Поезда с трупами. Любовь, смерть и истерия

 

«Крестьяне едят собак, лошадей, гнилую картошку, кору с деревьев, все, что могут найти», – сообщал Федор Белов в самый разгар кризиса, 21 декабря 1931 года, когда Сталин отмечал в Зубалове свой очередной день рождения.

На этих праздниках Иосиф Виссарионович всегда занимал место у американского патефона. Он ставил пластинки и развлекал гостей. Ему нравилась веселая музыка. Молотов с женой Полиной танцевали «русскую», взяв в руку платок. Сразу было заметно, что он брал уроки бальных танцев. Вообще‑то тон в танцах задавали выходцы с Кавказа. По словам Екатерины Ворошиловой, Анастас Микоян, усатый армянин с черными волосами и сверкающими глазами, часто танцевал с Надей Сталиной.

Стройный и жилистый Анастас со сломанным в молодости орлиным носом так же, как Сталин, в юности едва не стал священником. Он любил хорошо одеваться, знал толк в одежде, но даже в обычной рубахе и сапогах казался модником.

Анастас Иванович отличался большим умом. У него были неплохое чувство юмора, такое же язвительное, как у Сталина, и несомненные способности к иностранным языкам. Микоян понимал английский, а в 1931 году учил немецкий, переводя «Капитал».

Анастас Микоян не боялся спорить с Кобой. Тем не менее он оказался самым долговечным большим политиком в истории Советского Союза. Этот армянин занимал высокие посты даже при Леониде Брежневе.

В партию он вступил в 1915 году. Только чудом ему удалось избежать трагической участи двадцати шести знаменитых бакинских комиссаров, расстрелянных в годы Гражданской войны в Азербайджане. Сейчас он правил советской торговлей и снабжением.

Анастас всю жизнь хранил верность своей скромной жене Ашхен. Приглашая Надежду Аллилуеву, он, скорее всего, просто хотел поднять ей настроение. Жена Ворошилова помнила, как Микоян долго расшаркивался перед Надеждой Сергеевной и упрашивал ее станцевать с ним лезгинку. Надя была скромной женщиной. Она смущалась перед натиском этого армянского рыцаря, закрывала лицо руками, словно не могла равнодушно смотреть на его красивый и артистичный танец, и убегала в угол. А может, она отказывалась, понимая, что Сталин может приревновать ее к щеголю Микояну.

Ворошилов‑танцор являлся полной противоположностью Ворошилову‑политику. На танцплощадке он умел все, а в политике – ничего. Он любил отплясывать гопак, который его супруга называла «полькой, его коронным номером», и постоянно искал партнеров для танца.

 

* * *

 

Летом Фред Бил, американский радикал, побывал в деревне под Харьковом, тогдашней столицы Украины. Он обнаружил, что все жители мертвы, за исключением одной женщины, которая сошла с ума. В домах, ставших склепами, пировали крысы.

6 июня 1932 года Сталин и Молотов заявили, что никаких изменений ни в сроках поставок зерна, ни в его количестве быть не может. Через полторы недели, 17 июня, политбюро Украины, возглавляемое Власом Чубарем и Станиславом Косиором, умоляло Москву оказать республике срочную помощь. Свою просьбу украинские руководители оправдывали тем, что во многих областях возникло чрезвычайное положение. Сталин отказал в помощи. Он обвинил Чубаря и Косиора в разжигании паники и заявил, что они действуют заодно с врагами и вредителями. Возникновение голода Сталин считал враждебным актом против ЦК партии.

Когда один из руководителей Украины смело начал рассказывать на заседании политбюро, что в республике царит голод, вождь прервал докладчика. «Нам говорили, товарищ Терехов, – язвительно сказал он, – что вы хороший оратор, но теперь мы видим, что вы еще и хороший сочинитель. Вы придумали такую страшную сказку о голоде на Украине! Не иначе как надеялись напугать нас. Нет, не получится! Мне кажется, что вам было бы лучше оставить пост секретаря ЦК компартии Украины и вступить в Союз писателей. Вы будете придумывать факты, а дураки будут их взахлеб читать».

К Микояну пришел чиновник с Украины. «Товарищ Сталин или кто‑нибудь из членов политбюро знает, что происходит на Украине? – спросил он. – Если нет, то я могу вам рассказать, чтобы вы имели хоть какое‑то представление. Недавно в Киев пришел поезд. Он был загружен трупами людей, умерших от голода. Поезд собирал мертвые тела от самой Полтавы».

Конечно, партийные руководители в Москве и на Украине прекрасно знали, что происходит. Их письма показывают, что они видели все ужасы из окон своих роскошных поездов. Семен Буденный писал Сталину из Сочи: «Я смотрел в окно поезда и видел усталых людей в старой рваной одежде, наши лошади одни кожа да кости…»

Черный список голода, которого бы удалось избежать, если бы не все деньги пошли на строительство печей для литья чугуна и тракторов, состоит из четырех‑пяти, а возможно, и даже десяти миллионов человек. По своим масштабам эта трагедия не имеет себе равных в истории человечества. Сравниться с ней могут разве что ужасы, которые творили нацисты и маоисты.

Казалось бы, кровавая резня и страшный голод должны были подорвать силы партии, но ее члены даже не поморщились.

Как написал один ветеран‑партиец, большевиком считается не тот человек, который просто верит в марксизм. Большевик – это тот, «кто обладает безграничной верой в партию независимо от каких бы то ни было обстоятельств; тот, кто способен приспосабливать свою мораль и совесть по приказу партии и без малейших колебаний все время верить в правоту партии даже тогда, когда она все время не права». Сталин не преувеличивал, когда хвастливо заявлял: «Мы, большевики, – люди особой закваски».

 

* * *

 

Надежда Аллилуева была простым человеком, в ней не было особой закваски. Царивший в стране голод усиливал и царившее в семейной жизни Сталина напряжение. Во время поездки к своему дяде Реденсу, шефу ГПУ в Харькове, маленькая Кира Аллилуева открыла занавески, закрывающие окна специального поезда, и очень удивилась, увидев едва стоявших от голода на ногах людей с раздувшимися животами, которые выпрашивали еду у пассажиров проходивших мимо поездов. Кира поделилась дорожными впечатлениями с матерью, а Женя Аллилуева бесстрашно рассказала об этом Сталину.

«Не обращай внимания, – отмахнулся Иосиф Виссарионович от родственницы. – Она еще совсем ребенок, поэтому и придумывает разные небылицы». Последний год семейной жизни Сталина выдался сложным и противоречивым. В его отношениях с женой были как счастливые минуты, так и горячие ссоры.

Совмещать обязанности хозяйки, матери и студентки Наде было очень тяжело. Нервы Сталина были напряжены, как натянутая струна. Он ревновал жену. Вождю казалось, что старые друзья, Авель Енукидзе и Николай Бухарин, подрывают его авторитет у Нади и стараются украсть ее. Дома Сталин себя вел по‑разному: то как постоянно отсутствующий хозяин семейства, тиран, то как нежный и любящий муж.

У Нади Аллилуевой все чаще происходили истерики. Она становилась, как говорил Молотов, «неуравновешенной». Дочь Серго Орджоникидзе, Этери, имевшая много причин ненавидеть Сталина, объясняет: «Сталин обращался с ней плохо, но она, как все Аллилуевы, была очень неуравновешенной». Надя, казалось, отдалялась не только от своих детей, но и от остального мира. Сталин как‑то признался Хрущеву, что, спасаясь от ее истерик, нередко запирался в ванной комнате, а она колотила в дверь и кричала: «Ты невозможный человек! С тобой нельзя жить!»

Конечно, Сталин, который боится разъяренной жены и прячется от нее в ванной, не очень вяжется с образом железного вождя, который укоренился в истории. Те месяцы были, возможно, самыми трудными в его жизни. Он был в панике, понимая, что его власть висит на волоске, что его вселенская миссия в опасности. Хотелось бы расслабиться дома и найти там поддержку у верной и любящей жены, но… дома его ждали непонятные ему истерики Нади. Она рассказывала подругам, что теряет интерес к жизни, что ей все надоело.

Первая леди советского государства была, несомненно, больна. Для того чтобы взбодриться, доктора посоветовали принимать кофеин. После смерти жены Сталин во всех бедах обвинил кофеин. Он был прав. Вместо того чтобы помочь, кофеин должен был довести ее отчаяние до пределов, когда с ним уже невозможно бороться.

 

* * *

 

Сталин понимал, что огромные украинские степи выходят из‑под контроля, и сам впадал в истерику. «Мне кажется, что в некоторых районах Украины советской власти уже нет, – писал он Косиору, члену политбюро и руководителю республики. – Это правда? Неужели положение в украинских деревнях настолько тяжело? Чем занимается ГПУ? Может, вам следует лично заняться этой проблемой и принять необходимые меры?»

Партийные руководители снова разъехались по стране собирать зерно. В этот раз экспедиции войск ОГПУ и вооруженных револьверами большевиков носили еще более жестокий характер. Молотов отправился на Урал, Нижнюю Волгу и в Сибирь. Однажды его машина попала в кювет и перевернулась. И хотя никто не пострадал, Вячеслав Михайлович утверждал, что его пытались убить коварные враги.

Вождь улавливал сомнения и неуверенность региональных руководителей. Как никогда остро он понимал, что сейчас особенно нужны еще более кровожадные помощники, еще более слепые в своей преданности. Такие, как Лаврентий Берия, которому он поручил править Кавказом.

Против Берии ополчились все грузинское руководство. Объединенными усилиями им удалось отправить молодого чекиста в провинцию, но его вновь спасли. На этот раз сам Сталин. Вождь кратко, но доходчиво объяснил преимущества своего нового протеже: «Лаврентий Павлович Берия решает проблемы в то время, как бюро только перекладывает бумаги с места на место!»

Не обращая внимания на возражения старых большевиков, Сталин назначил Берию первым секретарем компартии Грузии и вторым секретарем Закавказского бюро. Так на сцене появилось новое действующее лицо – Лаврентий Берия.

 

* * *

 

В это время американец Фред Бил бродил по обезлюдевшим украинским деревням и читал нацарапанные на стенах изб предсмертные послания, от которых в жилах стыла кровь. «Да благословит Бог тех, кто войдет в этот дом. Пусть они никогда не страдают так, как страдали мы», – написал перед смертью один несчастный. «Сын мой, мы не смогли дождаться, – читал он в другой избе. – Пусть будет с тобой Бог».

29 мая 1932 года Сталин и Надя выехали в Сочи. Там их навестили Лакоба и Берия. Лаврентий сейчас не нуждался в услугах Нестора. Он уже имел непосредственный доступ к вождю. Отношения между недавними друзьями и союзниками сильно испортились. Лакоба при встрече с Берией, не стесняясь, говорил: «Мерзавец!»

Мы не знаем, какие отношения были между Сталиным и Надеждой Аллилуевой во время этого отпуска. Ясно одно, напряжение с каждым днем росло. Сталин правил страной, которая находилась на грани взрыва, при помощи писем и телеграмм. О надвигающейся катастрофе он знал по донесениям сотрудников ОГПУ, которые приходили к нему пачками.

Сталин сидел на веранде дачи в залитом жарким солнцем Сочи и гневно думал об ослаблении дисциплины и предательстве в партии. В критические моменты своей жизни он всегда прятался в крепости, осажденный врагами.

14 июля Сталин написал Молотову и Кагановичу в Москву и потребовал издать драконовский закон, по которому голодных крестьян следовало расстреливать за кражу хотя бы одного колоска с колхозного поля. Так родился печально известный закон о «борьбе с хищениями социалистической собственности».

7 августа закон вступил в силу. Сталин к тому времени окончательно впал в панику. «Если мы не предпримем попыток по улучшению ситуации на Украине, – писал он Кагановичу, – то можем ее потерять!» В критическом положении вождь обвинял слабость и наивность своего зятя Реденса, начальника ОГПУ Украины, и руководителя республики Косиора. Украина, считал Сталин, насыщена польскими агентами, которые во много раз сильнее, чем думают Реденс и Косиор. Он решил заменить родственника более сильным и безжалостным человеком.

 

* * *

 

Тем летом Надя рано вернулась в Москву. Может, она хотела подготовиться к осеннему семестру, а может, не могла больше выносить напряжение, которым был пропитан отдых в Сочи. У нее обострились головные боли и рези в желудке. Плохое самочувствие жены усиливало тревоги Сталина. Любой другой человек на его месте не выдержал бы такого стресса, но у Сталина были воистину стальные нервы.

Гнев Сталина в те дни вызывали не только враги, но и друзья. Он сильно рассердился на Ворошилова, который робко высказал предположение, что политика вождя не найдет поддержки у политбюро. Когда украинский чекист Корнеев застрелил, скорее всего, голодающего вора и был арестован, Сталин заявил, что его следует оправдать. Но Климент Ефремович, которого едва ли можно назвать мягкотелым защитником морали, тщательно разобрался в деле и выяснил, что жертвой был подросток. Он написал вождю письмо, в котором предложил судить Корнеева, пусть даже приговор будет очень мягким. В тот же день, 15 августа, разгневанный Сталин поступил по‑другому: приказал не только освободить Корнеева из‑под стражи, но и повысить его в должности.

Через шесть дней после дела Корнеева, 21 августа, Рютин, ранее арестовывавшийся за критику в адрес Сталина, встретился с несколькими единомышленниками. Они договорились написать «Обращение ко всем членам партии». По их замыслу, это должен был быть мощный призыв сместить Сталина. Еще через несколько дней в ГПУ поступил донос на Рютина. У Иосифа Виссарионовича случилась истерика. 27 августа он срочно вернулся в Москву и встретился в Кремле с Кагановичем, чтобы обсудить обстановку.

Через месяц, 30 сентября, ГПУ арестовало Рютина. Возможно, Сталин, которого наверняка, как всегда, поддерживал Каганович, требовал вынесения смертного приговора. Однако казнь товарища по партии, такого же меченосца, как и они, была чересчур решительной мерой. Против нее выступали Серго Орджоникидзе и Сергей Киров. 11 октября оппозиционера приговорили к десяти годам в лагерях.

Рютинское «Обращение…» имело последствия и для семьи Сталина. Если верить охраннику Власику, Надя достала антисталинский манифест у своих друзей в академии и показала мужу. Это, конечно, не означает, что она присоединилась к оппозиции. Аллилуева могла просто хотеть помочь мужу. Утром после самоубийства брошюру Рютина нашли у нее в комнате.

В пятидесятые годы Иосиф Виссарионович не раз признавал, что не уделял жене достаточно времени в последние месяцы ее жизни. «Время тогда было очень сложное, – оправдывался он. – Мы работали в страшном напряжении, вокруг было так много врагов. Работать приходилось днем и ночью…»

 

Сталин‑интеллектуал

 

Осенью 1932 года пятьдесят писателей, элита советской литературы, получили приглашение приехать в роскошный особняк. В доме в стиле модерн жил самый известный из всех советских писателей – Максим Горький. Ему тогда было шестьдесят четыре года.

26 октября избранные литераторы собрались у Горького в обстановке строгой секретности. Максим Горький, высокий, изможденного вида мужчина с густыми усами, встречал гостей на лестнице. В просторной столовой особняка стояли длинные столы. Они были накрыты белыми элегантными скатертями. Взволнованные писатели ждали в благоговейном молчании приезда высоких гостей. Наконец приехали Сталин, Молотов, Ворошилов и Каганович.

Партия большевиков относилась к литературе очень серьезно. О важности, которую придавали литературе революционеры, говорит хотя бы тот факт, что вожди, несмотря на громадную загруженность основной работой, находили время на редактирование произведений советских писателей.

После небольшой вступительной беседы с гостями Иосиф Виссарионович с соратниками сел за стол около хозяина дома. Неожиданно Сталин перестал улыбаться и заговорил о создании новой литературы.

Встреча в особняке Горького имела судьбоносное значение. Отношения между Сталиным и Горьким служили барометром отношения власти к литературе и писателям. Максим Горький был очень близок со Сталиным с конца двадцатых годов. Он даже отдыхал вместе с вождем и его женой.

К 1921 году Горький так разочаровался в ленинской диктатуре, что покинул родину и поселился на вилле в итальянском Сорренто. Сталин неоднократно посылал к великому писателю эмиссаров прощупать его настроения и уговорить вернуться в Россию. Затем вождь начал сложную игру: с помощью таких приманок, как деньги и власть, играя на тщеславии писателя, ему удалось заманить Горького обратно в СССР. Детские и юношеские воспоминания Максима Горького о крестьянстве как об отсталом классе заставили его выступить с поддержкой сталинской коллективизации и войны с деревней.

В 1930 году Горький начал получать щедрые подарки от довольно неожиданного благодетеля, казалось бы, далекого от литературы – ГПУ. Сталин сконцентрировал на Горьком все свое кошачье обаяние. В 1931 году писатель вернулся на родину, чтобы стать литературным украшением вождя. На жизнь он не жаловался, потому что ни в чем не нуждался. Максим Горький получал более чем щедрое денежное довольствие. Не стоит забывать и о миллионных гонорарах за его книги. Он жил в Москве в особняке, который до революции принадлежал известному промышленнику Рябушинскому. Помимо этого власти выделили ему огромную дачу за городом. В Крыму к услугам Горького была вилла, напоминавшая дворец. Многочисленная обслуга виллы работала в ГПУ. Резиденции Максима Горького быстро превратились в своего рода штаб‑квартиры советской интеллигенции. Великий писатель много помогал молодым талантливым коллегам, таким как, к примеру, Исаак Бабель и Василий Гроссман.

Партийные руководители относились к Горькому с большим уважением. За содержание и быт звезды отвечал главный советский чекист. Ягода быстро улаживал все дела и проблемы Максима Горького и все больше времени проводил в его особняке. Сталин возил в гости к великому пролетарскому писателю Василия и Светлану. Они играли с внуками Горького. Внучке Горького, Марте, скучать не приходилось. Один день она веселилась с Бабелем, другой – с Ягодой.

Вождь понимал, что Горький является ценным товаром, который можно купить. В 1932 году он приказал пышно отпраздновать сорокалетие литературной деятельности Горького. Родной город писателя, Нижний Новгород, был переименован в Горький. Его именем назвали и центральную столичную улицу – Тверскую. Когда Сталин решил присвоить имя Горького и Московскому художественному театру, Иван Гронский, один из руководителей РАПП, робко возразил:

– Но товарищ Сталин, Московский художественный театр больше связан с именем Чехова.

– Это не имеет значения, – отмахнулся вождь. – Горький – тщеславный человек. Поэтому мы должны как можно крепче привязать его к партии.

Иосиф Виссарионович вновь оказался прав. Многочисленные переименования выполнили задачу. Во время ликвидации кулачества Максим Горький выплеснул всю свою давнюю ненависть к «отсталым» крестьянам в знаменитой статье в «Правде» под заголовком «Если враг не сдается, его уничтожают». Горький ездил по концентрационным лагерям и восхищался их воспитательной функцией. Максим Горький поддерживал грандиозные стройки, на которых трудились сталинские рабы. Во время поездки на Беломорканал Горький поздравил Генриха Ягоду. Он заявил, что грубые чекисты, наверное, даже не понимают, какое великое дело делают!

Ягода, начальник тайной полиции СССР, во всем старался подражать Хозяину. По словам Надежды Мандельштам, первое поколение молодых чекистов отличалось изысканным вкусом и слабостью к литературе. «Чекисты были авангардом нового народа», – писала она.

Руководил этим авангардом тридцатидевятилетний Ягода. Он влюбился в невестку Максима Горького, Тимошу, молодую, очень красивую, простую и веселую жену Максима Пешкова.

Генрих Ягода был сыном ювелира. В молодости он изучал статистику и аптекарское дело. Ягода, настоящее имя которого было Энох, вступил в большевистскую партию в 1907 году. Он тоже был из Нижнего Новгорода. Это стало его визитной карточкой. Анна Ларина считала, что Ягода по своему развитию значительно превосходил своих помощников. Ягода быстро стал развращенным карьеристом, но он никогда не был человеком Сталина. Он разделял взгляды правых, однако в 1929 году переметнулся на сторону власти.

Величайшим достижением чекиста Ягоды, которое горячо одобрял и поддерживал Сталин, было создание трудовых лагерей. Огромная империя ГУЛАГа обеспечивала сталинскую индустриализацию необходимой рабской рабочей силой.

Генрих Ягода был хитрым мужчиной невысокого роста. Ему еще не стукнуло и сорока, а он уже начал лысеть. Ягода всегда ходил в форме, любил французские вина и сексуальные игрушки.

Он был из числа тех массовых убийц, у которых пальцы позеленели от работы в саду. Главный чекист Советской России любил хвалиться, что на его огромной даче благоухают две тысячи орхидей и роз. Ягода часто бывал в гостях у Горького, ухаживал за Тимошей и дарил ей букеты.

Когда Максима Горького назначили главой Союза писателей, он посоветовал Сталину упразднить РАПП. В апреле 1932 года эта организация была распущена, к восторгу писателей и поэтов. Литераторы искренне надеялись на то, что теперь их положение улучшится. Вскоре пятьдесят из них получили приглашения в особняк Горького.

Повертев в руках перочинный ножик, рукоятка которого была украшена маленькими жемчужинами, Сталин неожиданно нахмурился. От его прежней веселости не осталось и следа. Он заявил суровым голосом, в котором явственно слышались стальные нотки: «Художник должен правдиво изображать жизнь. Если он изображает нашу жизнь правдиво, то он не может не показать ее продвижения к социализму. Это есть и будет социалистический реализм». Другими словами, писатели, по мнению вождя, должны описывать жизнь такой, какой она должна быть, а не такой, какой она есть на самом деле. Литературные произведения становились таким образом панегириками утопическому будущему.

Затем в разговоре партийных руководителей с писателями появился элемент фарса. Его источником, как всегда непроизвольно, стал Ворошилов.

– Вы должны производить нужный нам товар, – продолжил свои наставления Сталин. – Еще больше, чем машины, танки и аэропланы, нам нужны человеческие души.

Простак Климент Ворошилов воспринял слова вождя дословно. Он прервал его и горячо возразил, что танки тоже очень важны.

– Писатели, – провозгласил Иосиф Виссарионович, – являются инженерами человеческих душ.

Произнеся эту поразительную по своей дерзости и откровенности фразу, вождь показал пальцем на сидевших рядом с ним писателей.

– Я? Почему я? – испугался ближайший из них. – Я же не спорю.

– Что хорошего в том, чтобы просто не спорить? – вновь вмешался в разговор Ворошилов. – Вы должны выполнять указания партии.

К этому моменту у части собравшихся закружились головы от вина Горького и аромата открывавшейся перед ними власти. Сталин попросил снова наполнить бокалы. Писатели чокнулись со Сталиным.

– Давайте выпьем за здоровье товарища Сталина! – громко крикнул поэт Луговской.

Внезапно писатель Никифоров вскочил на ноги и заявил:

– Я сыт по горло всем этим! Мы пили за здоровье товарища Сталина один миллион сто сорок семь тысяч раз. Наверное, он уже и сам сыт этим по горло…

В столовой повисла тяжелая тишина. Напряжение разрядил Сталин. Он пожал смельчаку руку и поблагодарил его: «Спасибо, товарищ Никифоров, спасибо. Вы правы. Я сыт этим по горло».

 

* * *

 

Сталин никогда не уставал возиться с писателями. Когда Мандельштам утверждал, что поэзия пользуется наибольшей популярностью в России, где людей за нее убивают, он был, конечно же, прав. Литературе Иосиф Виссарионович всегда уделял большое внимание. Он мог требовать от писателей быть «инженерами человеческих душ», но на самом деле вождь был очень далек от того неуклюжего обывателя, образ которого неизбежно возникает при изучении его манер.

Сталин не только восхищался настоящей литературой и ценил ее, он умел отличать гениев от бездарей. Страсть к чтению книг у него родилась еще в 1890‑х годах. Сталин утверждал, что прочитывал каждый день по пятьсот страниц. В сибирской ссылке, после смерти одного из ссыльных, Коба забрал книги покойника и отказался делиться с разгневанными товарищами.

Литература играла в его жизни почти такую же роль, как марксизм‑ленинизм и мания величия. Без особого риска ошибиться можно сказать, что они были главными движущими силами всей его жизни. Сам Сталин не обладал талантом к сочинительству, но принимая во внимание литературные вкусы и пристрастия этого сына сапожника и прачки, его следует считать интеллектуалом. Не будет большим преувеличением сказать, что Иосиф Сталин был самым начитанным правителем России, начиная от Екатерины Великой и кончая Владимиром Путиным. Он был даже начитаннее Владимира Ленина, который слыл большим интеллектуалом и к тому же получил дворянское образование.

«Он много работает над самообразованием», – говорил о вожде Молотов. Личная библиотека Сталина состояла из 20 тысяч томов, причем все они были, что называется, зачитаны до дыр. Здесь имелись книги по самым разным темам, самых разных писателей, от «Жизни Иисуса» до романов Голсуорси, Уайльда, Мопассана, Стейнбека и Хемингуэя. Внучка видела его за чтением романов и рассказов Гоголя, Чехова, Гюго, Теккерея и Бальзака. В пожилом возрасте Иосиф Виссарионович открыл для себя Гете, преклонялся перед Золя.

Большевики верили в безупречность нового человека и были твердыми сторонниками самообразования. Сталин выделялся среди них особым усердием. То, что он читал не для развлечения, а очень серьезно, видно хотя бы по пометкам, которые вождь делал на полях самых разных книг, начиная от романов Анатоля Франса и кончая «Историей Древней Греции» Виппера. По ним можно неплохо понять его взгляды на жизнь. Сталин заучивал цитаты, как прилежный студент.

Иосиф Сталин хорошо разбирался в античности и мифологии, вспоминал Молотов. Он мог цитировать Библию, Чехова и «Бравого солдата Швейка», а также повторять понравившиеся мысли Наполеона, Бисмарка и Талейрана. Его знания грузинской литературы были такими глубокими, что Сталин мог на равных спорить о поэзии с Шалвой Нутсибидзе, известным философом.

Нутсибидзе через много лет после того, как Сталин уже перестал быть богом, утверждал, что тот был выдающимся знатоком литературы. Вождь нередко читал вслух друзьям и соратникам отрывки из Салтыкова‑Щедрина или нового издания средневековой грузинской эпической поэмы Руставели «Витязь в тигровой шкуре». Он обожал «Последнего из могикан» и как‑то сразил одного молодого переводчика, поздоровавшись с ним, как это делали краснокожие герои романа Фенимора Купера: «Большой вождь приветствует бледнолицего!»

По своим художественным вкусам Иосиф Виссарионович был консерватором. Он всегда оставался в XIX веке, несмотря на расцвет модернизма в 1920‑х годах. Ему больше нравились Пушкин и Чайковский, нежели Ахматова и Шостакович. Будучи интеллектуалом, он уважал людей искусства и ученых. Его тон мгновенно менялся, когда Сталин разговаривал с популярным писателем или известным профессором. «Мне очень жаль, что я не могу выполнить вашу просьбу прямо сейчас, уважаемый Николай Яковлевич, – писал он профессору лингвистики Марру. – После конференции, думаю, сумею выкроить 40–50 минут, если вы, конечно, не возражаете…»

Сталин высоко ценил талант и гениальность. Но так же, как в случае с любовью и семьей, на первом месте у него всегда стояла вера в непогрешимость и победу марксизма. Сталин восхищался великим психологом Достоевским, но запрещал его, потому что считал, что эти романы оказывают отрицательное влияние на молодежь. Он наслаждался рассказами Михаила Зощенко и, несмотря на то что писатель высмеивал советскую бюрократию, читал отрывки сыновьям Василию и Артему. «Здесь товарищ Зощенко вспомнил о ГПУ и изменил концовку!» – замечал Сталин, смеясь.

Подобные шутки были типичны для этого жестокого и язвительного циника, большого любителя солдафонского юмора. Он признавал, что Пастернак, Мандельштам и Булгаков – гении, но несмотря на гениальность, их книги в Советском Союзе были запрещены. Но ни Булгаков, ни Пастернак не были арестованы. Однако горе тому писателю, который осмеливался оскорблять лично вождя.

Наиболее удивительными были комментарии Сталина, когда речь шла о таких мастерах, как, скажем, Булгаков. Его пьеса о Гражданской войне, «Дни Турбиных», была любимой у вождя. Он смотрел спектакль пятнадцать раз. Возможно, поэтому, когда другую булгаковскую пьесу, «Багровый остров», критики заклеймили как «правую», Сталин нашел время написать директору театра: «Нехорошо называть литературное произведение правым или левым. Эти слова больше относятся к политическим партиям, чем к литературе. В литературе нужно использовать классовые понятия: антисоветская, революционная или антиреволюционная, но ни в коем случае не правая или левая… Легко критиковать, отвергать хорошие пьесы, гораздо труднее их писать. Окончательное впечатление от пьесы – она полезна для большевизма, поскольку является демонстрацией его всесокрушающей силы».

Когда Булгакову запретили работать, он пожаловался Сталину. Вождь позвонил опальному писателю и пообещал: «Мы попытаемся что‑нибудь для вас сделать».

Сталин обладал даром упрощать сложное и делать его понятным. Это наглядно видно на примере его объяснения большевизма, основанного так же, как катехизис, на вопросах и ответах. Для политика эта способность неоценима.

Сталин был не только главным цензором в стране. Он упивался ролью главного редактора империи. Больше всего на свете ему нравилось писать на страницах книг саркастическое замечание: «Ха‑ха‑ха!» Этот смешок, в котором не было ни тени юмора, можно найти в сотнях книг, хранившихся в библиотеке вождя.

 

* * *

 

Депрессия Нади усиливалась из‑за кофеина и напряжения мужа. Но несмотря на это, даже в последние месяцы у них были, пусть и редкие, минуты трогательной нежности. Однажды Надя неожиданно выпила вина. Ей стало плохо. Сталин уложил жену в постель. Она посмотрела на него и жалобно то ли спросила, то ли сказала: «Значит, ты меня все же немного любишь». Прошло много лет, и Иосиф Виссарионович рассказал дочери об этом случае.

Итак, до нас дошла тревожная картина жизни вспыльчивых супругов. Сталин и Надя то относились друг к другу с большой любовью и нежностью, то изливали потоки гнева и ярости. Не стоит забывать и о том, что они были родителями и по‑разному обращались с детьми. И все же Надя, похоже, до самого конца продолжала любить «своего мужчину», как она называла Сталина. Иосиф обладал необычайно сильным характером. Надя часто говорила матери: «Должна признаться, меня удивляют его сила и энергия. Только по‑настоящему здоровый человек может выдерживать такой объем работы, как он». Надя же была очень слаба. Если кто‑то в этой странной семье и мог сломаться от напряжения, то, конечно, она. Отчужденность и холодность Сталина позволяли ему выносить самые жестокие удары судьбы.

Лазарю Кагановичу в очередной раз пришлось покинуть свою московскую вотчину. Его отправили на Кубань громить крестьян. Железный Лазарь организовал массовые репрессии и выселил в Сибирь пятнадцать деревень. Он называл то, что сейчас происходило в деревнях, «сопротивлением остатков умирающих классов, которое вело к конкретной форме классовой борьбы».

Классы действительно умирали. Копелев видел посиневших женщин и детей с раздувшимися животами. Они еще продолжали слабо дышать, но из их пустых глаз уходили последние остатки жизни. Повсюду были трупы: на улицах, в крестьянских избах, в таящем снегу старой Вологды и под харьковскими мостами. Каганович приказал расстрелять несколько десятков похитителей зерна и с чувством честно выполненного долга вернулся в Москву. Он как раз успел на праздничный ужин у Ворошилова в честь очередной годовщины Октябрьской революции.

7 ноября партийные руководители должны были принимать парад с только что законченного Мавзолея Ленина. Сейчас монумент был не из дерева, а из серого мрамора. Вожди рано собрались на квартире Сталина. Все надели шинели и шапки, потому что на улице стоял мороз. Надя Аллилуева уже прошла по Красной площади в колонне студентов и преподавателей Промышленной академии. Домохозяйка и няни одели Васю и Артема. Светлану еще не привезли с дачи.

Около восьми утра большевистские вожди вышли из Потешного дворца и, болтая о пустяках, миновали центральную площадь и здание Сената. Они направлялись к ступенькам, ведущим на Мавзолей. Было очень холодно, парад длился четыре часа. Ворошилов и Буденный ждали начала шествия верхом у кремлевских ворот в разных концах Красной площади. Когда послышался бой курантов на Спасской башне, они тронулись с места и встретились в центре площади, у Мавзолея. Военачальники спешились, поднялись по ступенькам и присоединились к членам политбюро.

Многие видели в тот день Надю. У нее было приподнятое праздничное настроение. Казалось, она не сердилась на мужа. Первая леди Советского Союза смотрела издали на руководителей страны. Позже она встретилась с Артемом и Василием на трибуне справа от Мавзолея. Надя смотрела на мужа и, как всякая жена, тревожилась, что он забыл застегнуть шинель в такую холодную погоду.

– Мой мужчина забыл шарф, – сказала она. – Боюсь, что он простудится и заболеет.

Потом у нее внезапно начался сильный приступ головной боли. «Она простонала: „О, моя бедная голова“!» – вспоминает Артем Сергеев. После парада Василий и Артем попросили экономку уговорить Надю отпустить их на праздники в Зубалово.

– Пусть в самом деле поедут на дачу, – согласилась Надя Аллилуева и весело добавила: – Вот скоро я закончу академию, и тогда будет для всех настоящий праздник! – Улыбка сошла с ее лица, оно опять исказилось от боли. – О, моя бедная голова!

Сталин, Ворошилов и другие члены политбюро в этот момент находились в маленькой комнате за Мавзолеем. Там располагался импровизированный буфет, где можно было выпить и закусить.

На следующее утро ребят увезли в Зубалово. Сталин работал, как обычно, у себя в кабинете. В тот день он встречался с Молотовым, Куйбышевым и секретарем ЦК, Павлом Постышевым. Генрих Ягода привез запись разговоров еще одной группы противников вождя, старых большевиков Смирнова и Эйсмонта. Особенно Сталина возмутили слова одного из них: «Только не говорите мне, что ни один человек во всей стране не способен убрать его!» Сталин с соратниками приказал арестовать смутьянов. Потом они отправились на ужин к Ворошиловым. Надя надела новое платье, воткнула в волосы розу и тоже пошла на банкет. Она выглядела гораздо лучше.

За окнами, наверное, еще не начало светлеть. Она достала маузер, который привез ей Павел Аллилуев, и легла на кровать.

Большевики всегда считали самоубийства достойной смертью. В 1929 году Надя присутствовала на похоронах одного такого самоубийцы. Троцкист Адольф Иоффе застрелился в знак протеста против разгрома Сталиным оппозиции. Годом позже известный поэт Владимир Маяковский выразил протест таким же способом…

Надя поднесла револьвер к груди и нажала на курок. Никто не услышал выстрела. В Кремле толстые стены, а стреляла она из дамского оружия. Ее тело скатилось на пол.

 

 

Часть вторая