О других дедукциях новых названий

 

Так как дедукция названия Перу была не единственной, мы скажем и о других подобных, возникших до и после этого [названия]; и, хотя мы скажем о них преждевременно, это не помешает нам, когда мы дойдем до соответствующего места [нашей Истории ]; а первым из них будет название Пуэрто‑Вьехо, потому что оно появилось вблизи того места, где возникло название Перу; для этого следует знать, что из Панамы до Сиудад‑де‑лос‑Рейес было очень тяжело плыть из‑за многочисленных течений в море и Южного ветра, который дует все время вдоль того берега, в связи с чем корабли, чтобы совершить эти путешествия, были вынуждены выходить из порта одним бортом к ветру, [уходя] на тридцать или сорок лиг в море, чтобы другим бортом возвращаться к земле; и, [маневрируя] таким образом, они поднимались все дальше вдоль берега, чтобы плыть всегда по ветру, но, когда корабль плохо шел под парусами по ветру, случалось так, что он оказывался [не впереди], а сзади того места, от которого он отплыл, пока Франсиско Дрейк, англичанин, пройдя через пролив Магеллана в 1579 году, не показал лучший способ плавания, [заключавшийся] в удалении при бортовом ветре на двести или триста лиг в глубь моря, чего раньше не рисковали делать лоцманы, ибо неизвестно, отчего и почему, но по своей фантазии они верили и боялись, что на расстоянии в сто лиг от земли в море расположены громаднейшие штилевые [зоны], и, чтобы не попасть в них, они не рисковали далеко уплывать вглубь; от этого страха мог погибнуть наш корабль, на котором я плыл в Европу, потому что из‑за бриза он продрейфовал до острова, именуемого Горгона, и мы боялись, что погибнем там по причине невозможности выбраться из той отвратительной бухты. Еще в начале завоевания Перу один корабль, плавая указанным нами способом, шесть или семь раз отплывал от берега и каждый раз возвращался в тот же самый порт, потому что он не мог в своем плавании подняться вверх [вдоль берега], и один из тех, кто на нем находился, раздраженный тем, что они никак не могут уплыть вперед, сказал: «Этот порт уже стар для нас», и после этого он стал называться Пуэрто‑Вьехо [Старый порт]. И Мыс Святой Елены, который расположен рядом с тем портом, был назван так, потому что его увидели в день [святой Елены]. Другая дедукция названия имела место намного раньше этих схожих, о которых мы рассказали; и было это в году тысяча пятисотом, когда, при плавании на корабле, который неизвестно кому принадлежал, то ли Висенте Яньес Писону, то ли Хуану де Солису.– оба они удачливые капитаны, первооткрыватели новых земель, – который шел на поиски новых земель (ибо испанцы тогда не занимались иными делами) в надежде обнаружить материк, потому что та [земля], которую они до этого открывали, была всего лишь теми островами, которые сегодня называются Барловенто, один матрос, находившийся на марсе, увидя высокую гору, называемую Капира, – она возвышается над городом Номбре‑де‑Диос, – крикнул (требуя вознаграждения за добрую весть у тех, кто был на корабле): «Клянусь именем господа, товарищи, я вижу Твердую Землю»; потом так и назвали Номбре‑де‑Диос [Именем господа] основанный там город, а тот берег–Твердая Земля [материк], и никакой другой [берег] не называют Твердая Земля, хотя он и является таковым, а только то место, где стоит Номбре‑де‑Диос, – [восклицание], превратившееся в его имя собственное. Десять лет спустя назвали Кастилья‑де‑Оро [Золотая Кастилия] ту провинцию из‑за большого количества золота, которое там нашли, и из‑за замка (саstillo), который построил там Диего де Никуэса в году тысяча пятьсот десятом. Остров, существующий под именем Тринидад [Троица], который находится в Пресном Море, был назван так, потому что его открыли в день святой троицы. Город Картахена назвали так из‑за его прекрасного порта, который был очень похож на порт испанского города Картахены, ибо первые [испанцы], увидевшие его, сказали, что этот порт так же хорош, как Картахенский. Остров Серрана, который находится по пути из Картахены в Гавану, назвали так по имени испанца Педро Серрано, корабль которого затонул недалеко оттуда, и только он один спасся вплавь, так как был великолепнейшим пловцом, и добрался до того необитаемого и незаселенного острова, лишенного воды и продовольствия; Серрано прожил гам семь лет благодаря своей ловкости и хорошей сноровке, [которые он проявил] при добыче воды, продовольствия и огня (об этом историческом случае, достойном огромного восхищения, мы, может быть, расскажем в другом месте); по его имени назвали Серрана тот остров, а Серранильей [Маленькой Серраной] – другой, расположенный рядом с первым, чтобы отличать их один от другого. Город Санто‑Доминго, по имени которого стал так называться весь остров, был следующим образом основан и назван, как рассказывает Гомара, глава тридцать пятая, буквально этими словами: «Самым благородным селением является Санто‑Доминго, которое было основано Бартоломе Колумбом на берегу реки Осама. Он дал ему это имя, потому что прибыл туда однажды в воскресенье (Domingo), в праздник святого Доминго, и потому что его отца звали Доминго. Таким образом произошло совпадение трех имен, что и побудило его назвать [селение] так», и т. д. Здесь кончается Гомара. Схожим образом были даны все остальные названия знаменитых селений (рueblos), и больших рек, и провинций, и королевств, которые были открыты в Новом Свете; они назывались по имени святого или святой, в день которых они были открыты, или по имени капитана солдат, лоцмана или моряка, который открыл их, как мы уже рассказали об этом в истории Флориды, когда коснулись ее описания и тех, кто отправлялся туда, – шестая книга, вслед за пятнадцатой главой, – следуя теме нашего рассказа; там я дал эти дедукции названий вместе с происхождением названия Перу, ибо я опасался, что моей жизни не хватит и я не успею написать то, что пишу сейчас; но бог своим милосердием продлил ее, и я счел необходимым изъять этот отрывок оттуда [из истории Флориды ], чтобы поставить его здесь в надлежащем месте. Сейчас я опасаюсь, не похитил ли у меня какой‑нибудь историк эти сведения, ибо та книга из‑за моей занятости была без моего ведома отдана на отзыв (саlificacion), и мне известно, что она побывала во многих руках; помимо этого, меня многие спрашивали, знаю ли я происхождение названия Перу; и, хотя я хотел сохранить его [в тайне], я все же не смог отказать в этом некоторым моим сеньорам.

 

Глава VIII

ОПИСАНИЕ ПЕРУ

 

Следующие четыре конечных предела имела империя инков, когда испанцы пришли туда: на севере она доходила до реки Анкас‑майу, протекающей вдоль границы между Киту и Пасту, что на всеобщем языке Перу означает синяя река, она проходит почти перпендикулярно экваториальной линии. На юге ее конечным пределом была река Маульи, которая бежит с востока на запад, пересекая королевство Чили еще до того места, где оно граничит с Арауками, что находится более чем на сорок градусов к югу от экваториальной линии. По материку расстояние между этими двумя реками будет немногим менее тысячи трехсот лиг. То, что называется [собственно] Перу, имеет по материку в длину семьсот пятьдесят лиг, от реки Анкас‑майу до Лос‑Чичас, что является последней провинцией Лос‑Чаркас с севера на юг; а то, что называют королевством Чили, имеет [в длину] около пятиста пятидесяти лиг, также с севера на юг, начиная от самого конечного пункта провинции Лос‑Чичас до реки Маульи. На востоке конечным пределом являются те недоступные снежные кордильеры, на которые никогда, никогда не ступал ни человек, ни зверь, ни птица; они идут от Санта‑Мария до Магелланова пролива; индейцы называют их Рити‑суйу, что означает снежная лента. На западе [империя] граничит с Морем Юга, которое омывает весь ее берег по всей его длине. Граница империи начинается на побережье у мыса Пасау, где проходит экваториальная линия, и доходит до названной реки Маульи, которая также впадает в Море Юга. С востока на запад узкое все то королевство. В самом широком месте, если пересечь провинцию Муйу‑пампа через Лос‑Чачапуйас до города Трухильо, который находится на берегу Моря [Юга], то ширина его достигает ста двадцати лиг, а в самом узком месте – от порта Арика до провинции, называемой Льари‑каса, – оно имеет семьдесят лиг в ширину. Таковы четыре конечных предела того, чем управляли короли инки, историю которых мы намереваемся написать благодаря божьей милости. Однако будет правильно, если мы, прежде чем пойдем дальше, расскажем здесь о событиях, которые случились с Педро Серрано, как нами было ранее обещано, а также чтобы рассказ о них был бы рядом с тем местом, где ему надлежит быть, а настоящая глава не оказалась бы слишком короткой. Педро Серрано направился вплавь к тому пустынному острову, который до него не имел своего названия; как он рассказывал, в окружности остров имел две лиги; почти то же говорит [о его размерах] карта для мореплавания, потому что она изображает три очень маленьких острова, окруженных мелководьем, и такое же изображение она дает тому, что называется Серранилья, состоящему из пяти малюсеньких островков с еще большими отмелями, чем у Серраны; они имеются там повсюду, в связи с чем корабли бегут от них, дабы не оказаться в опасном положении.

Педро Серрано выпало на долю потерпеть на них крушение и добраться вплавь до острова, где он оказался в самом безутешном состоянии, потому что не нашел на нем ни воды, ни провианта, ни даже травы, которую можно было бы съесть, ничего такого, чем было бы можно поддержать жизнь, пока не появится какой‑нибудь корабль, который заберет его оттуда чтобы он не умер от голода и жажды – смертью, которая казалась ему более ужасной, чем смерть в море, ибо она была бы более быстрой. Так он провел первую ночь, оплакивая свое несчастье и пребывание в столь подавленном состоянии, в каком, как можно представить себе, находится человек, доведенный до такой крайности. После того как рассвело, он снова стал ходить по острову и нашел разных морских моллюсков, которые выползали из моря, такие как раки, крабы и другие твари, и, набрав их столько, сколько он смог их взять, он съел их сырыми, потому что у него не было огня (candela), на котором он смог бы зажарить их или сварить. Так он поддержал себя, пока не увидел выползающих [из моря] черепах, а когда он увидел, что они отползли далеко от моря, он набросился на одну из них и перевернул ее на спину; то же самое он сделал со всеми, со сколькими мог, потому что они неуклюжи и не могут сами перевернуться; вынув кинжал, который он обычно по привычке носил на поясе, ибо то было [верным] средством сохранить свою жизнь, он обезглавил [черепаху] и выпил ее кровь вместо воды; то же он сделал со всеми остальными [черепахами]; их мясо он положил на солнце, чтобы есть его в вяленом виде, а также чтобы опорожнить панцири для сбора в них дождевой воды, ибо весь тот район славится обилием дождей. Таким путем он поддерживал себя первые дни, убивая всех сколько мог черепах, некоторые из них были такими крупными и здоровыми, как самые большие щиты, а другие – как круглые щиты и как маленькие щиты, таким образом, [панцири] были всех размеров. С очень крупными [черепахами] он не мог справиться и перевернуть их на спину, ибо у него не хватало сил; тогда он садился на них верхом, чтобы утомить их и подчинить своей воле, но ничто не помогало ему, так как они уползали в море вместе с ним, [неся его] на своей спине; таким образом, опыт подсказал ему, на каких именно черепах следует нападать, а перед какими капитулировать. В панцири он собрал много воды, так как в некоторых из них вмещалось до двух арроб воды, а в других меньше. Видя, что он вполне обеспечил себя едой и питьем, Педро Серрано подумал, что если бы ему удалось добыть огонь хотя бы для того, чтобы жарить пищу и зажечь дымовые костры, когда покажется какой‑нибудь проходящий мимо корабль, то у него не будет ни в чем недостатка. С этими мыслями он, как человек, который [привык] бродить по морям, а это правда, что такие люди в любом деле дадут кому угодно большую фору, он принялся искать пару камней, которые могли бы послужить ему кремнем, ибо он рассчитывал, что кинжал можно использовать как огниво; не найдя их на острове, потому что он был Сплошь покрыт мертвым песком, он стал тогда плавать в море и нырять (sabullia), с огромным упорством разыскивая на дне то в одном, то в другом месте то, что было ему необходимо; и был он столь настойчив в своем труде, что обнаружил камни, и те из них, которые смог, вытащил [на берег], а из них он отобрал лучшие и принялся разбивать их одни о другие, чтобы получились [на камнях] углы, по которым можно было бы ударять кинжалом и испытать свое приспособление; и увидя, что искра выбивается, он из куска рубашки вытянул нити, которые так растрепал, что они стали подобны хлопку и [могли] послужить ему фитилем; благодаря своей изобретательности и хорошей сноровке, проявив большую настойчивость, он добыл огонь. Когда он понял, что у него есть огонь, он почувствовал себя счастливым, а чтобы поддерживать огонь, он собирал отбросы, которые море выкидывало на землю, и часами собирал он их всюду, где ему попадалось много травы, которую называют морскими водорослями, и обломки дерева с кораблей, затерявшихся в море, и ракушки, и рыбьи кости, и другие вещи, которые [могли] поддержать ему огонь. А чтобы ливни не загасили бы огонь, он построил себе хижину из самых крупных панцирей черепах, которых он убил, и проявлял он огромнейшую заботу об огне, чтобы он не ускользнул бы из его рук. Через два месяца, а может быть, и раньше он предстал перед самим собою в том, в чем его мать родила, потому что из‑за обилия воды, жары и влажности в этих местах у него сгнила одежда, которая была на нем. Солнце своей страшной жарой очень утомляло его, ибо у него не было одежды, чтобы защитить себя, ни тени, чтобы укрыться. Когда он чувствовал себя чересчур усталым, он входил в воду, чтобы найти в ней укрытие [от солнца]. Так в трудах и заботах прожил он три года; за это время он видел проплывавшие мимо корабли, и хотя он разжигал свои дымовые костры, которые в море означают, что люди потерпели кораблекрушение, их не замечали с кораблей или, [заметив их], боялись отмелей и не рисковали плыть туда, где он находился, а проплывали мимо. Видя это, Педро Серрано испытывал такое безутешное горе, что принимал решение умереть и покончить с собой. Благодаря безжалостности неба все его тело так заросло волосами, что стало похожим на шкуру животного, и не какого‑нибудь, а кабана; волосы [на голове] и борода спускались ниже пояса.

Однажды вечером по прошествии трех лет Педро Серрано неожиданно увидел на своем острове человека, который предшествующим вечером потерпел крушение на его отмелях и спасся благодаря корабельной доске, за которую он держался; когда наступил рассвет, он увидел дым от костра Педро Серрано и с помощью доски и своего умения плавать поплыл [на дым], не размышляя о том, что может его там ждать. Когда они увидели друг друга, нельзя с достоверностью сказать, кто из них удивился больше. Серрано решил, что это был дьявол, который принял человеческий облик, чтобы попытаться довести его до отчаяния. Гость же решил, что Серрано – дьявол во плоти, так как он увидел, что [все тело] его покрыто щетиной, бородой и кудрявыми волосами. Оба они пустились прочь друг от друга; убегая, Педро Серрано повторял: «Иисус, Иисус, спаси меня господь от дьявола». Услышав это, другой успокоился и, повернувшись к нему, сказал: «Не убегай, брат, от меня, ибо я, как и ты, христианин», а чтобы он убедился бы в этом, ибо [Серрано] все еще продолжал убегать, он громко призвал всевышнего, что, будучи услышано Педро Серрано, вернуло его назад; они обнялись с великой грустью и многими слезами и стенаниями, поняв, что оба одинаково несчастны и нет у них спасения. Каждый из них коротко рассказал о своей прошлой жизни. Педро Серрано, догадываясь о том, в чем нуждается гость, дал ему имевшуюся у него еду и питье, что немного его утешило, а потом они опять заговорили о своем несчастье. Они устроили свою жизнь по возможности удобнее, распределив свое время дня и ночи между поисками моллюсков для еды, и водорослей, и дров, и рыбьих костей, и всего другого, что море выбрасывало и [что могло служить] для поддержания огня, ибо самым главным было постоянное наблюдение за огнем; они часами следили за тем, чтобы огонь не погас. Так они прожили несколько дней, однако немногие из них проходили без ссор, и они даже делили хижину; им не хватало только дойти до рукоприкладства (ибо столь велика нищета наших страстей); причиной ссор были обвинения одним другого в том, что он не заботился так, как следует заботиться [о провианте], и тогда раздражение и сказанные при этом друг другу слова выводили их из себя, и они удалялись друг от друга. Однако, впав в безрассудство, они сами попросили извинения друг у друга, и стали друзьями, и снова объединились вместе, и так прожили еще четыре года. За это время они видели несколько раз проплывшие корабли и разжигали свои костры, но они не помогали им, что приводило их в столь безутешное состояние, что им ничего не оставалось, как только умереть.

В конце этого долгого времени случилось так, что один корабль проплыл так близко от них, что заметил дым и послал за ними небольшую лодку. Педро Серрано и его товарищ, который так же, как и он, зарос волосами, увидя рядом с собой лодку, стали взывать к богу и громко выкрикивать имя нашего спасителя, чтобы моряки, которые плыли к ним, не приняли бы их за дьяволов; это предупреждение сослужило им службу, ибо нет сомнения в том, что моряки убежали бы [от них], так как их тела не имели человеческого вида. Так их доставили на корабль, где все те, кто увидел их и услышал об их тяжелом труде, были восхищены ими. Товарищ [Серрано] умер в море по пути в Испанию. Педро Серрано приплыл туда и направился в Германию, где в то время находился император [Карл V]: он оставил свои волосы такими, какими они отросли [на острове], чтобы они послужили ему доказательством его кораблекрушения и того, что с ним случилось после. Во всех селениях, где он побывал во время своей поездки (если он хотел показать себя), он зарабатывал много денег. Некоторые сеньоры и знатные кабальеро, которым его вид доставлял удовольствие, оказывали ему значительную помощь для его путешествия, а его императорское величество, увидя его и выслушав его [рассказ], оказал ему милость в виде ренты в четыре тысячи песо, что составляет в Перу четыре тысячи восемьсот дукатов. Но он их так и не увидел: возвращаясь назад, чтобы насладиться ими, он умер в Панаме. Всю эту историю, как уже говорилось, поведал кабальеро, называвший себя Гарси Санчес до Фигероа, и я сам от него слышал; он был знаком с Педро Серрано и утверждал, что услышал ее от него самого и что после встречи с императером он остриг свои волосы, а бороду оставил чуть повыше пояса, а чтобы ночью спать [спокойно], он заплетал ее в косу, ибо если бы он не заплетал ее, то она стелилась бы по всей постели и мешала его сну.

 

Глава IX