Эва Перон: женщина в мире мачизма

Актуальность темы в значительной степени определяется спецификой информации, содержащейся в трех беллетризованных биографиях Эвы Перон (7 мая 1919 – 26 июля 1952), с 1945 г. супруги диктатора Аргентины Х.Д. Перона. Две из них принадлежат перу аргентинских писателей А. Поссе и Т.Э. Мартинеса, третий – француженке С. Райнер[322]. Появились они в период с 1994 по 1997 г., когда прошло уже достаточно времени после смерти героини этих биографий. Общей для них является попытка представить варианты имиджа Э. Перон, созданные представителями разных слоев аргентинского общества. Несколько параметров, на основании которых рассматриваются и интерпретируются действия Эвы Перон, являются общими для всех авторов: внешность, любовь как смысл женской жизни, способы действий Эвы, прямые результаты этих действий, проблема кумира и толпы.

В российской историографии Эва Перон не пользуется особым вниманием. Специальных работ о ней написано совсем немного, и они носят статейный характер[323]. В зарубежной историографии ей посвящена довольно значительная литература[324], правда, балансирующая на грани беллетристики, а после появления мюзикла «Эвита»[325] она стала еще и объектом массовой культуры.

Самым ранним из рассмотренных источников (1994) является работа А. Поссе, который от лица Эвы говорит о создании в Аргентине ее посмертного «жития», идеализированной биографии, выполненной по государственному заказу[326]. Собственное повествование Поссе, опубликованное в рубрике «документальная проза», базируется на устной истории и на мемуарах. Третье лицо повествования перемежается с первым, так что не всегда ясно, от чьего имени ведется рассказ. Однако это позволяет сохранить эмоциональность изложения.

У второго аргентинского писателя, Т.Э. Мартинеса реконструкция образа Эвы происходит через ее смерть, абсолютизируется не-бытие. По его мнению, реальность нельзя воскресить, она преображается и воспроизводит себя заново в литературном произведении[327]. Особенно он подчеркивает различие женского и мужского восприятия, в целом речевую специфику женщин[328]. Источники, с которыми работает Мартинес, принадлежат в основном также устной истории, поскольку его интересует не столько фактографическая, сколько эмоциональная информация, в которой максимальную роль играет образный строй языка говорящего. Поэтому Мартинес отказался от первоначальной идеи вести повествование от третьего лица, он сохраняет первое и предоставляет слово представителям разных социальных групп. Однако Мартинес строго отделяет одни свои источники от других. Именно по слухам, например, генералы противились избранию Эвы на пост вице-президента, не желая подчиняться женщине[329]. Аналитический элемент в его работе выражен сильнее, чем у А. Поссе. Он отмечает весьма условную достоверность своих источников и приводит примеры искажения фактов, в том числе в официальных документах. Объясняет он это тем, что и Перон, и Эва – прирожденные актеры, которые по собственному желанию «формируют» действительность. Иными словами, вне зависимости от того, препарируются свидетельства очевидцев или официальные документы, речь, по его мнению, может идти только о мифологизированной информации. Он поэтому подчеркнуто рассказывает «посмертную историю», явно отделяя ее от «прижизненной» - реальной. Его интересует механизм обоснования харизмы Эвы через близкую смерть, как варианта сакрализации[330].

Наконец, С. Райнер рассматривает историю Э. Перон на фоне общей истории Аргентины, в заключении сопоставляя ее с ее преемницей, следующей женой Перона, Марией-Эстелой де Перон, оказавшейся в плену созданного в Аргентине культа Эвы. Своих источников С. Райнер не называет, подчеркнуто создавая беллетризованную биографию. Отличие позиции С. Райнер состоит также в ее существенно большей отдаленности от ее героини. Она говорит о чужой стране, события в которой ее лично никак не затрагивают, поэтому для нее не редкость отрицательные оценки многих действий Эвы, в отличие от проперонистской апологетичности суждений первых двух авторов, в книге Райнер создан отрицательный образ женщины, любой ценой рвущейся к цели, стремящейся достичь неограниченной власти.

Все авторы единодушны в одном – они подчеркивают сложность для женщины в условиях послевоенной Аргентины проявлять какую-либо инициативу, а тем более на государственном уровне. Все они так или иначе говорят о мачизме как мировоззрении, признающем только общество, устроенное мужчинами и для мужчин. Женщине в таком обществе отведено место лишь в сфере приватного, публичная деятельность ограничена только благотворительностью, которая была единственно доступной и приличной общественной деятельностью для женщин. Эва, с одной стороны, избирает именно это традиционное женское занятие, вытесняя благотворительность аргентинских аристократок, но с другой - занимается она им не по-женски, в частном порядке, как было принято до нее, а в государственном масштабе, формирует из него орудие своей власти.

А. Поссе, максимальное внимание уделяя благотворительной деятельности Э. Перон, идеализирует ее, иногда показывая почти революционерку, разрушающую благополучие привилегированных слоев общества[331]. Т.Э. Мартинесу удалось этого избежать в основном за счет акцента на «посмертной» истории. Этот подход позволяет автору, с одной стороны, избежать чрезмерной идеализации практической деятельности Э. Перон, но с другой – он этим способом повествования почти приравнивает ее к христианским святым.   

Эва Перон хотела пробиться в целом в мире, а не только в мире мужчин, поэтому она противопоставляла себя не только мужчинам, но и женщинам – аристократкам. Она также возглавляла женское отделение перонистской[332] партии. Это разделение по полу членства в партии наглядно демонстрирует положение женщин в аргентинском обществе. И жизнь, и деятельность Эвы Перон, с одной стороны, это обнажают, а с другой – своим вмешательством она несколько сглаживает гендерные различия в обществе. Женщины именно в ее период и при ее непосредственной поддержке получают избирательные права. Цель такой акции была вполне прагматической – они должны были голосовать за Перона.   

Поскольку речь идет о женщине, все авторы делают акцент на ее внешности, тем более что этого требуют законы беллетристического повествования. Мнения их здесь существенно расходятся относительно не только гармонии черт, но и роста Эвы. У Мартинеса первоначальное описание ее внешности приводится для того, чтобы подчеркнуть оригинальность героини – хотя Эва не обладала красотой в общеупотребительном смысле слова, она сделала себя красивой в глазах окружающих, ее красота шла «изнутри», основана была на одухотворенности всего облика[333]. Действительно, с точки зрения стандартной для аргентинского общества той эпохи оценки достоинств женщины, Эва внимания не привлекала – ни по происхождению, ни за счет выигрышной внешности или артистического таланта, всех тех черт, которые оправдывали бы в глазах общественности ее популярность.   

Нужно иметь в виду еще одно обстоятельство. «Приличная» женщина в Аргентине не должна была иметь связей с мужчинами иначе, чем через законный брак. В противном случае ей было не место в обществе. Позиция Эвы осложнялась ее не совсем респектабельным прошлым, и военные власти стремились помешать Перону заключить с ней брака, поскольку это будет недопустимый для государственного деятеля мезальянс. Но одновременно именно это прошлое и позволяло Эве впоследствии нарушать строгие поведенческие каноны, предписанные «женщине из общества». Последняя в силу этих канонов должна быть лишь тенью мужа и ни при каких обстоятельствах не выступать самостоятельно[334]. Образ Эвы оказывается связанным одновременно с ее сексуальной жизнью и судьбой ее мертвого тела. В представлениях не только низов общества, но и интеллектуальной элиты это объединялось, Мартинес даже считает возможным говорить об «эротическом перонизме». Но сама Эва не обсуждала собственный пол с этой точки зрения, выражение этот тезис нашел только в литературе[335].   

Описание внешности постепенно, по мере обострения болезни (у Эвы обнаружен рак) переходит у авторов в рассуждения о телесности, которые ведутся часто от лица самой Эвы. Болезнь еще больше погружает ее именно в женский мир, поскольку связана с гинекологией. Вместе с тем телесность, которая буквально истаивает, ставит Эву за пределы отведенного женщине положения в земном мире, страдания приравнивают ее к святой. Еще прижизненно она становится кумиром как женщин, так и мужчин из низов общества. В ее славу совершают поступки и требуют ее канонизации (называя «святой» при жизни). По мере ее приближения к смерти ажиотаж масс приобретает несколько иной характер. В ее истории смерть играет едва ли не главную роль, поскольку она подводит черту под всеми стремлениями Эвы. Противопоставление идет вначале по линии соотнесения жизни Эвы и ее смерти, которая из простого не-бытия превращается в миф о кончине святой. Мощи постоянно противопоставляются мачизму. Такая точка зрения характерна для современных перонистов, которые больше апеллируют к Эве, чем к Перону.

Тело ее слилось с судьбой страны. Следует иметь в виду, что Аргентина – страна католиков, с выраженным культом Богоматери, и Эву накануне ее смерти воспринимают как существо, которое вскоре предстанет перед Господом и сможет поведать Ему о страданиях конкретных людей. Максимально подробно, в силу специфики поставленной проблемы занимался этим вопросом Т.Э. Мартинес Харизма Эвы после ее кончины существенно укрепляется. После смерти Эвы и свержения Перона опасность, по мнению пришедшего к власти генералитета, представляют именно останки Эвы. Райнер, рассматривая проблемы посмертной ее судьбы, отмечает в качестве обоснования, что тело мертвой Эвы обладало большей властью, чем прежде живая Эвита[336]. Предполагается, что в этом качестве она способна сыграть роль в политике, стать знаменем для беднейших слоев населения[337]. Может быть, пока это только опасения генералов, поскольку их правительство не легитимно. Мумифицированная телесность материализует память об Эве, становится последней реликвией. Прикоснуться к ней – значило прикоснуться к небу. Даже экземпляры ее биографии «Смысл моей жизни», больше похожей на житие, с автографами распространяются, как молитвенники. Еще при ее жизни был задуман памятник Неимущему, для увековечения ее благотворительной деятельности, в последний момент фигура Неимущего должна была быть заменена фигурой самой Эвы[338].

С. Райнер особо обращает внимание на психологию масс, подробно поясняя способы манипулирования толпой, к которым прибегала Эва Перон. Мартинес также рассматривает отношение толпы к кумиру, акцентируя внимание на том, что кумир – женщина. Особенно такое поведение характерно для низов общества, толпа собирается, чтобы увидеть Эву, а не президента, ее супруга. Объясняется это как популистской политикой Эвы, так и необычностью для Аргентины подобного женского поведения. Вместе с тем, Эва понимает специфику восприятия людей, когда они превращаются в «массу». «Когда множество людей объединяются, они уже не тысячи отдельных душ, а одна единая душа» [339]. Однако масса не подразделяется на мужчин и женщин.

Когда представительницы женского профсоюзного движения после многочисленных намеков Эвы предложили ей баллотироваться на пост вице-президента, она, которая очень хотела занять этот пост, тем не менее ответила, что все будет зависеть от согласия мужа. Мартинес полагает, что Эва во многом была искуснее Перона, в частности, в создании сети осведомителей, тех, кто ей помогал властвовать. Но одновременно он считает, и в этом вопросе резко противостоит Райнер, что Эва не думала о том, чтобы затмить Перона – просто он был слабым человеком[340]. Мужчины и женщины в сложных ситуациях ведут себя в зависимости от качеств характера, у Перона жизненный путь существенно более ровный, в отличие от него Эва – борец. Не исключено, что на принятие решения повлияла усилившаяся болезнь.

В подобного рода маргинальных обстоятельствах у Эвы оставалось поле для маневра, был шанс отступить без большого бесчестья, поскольку ее поведение соответствовало общепринятым нормам. Эва сталкивалась с неприятием, во-первых, со стороны защитников традиционного общества, в том числе среди женщин, противниц избирательных прав, во-вторых, сторонников демократии, как мужчин, так и женщин, выступавших против тирании. Режим справедливо обвиняли в стремлении подчинить профсоюзы, иными словами в авторитарности. Впрочем, низкая образованность Эвы не всегда позволяла ей даже правильно оценить характер обвинений, сопоставлений с якобы историческими предшественницами. Описываемое авторами прошлое Эвы используется для того, чтобы еще раз подчеркнуть гендерное своеобразие ее политической роли. Выдвинутые против нее обвинения не могли не быть противоречивыми: высказывалось предложение Перону надеть женское платье, и одновременно обвинение Эвы в его обожествлении. Аргентинская общественность явно не могла адекватно оценить ситуацию.

Речи Эвы, ее средство воздействия на население Аргентины, были, по характеристике незаинтересованного наблюдателя, невыносимо патетичны. Однако эта патетичность была предназначена для достаточно экзальтированного, особенно в Латинской Америке, рядового населения, слушателей радиосериалов. Источники позволяют Мартинесу сделать вывод о том, что конструируется миф об Эве. Однако любой миф создается в соответствии с особенностями восприятия населения, для которого этот миф предназначен. Мифологизированность мышления, прививаемая сериалами, в которых Эва участвовала прежде как заштатная актриса, предусматривала патетичность даже для частных рассуждений. Мартинес по канонам радиопередач воспроизводит одну из ее бесед с матерью. Перед Эвой все время возникали мифологические образы для подражания, начиная с Золушки, чью историю она тоже примеряла на себя[341]. Эва принадлежала к тому же кругу, что и слушатели сериалов, говорила их языком. В стремлении противостоять представительницам светских салонов она часто подчеркнуто отождествляла себя с народом Аргентины, апеллировала к другим авторитетам. В редакционном предисловии к работе Т.Э. Мартинеса отмечено, чтоЭва Перон – одно из самых загадочных явлений в истории Аргентины[342].

В первую очередь миф касается взлета Эвы из безвестности радиоактрис. В Аргентине она поэтому все еще остается Золушкой из телероманов, в то время как за границей это - символ беспредельной власти. Миф об Эве питался фантазиями о том, что она могла бы сделать, если бы осталась жива, а Перон сохранил бы власть. Эва с ее идеей социальной справедливости считалась Робин Гудом сороковых годов. Второй показатель мифа – смерть в молодые годы, как и других аргентинских мифологических фигур ХХ века (Гардель, Че Гевара). Но, в отличие от них, агония Эвиты протекала на глазах у толпы, ее смерть стала коллективной трагедией[343]. 

Мартинес отмечает, что Эва Перон продолжает оставаться женщиной со всеми ее слабостями и эмоциональными особенностями - покупает новое белье, незадолго до агонии ей шьют новое платье[344]. И одновременно у нее все время сильное стремление преодолеть женское начало за счет поразительной активности, поскольку традиция предписывает именно пассивное поведение женщине. Эва, которой остается сто дней до смерти, по-прежнему занята политикой[345].

У женщины должен быть кумир, которому она подчинена и служит. Эва постоянно встречается с профсоюзными деятелями, произносит много речей, где всегда речь идет о любви к Перону и к стране. Здесь она не выходит из традиционной женской роли, утверждая, что влюбилась в Перона «за его дела». «Я не перестану благодарить Перона за то, чем я являюсь». Но одновременно Эва отмечает, что Перон уникален, поскольку у него иное отношение к женщине, он не склоняет ее к «вязанию пуловеров», как несомненно сделали бы другие мужчины. Мартинес отмечает своеобразный комплекс Пигмалиона – поскольку женщина существо не самостоятельное, двое мужчин присваивают себе статус «создателей» Эвы: ее парикмахер и Перон[346]. Мартинес и другие авторы говорят об огромной взаимной любви Эвы и Перона, история их знакомства и отношений подробно расписана у всех авторов, только оценивается по-разному. Райнер считает их отношения совершенно лишенными какой-либо теплоты, не говоря о более сильных чувствах[347].     

Рассматриваемые авторы приходят к общему выводу, что признания в мужском мире Эва Перон при жизни не добилась. В качестве критерия обычно приводится ее неудачная попытка выдвинуть свою кандидатуру на пост вице-президента. Но ей удалось добиться иного – признания ее за счет ее маргинального статуса – она не вошла в мужской мир, но и не осталась в женском, ее популярность опиралась на мистическое настроение населения, не последнюю роль в создании которого играл приобретенный Эвой опыт участия в радиосериалах с их бесконечным мифотворчеством разного уровня и масштаба. Поэтому в аргентинском обществе популярность Эвы также объяснялась отнюдь не чисто личными качествами и не была взвешенным суждением, ее или боготворили или считали олицетворением зла. Исключением в таких случаях не были и представители интеллектуальных кругов. Даже рассуждения о ее необыкновенной судьбе казались сценами из все тех же сериалов, поскольку эта необычность предъявлялась при помощи блокировки реалистических суждений. Смерть окончательно превратила Эву Перон в миф.

Специфика беллетристики – учет не только проверенных фактов, но и собственных впечатлений автора, а подчас и слухов. Необходимо поэтому делать поправку на особенности миропонимания авторов этих художественных текстов. Их сознание, временами вне зависимости от их собственной воли, склонно абсолютизировать значение одних фактов и преуменьшать роль других. Отпечаток на авторские концепции накладывает и то обстоятельство, что перонистская партия в Аргентине продолжает пользоваться популярностью, и некоторые суждения авторов могут по этой причине быть откровенно апологетическими.

А. Поссе и Т.Э. Мартинеспишут об Э. Перон с большой симпатией, положительно или хотя бы сочувственно оценивая большинство ее действий. Возможно, здесь отражаются их партийные пристрастия. Райнер значительно критичнее, она больше всего внимания уделяет психологии толпы, способностям Эвы к манипулированию. Однако в целом она многословнее остальных авторов и пересказывает события там, где другие предоставляют слово источнику со всем его своеобразием.

 

А.Ю. Котылев*