Жизненного предела не изменить

 

Если бы сердца были чисты от скверны грехов и вручали себя ведающему сокрытое, они бы знали, что устремление в опасности войны не сокращает времени, остающегося до назначенного предела. Однажды я видел, когда мы сражались с исмаилитами в крепости Шейзар[382], назидательный пример, из которого ясно и доблестному, и умному, и трусливому, и глупому, что срок жизни заранее установлен и предопределен, что ее предел нельзя ни приблизить, ни отдалить.

А именно, когда мы кончили в тот день сражение, кто‑то закричал из крепости: «Враги!» Около меня было несколько моих товарищей, имевших с собой оружие. Мы поспешно бросились к тому, кто крикнул, и сказали ему: «Что с тобой?» – «Я слышу шорох людей вот здесь», – сказал он. Мы пошли к пустой и темной конюшне и, войдя туда, нашли там двух вооруженных людей и убили их. Мы обнаружили в конюшне убитым одного нашего товарища, тело которого на чем‑то лежало. Мы подняли его и нашли под ним одного батынита, который закрылся саваном и положил убитого себе на грудь. Мы подняли тело нашего товарища и убили того, кто был под ним, а товарища [250] положили в мечеть близ этого самого места. Он получил опасные раны, и мы не сомневались, что он умер, так как он не двигался и не дышал. Клянусь Аллахом, я потрогал его голову ногой на плитах мечети, и мы были уверены, что он мертв.

Этот несчастный проходил мимо конюшни и услышал шорох. Он всунул в стойло голову, чтобы проверить, что он слышит, и один из исмаилитов втащил его туда. Они били его ножами до тех пор, пока не решили, что он умер, но Аллах великий судил, чтобы его раны на шее и на теле были зашиты, он выздоровел и стал так же здоров, как прежде. Да будет благословен Аллах, определяющий судьбы и назначающий срок кончин и жизней.

Я был свидетелем одного похожего случая. Франки, да проклянет их Аллах, сделали на нас набег в последнюю треть ночи. Мы сели на коней, намереваясь их преследовать, но мой дядя Изз ад‑Дин[383], да помилует его Аллах, удержал нас от преследования и сказал: «Это разведка, а набег будет ночью».

Из города без нашего ведома выступила за франками пехота. Франки напали на некоторых пехотинцев, когда они возвращались, и убили их, а некоторые спаслись.

На другое утро я расположился в Бендер Капице, деревне около города. Я увидел три приближающиеся фигуры, две из которых были как люди, а у среднего лицо не походило на человеческое. Когда они приблизились ко мне, оказалось, что среднего ударил мечом по носу один франк и рассек лицо до самых ушей. Половина лица отвисла и оказалась у него на груди, а между двумя половинами был разрез величиной в пядь, и тем не менее он шел между двумя другими. Этот человек отправился в город, и врач зашил и залечил его лицо. Его рана затянулась, он выздоровел и оставался таким же, как прежде, пока не умер на своей постели. Он был продавцом вьючных животных и назывался Ибн Гази «рассеченный». Его прозвали рассеченным из‑за этой раны. [251]

 

Тягость старости

 

Но пусть не вздумают предполагать, что смерть можно приблизить, подвергая себя опасности, или отдалить усиленной осторожностью. В моей долгой жизни самое яркое назидание: сколько я встретил ужасов и сколько раз устремлялся в страшные места и подвергался опасностям, сражался со всадниками и убивал львов, рубил мечами, ударял копьями и наносил раны стрелами и луками! И все‑таки я был защищен от рока надежной крепостью, так что достиг девяноста лет, и смотрел на свое здоровье и долголетие так, как говорил пророк, да благословит его Аллах и да приветствует: «Довольно и такой болезни, как здоровье»[384]. За моим опасением от этих ужасов последовало нечто более тягостное, чем смерть в бою и сражении: гибель во главе войска приятнее, чем тяготы жизни. Благодаря долгой жизни дни потребовали от меня обратно все разнообразные удовольствия и наслаждения, а тяжелая нужда замутила безоблачное счастье жизни. Я сказал о самом себе такие стихи:

 

Судьба к восьмидесяти годам иссушила мою кожу, и меня огорчает слабость ног и дрожание рук.

Когда я пишу, почерк у меня очень дрожащий, как почерк у испуганного человека с трясущимися руками. [252]

Удивляйся же тому, что моя рука слишком слаба, чтобы держать перо после того, как она ломала копья в груди льва.

Когда я иду с палкой в руке, моя нога становится такой тяжелой, как будто бы я погружаю ее в жидкую подмерзшую грязь.

Скажи тому, кто жаждет долгого пребывания на земле: вот последствия долгой жизни и преклонного возраста.

 

Мои силы ослабли и почти исчезли, и беспечное счастье прекратилось и пришло к концу. Долгая жизнь среди людей повергла меня, и притушенный огонь моего очага скоро совсем погаснет. Наконец я стал таким, как сказал о себе:

 

Судьба забыла обо мне, и я стал подобен верблюдице, истомленной долгим путешествием по пустыне.

Мои восемьдесят лет не оставили мне мощи, и когда я хочу встать, я чувствую себя разбитым.

Я произношу молитву сидя, а земные поклоны, когда я хочу поклониться, кажутся мне тягостью.

Это состояние предвещает мне, что время тронуться в последний путь приблизилось и путешествие уже недалеко.

 

Бессилие от преклонных лет сделало меня слишком слабым для службы султанам. Я покинул пороги их дверей и отделил свои судьбы от их судеб. Я уволился от служения им и возвратил им то, что они мне пожаловали из даров, так как я знал, что бессильная старость не в состоянии исполнять обязанности службы, и промысел со старым стариком не приносит выгоды эмиру. Я перестал выходить из дома и сделал безвестность своим покровом. И согласилась моя душа на уединенную жизнь на чужбине и разлуку с родиной и милыми сердцу местами, и, наконец, ее неудовольствие успокоилось, так что я не чувствовал никакой горечи. И терпел я, как пленник терпит свои цепи или как жаждущий путешественник терпит жажду, пока не дойдет до воды. [253]

 

Хвала великому Саладину

 

Потом меня призвал к себе письмом наш господин, царь победоносный, благо мира и религии[385], султан ислама и мусульман, объединяющий слова истинной веры и поражающий поклонников креста, воздвигающий знамя справедливости и добрых дел, оживитель власти повелителя правоверных, Абу‑ль‑Музаффар Юсуф ибн Айюб[386], да украсит Аллах ислам и мусульман, даровав ему долголетие, и да укрепит их остриями его мечей и решений. Да очистит Аллах мусульманам пользование его густой тенью, как он очистил от мути источники его щедрости. Да распространит Аллах до крайних пределов земли его высочайшие приказы и запреты, и да поставит он острия его мечей судьями над шеями его врагов. Его милость откопала меня в глубине стран, хотя я был отделен от него горами и равнинами, и нашла меня в покинутом уголке земли, не имеющим ни средств, ни родины. Он вырвал меня из пасти превратностей своим прекрасным решением и перевел меня к своим высоким дверям обильными и богатыми [254] милостями. Он вправил то, что время во мне сломало, и вернул цену благодаря своему великодушию тому, что не имело цены для других по причине моих преклонных лет. Он засыпал меня самыми удивительными щедротами и пожаловал мне по своему великодушию самые драгоценные дары, так что своей безграничной милостью он вознаградил меня за мою прежнюю службу у других. Он засчитал мне эту службу и был так признателен за нее, словно сам был свидетелем ее и очевидцем. Его дары посещали меня ночью во время сна и притекали ко мне, когда я сидел в тоске. Благодаря его щедротам каждый день прибавляет мне милостей и почестей, так как он почитает достойных, хотя я и ничтожнейший из его рабов. Его благородное решение обезопасило меня от перемены счастья, его дары возвратили мне то, что вырвало у меня время губительными бедствиями. Он излил на меня свои преизбыточествующие благодеяния, после того как исполнил все должное и законное, так что всякая шея была бы слишком слаба, чтобы вынести даже легчайшую из его щедрот. Его великодушие не оставило мне ни одной мечты, исполнения которой я мог бы ожидать. Я провожу день и ночь, вознося за него молитвы; его милость достигает всех рабов Аллаха и оживляет своими благами страны. Он тот султан, который вернул к жизни заветы халифов, шедших по прямому пути[387], и высоко воздвиг столпы власти и веры. Он река, не высыхающая от множества приходящих на водопои, и благотворитель, не урезывающий своих щедрот, несмотря на следующих друг за другом посетителей.

Пусть же народ не перестанет чувствовать себя под защитой его мечей в неприступном укреплении, под потоком его щедрот, как бы во время весны с ее благодатными дождями, и под его справедливым управлением, как бы в лучах света, рассеивающего мрак обид и отводящего протянутую руку хищного врага. Пусть его всепокоряющая власть держит народ [255] как бы в раскидистой тени я непрекращающемся блаженстве, идущем вновь и вновь по следам прошедшего до тех пор, пока ночь сменяется днем и вращается небесный свод.

 

Я молился, а два ангела – хранители свитков[388] провозгласили: «Аминь!»

Ведь властитель небесного престола близок к тому, кто призывает его.

Он сказал уже, да будет ему слава, рабам своим:

«Просите меня, ибо я тот, кто слышит и отвечает»[389].

 

Слава Аллаху, господу миров, и да будет его благословение на господине нашем Мухаммеде и на всем роде его! Достаточно с нас Аллаха, славного промыслителя, и все счастье, которое вы имеете, все от Аллаха.

 

 

Прибавление первое

 

Говорит Усама ибн Муршид ибн Али ибн Мукаллад ибн Наср ибн Мункыз, да дарует прощение Аллах ему и его родителям и всем мусульманам! Вот любопытные происшествия; часть их случилась в моем присутствии, а часть рассказали мне люди, которым я доверяю. Я сделал их добавлением к своей книге, так как они не входили в состав того, о чем я хотел упомянуть в предыдущем. Я начну с рассказов о праведных, да будет над ними всеми благословение Аллаха.

 

Рассказы о праведниках

 

Шейх имам проповедник Сирадж ад‑Дин Абу Тахир Ибрахим ибн аль‑Хусейн ибн Ибрахим, проповедник города Ис’ерда[390], рассказал мне там в месяце зу‑ль‑ка‘да пятьсот шестьдесят второго года[391] следующее: Абу‑ль‑Фарадж Багдадский[392] рассказал мне событие такого рода: «Я присутствовал,–говорил он, – на собрании у имама Абу Абдаллаха Мухаммеда аль‑Баср‘и в Багдаде, когда к нему пришла какая‑то женщина и оказала: „О господин мой, ты был среди свидетелей при подписании договора о моем приданом. Я потеряла бумагу о приданом и прошу тебя оказать мне милость и подтвердить свое свидетельство у судьи“. – „Я не сделаю этого, – ответил шейх, – пока ты не принесешь мне халвы“. Женщина стояла, полагая, что он шутит, говоря так, но шейх повторил: „Не затягивай, я не пойду с тобой, пока ты не принесешь мне халвы“.

Женщина ушла, а потом вернулась и вынула из мешка под покрывалом сверток бумаги, в котором была сухая халва. Товарищи шейха удивлялись, что он потребовал халвы, несмотря на свою воздержанность [261] и строгий образ жизни. Шейх взял мешок, приоткрыл его и выбрасывал халву кусок за куском, пока мешок не опустел. Абу Абдаллах посмотрел на него, и оказалось, что это договор о приданом женщины, который она потеряла.

«Возьми твой договор, – сказал ей шейх, – вот он».

Присутствующие превозносили то, что он сделал, но он сказал им: «Ешьте дозволенное![393] Вы сами делали такие вещи и даже больше».

Шейх Абу‑ль‑Касим аль‑Хыдр ибн Муслим ибн Кусейм из Хама рассказал мне в этом городе в понедельник, в последний день зу‑ль‑хиджже в пятьсот семидесятом году[394] следующее.

К нам пришел один житель Куфы, потомок пророка, и рассказал со слов своего отца: «Я был вхож к верховному судье в Сирии, уроженцу Хама, который оказывал мне почести и отличал меня. Он оказал мне однажды: „Я люблю жителей Куфы ради одного из них. Когда я был еще юношей, я был в Хама во время кончины Абдаллаха ибн Маймуна аль‑Хамави, да помилует его Аллах. Ему сказали: „Сделай свое завещание“, а он ответил: „Когда я умру, и вы кончите облачать меня, вынесите меня на равнину, и пусть кто‑нибудь влезет на пригорок, возвышающийся над кладбищем, и закричит: «О Абдаллах ибн Кубейс, Абдаллах ибн Маймун умер, приди к нему, помолись над ним!“ Когда Ибн Маймун умер, они сделали то, что он приказал, и к ним приблизился человек в одежде из грубой ткани и шерстяном плаще, с той стороны, по направлению к которой кричал возглашавший. Он подошел к телу и помолился над ним, а люди остолбенели и не сказали ему ни слова. Когда он кончил молитву, он ушел обратно туда, откуда пришел, и все стали упрекать друг друга, что не удержали его и не расспросили. Они поспешили по его следам, но он ушел от них, не сказав им ни одного слова“. [262]

Я был свидетелем похожего на это события в крепости Кайфа[395]. В мечети аль‑Хыдра был человек по имени Мухаммед ас‑Самма, у которого была келья в боковой пристройке мечети. Он выходил оттуда во время молитвы, чтобы помолиться со всеми, а потом возвращался в свою келью. Это был истинно святой человек, и он жил недалеко от меня. Когда перед ним предстала смерть, он сказал мне: «Я бы желал от великого Аллаха, чтобы ко мне пришел мой наставник Мухаммед аль‑Бусти». И не успели еще люди приготовиться обмыть тело и закутать в саван, как его наставник шейх Мухаммед аль‑Бусти уже был около него и взялся его обмыть. Он шел за телом впереди нас и помолился над ним.

Шейх поселился в келье Мухаммеда ас‑Самма и прожил там короткое время; он заходил ко мне, а я заходил к нему. Мухаммед аль‑Бусти, да помилует его Аллах, был мудрец и аскет, и я никогда не видал и не слышал о подобных ему. Он постоянно постился, не пил воды и не ел ни хлеба, ни каких‑либо злаков. Он разговлялся или двумя гранатами, или кистью винограда, или парой яблок, а раз или два в месяц он ел кусок‑другой жареного мяса.

«О шейх Абу Абдаллах, – сказал я ему однажды, – как случилось, что ты не ешь хлеба и не пьешь воды, хотя постоянно соблюдаешь пост?» – «Я постился и совсем ничего не ел, – ответил он, – и увидел, что могу это осилить. Тогда я провел голодным три дня и сказал себе: „Все, что я ем, я буду считать для себя падалью, которая дозволена тому, кто вынужден к этому трехдневной голодовкой“. Оказалось, что и это для меня посильно, и я перестал есть и пить воду. Моя душа привыкла к этому и успокоилась, и я постоянно стал это делать».

Один из вельмож крепости Кайфа построил этому шейху келью в саду, предназначенном для него. В первый день месяца рамадана шейх пришел ко мне и сказал: «Я пришел проститься с тобой». – «А как же [263] келья, которая приготовлена для тебя, и сад?» – спросил я. «О брат мой, – сказал он, – я не нуждаюсь в них и не останусь». Он простился со мной и ушел, да помилует его Аллах, и было это в пятьсот семидесятом году[396].

Шейх Абу‑ль‑Касим аль‑Хыдр ибн Муслим ибн Ку‑сейм из Хама рассказал мне там в упомянутое выше время, что в саду Мухаммеда ибн Мис‘ара, да помилует его Аллах, работал один человек. Этот работник пришел к родным Мухаммеда, сидевшим у дверей их дома в аль‑Маарре[397], и сказал: «Я слышал сейчас нечто удивительное». – «А что же ты слышал?» – спросили его. «Мимо меня проходил человек, у которого был маленький бурдюк, – ответил работник. – Он попросил налить в него воды, и я дал ему. Он совершил омовение, и я хотел дать ему пару огурцов, но он отказался их взять. „Половина этого сада принадлежит мне в уплату за мою работу, – сказал я ему, – а половина. – собственность Мухаммеда ибн Мис‘ара“. – „Совершал ли Мухаммед в этом году паломничество?“ – спросил незнакомец. Я ответил: „Да“. – „Вчера, когда мы ушли с «остановки“[398], он умер, и мы помолились над ним», – сказал человек».

Родные Мухаммеда, бросились ему вслед, чтобы расспросить его, и увидели его вдали, ноне могли догнать. Они возвратились и отметили день этого происшествия, и дело было так, как он сказал.

Досточтимый Шихаб ад‑Дин Абу‑ль‑Фатх аль‑Му‑заффар,. сын Ас‘ада сына Мас‘уда сына Бухтегина сына Себуктегина, вольноотпущенник Му‘изз ад‑Даула Буида[399], рассказал мне в Мосуле восемнадцатого рамадана пятьсот шестьдесят пятого года[400] следующее: [264] «Повелитель правоверных аль‑Муктафи би‑амри‑ллах[401], да помилует его Аллах, посетил мечеть Сандудия в окрестностях аль‑Анбара[402], на западной стороне Евфрата. С ним был его везир, и я был тут же, Он вошел в мечеть, которая называлась мечеть повелителя правоверных Али[403], да будет над ним благоволение Аллаха, одетый в платье из дамиеттской ткани и опоясанный мечом со стальными украшениями. Никто не предполагал, что это повелитель правоверных, кроме тех, кто знал его в лицо.

Настоятель мечети стал молиться за везира, но тот воскликнул: «Горе тебе, молись за повелителя правоверных!» – и аль‑Муктафи, да помилует его Аллах, сказал ему: «Спроси его о чем‑нибудь для него полезном. Спроси его, что сталось с болезнью, которая была у него на лице; я видел его во дни нашего господина аль‑Мустазхира[404], да помилует его Аллах, и на лице у него была болезнь». А на лице настоятеля была глубокая язва, покрывавшая большую часть его лица, и, когда он хотел поесть, он затыкал язву платком, чтобы пища попадала ему в рот. И настоятель рассказал везиру: «Я был таким, как ты знаешь, и часто ходил в эту мечеть из аль‑Анбара. Меня встретил один человек и сказал: „Если бы ты бывал в доме такого‑то (он имел в виду правителя аль‑Анбара) так же часто, как бываешь в этой мечети, он бы, наверное, позвал к тебе врача, который бы свел эту болезнь с твоего лица“.

В моем сердце поднялось из‑за его слов нечто такое, что у меня даже стеснилась грудь. Заснув в эту ночь, я увидел повелителя правоверных Али, сына Абу Галиба, да будет над ним благословение Аллаха, который был в мечети и говорил: «Что это за зелень?» (Он подразумевал зелень на земле.) Я пожаловался ему на то, что со мной происходит, но он отвернулся от меня. Я снова обратился к нему и посетовал на то, что говорил тот человек, и тогда Али сказал: «Ты тоже [265] из тех, кто хочет быстро преходящего счастья». Потом я проснулся, и оказалось, что язва сошла и лежала около меня, и болезнь моя прекратилась».

Аль‑Муктафи, да помилует его Аллах, воскликнул: «Он говорит правду!» – а потом оказал мне: «Поговори с ним, посмотри, чего он просит, и напиши ему указ, а потом принеси его ко мне для надписи». Я поговорил с настоятелем, и он сказал мне: «У меня большая семья и много дочерей. Я хотел бы иметь ежемесячно три динара». Я составил от его имени заявление, в начале которого он надписал: «Слуга, настоятель мечети Али». Халиф сделал надпись и даровал ему просимое и сказал мне: «Пойди, занеси этот указ в дела дивана». Я пошел и прочитал в указе только слова: «удовлетворить просьбу». А по обычаю для лица, указанного в постановлении, писали копию указа и отбирали у него указ с надписью повелителя правоверных. Когда писец развернул бумагу, чтобы переписать ее, он нашел под словами «настоятель мечети Али» надпись рукой аль‑Муктафи, повелителя правоверных, да будут над ним молитвы Аллаха: «Если бы он пожелал большего, ему бы, наверное, было дано».

Судья имам Маджд ад‑Дин Абу Сулеймал Дауд ибн Мухаммед ибн аль‑Хасан ибн Халид аль‑Халиди, да помилует его Аллах, рассказал мне в окрестностях крепости Кайфа в четверг двадцать второго числа первого раби пятьсот шестьдесят шестого года[405] со слов человека, передавшего ему это, что один шейх попросил приема у «великого ходжи»[406], да помилует его Аллах. Когда он вошел к ходже, тот увидел, что это почтенный и достойный старец. «Откуда ты, шейх?» – спросил его ходжа. «Издалека», – ответил шейх. «Тебе что‑нибудь нужно?» – сказал ходжа, и шейх молвил: «Я посланец к Мелик‑шаху от посланника Аллаха[407], да благословит его Аллах и да приветствует». – «О шейх, что это за речи», – воскликнул ходжа. «Если ты приведешь меня к Мелик‑шаху, –ответил шейх, – [266] я сообщу ему послание, а если нет – я не уйду, пока не встречусь с ним и не передам, в чем мое дело». Великий ходжа отправился к султану и осведомил его о том, что оказал шейх, и султан оказал: «Приведите его».

Когда шейха привели, он поднес султану зубочистку и гребень и сказал ему: «Я простой человек, у меня много дочерей, а я беден и не могу обрядить их и выдать замуж. Я каждую ночь взывал к Аллаху великому, чтобы он ниспослал мне, чем обрядить моих дочерей. Я заснул в ночь на пятницу в таком‑то месяце, взывая к Аллаху, да будет ему слава, о помощи моим дочерям, и увидел во сне посланника Аллаха, да благословит его Аллах и да приветствует, и он сказал мне: „Это ты взывал к великому Аллаху, чтобы он ниспослал тебе, чем обрядить твоих дочек?“ Я ответил: „Да, о посланник Аллаха“, – и тогда пророк оказал: „Пойди к такому‑то (он назвал его Муиззом Мелик‑шахом, имея в виду султана) и скажи ему: „Посланник Аллаха, да благословит его Аллах и да приветствует, говорит тебе, чтобы ты снарядил моих дочерей“. – „О посланник Аллаха, – сказал я,– а если он потребует от меня доказательства того, что я ему скажу?“ – «Скажи ему как доказательство, что он каждую ночь перед сном читает главу Корана «Да будет благословен“[408].

Когда султан услышал все это, он сказал: «Это правильное доказательство, и никто не ведает этого, кроме Аллаха, да будет он благословен и прославлен, ибо действительно мой наставник велел мне читать эту главу каждую ночь перед сном, и я это делаю».

Затем он приказал выдать шейху все, что требовалось для приданого его дочек, щедро одарил его и отпустил.

Этот рассказ напоминает то, что я слышал от Абу Абдаллаха Мухаммеда ибн Фатика, чтеца в мечети. Он говорил: [267] «Однажды я читал Коран под руководствам Абу Бекра ибн Муджахида, да помилует его Аллах, чтеца в Багдаде, и к нему подошел шейх в потертой чалме и ветхом плаще и платье. Ибн Муджахид знал этого шейха и сказал ему: „Что это рассказывают про девочку?“ – „О Абу Бекр, – ответил шейх, – у меня вчера родилась третья дочь, и родные потребовали у меня даник, чтобы купить масла и меду и смазать ей рот. Я не мог дать им даника и провел ночь в заботе. Я увидел во сне пророка, да благословит его Аллах и да приветствует, и он оказал мне: „Не тяготись и не печалься, а когда наступит утро, пойди к Али ибн Исе, везиру халифа, передай ему привет от меня и окажи ему в доказательство: „Ты свершил у могилы пророка четыре тысячи молитв. Дай мне сто золотых динаров“.– „О Абу Абдаллах,– воскликнул Абу Бекр ибн Муджахид,–из этого будет польза!“ Он прекратил чтение Корана, взял шейха за руку и встал, и они пошли с ним к Али ибн Исе. Тот увидел с Абу Бекром шейха, которого не знал, и опросил его: „Откуда у тебя этот человек, о Абу Бекр?“ – „Пусть везир позволит ему приблизиться, – ответил Абу Бекр, – и выслушает его слова“. Везир велел шейху подойти ближе и спросил его: «Что у тебя за дело, о шейх?“ Шейх сказал: «Абу Бекр ибн Муджахид знает, что у меня две дочери, а вчера родилась третья, и родные потребовали у меня мелкую монету, купить меду и масла, чтобы смазать ей рот. Я не мог дать этих денег и провел вчерашнюю ночь в заботе. Я увидел во сне пророка, да благословит его Аллах и да приветствует, и пророк сказал: «Не тяготись и не печалься; когда наступит утро, пойди к Али ибн Исе, передай ему от меня привет и скажи ему: «Основываясь на доказательстве, что ты молился над могилой пророка четыре тысячи раз, дай мне сто, золотых динаров“.

«Глаза Али ибн Исы наполнились слезами, – продолжал Ибн Муджахид, –и он воскликнул: „Прав был Аллах и его посланник, и ты, о шейх, сказал правду. Это такая вещь, которую не знал никто, кроме Аллаха всевышнего и его посланника, да благословит его Аллах и да приветствует. Эй, слуга, подай кошель“. [268] Слуга принес его, и Али опустил в него руку и вытащил сто динаров и сказал: «Вот сотня, о которой говорил тебе посланник Аллаха, да благословит его Аллах и да приветствует, а это другая сотня за радостную весть, а вот еще сотня в подарок от нас». Этот человек вышел от везира, и у него в руках было триста динаров». [269]

 

Чудесное исцеление

 

Аль‑Каид аль‑Хаджж Абу Али рассказал мне в крепости Кайфа в месяце рамадане пятьсот шестьдесят восьмого года[409] следующее: «Я был в Мосуле и сидел в лавке Мухаммеда ибн Али ибн Мухаммеда ибн Ма‘ма. Мимо нас прошел один пивовар, очень полный человек с толстыми ногами. Мухаммед позвал его и сказал: „О Абд‑Али, ради Аллаха, расскажи вот ему твою историю“. И тот рассказал: «Я, как видишь, продаю пиво. Как‑то раз в ночь на среду я лег спать совсем здоровым, но когда проснулся, середина моего тела расслабла, и я не мог двигаться. Ноги у меня высохли я стали до того тонкими, что остались только кожа да кости. Я ползал задом, так как мои ноги не слушались меня, в них совсем не было движения. Я сел на дороге Зейн ад‑Дина Али Кучука[410], да помилует его Аллах, и он приказал снести меня в свой дом. Меня снесли туда, и он позвал врачей и сказал: «Я хочу, чтобы вы его вылечили». – «Хорошо, мы его вылечим, если пожелает Аллах»,– сказали врачи. Затем они взяли гвоздь, раскалили его и прижгли мне ногу, но я его не почувствовал, и врачи сказали Зейн ад‑Дину: «Мы не можем его вылечить, и для этого нет средства». [270]

Тогда Зейн ад‑Дин подарил мне два динара и осла, но осел пробыл у меня около месяца и околел. Я снова сел на пути Зейн ад‑Дина, и он подарил мне другого осла, но он тоже околел, потом получил третьего осла, который также околел. Я снова попросил милостыню у Зейн ад‑Дина, но он сказал одному из своих приближенных: «Вынеси его и брось в ров». – «Ради Аллаха, брось меня на бок: я не почувствую им ничего», – попросил я. «Нет, я брошу тебя только на голову», – ответил тот.

Но тут подошел посланный Зейн ад‑Дина, да помилует его Аллах, и вернул меня к нему. Слова Зейн ад‑Дина о том, чтобы бросить меня в ров, были шуткой. Когда меня принесли к нему, он дал мне четыре динара и осла. Я оставался в таком положении до тех пор, пока однажды не увидал во сне, будто какой‑то человек остановился надо мной и сказал: «Вставай!» – «Кто ты?» – спросил я его. «Я Али, сын Абу Талиба»[411], – ответил человек. Я поднялся на ноги и встал, а потом разбудил свою жену и сказал ей: «Горе тебе, я видел то‑то и то‑то». – «Ведь ты стоишь!» – воскликнула она. Я пошел на своих ногах; то, что было со мной, прошло, и я стал таким, как ты меня видишь. Я отправился к Зейн ад‑Дину эмиру Али Кучуку, да помилует его Аллах, и рассказал ему свой сон. Он увидел, что все то, что было у меня раньше, исчезло, и дал мне десять динаров». Да будет слава целителю, возвращающему здоровье! [271]

 

Награжденное бескорыстие

 

Шейх, знаток Корана[412], Абу‑ль‑Хаттаб Омар ибн Мухаммед ибн Абдаллах ибн Ма‘мар аль‑Улейми рассказал мне в Дамаске в начале пятьсот семьдесят второго года[413], что один человек сообщил ему в Багдаде со слов судьи Абу Бекра Мухаммеда ибн Абд аль‑Баки ибн Мухаммеда аль‑Ансари, правоведа, которого называли «больничным судьей», следующее: «Когда я совершал паломничество и делал обход храма, я нашел ожерелье из жемчужин и завязал его в край своей паломнической одежды. Через некоторое время я услышал, что какой‑то человек разыскивает его в храме и назначил тому, кто возвратит ему ожерелье, двадцать динаров. Я спросил его о признаках пропавшей вещи, он рассказал мне, и я вручил ему ожерелье.

«Пойдем со мной в мое жилище, чтобы я мог дать тебе то, что назначил», – сказал человек. «Мне не нужно этого, – ответил я, – я отдал тебе ожерелье не ради вознаграждения, и у меня от Аллаха много всякого добра». – «Так ты отдал мне его только ради Аллаха, да будет он возвеличен и прославлен?» – «Да», – сказал я. «Повернись с нами к Ка‘бе, – молвил тот человек, – и скажи „аминь моей молитве“. Мы повернулись к Ка‘бе, и он воскликнул: «О Аллах, прости [272] ему и дай мне возможность отблагодарить его». Затем он простился со мной и уехал.

Случилось так, что я путешествовал из Мекки в область Египта и ехал по морю, направляясь на запад. Румы захватили судно, и я был захвачен среди других, взятых в плен. Я достался на долю одного священника и не переставал служить ему, пока не приблизилась его кончина. Он завещал отпустить меня, и я вышел из страны франков и оказался в каком‑то городе на западе[414]. Я стал писцом в лавке одного пекаря, а этот пекарь был управляющим у одного из жителей города. При начале следующего месяца слуга этого горожанина пришел к пекарю и оказал: «Мой господин зовет тебя подвести счеты». Пекарь взял меня с собой, и мы пошли к нему. Я стал громко подсчитывать, и когда горожанин увидел мое умение считать и мой почерк, он попросил меня у пекаря. Он перевел меня жить к себе и поручил наблюдать за своими доходами, а у него было большое состояние. Он отвел мне помещение в пристройке своего дома и, когда прошло немного времени, спросил меня:

«О Абу Бекр, что ты думаешь о женитьбе?» – «О господин мой,– ответил я,– мне не хватает денег на собственные расходы, так как же я возьму на себя расходы на жену?» Мой хозяин ответил: «Я сниму с тебя расходы на приданое, помещение и одежду и снабжу тебя всем, что тебе нужно». – «Приказывай только», – ответил я. «О дитя мое, – сказал он, – у этой твоей жены есть телесные недостатки», – и не оставил на ее теле, с головы до ног, ни одного недостатка, о котором бы не упомянул мне, но я говорил: «Согласен», – и в глубине души я думал то же самое, что высказывал. Мой хозяин сказал мне: «Твоя жена – моя дочь». Он собрал людей и заключил со мной условие.

А через несколько дней он сказал мне: «Собирайся войти в свой дом». Он приказал дать мне прекрасное платье, и я вошел в дом, который был роскошно убран [273] и снабжен всякой утварью. Меня посадили на скамью и ввели ко мне невесту под ковровым покрывалом. Я поднялся, чтобы встретить ее, и когда она сняла покрывало, я увидел образ, красивее которого не видал в обиталище здешней жизни. Я выбежал вон из дома, и мой хозяин встретил меня и спросил о причине моего бегства, и я оказал ему: «Поистине эта жена – не та, о которой ты мне говорил, и у нее нет недостатков, упомянутых тобою».

Он улыбнулся и оказал: «О дитя мое, она твоя жена, и у меня нет детей, кроме нее. Я упомянул о том, о чем упомянул, только для того, чтобы ты не пренебрег тем, что увидишь». Я возвратился, и она открылась передо мною, а когда наступило утро, я стал рассматривать, какие на ней были украшения и роскошные драгоценности. Среди множества того, что было на ней надето, я увидел ожерелье, которое нашел когда‑то в Мекке. Я удивился этому и погрузился в раздумье. Когда я вышел из дома, хозяин позвал меня и опросил о моем состоянии. «Дозволенное срезало нос ревности», – сказал он. Я поблагодарил его за то, что он мне сделал, и мной опять овладело раздумье об ожерелье и о том, как оно попало к нему.

«О чем ты думаешь?» – опросил меня хозяин. «О таком‑то ожерелье, – ответил я, – потому что я совершал паломничество в таком‑то году и нашел в храме это ожерелье или похожее на него». Тут хозяин мой вскрикнул и сказал: «Это ты тот человек, который возвратил мне ожерелье?» Я ответил: «Да, это я». – «Радуйся, – воскликнул хозяин, – ибо поистине Аллах простил мне и тебе, потому что в ту минуту я просил Аллаха, да будет он превознесен, чтобы он простил мне и дал возможность отблагодарить тебя тем же самым, а теперь я отдал тебе свое имущество и свое дитя. Я думаю, что мой жизненный предел уже близок». Затем он сделал завещание в мою пользу и через короткое время умер, да помилует его Аллах». [274]

 

Редкие случаи исцеления

 

Эмир Сейф ад‑Даула Зенги ибн Караджа[415], да помилует его Аллах, рассказал мне следующее: «Шаханшах позвал нас в Алеппо (а он был мужем его сестры). Когда мы собрались у него, мы послали за одним нашим товарищем, с которым мы дружили и вместе пировали. Это был мягкий человек и отличный друг. Мы позвали его, и он пришел. Мы принесли ему напитки, но он оказал: „Я воздерживаюсь, так как врач предписал мне воздержание на несколько дней, пока не вскроется эта опухоль“. А у него в верхней части шеи была громадная опухоль. „Попируй с нами сегодня, – оказали мы ему, – а воздержание начнется с завтрашнего дня“.

Он так и сделал и пил с нами до конца дня. Мы потребовали от Шаханшаха чего‑нибудь поесть, и он оказал: «У меня ничего нет», – но мы не отставали от него, пока он не согласился принести нам яиц, которые мы хотели поджарить на сковородке. Он принес яйца, а мы принесли блюдо и, разбив яйца, вылили на блюдо их содержимое. Мы поставили сковородку на жаровню, чтобы ее разогреть, и я посоветовал человеку, у которого была опухоль на шее, выпить яиц. Он поднес блюдо ко рту, чтобы выпить немного, но все, [275] что было на блюде, влилось ему в глотку, когда он захотел выпить.

Мы оказали хозяину дома: «Дай нам взамен другие яйца», – но он ответил: «Клянусь Аллахом, я этого не сделаю».

Мы выпили еще вина и разошлись. На заре я еще был в постели, когда постучали в дверь. Девушка вышла посмотреть, кто у двери, и оказалось, что это наш товарищ. Я сказал: «Приведи его». Он подошел ко мне, а я лежал в постели, и сказал: «О господин мой, эта опухоль, которая была у меня на шее, исчезла, и от нее не осталось следа». Я посмотрел на место, где была опухоль, а оно было таково же, как все другие стороны его шеи. «Что же свело опухоль?» – спросил я. Он ответил: «Слава Аллаху, я не помню, чтобы я применял еще какое‑нибудь средство, которого не применял прежде, кроме того, что выпил сырых яиц». Слава всемогущему, посылающему испытания и исцеляющему!»

У пас в Шейзаре жили два брата; старшего из них звали Музаффар, а другого Малик ибн Ияд. Они были купцы из жителей Кафартаба, путешествовавшие в Багдад и другие страны. У Музаффара сделалась большая грыжа, которая его утомляла. Он проезжал с караваном через ас‑Самаву в Багдад. Караван остановился у одного из бедуинских становищ, и их угостили птицами, которых сварили для них. Братья поужинали и легли спать. Музаффар проснулся и, разбудив попутчика, который был около него, сказал ему: «Я сплю или бодрствую?» – «Бодрствуешь, – ответил попутчик. – Если бы ты спал, ты бы не разговаривал». – «Моя грыжа исчезла, – воскликнул Музаффар, – и от нее не осталось следа!» Сосед взглянул на него, и оказалось, что он так же здоров, как другие. Когда наступило утро, они опросили бедуинов, которые приютили их, чем они их накормили. «Вы остановились у нас, – ответили бедуины, – когда наши животные были уведены на пастбища. Тогда мы вышли, поймали молодых воронят и сварили их для вас».

Когда купцы приехали в Багдад, они пошли в больницу и рассказали начальнику ее эту историю. Он [276] послал достать молодых воронят и кормил ими тех, у кого была эта болезнь, но это не принесло пользы и не произвело никакого действия. Тогда он сказал: «Воронята, которых он съел, получали от отца в пищу гадюк, и этим объясняется их полезность».

Вот еще один похожий случай. Один человек пришел к врачу Юханне ибн Ботлану[416], знаменитому своей опытностью, который был в своей лавке в Алеппо. Пришедший пожаловался ему на свою болезнь. Врач взглянул на него и увидел, что у него развилась водянка. Его туловище раздулось, шея похудела, и цвет лица изменился. Врач сказал ему: «О сынок, клянусь Аллахом, у меня нет для тебя средства, и лечение на тебя не подействует». Больной ушел, а через некоторое время он опять проходил мимо Ибн Ботлана, сидевшего в своей лавке. Его болезнь прошла, тело похудело, и все состояние стало хорошим.

Ибн Ботлан позвал его и сказал: «Это ты приходил ко мне некоторое время тому назад? У тебя была водянка, и твое туловище раздулось, а шея похудела. Я еще сказал тебе: „Нет у меня для тебя средства“. – „Да, это так“, – сказал этот человек. „Чем же это ты лечился, что твоя болезнь прошла?“ – спросил Ибн Ботлан. „Клянусь Аллахом, я ничем не лечился, – ответил человек. – Я бедняк. у меня нет ничего, и за мной некому ходить, кроме матери, слабой старухи. У нее был в кувшине уксус, и она каждый день наливала мне его на хлеб“. – „Осталось у тебя еще немного этого уксуса?“ – спросил Ибн Ботлан. „Да“, – ответил тот человек. „Пойдем со мной, покажи мне кувшин, в котором налит уисус<