Бывший князь, а ныне трудящийся Востока

 

– Такие люди на дороге не валяются.

Из допроса свидетеля – начальника областного управления бытового обслуживания

Комната претендовала на восточную роскошь. На полу – большой, во всю комнату ковер с затейливым рисунком. Стену, у которой стояла низкая тахта, тоже украшал ковер с характерным восточным орнаментом. Здесь же, над тахтой, – оленьи рога, на которых крест‑накрест висели охотничье ружье и длинный кинжал в узорчатых ножнах.

Впрочем, здесь было кое‑что и от современности. Вдоль одной из стен протянулся полированный застекленный стеллаж, уставленный книгами. Их было много, не меньше тысячи томов. Судя по богатым одинаковым переплетам, большинство книг относились к благородным подписным изданиям. Но, конечно, были и полки с разнокалиберными книгами. Здесь же – шахматные часы, несколько статуэ­ток, изображающих каких‑то воинов в доспехах, вос­точных танцовщиц, музыкантов. В углу‑–громоздкий цветной телевизор «Электрон».

На тахте лежал человек в мохнатом халате, с перевя­занным горлом – лет сорока, с тонкими чертами лица, матово‑бледной кожей и выделяющимися на лице породи­стыми черными бровями. Он вяло держал телефонную трубку с длинным витым шнуром, протянувшимся от молочно‑белого телефона, и раздраженно говорил, иногда покашливая:

– Но послушай, милый, значит, ты меня понял совершенно превратно... Я же специально подчеркнул – нужна белая спальня. Понимаешь – белая. Просто натуральное дерево, полированное, конечно. А за тем­ной – чего бы я стал к тебе обращаться? По‑моему, я тебе пустяками не докучал, так? Нет, ты скажи – так или не так? Ну вот... Темная – это уже не современно. Господи, тоже мне новость. Следить надо за пульсом жизни, вот так‑то, милый. А меня не интересует, что хотят другие. Я надеюсь, что понимаю несколько больше. Ну, а что ж ты дуришь?

Внезапно над головой у него загорелось, погасло и снова загорелось бра, изображающее филина. Человек торопливо проговорил в трубку:

– Ну, целую, милый, тут ко мне пришли. Словом, я жду. Конечно, конечно! – Привстав, положил трубку и щелкнул каким‑то переключателем. – Кто там?

Из того же филина, сверкающего рубиновыми глазами, отчетливо послышался голос Оли:

– Георгий Георгиевич, это мы. К вам можно?

– Оленька! – слабым, но обрадованным голосом заговорил человек в халате. – Вы еще спрашиваете? Ради бога, наберите на диске три семерки и входите. Прошу простить меня – я не встаю.

– Хорошо, хорошо, Георгий Георгиевич, я пони­маю, – поспешно сказала девушка.

...Она стояла перед обитой кожей дверью на лестнич­ной клетке. Рядом с ней, чуть сзади – Геннадий Фомин и Саша Антонов. Видимо, впервые столкнувшись с по­добной бытовой техникой, ребята с недоумением погляды­вали то на странный запор, то друг на друга. Оля обернулась к ним, развела руками: мол, ничего не поделаешь, у каждого свои странности. Затемуве­ренно набрала на телефонном диске, вмонтированном вдверь на месте замка, три цифры – и дверь бесшумно открылась. Компания вступила в прихожую.

– Раздевайтесь, мальчики! – Девушка по‑хозяйски указала на вешалку, быстро сняла плащ, уклонившись от Сашиной помощи, мимоходом глянула на себя в зеркало, поправила прическу – Проходите.

Георгий Георгиевич, приподнявшись с подушек, при­ветствовал их слабой улыбкой:

– Входите, входите. Еще раз прошу извинить меня – загнали вот доктора в постель и не выпускают. Это очень мило с вашей стороны – навестить болящего. Истинно говорят: друзья познаются в беде. Рад, сердечно рад вашему визиту. И вашим друзьям.

Он вопросительно посмотрел на девушку. Она тотчас представила ребят:

– Саша Антонов... Гена Фомин. Юные детективы. Гроза преступного мира.

Георгий Георгиевич приветливо улыбнулся:

– Признаюсь, неравнодушен к представителям истин­но мужских профессий. – Он бросил лукавый взгляд на девушку. – И, как мне кажется, Оленька – моя едино­мышленница?..

Оля дернула плечом:

– При чем тут профессия? Настоящий мужчина...

– Состоит из мужа и чина, – улыбаясь, перебил Георгий Георгиевич. – Знаем, знаем, классиков читыва­ли, вернее, прорабатывали, как говорили в наше время...

– Простите, а какое время – ваше? – спросил Саша Антонов.

– О‑о, – воскликнул хозяин. – Сразу видна профес­сиональная хватка – никакой недоговоренности. Но я не женщина – мне возраст скрывать ни к чему. Где‑то конец тридцатых годов. Прорабатывали классиков со всей строгостью – только перышки от них летели. А вы, насколько я понимаю, еще и не замышляли в то время свою главную операцию – родиться?

– Да, – вежливо сказал Саша. – Это произошло несколько позже. Лет на десять.

– Ну вот и разобрались с возрастом, – засмеялся хозяин. – Однако Оленька забыла меня представить. Георгий Георгиевич Орбелиани. Увы! Всего‑навсего инже­нер ‑текстильщик...

– Ну почему же «всего‑навсего»? – укоризненно ска­зал Саша. – Наоборот, самая необходимая профессия.

Хозяин снова засмеялся:

– Полно, полно вам, Саша. Не надо меня утешать. Во‑ первых, я и сам люблю свое дело, а во‑вторых, все равно поздно переучиваться. Правда, я когда‑то и сам был такой. Разговариваешь с человеком, подхваливаешь, а сам себе думаешь: бедный, как же это можно – жить на земле и не быть инженером‑текстильщиком, а? Не угадал?

– Не угадали, – вдруг серьезно сказал молчавший до этого момента Геннадий. – В сущности, это означает всех подряд примерять к себе. И соответственно поднимать себя над другими.

– Странно! – протянул Георгий Георгиевич. – А как же тогда насчет любви к своему делу, которое мы всегда ставим превыше всего?

– Разве любить и ставить превыше всего – это одно и то же?

– Господи! – в сердцах воскликнула Оля. – До чего же вы правильный, аж противно. Вы напрасно с ними спорите, Георгий Георгиевич. Их же нашпиговали пропи­сями: «Всякий труд полезен и почетен, а мы должны оберегать людей труда! Милиционер – слуга народа, моя милиция меня бережет». Что, не так?

Она насмешливо посмотрела на него, и Геннадий нахмурился:

– А что же прикажете – думать иначе? Тогда для чего идти в милицию?

– Не задирайте их, Оленька, – мягко попросил Георгий Георгиевич. – Может быть, я не прав – у них действительно своя специфика. Сыграйте‑ка нам лучше роль хозяйки – сварите кофе. Вы знаете, как там что найти... А пока, может быть, по рюмочке чего‑нибудь крепкого, а? Вы что предпочитаете – коньяк, ром, джин, виски? Или, может, родную рабоче‑крестьянскую?

– У вас такой выбор? – удивленно спросил Саша.

Георгий Георгиевич улыбнулся и, приподнявшись,нажал какую‑то кнопку, скрытую в тахте. Внезапно одна из полок книжного стеллажа с мелодичным звоном, в котором нетрудно узнать мелодию «Шумел камыш, деревья гнулись», отъехала в сторону, открыв батарею бутылок, выстроившихся в этом замаскированном баре. Тут же хранились самые разнообразные рюмки, дере­вянные пивные кружки. Саша очень естественно изобра­зил восхищение:

– Вот это я понимаю! Класс!

Пожалуйста, не считайте меня горьким пьяницей, – сказал хозяин, явно довольный произведенным на ребят впечатлением. – Я один почти не пользуюсь этой игруш­кой. Но все же, знаете, кавказский обычай – для гостей...

– У вас громкая фамилия, – заметил Саша.

– Да, да, представьте себе, – смущенно улыбнулся хозяин. – Все по Ильфу и Петрову: бывший князь, а ныне трудящийся Востока. Последний представитель рода князей Орбелиани. Имел в свое время массу неприятно­стей. Теперь вот, как видите, не боюсь признаться даже представителям власти. – Он засмеялся. – Так что же будем пить? Разберитесь там, Саша. На ваш вкус. Не рекомендую только американские напитки... Это не из квасного патриотизма, а просто дрянь несусветная. Только этикетки эффектные. В этом им не откажешь – умеют. Когда же мы‑то научимся себя подавать, а, ребята? Ведь умеем, умеем делать, иногда и не хуже, а вот подавать не научимся, хоть убей!

– Ну, почему же, – вяло возразил Саша, рассматри­вая бутылки. – Я видел в «Березке»... Такие стоят бутылочки! Не сразу и признаешь в них «Столичную» или «Старку».

– А‑а... – Хозяин понимающе кивнул. – Когда надо валюту взять – все умеем. А разве для нас, смертных, реклама не нужна?

– Ну, если речь идет о «Столичной», то какая ей нужна реклама? – вмешался Геннадий. – Скорее уж антирек­лама нужна. Предлагали вон, я где‑то читал, череп и две косточки рисовать на этикетке. Как на денатурате...

– Что, впрочем, не мешает нашим согражданам вливать его в себя в непомерных количествах, – усмех­нулся Орбелиани. – Кстати, знаете, как называют денатурку?

Геннадий пожал плечами.

– Коньяк «Три косточки»! Каково, а? Скажут, как припечатают!

Саша, выбрав наконец, достал бутылку, крохотные рюмки.

– Ого! – восхитился Георгий Георгиевич. – Узнаю знатока! Армянский коньяк! Лучшего напитка не знаю! Думаю, рюмочка и мне не повредит...

Он подержал рюмочку, грея ее в руках, затем задумчиво проговорил:

– Вы, ребята, не принимайте всерьез весь этот ка­муфляж– автоматы, микрофоны, всю эту ерунду. Так, украшаю свой быт, как могу. От неустроенности это, от одиночества. Сидишь, как сыч, в своем дупле, думаешь, думаешь, ну и надумаешь что‑нибудь. Я ведь почти все это своими руками... И все‑таки всю зарплату иной раз вбухаешь. Потом до следующей получки пятерки стреля­ешь. Верите – жалованье получаю солидное, а рубля не накопил. И знаете – ни на йоту не жалею...

Вошла Оля с подносом. На нем – четыре дымящиеся чашки кофе.

– Ну, спасибо, Оленька! Признаюсь, если я и алкого­лик, то кофейный. Прямо не могу без трепета и в руки взять чашку хорошего кофе. А у меня кофе фирменный, знаменитый – вот, извольте‑ка попробовать.

Он бережно взял чашку, отхлебнул и прикрыл глаза.

– Не понимаю, как люди могут жить без кофе? Да и вообще без разных там маленьких радостей жизни... Глушат водку или того хуже – занимаются накопитель­ством. Отказывают себе во всем, сидят на свежезаморо­женном хеке, зато сберкнижка пухнет. Сначала на «черный день», потом – на всякий случай, потом – на гостиный гарнитур, потом – на машину... А на какой пес она сдалась – машина? Лежать под ней целыми днями?

– Это вы напрасно, – возразил Саша, прихлебывая кофе. – Автомобиль, опять же по Ильфу и Петрову, не роскошь, а средство передвижения. А если аккуратно ездить – чего же под ней лежать? Распространенное заблуждение.

Георгий Георгиевич проницательно посмотрел на него.

– А‑а... вы, я смотрю, тоже автомобилистов душе, – догадался он. – Ну, желаю исполнения желаний. Нет, все‑таки мир устроен ужасно: в юности, когда машиной буквально болеешь, она, увы! как правило, недоступ­на. А когда становится доступна, увы! болеешь уже совсем другими болезнями и, к сожалению, в буквальном смысле. А?

– Каждому свое, – хладнокровно заметил Саша. – А кофе у вас и вправду замечательный!

– Вы находите? – расцвел хозяин. – Я же не случай­но обнаружил у вас хороший вкус. Да, Оленька, ради бога простите за невнимательность – все никак не спрошу: как прошла премьера? Я, к сожалению, не мог быть.

– Я заметила. И сразу же позвонила вам на работу. Мне сказали, что вы больны. Вот мы и заявились...

– И прекрасно сделали. Вы прямо оживили меня, честное слово. Но как же все‑таки премьера?

– Ничего. Принимали, во всяком случае, шумно. Но я не играла.

– Не играли? Почему?

– То есть как почему? Как будто это зависит от меня. Не поставил Игорь Захарович – и все. Я же, по сути дела, дублерша, второй состав.

– Странно... – задумчиво сказал Георгий Георгие­вич. – А мне он гарантировал, что вы будете играть. Неужели забыл? Вообще‑то на него похоже. Он будет завтра в театре?

– Конечно. У нас с утра репетиция.

– Пожалуйста, Оленька, передайте ему, чтобы он позвонил мне. Часов в двенадцать. Скажите, я жду его звонка.

– Хорошо... – неуверенно проговорила девушка. – Только... если это насчет меня, то, ради бога, не надо!

– Что вы, Оленька! Разве я могу вмешиваться в дела заслуженных деятелей искусств? Что я за меценат такой?

– Этого я не знаю. Но почему‑то все, что вы предполагаете, становится фактом.

Орбелиани пожал плечами.

– Но это же вполне понятно. Просто Игорь Захарович немножко прислушивается к моему мнению – как зрите­ля, что ли. И потом – я неплохо знаю ваш театр. Вот и все.

– Хорошенькое «все»! – со смехом воскликнула де­вушка. – Мальчики, поверьте мне: это страшный человек! У нас актеры стараются понравиться в первую очередь ему, а уж потом режиссеру.

– Ох, уж эти мне актерские языки! Злее крапивы, честное слово!

Тем временем Саша снова вернулся к бару, с любопыт­ством разглядывая выставленную там посуду.

– Богатый у вас арсенал, Георгий Георгиевич! – Он внимательно рассмотрел один фужер на свет. – Это что же – чешское стекло?

– Нет, Саша, на этот раз ошибаетесь – настоящий хрусталь. Причем отличный, уверяю вас. Только сделано грубовато...

– Отечественный?

– Ну, что вы! Импорт, конечно. Не помню только чей. Давно покупал, лет пятнадцать назад. Сейчас ведь хорошего хрусталя не найдешь. Но вы смотрите далеко нелучший экземпляр. Там как будто есть и поинтереснее...

– Я вижу, – сказал Саша, закрывая бар. – Завидую я вам, Георгий Георгиевич. Как‑то вы удивительно обставили свою жизнь. Все у вас красиво.

– Э‑э, Саша, – метнув на него острый взгляд, спокойно сказал Орбелиани. – Поживите с мое – и у вас все будет не хуже. Важно только приобретать эти блага трудом – тогда они вдвойне дороже будут. Кстати, говорят, что вы поймали лжемиллионера? С медными побрякушками под золото?

– Нет, почему же? – удивился Саша. – Золото впол­не настоящее, есть заключение экспертизы. Это мы сначала думали, что медяшки, – торопливо добавил он, заметив негодующий взгляд девушки. Геннадий, сидевший за журнальным столиком и что‑то листавший, встал:

– Однако пора и честь знать. Нам надо идти, Георгий Георгиевич.

Тот понимающе улыбнулся:

– Виноват, Геннадий. И приношу глубокие извинения. Вот оно – обывательское любопытство. Больше ни о чем не спрашиваю!

Глядя на простодушную, открытую, почти виноватую улыбку Орбелиани, Геннадий явственно почувствовал, что словесная прелюдия окончилась, что вот он начинается, главный разговор, из‑за которого их и привели сюда. Вспомнив наставления подполковника: «ни в коем случае не преувеличивать свою роль – они не дураки, сразу раскусят, но и не давать им потерять интерес совсем», он спокойно сказал:

– Да не в этом дело, просто мы ведь этим делом почти не занимаемся, так что и сами пока не много знаем. Мы же, в сущности, новички...

– Но ведь это вы его задержали, так Оленька говорила? – Орбелиани неуверенно посмотрел на девушку, словно ища поддержки.

– Вот‑вот... Кого задержать, привезти, увезти – это по нашей части. Мы же еще и года не служим, – словно оправдываясь, пояснил Геннадий.

Очень естественно Орбелиани, словно разговор о дра­гоценностях исчерпал себя, перешел на другую тему:

– Простите, а что вы окончили, если не секрет?

– Да какой же секрет? Школу милиции в Волгограде.

– Господи! Волгоград... Как это странно звучит. Досих пор не привыкну. Я там воевал еще совсем маль­чишкой. В дивизии генерала Родимцева – не слышали такого?

– Как же не слышать? – удивленно воскликнул Саша. – В Волгограде‑то?

Над головой хозяина вдруг вспыхнул филин и послы­шался веселый голос:

– Георгий Георгиевич, принимаешь?

– Аркадий Семеныч! – просиял хозяин. – Ради бога! Как будто тебя можно не принять!

Голос добродушно проворчал:

–Да уж, попробовал бы. Что у тебя тут?

– Три семерки.

– Узнаю старого пьяницу, – бормотал голос, – са­мый паршивый портвейн выбирает...

Дверь открылась, и в комнату вошел кинорежиссер Гнедых. Увидел Ольгу, ребят, заулыбался:

– Ого! У тебя компания. Стало быть, дадут выпить.

Он галантно подошел к девушке и поцеловал ей руку,сердечно поздоровался с ребятами. Затем без лишних слов налил себе рюмочку коньяку, лихо опрокинул ее в рот.

– Последний анекдот: присылает одному нашему вахлачку родственник из‑за кордона бутылку виски и банку красной икры. Ну, тот все потребил и пишет ответ: самогонка, дядя, ничего, а вот клюква рыбой пахнет, пришлось выбросить.

Георгий Георгиевич засмеялся, закашлялся, схва­тившись рукой за горло. Еле выговорил:

– Самое смешное – виски и вправду напоминает самогон.

– Хуже! – подхватил Гнедых. – Я в прошлом году в Каире высосал на каком‑то банкете целую бутылку – так неделю во рту керосин стоял. Хорошо, наши догадались «Столичной» отпоить! – Он коротко хохотнул. И вдруг, сразу посерьезнев, обратился к ребятам.

– Слушайте, парни, чего ваш шеф ломается – не дает следствие снимать? Я рассказал на телевидении – они там аж заплясали. И потом, ему что – плохо? Просла­вится на весь Союз, третью звезду на погон получит...

Вот покатилась чья‑то звезда Вам на погоны, –пропела Оля.

– Всю, всю, Оленька! – мгновенно обернулся к нейГнедых. – Я же ушибленный этой песней! Умоляю! «В небе горит, пропадает звезда. Некуда падать», – тихо пропел он. – Ну, Оленька.

Девушка сняла гитару, тронула струны, потом внезапно повесила ее снова на стену.

– Нет, не хочу петь. Я лучше почитаю немного, можно?

– Ну, Оленька, – заканючил было Гнедых, но хозяин решительно прервал его:

– Табу, Аркадий Семенович! В этом доме всякое принуждение исключается. Что это ты?

– А‑а, забыл... принципы, – иронически произнес Гнедых, подмигивая ребятам. Но настаивать больше не стал, заметив, как нахмурился хозяин.

– Зажгите свечи, Оленька, – попросил Георгий Ге­оргиевич.

– Убедите шефа, – наклонившись к ребятам, шепо­том проговорил Гнедых. – Это же и в его интересах.

Саша с сомнением покачал головой:

– Попробуйте его убедить!

– Не простучишь? – тихонько постучав по столу, участливо спросил Гнедых.

– Нет, не то... – отозвался Саша. – Просто упрям. Да и кто мы такие – убеждать?

– Ну как – все же сотрудники. А впрочем, мы наверх стукнули. На него так нажмут – сам ко мне прибежит.

– Не прибежит, – сказал Геннадий. – Не надейтесь.

– Ну, посмотрим, – угрожающе сказал Гнедых. – Все под одним богом ходим.

– Тихо, публика, кончать суетные разговоры! – приказал хозяин, когда Оля уже зажгла свечи в под­свечниках и, выключив электричество, стала у портьеры – бледная в тусклом свете, таинственная и красивая. Читала она хорошо, тонко чувствуя мысль поэта.

 

Нет, ты мне совсем не дорогая,

Милые такими не бывают.

Сердце от тоски оберегая,

Зубы сжав, их молча забывают,

Целый день лукавя и фальшивя,

Грустные выдумывая штуки.

Вдруг взметнешь ресницами большими,

Вдруг сведешь в стыде и страхе руки... –

Я люблю, когда темнеет рано, –

Скажешь ты и станешь, как сквозная,

И на мертвой зелени экрана

Только я тебя и распознаю.

И, веселье призраком пугая,

Про тебя скажу, смеясь с другими: –

Эта мне совсем не дорогая.

Милые бывают не такими...

 

Внезапно снова вспыхнул над тахтой филин. Хозяин, разведя руками, – мол, ничего не поделаешь, – щелкнул переключателем, и из динамика сразу послышался молодой голос:

– Георгий Георгиевич, я вернулся. Что у тебя тут набирать сегодня?

Хозяин словно уксусу хватил. Досадливо сморщив­шись, он сказал в микрофон:

– Рад тебя слышать, Костенька. Но что ж ты не позвонил‑то?

– Откуда это я позвоню? Ты что, не знаешь?

– Ну вот, видишь, – поспешно перебил хозяин. – Атак... извини, милый, не могу я тебя принять. Не сердись.

– Георгий Георгиевич! – взмолился голос. – Да лад­но тебе! Замерз как собака. И выпить хочу.

– Ну что ты – дитя малое? – заговорщически подми­гивая присутствующим, проговорил хозяин. – Бывают обстоятельства... Ну, не один я, понимаешь? Все тебе надо объяснять?

– Да понял я! – не унимался голос. – Развлекайся на здоровье! Ты мне цифирь свою скажи. Я тихонько на кухню пройду, пожру хоть.

– Нельзя, милый, нельзя! Ясно сказано. Позвони попозже – видно будет. Привет!

Он щелкнул переключателем и, улыбнувшись, пояснил:

– Сосед мой. Парень неплохой, но нахал редкий. Вернется из рейса – он шофер – и сразу ко мне. Коньячку пропустить. Заодно старыми анекдотами угоща­ет. Что‑то он мне сегодня противопоказан. В общем, инцидент испорчен. Почитайте еще, Оленька.

Та медленно покачала головой.

– Нет. Больше не хочу. Да и поздно уже. Мне пора, Георгий Георгиевич.

– Да и нам тоже, – поднялся Геннадий.

Хозяин с досадой хлопнул ладонью по тахте:

– Ну, Костя, ну, погоди! Явился!

Потягивая коньяк и развалившись в кресле, Гнедых насмешливо процитировал:

– Испортил песню, дурак!

Нет, не клеился разговор, когда компания возвращалась от Георгия Георгиевича. Ни первый по‑настоящему весенний вечер – с мягким теплом, бодрящим ветром и светло‑сизой дымкой, укутавшей Волгу, ни изрядный запас свободного времени, ни выпитый совсем недавно «фирменный» кофе – ничто не действовало. Компания уныло продвигалась по тротуару вдоль трамвайных путей, направляясь по инерции к Олиному дому. Девушка ушла в себя, о чем‑то напряженно размышляя, не проявляли обычной веселости и ребята.

Уже на подходе к Олиному дому Геннадий вдруг спросил:

– Оля, а где у него семья?

Девушка изумленно посмотрела на него, словно он подслушал ее тайные мысли. Ответила с неохотой:

– Не знаю. Кажется, в Тбилиси. Они давно уже не живут.

– А где он работает? – не унимался Геннадий.

– И этого не знаю, – уже равнодушно ответила Оля. – На каком‑то производстве.

Геннадий нахмурился, и девушка тотчас это заметила.

– Что с вами, Гена? Вам что‑нибудь не нравится?

– Да, – решительно сказал Геннадий, – не нра­вится.

Девушка даже остановилась, с любопытством уста­вившись на него.

– Что же именно?

– Вы говорите неправду, – отводя глаза, тихо сказал Геннадий. – Вы же звонили ему на работу...

Оля всплеснула руками:

– Господи! С этими начинающими детективами с ума сойти! Что ж, буду с вами разговаривать языком фактов, так у вас полагается? – Она покопалась в сумочке, достала записную книжку. – Ну‑ка, посмотрим... так... Орбелиани Г. Г. Вот его домашний телефон, вот слу­жебный. Я просто звоню и прошу Георгия Георгиевича, не интересуясь его титулами. Вам ясно?

Геннадий, улыбнувшись, кивнул. Саша тотчас же поддел приятеля:

– Да‑а... Похоже, Геннадий болен подозрительностью в тяжелой форме. Это надолго.

– Излечимо? – заботливо спросила Оля.

– Только оперативным путем. Например, голову за такие штучки оторвать, – высказался Саша.

– Впрочем, раз уж Гену так интересует личность

Георгия Георгиевича, могу добавить: по моим непрове­ренным данным, он или директор или какой‑нибудь другой начальник... Во всяком случае, у него есть секретарша. С весьма милым голоском... – Последнюю фразу девушка выговорила почти враждебно. – Есть еще вопросы, граж­данин начальник?

Геннадий поднял руки.

– Сдаюсь, – голосом раскаявшегося грешника взмо­лился он. – Информация исчерпывающая.

– Стало быть, я могу быть свободной? – с издевкой спросила Оля.

Саша галантно поклонился:

– Увы, можете!

Девушка подала ребятам руку и пошла к дому. Отойдя на несколько шагов, обернулась:

– Понадобятся дополнительные сведения – заходи­те, – крикнула она. – Могу дать подписку о невыезде.

– Ну, до этого дело еще не дошло, – с наигранной бодростью сказал Геннадий.

Оля махнула рукой и скрылась в подъезде. Геннадий, поглядев ей вслед, сказал с досадой:

– И дернуло же меня... Тоже мне... Обличитель нашелся...

Саша как‑то странно поглядел на товарища, при­щелкнул языком:

– Да, старик, не‑ там бдительность проявляешь. Ты мне лучше другое скажи: как тебе понравился голосок соседа?

Геннадий удивленно посмотрел на него, и Саша пояснил:

– Ну, который ломился к Георгию Георгиевичу?

– А почему он мне должен нравиться? Довольно нахальный голос, вот и все.

– Нет, не все, – со значением возразил Саша. – И что нахальный – это не важно. Важно, что знакомый, вот что...

– Знакомый?

– Ага! – Саша встал вдруг в «блатную» позу и довольно удачно скопировал: «Ты, фраер тухлый! Стоишь? А сейчас лежать будешь!»

– Не может быть! – вырвалось у Геннадия.

– Вот тебе и «не может быть»! – покровительственно сказал Саша. – А то пристал к девушке, с кем он живет да где работает. Это‑то выяснить – раз плюнуть. А вот зачемтот милый мальчик пожаловал к этому аристократу и что у них может быть общего – вот бы что я хотел узнать. Ух как хотел, прямо спасу нет! – И, полюбовавшись расте­рянным видом товарища, заключил: – Ну, хватит изобра­жать монумент. Все равно в театр не возьмут.

 

Версия или химера?

 

Надо признать, действия преступной группы были порой достаточно расчетливыми.

Из обвинительного заключения

Они рассказывали горячо, волнуясь и пере­бивая друг друга.

– Понимаете, Иван Николаевич, как‑то это не вяжется: рафинированный интеллигент, театрал, гурман, как сам он говорит – бывший князь, а ныне трудящийся Востока, – и этот парень, Костя Строкатов. Ну, у которо­го я тогда финку выбил...

Подполковник слушал ребят и предполагал, что дальше последуют не только факты, а глубокомысленные выводы из того, что ребятам кажется фактом. И тут же сами собой в сознании выплыли возражения «правоте» скептиков. Почему обязательно учить на простеньких иясненьких делах? Каким образом и когда, в таком случае, они научатся главному – думать?

И потом – у ребят, в конце концов, свое особое задание. Пусть присматриваются, фантазируют, а вдруг в самом деле докопаются до чего‑то интересного? Им все‑ таки виднее, чем ему, поскольку они ближе к противнику.

А начинающие Мегрэ продолжали.

– И этот подонок – я о Косте Строкатове – с ним на «ты», как с равным. Это раз! – Саша многозначительно загнул палец. – Нам он его не хотел показывать! – это два. Даже растерялся немного, точно. Прогнал его от дверей за милую душу. Что‑то про женщину намекнул, мол, не один он. Это при Ольге‑то! Ее всю так и передерну­ло, я заметил. Значит, он знал про драку у магазина, не иначе. А откуда?

Он с торжеством уставился на подполковника. И Хлебников стал с большей заинтересованностью вслушиваться в эту историю. Глаз‑то у ребят, выходит, острый и сметка есть. По сути дела, они сейчас коготки точат – что ж, и это благо.

– Ну‑ну, – поощрительно произнес он. – Давайте дальше.

– Звонок, Саша! – нетерпеливо подсказал Геннадий.

– Да‑да! – радостно отозвался Саша. – Между про­чим, турнуть‑то он его турнул, а все же велел позвонить. Попозже. Стало быть, нуждался в нем. И вообще, этот Костя явно по его делам куда‑то ездил. Он так и доложил: Георгий Георгиевич, я вернулся. Тот ему: почему, мол, не позвонил. Так Костя даже обиделся: откуда это я позвоню, ты же, мол, знаешь. Нам он его как соседа представил, а на самом деле ничего подобного. Совсем наоборот: Костя в микрорайоне живет...

– Уже проверили? – улыбаясь, заметил подполков­ник. – Хорошо.

– А то как же? – с ноткой хвастовства отозвался Саша. – Мы и других проверили. Этот всемогущий князь, а ныне трудящийся Востока – точно инженер‑текстиль­щик. И точно большой начальник. Ужас, до чего большой! Директор ателье «Экстра». Заказы на год вперед, стоимость пошива – месячная зарплата.

Надо было признать: ребята развернули кипучую деятельность вокруг своего открытия. Пора было спустить их с небес на грешную землю.

– Непостижимо, – искренне восхитился подполков­ник. – Как же вам удалось это установить? Дедукция?

– Ну, вот, – разочарованно протянул Саша. – Что же, выходит, не надо было проверять?

– Что вы, что вы! – с деланным испугом замахал руками подполковник. – Разве я говорю – не надо? Тем более что этого Орбелиани знает полгорода. Как же вам‑то не знать?

Удар точно пришелся в цель: Саша растерянно взглянул на Хлебникова, затем перевел взгляд на товарища, ища у него поддержки. Но Геннадий о чем‑то напряженно размышлял.

А подполковник задал, наконец, главный «убий­ственный» вопрос:

– И, наконец, может, вы мне скажете, какое отноше­ние вся таинственная история имеет к нашему делу?

– К нашему делу? – удивленно переспросил Саша.

– Да, к делу Чубарова? – Подполковник усмехнул­ся. – Вот вспомнилось. В молодости моей гремело «делоЧубарова». Не этого, разумеется. О вредительстве. Во всех ячейках изучалось. А у нас... так... уголовщина.

– Простите, товарищ подполковник, неточно квалифи­цируете, – щегольнув знаниями, поправил Саша. – При чем тут уголовщина? Скорее, это...

– Ладно, ладно, там видно будет, – перебил Хлебни­ков. – Так какое же отношение к этому имеет ваш князь?

Саша, окончательно смутившись, отвел глаза.

– К этому, разумеется, никакого. Само по себе интересно.

– А самим по себе нам пока заниматься некогда. Как ни крути, гуси‑лебеди, а суровая действительность такова: топчемся на месте, строим воздушные замки – и ни шагу вперед.

– Как это замки? – возмутился Саша. – Преступник пойман, вину не отрицает, ценности изъяты.

– Товарищ подполковник! – вдруг очень серьезно сказал Геннадий. – Разрешите задать вам два вопроса?

– Можешь задать и три.

– Вы пошутили или в самом деле Орбелиани так известен в городе?

Хлебников хмыкнул:

– Еще бы не известен! Директор самого модного ателье. Все заказы – только через него.

– Ателье мужское или женское? – спросил Геннадий.

– И то и другое... А что?

– Да так... – как‑то вдруг сразу сникнув, неохотно проговорил Геннадий.

Что‑то в его тоне не понравилось Хлебникову. Он решительно потребовал:

– Нет, ты уж договаривай.

– Странно все это... Полгорода знает Орбелиани, а Оля, его приятельница, даже не знает, где он работает. Хотя одевается более чем модно. Вот что странно...

– Ну, это, в общем‑то, может быть... – настороженно заметил Хлебников. – А что именно тебя смущает?

– Все смущает, товарищ подполковник, – вдруг рез­ко сказал Геннадий. – Это поразительная неосведомлен­ность Оли, и его стремление произвести на нас впечатле­ние, и этот Строкатов, и даже драка у магазина.

– Вот как! – Посерьезнев, Хлебников испытующе поглядел на юношу. – Давай обосновывай.

– Мне кажется, что Орбелиани страшно интересуется ходом следствия по Чубарову, вот что! – заявил Фо­мин. – Иначе зачем мы ему нужны? Кто мы такие, чтобы весь этот спектакль в духе Монте‑Кристо перед нами разыгрывать? Олины вопросы в кафе, затем странный визит к самому Орбелиани, весь этот супер‑модерн, опять‑ таки интерес к Чубарову.

– Забавно, – сквозь зубы проговорил подполков­ник. – А при чем тут драка?

– Не знаю, может, у меня сверхмнительность. Только вряд ли она случайна. Больно уж легко их Саня уложил. Как в поддавки играли...

– Ну‑у, Геннадий, ты уж в мистику вдарился, – изумленно выговорил Саша.

– Смысл, смысл? – требовательно сказал Хлебни­ков. – Ищи смысл...

– Не знаю, Иван Николаевич, – хмуро проговорил Геннадий. – Больно уж это все детективно, что ли.

– Давай без комментариев.

– Может быть, им зачем‑то надо представить нас спасителями Тани Чубаровой?

– Ого! – присвистнул Саша. – Ну, гигант!

– А что, эта Таня появлялась потом в поле зрения? – оборвал его Хлебников.

– Нет! – уверенно сказал Геннадий. – Не вяжется как‑то.

Тут Саша почему‑то отвернулся к окну, и подполковник это заметил.

– Антонов! – строго сказал он. – Ну‑ка, нечего в кусты лезть. Выкладывай как на духу.

– А что выкладывать‑то? – вяло возразил Саша. – Ну, встречались мы пару раз. Во Дворец спорта сходили. Это же мое личное дело. Никаких разговоров об отце не вели.

– Пижон несчастный! – возмутился Геннадий. – Ты что, с ума сошел?

Подполковник встал, подошел к Саше.

– Саша! – тихо сказал он. – Я не буду тебе грозить никакими карами... Неужели ты сам не понимаешь, какую серьезную служебную ошибку ты совершил? Личное дело? Ты видишь, как оно оборачивается?

– Вы что, не верите мне, да? Очень хорошо! Пожалуйста: Таня сказала мне, что живут они вдвоем с отцом и он сейчас в командировке. Ну, я стал в гости напрашиваться.

– И?

Саша вспыхнул:

– Получил решительный отказ!

– Вот он в чем признаться не может! – насмешливо произнес Геннадий. – Действительно: такому парню – и от ворот поворот. Вот если бы наоборот!

– Скажи‑ка мне, Саша, кто из вас был инициатором встреч? Она?

– Я, честное слово! – горячо отозвался. Саша. – Мой звонок сначала не понравился ей, я понимаю. Хорош спаситель – тотчас же назначает свидание. Пришла так, из благодарности, скорей всего. Да уж очень она мне нравится, честное слово.

– Та‑ак, – задумчиво протянул подполковник. – А что? На такой вариант тоже можно рассчитывать. Я имею в виду тех, кто его затевал.

– Как это рассчитывать?! – возмутился Саша. – Рассчитывать на то, что я сам позвоню?

– Или Геннадий, – уточнил подполковник. – Что же тут нереального? Два интересных парня выручили из беды интересную девушку. Должен кто‑то проявить инициати­ву?

– Стало быть, Таня с ними заодно? – язвительно спросил Саша. И без стеснения выпалил. – Дичь это, вот что я вам скажу!

– Может быть, и дичь, – не обижаясь, согласился Хлебников. – А может быть, вас всех, в том числе и Таню, использовали как дичь. Подсадную. Если, конечно, следовать версии Геннадия.

– Она ведь может и не догадываться о своей роли, – заметил Геннадий.

– Да кому это нужно? – почти закричал на товарища Саша. – Чего ты накручиваешь?

– Раскручиваем, Саша, раскручиваем, – добродушно сказал Хлебников. – По крайней мере, пытаемся раскру­тить. А накручивают за нас другие.

Он погрыз карандаш, глядя в одну точку. Затем медленно выговорил:

– Однако непонятно... Вся эта химера имела бы какой‑ то смысл, если бы... если бы... А ну, где у нас списки пассажиров самолета? Поглядим еще разок.

Он достал из папки с делом Чубарова листок, внимательно вгляделся в него.

– Нет! – со вздохом произнес он. – Саша, к сожале­нию, прав: дичь мы с тобой несем, Геннадий, стопро­центную дичь. Не было вашего Орбелиани среди пассажиров. А это, гуси‑лебеди, такой факт, что стирает в порошок все наши домыслы. Так‑то!

 

Объяснение

 

– Товарищ прокурор! Этот вопрос рассмотрен составом суда. Причины неявки свидетельницы в су­дебное заседание признаны уважительными. Суд распо­лагает ее письменными показаниями, которые будутоглашены в процессе заседания. Нет смысла настаивать на ее вызове.

Реплика судьи на заявление государственного обви­нителя в ходе судебного заседания

В то время как в одном из кабинетов управления внутренних дел на разные лады склонялась фамилия Орбелиани, сам ее обладатель, нимало не подозревая об этом, благодушествовал на своей тахте. Казалось бы, провести целый день в горизонтальном положении – с короткими перерывами на завтрак, обед и ужин, ради чего приходилось шлепать на кухню, – труд нелегкий. Но Георгий Георгиевич недаром утверждал, что чувствует себя человеком лишь тогда, когда облачится в халат и, закрыв ноги пледом, возляжет на тахту.

Он считал это лучшим отдыхом, во‑первых, и наиболее удобным положением для умственной работы, во‑вторых. Когда тело пребывает без каких‑либо движений, вдвойне трудится мозг. Георгий Георгиевич самым серьезным образом утверждал, что все мало‑мальски стоящие идеи пришли ему именно здесь, на тахте.

Он мог лежать целыми часами с какой‑нибудь толстенной книгой, то вяло прочитывая страничку‑другую, то отложив том и подолгу всматриваясь неподвижным взглядом в потолок.

Впрочем, вечером его одиночество было прервано приходом Ольги.

В самом ее появлении не было ничего особенно странного, хотя Оля и не баловала его своими визитами. Но как‑никак положение больного имеет и некоторые преимущества.