делают, а иногда даже и не делают. Да-да, это о нас с вами речь, наши дети так о нас думают. А еще они думают, что мы их не понимаем, и в этом их, кстати сказать, тоже можно понять.

Итак, если мы хотим быть услышаны, если мы хотим, чтобы ребенок интересовался тем, что мы пытаемся до него донести, он должен быть мотивирован на это. А мотивировать его можно только одним-единственным способом – демонстрировать ему, что он для нас важен, ценен, что мы его уважаем, что он нам дорог. Быть внимательными, чуткими, терпимыми – вот начало любого диалога. Без этого никакого общения с ребенком не получится.

Важно не то, что мы говорим, а то, как мы это делаем. Можно двести раз сказать ребенку, что мы его любим, и не сделать ничего, чтобы он поверил этим нашим словам. Говорить нужно, но одних слов недостаточно. Для ребенка реальные дела, события, поступки, фактические реакции родителей – это правда. А слова… Ну что слова? Поговорили и разошлись.

Цифровая среда
Часть вторая

Как мы с вами уже знаем, в 90-х годах прошлого века, на фоне нарастающего информационного потребления, ученые стали выявлять у некоторых детей и подростков два состояния, природа которых была изначально не вполне понятна. Состояния эти получили названия "функциональная безграмотность" и "синдром дефицита внимания и гиперактивности".

Перечисляя симптомы функциональной неграмотности, ученые называли неспособность человека правильно понимать прочитанные им тексты, неумение написать сложный и связный текст или явно выразить свои мысли и чувства. Кроме того, у функционально неграмотных обнаруживалась неспособность участвовать в содержательных дискуссиях, делать выводы из допущенных ошибок, сосредоточиваться на хоть сколько бы то ни было сложных задачах, понимать смысл инструкции и контекст ситуации, действовать по инструкции. Впрочем, человек страдающий "функциональной неграмотностью", предсказуемо не признавал у себя наличие каких-либо проблем с чтением и низкий уровень общей эрудиции.

Как мы видим, эти симптомы весьма схожи с теми, что описывала Кюнг Хи Ким, оценивая современных детей. Но это ещё не все…

Термин "синдром дефицита внимания и гиперактивности" (СДВГ) возник еще раньше, нежели "функциональная неграмотность" – где-то в 70-х годах прошлого века. Это диагноз ставился детям, испытывающим трудности при необходимости сосредоточиться на решении каких-либо задачах, демонстрирующим избыточную возбудимость, постоянно отвлекающимся, неспокойным и импульсивным.

В общем, главный симптом – действуют на нервы взрослым, а что с этим делать – непонятно. Разве что кормить риталином. Последний, несмотря на свой возбуждающий эффект, умудряется как-то притормаживать детей, страдающих СДВГ, параллельно приводя, по сути, к наркотическим эффектам, из-за чего он запрещен в большом количестве стран, включая Россию.

Короче говоря, вся эта странная патология долгое время повергала ученый мир в озадаченность, смешанную с чувством абсолютного бессилия. Ну и правда, это тяжело: с одной стороны, видишь, что у пациента явная симптоматика, то есть, точно с ним что-то не так, а с другой стороны, даже обосновать эту симптоматику трудно – что это за состояние, почему возникают?

Но время делает свое дело: количество пациентов с "функциональной безграмотностью" и "синдромом дефицита внимания и гиперактивности" стало расти в геометрической прогрессии, а параллельно с этим возникли и новые методы исследования мозга (в частности функциональная магнитно-резонансная томография, которая позволила нам заглянуть в живой, работающий мозг).

Чем думает мозг?

Мозг выполняет множество функций – он создает для нас картину мира, которую мы по наивности считаем объективной реальностью, он руководит всеми нашими движениями и работой организма, образует наши потребности и согласует их взаимодействие. Но каким местом он, прошу прощения, думает?

Как я уже подробно рассказывал в книге "Чертоги разума. Убей в себе идиота!", за мышление в нашем мозгу отвечает так называемая "дефолт-система мозга" (ДСМ).

Все началось со скандального исследования Гордона Шульмана, который, изучая мозг человека с помощью ФМРТ (функциональной магнитно-резонансной томографии), обнаружил совершенно удивительную вещь. Оказалось, что при решении интеллектуальных задач, когда человек вроде бы сосредоточивается и активно мыслит, его мозг, напротив, снижает свою активность.

Его данные свидетельствовали: когда мы решаем какие-то задачи, наш мозг снижает активность в целом ряде областей: медиальной префронтальной коре (помогает понимать других людей), в латеральной теменной коре, в задней части поясной извилины (помогает оценивать иерархию в обществе, сопротивляться мнению большинства), в энторинальной коре и ряде других зон.

Иными словами, считая в столбик, ваш мозг меньше трудится, чем когда вы витаете в облаках своих мыслей и, казалось бы, не совершаете никакой интеллектуальной работы. Данный результат казался настолько парадоксальным, что ряд научных журналов отказал Шульману в публикации его работы, полагая, что он или сошел с ума, или допустил какие-то непростительные ошибки в исследовании.

Но все сомнения развеялись в 2001 году, когда исследовательская группа Вашингтонского университета в Сент-Луисе под руководством профессора Маркуса Рейчела провела ряд исследований, которые позволили подтвердить правоту Шульмана и сформулировать теорию дефолт-системы мозга.

Действительно, может показаться, что дефолт-система мозга – система "ничего неделания", но это не так. Выяснилось, что когда мы отвлекаемся от насущных дел, то наш мозг начинает на автомате продумывать наши отношения с другими людьми. Представьте, как часто вы думаете о взаимоотношениях со знакомыми, коллегами, начальниками, друзьями, родственниками? Мы же постоянно о них думаем! Точнее, 46 % своего бодрствования (как мы теперь знаем), что, согласитесь, тоже немало.

Судя по всему, нейрофизиологический комплекс, который мы сейчас именуем дефолт-системой мозга, сформировался в далеком эволюционном прошлом, когда наши предки еще жили стаями, а потом небольшими племенами – по 120–150 человек. Понятно, что ради выживания в дикой природе им важно было держаться вместе, кооперироваться и предупреждать внутригрупповые конфликты.

И вот для этого, и для того чтобы понимать все социальные взаимоотношения внутри стаи – кто чего стоит и от кого чего ждать, – у наших предков и сформировалась данная специальная нейронная сеть. Исследования, проведенные оксфордским профессором Робином Данбаром, доказывают, что наш мозг рассчитан на то, чтобы мы относительно стабильно удерживали в голове 150 человек (то есть 150 образов других людей).

Когда же человек обзавелся способностью к членораздельной речи и абстрактному мышлению, именно эта нейронная сеть – дефолт-система мозга – стала нами использоваться и для обеспечения процесса мышления о сложных вещах. Благодаря ей мы придумали религию, культуру, общественные традиции, науку и все прочее – то есть сумели создать сложные образы, их составляющие.

Есть, впрочем, в нашем мозге и другие важные нейронные сети. Например, сеть выявления значимости (СВЗ), которая обеспечивает нас возможностью сосредоточиваться на конкретной интеллектуальной задаче. Впрочем, когда вы любуетесь закатом и слушаете пение птиц в лесу – это тоже ее работа.

Большое значение имеет центральная исполнительская нейронная сеть (ЦИС), которая обеспечивает обработку получаемой информации – оценивает и анализирует внешние стимулы.

Причем важно иметь в виду, что все эти три системы (глобальные нейронные сети) между собой постоянно "спорят", то есть, говоря научным языком, являются антагонистами – работает или та, или другая. Например, если у нас включается сеть выявления значимости (СВЗ), то наша центральная исполнительская сеть (ЦИС), наоборот, затихает.

Поэтому когда наш мозг, не говоря уже о мозге ребенка, нейронные сети в котором еще только формируются, занят потреблением информации, он не может думать о социальных связях. И застревая в гаджетах, дети становятся аутичными, социально пассивными, им не интересно ни друг с другом, ни со взрослыми.

Соответствующая нейронная сеть – дефолт-система мозга, – ответственная за социальное взаимодействие, оказывается постоянно выключена, можно сказать, даже выдавлена центральной исполнительной сетью. То есть она не тренируется, необходимые ей клетки не выживают, а связи между соответствующими областями мозга не формируются.

И ладно бы это касалось только социальных отношений… Ну не хотите вы, чтобы ваш ребенок строил нормальные отношения с другими людьми, – не надо. Дайте ему гаджет, и символы с образами он научится различать, а людей – нет. Думать же о них, переживать за них, сочувствовать им, осознавать их чувства и состояния – этого вообще нет, просто нет как опции.

Но проблема стоит шире, потому что эта же дефолт-система мозга, которая формируется в процессе социальных взаимодействий с другими людьми, впоследствии отвечает и за абстрактное мышление, за сложный интеллектуальный процесс.

К десяти годам дефолт-система мозга, по крайней мере в первом своем приближении созревает, и ребенка, как вы знаете, переводят из младшей школы – в среднюю. То есть, из школы, где все рассчитано на предметное мышление, переводят в школу, где нужно уже раскидывать мозгами, так сказать, и думать об абстрактных вещах – географии какой-то, истории, алгебре, химии, физике.

Но если ребенок живет с гаджетом как с соской, то каковы шансы, что необходимая нейронная сеть у него разовьется? Минимальная. Впрочем, и образование сейчас подстраивается под эту деградацию – от детей все меньше и меньше ждут, что они будут думать. Запоминают – и слава богу, а не соображают ничего, элементарных вещей не способны понять – ну и черт с ним.

Мышление – это не просто набор знаний, и даже не просто оперирование набором знаний. С этим, прошу прощения, и мартышки неплохо справляются. Мышление – это способность человека создавать сложные модели реальности.

Сначала мы учимся создавать сложные отношения между людьми – в семье, с дальними родственниками, соседями и знакомыми, затем в детском саду, школе. Это долгий процесс развития и формирования нашей дефолт-системы мозга.

И чем сложнее социальные общности, которые мы способны в себе осознавать, тем более сложные интеллектуальные объекты мы можем в своем мозге строить и воспроизводить. Поэтому если в одном возрасте ребенок еще не может осмыслить, например, химию, а в другом – неплохо с этим справляться, то ничего удивительного в этом нет: он дорос наконец до этого своей развивающейся дефолт-системой мозга.

Однако же, если ребенок лишен реальных социальных связей – если он не взаимодействует с другими людьми, а только и ждет, когда же они ему дадут гаджет и он сможет в него занырнуть? Какой же сложности будет в результате его дефолт-система – этот программный сервер мышления нашего мозга?

Боюсь, что сложностью интеллектуального сервера ребенок, воспитываемый мультиками, похвастать не сможет. В результате и модели реальности, которые он будет строить, скорее всего, лишь внешне могут показаться кому-то сложносочиненными, а на самом деле внутри – пустота и ничто.

Это и есть та самая "функциональная неграмотность", которую заметили еще двадцать пять лет назад, когда первыми искусственными бебиситтерами стали телевизоры. С тех пор, как вы понимаете, ситуация лишь усугублялась.

За примерами далеко ходить не надо. В 2015 году специалисты независимого регулятора коммуникационной индустрии Ofcom в Великобритании провели исследование, которое должно было выявить особенности восприятия информации, размещаемой в интернете, детьми разных возрастов.

Юным участникам исследования демонстрировались скриншоты (фотографии экранов) результатов поиска в Google. После этого экспериментаторы указывали детям на верхние строки выдачи на самом верху страницы. Эти строки, как вы, наверное, догадываетесь, являлись стандартными рекламными объявлениями – там так и пишут: "Реклама" (в англоязычной версии поисковика – "Ad").

Дети и подростки, глядя на эту строку, могли выбрать одну из трех категорий ответа: "наиболее релевантные результаты", "наиболее популярные результаты", "реклама".

Результаты ошеломили исследователей: несмотря на очевидные признаки маркировки верхних строк как "рекламы" почти 70 % подростков (12–14 лет) и 84 % детей младших возрастов не смогли этого понять. Они давали любой другой ответ, но не "Реклама".

Почти 20 % были убеждены, что любая информация на верху выдачи достоверна и никак не может являться рекламой. То есть речь идет не только о том, что ребенок невнимателен, что уже само по себе должно настораживать, но и о том, что дети перестали задумываться над качеством и достоверностью информации, с которой они имеют дело.

Впрочем, если с механизмами формирования функциональной неграмотности все более-менее понятно, то вот с СДВГ вроде бы эта механика вовсе не так очевидна. Может быть, гены?.. Да, на гены мы пенять любим, но, наверное, это все-таки не тот случай или, по крайней мере, не гены здесь главное.

Вообще говоря, что такое "синдром дефицита внимания и гиперактивности"? Ученые долго не могли понять и договориться. Вроде бы видно невооруженным глазом, что дети эти "какие-то не такие" – им трудно концентрировать внимание, на месте не сидится, импульсивны, реагируют на все резко. В результате с возрастом у таких детей дополнительно отмечается сниженный интеллект, трудности с восприятием информации и проблемы социальной адаптации.

Удивительно, кроме прочего, что дети лишь в 30 % случаев перерастают свой СДВГ, а 70 % детей, страдающих СДВГ, получают впоследствии диагноз СДВГ-взрослых. То есть болезнь не уходит, хотя, казалось бы, это "болезнь развития", с возрастом она должна исчезнуть. Но этого чаще не происходит. Так в чем же причина? Какова нейрофизиологическая природа этой загадочной психической аномалии?

К счастью, нейрофизиология развивается, и новые методы исследования позволяют нам заглянуть в живой, работающий мозг. И мозг детей, страдающих синдромом дефицита внимания и гиперактивности, не исключение.

В 2017 году в журнале Biological Psychiatry: Cognitive Neuroscience and Neuroimaging была опубликована статья "Функциональные нейровизуальные признаки для определения нейробиологических путей при расстройстве дефицита внимания/гиперактивности", написанная группой ученых под руководством психиатров – профессора Йельского университета Майкла К. Стивенса и директора исследовательского центра Olin Neuropsychiatry Research профессора Годфри Д. Пёрлсена.

Революционность этого исследования состоит в том, что, во-первых, наконец найдены нейрофизиологические паттерны, характерные для детей, страдающих СДВГ, а во-вторых, что еще важнее, оказалось, что этих паттернов несколько (как минимум – три, по крайней мере, по результатам этого исследования).

Проще говоря, за одними и теми же, как кажется, поведенческими симптомами – неспособность удерживать внимание, общая безалаберность, потребность в немедленном вознаграждении и т. д. и т. п. – стоят разные нейрофизиологические комплексы.

Точнее, впрочем, было бы сказать, что у ребенка должны к определенному возрасту сформироваться нормальные функциональные сети мозга, ответственные за тот или иной режим работы. Но по каким-то причинам этого не произошло, и на осколках этих не сформированных нормально функциональных систем выросли какие-то другие агломерации.

В конце концов, мозг может адаптироваться ко всему (в разумных пределах, разумеется), и если среда стала цифровой и вся детская жизнь перекочевала в смартфон, то он – мозг ребенка – к этому набору стимулов и привыкает.

Дальше, когда вы пытаетесь вернуть ребенка в нормальную жизнь, возникают естественные и предсказуемые сложности: в его мозге просто нет функциональных систем (сформированных нейронных сетей – дефолт-системы, центральной исполнительской сети, сети выявления значимости и т. д.), которые помогли ему в этой среде функционировать.

И если раньше, в конце прошлого века, СДВГ встречалось редко, и это были единичные, уникальные случаи, то теперь все изменилось. Раньше вы не могли войти в класс и обнаружить там СДВГ у каждого второго ребенка (если, конечно, это не был класс какой-нибудь коррекционной школы). Сейчас же все школы медленно, но верно превращаются в коррекционные…

Только, во-первых, там ничего не "корректируют", а во-вторых, проблему часто в упор не замечают – а что, дети тихие, спокойные, сидят в телефонах, никого не трогают. Тупеют? Ну, бывает… Не всем же в гениях ходить! Наконец, муниципальные органы то тут, то там торжественно объявляют о цифровизации детских садов и прочем подобном безумии.

Учитывая этот факт, не нужно, наверное, удивляться возникшему противостоянию. Революционные научные работы по "цифровому слабоумию" (digital dementia), сделанные рядом исследователей, вызвали, а кое-где и до сих пор вызывают ожесточенное сопротивление как общественности, так и ряда государственных структур.

Возможно, больше всего досталось когда-то немецкому психиатру Манфреду Шпитцеру, который одним из первых выступил по этому вопросу со всей определенностью (о его злоключениях после обнародования результатов своих исследований он достаточно подробно рассказывает в книге "Антимозг", в оригинале – "Digital dementia").

Шпитцер и другие исследователи обнаружили, что дети, использующие гаджеты и интернет в бо́льшем объеме, нежели это рекомендует ВОЗ, демонстрируют целый букет разнообразных психических расстройств и отклонений другого рода.

Так, например, даже если не брать в расчет проблемы с формированием нейрофизиологических сетей, дети, злоупотребляющие гаджетами, страдают хотя бы от того, что ведут малоподвижный образ жизни. Авторы исследований указывают, что в результате страдает моторная кора и нарушается работа мозжечка, отвечающего за координацию движений, чувство баланса и т. п. Происходят патологические изменения в положении головы, что приводит к головным болям, дискомфорту, быстрой утомляемости, раннему остеохондрозу и т. д.

Кроме того, у таких детей (то есть у подавляющего большинства современных детей) снижается своего рода естественная чувствительность, восприимчивость. Мозг ребенка должен получать разнообразную сенсорную информацию – звуки улицы, леса, ощущение мокрых капель дождя на лице, солнечный свет, соприкосновение подошвы ботинок с землей и т. д.

Когда мозг ребенка постоянно находится в цифровой среде, он получает звуковую гиперстимуляцию и уже не способен воспринимать тонкие звуковые различия, а тем более испытывать от этого удовольствие. Чрезмерная стимуляция слуховых и вестибулярных областей мозга приводит к повышению тревожности и расстройствам сна, что, в свою очередь, сказывается на успеваемости в школе.

Лобные доли, отвечающие за мотивацию, принятие решений и планирование действий, также сильно страдают. Ребенку необходимо научиться контролировать свои импульсы, он должен научиться думать – то есть взвешивать альтернативы и принимать правильные решения. Для всего этого его мозгу необходимо время, но если внимание ребенка постоянно переключается с одного на другое, этого времени у него просто нет.

Пользуясь гаджетом, ребенок лишь впускает в себя информацию – по сути, только распознает некие стимулы, но не перерабатывает полученные данные. Это, понятное дело, сказывается на качестве обучения, ведет к увеличению ошибок по невнимательности и т. д. Однако, сталкиваясь с подобного рода трудностями, ребенок не воспринимает это как проблему. Проблема для него лишь в том, что его время от времени лишают удовольствия от взаимодействия с гаджетом.

Научные исследования доказывают, что насилие, с которым ребенок регулярно сталкивается, просматривая ролики в сети или играя в видеоигры, значительно повышает активность симпатической нервной системы. Последняя не только отвечает за регуляцию работы внутренних органов, но и активно участвует в формировании чувства тревоги, которое, в свою очередь, приводит и к депрессивным расстройствам.

Кроме того, злоупотребление интернетом и видеоиграми приводит к чрезмерной стимуляции дофаминовой системы – то есть так называемой "системы вознаграждения" в мозге. Дофамин отвечает, в частности, за ожидание награды, поэтому, когда ребенок ждет заветного приза в компьютерной игре (или, к слову, просто перехода на следующий уровень игры), у него происходит постоянная выработка дофамина.

Подобная – искусственная и навязываемая виртуальной средой – стимуляция выработки дофамина приводит к изменению чувствительности нейронов мозга ребенка к этому нейромедиатору. Проще говоря, порог их чувствительности к дофамину снижается и, чтобы получить удовольствие от чего-либо, ребенку требуется все более и более сильный раздражитель.

Не понимая этого, ребенок, чтобы просто сохранить хотя бы прежний уровень удовольствия от своей деятельности, вынужден постоянно увеличивать продолжительность игры, наращивать сложность и разнообразие игр. Но это, к сожалению, не приводит его к ожидаемому эффекту.

В итоге замыкается порочный круг компьютерной зависимости, которая, как мы уже знаем, мало чем отличается от наркотической. Так что, если ребенка резко отлучить от гаджетов и игр, то у многих детей возникает самая настоящая "ломка" с соответствующими физиологическими реакциями – головная боль, общая слабость, тошнота, повышение температуры тела.

Уже в 2011 году в газету "The Daily Telegraph" поступило открытое письмо 200 британских учителей, психиатров, нейрофизиологов, в котором говорилось о том, что современное детство безвозвратно разрушается "неустанной диетой" из рекламы и компьютерных игр, вызывающих зависимость. То есть уже тогда специалистам соответствующие тенденции были понятны и очевидны. Но противостоять этой "диете", когда на нее подсели уже и родители, крайне сложно.

Режимы и практики

Наш мозг имеет несколько режимов работы – концент-рация внимания, процесс потребления и переработки информации, оценка социальной ситуации, мышление и т. д. И каждый из этих режимов его работы, как я уже говорил, обеспечивается соответствующей "функциональной сетью мозга".

На рисунке ниже затемнены как раз области возбуждения нейронных центров, когда в мозге человека активизируется дефолт-система мозга (ДСМ), сеть выявления значимости (СВЗ), центральная исполнительная сеть (ЦИС).

Нам кажется, что когда мы распознаём образы, читая заголовки статей или рассматривая фотографии, мы думаем. Но это не так: распознавание образов – это просто распознавание образов. В зависимости от того, включают ли они зоны лингвистической коры, соответствующий процесс обеспечивается или сетью выявления значимости (СВЗ), благодаря которой мы, например, способны осуществлять различные медитативные практики, или центральной исполнительной сетью (ЦИС), когда вы, например, смотрите мою лекцию на YouTube.

Мышление же – это когда вы прокручиваете в своей голове интеллектуальные объекты, относящиеся к решаемой вами внутренней задаче, и они складываются у вас там в более сложные структуры. За это отвечает дефолт-система мозга (ДСМ), которая эволюционно предназначена просчитывать отношения с другими членами нашей стаи (каждый из которых является реконструированным и достаточно сложным интеллектуальным объектом).

Впрочем, это только верхушка айсберга. Исследования в этой, надо признать, ещё очень молодой области нейрофизиологии активно продолжаются. К настоящему моменту в ряде научных работ, систематизирующих результаты последних открытий, сообщается, что можно выделить до пятидесяти различных функциональных сетей мозга, отвечающих за ту или иную поведенческую активность человека.

Как я уже сказал, каждая такая сеть должна сформироваться в мозге человека в процессе его взросления. Разумеется, мозг человека имеет какие-то генетические предустановки, которые этому способствуют, но, как это всегда бывает с нервной тканью, если ее потенциальный функционал не получает необходимого объема тренировки и должной поддержки из окружающей среды, качество работы таких систем в последующем, мягко говоря, оставляет желать лучшего.

Теперь несколько слов о том, как происходит это формирование данных нейронных сетей, о чем мы знаем благодаря замечательной работе группы нейрофизиологов под руководством Дэмиена А. Файра (Орегонский университет здоровья и науки) и Александра Л. Коэна (Вашингтонский университет в Сент-Луисе), опубликованной в PLOS Biology в 2009 году.

Название этой статьи, думаю, можно перевести так – "Функциональные нейронные сети развиваются от "локальной к распределенной" организации" (Functional Brain Networks Develop from a "Local to Distributed" Organization). Собственно, этим все и сказано.

Если требуются объяснения, то они выглядят так…

Изначально нейроны мозга связаны друг с другом локально – то есть, грубо говоря, кто где родился, тот там и пригодился. Угораздило тебя быть нейроном зрительной коры, ты будешь изначально соединен с себе подобными, а если в теменной доле или в лобной – то данные тебе от рождения связи будут, соответственно, с клетками теменной доли или лобной.

Но мозг должен научиться работать как целостный аппарат. Вот вы видите предмет – погремушку, например. Видеть – это работа затылочной доли, зрительной коры. Но вы не только ее видите, вы еще хотите ее взять, а взять ее можно только рукой. Однако же нейроны, которые отвечают за движение вашей руки, находятся в лобной доле, за центральной бороздой – то есть это вообще, можно сказать, другой край света. Как одно с другим совместить?

Не буду углубляться, но вы понимаете, что погремушка, кроме всего прочего, еще и гремит, что привлекает вас за счет активизации клеток височной доли. А откуда вы знаете, что это именно она гремит? Да и не просто так нам ее хочется, не святым духом мы движимы, а тоже нервными клетками, которые и вовсе находятся в глубине, так сказать, мозга – в его подкорковых структурах.

Наконец, вам надо концентрировать на ней внимание, а тут уж и без лобных долей не обойтись. При этом руки ваши не должны дрожать, да и тело должно как-то за рукой тянуться, то есть нам тут и мозжечок понадобится… Могу не продолжать?

Да, любое, даже кажущееся чрезвычайно примитивным действие – это синхронная, слаженная работа различных нервных центров, расположенных в разных областях мозга ("распределенная организация"). Мы не думаем разными частями мозга в разных случаях ("локальная организация"), мы думаем всем мозгом сразу, только вот не сразу от момента рождения.

Для того чтобы перейти от "локальной организации" к "распределенной", мозг должен пройти долгий путь обучения – в нем должны сформироваться длиннющие магистрали, те нервные пути, которые свяжут один регион мозга с другим в единое целое и специализируют его под разные задачи.

Некоторые удивляются: говорят, что вот, мол, как это может быть, что у ребенка больше нейронов, чем у взрослого, – голова-то у него маленькая! И правда, получается, что голова потом больше становится, а нейронов меньше – нелогично. Но так и есть, просто объем мозга растет не из-за увеличения количества нервных клеток, а как раз за счет разрастания этих "межрегиональных связей", так называемого "белого вещества".

К сожалению, книга черно-белая, а без цветовых обозначений это будет трудно понять (там слишком много нюансов, да и модель математическая и на графике, расположенном ниже, мало что напоминает о том, что перед вами мозг), но все-таки посмотрите на эту диаграмму, которую приводят профессора Файр и Коэн с коллегами в своей статье.

Верхний ряд – это как бы убывание "локальной организации", когда клетки внутри каждой зоны коры головного мозга специализируются. То есть если сначала они представляют собой общую, плохо дифференцированную массу, то постепенно, с возрастом они распределяют между собой функционал. В результате, даже находясь в одной анатомической области мозга (в одной и той же доле мозга, например), они постепенно начинают выполнять разные функции, поскольку включаются в разные функциональные сети мозга.