Раннее становление: «единый Толстой»

 

«В это время подавали жаркое.

– Лев Николаевич! Не хотите ли кусочек мяса? – дразнили взрослые и дети вегетарианца Толстого.

– Хочу! – пошутил Лев Николаевич.

Тут со всех концов стола полетели огромные куски говядины. При общем хохоте знаменитый вегетарианец отрезал крошечный кусочек мяса, стал жевать и, с трудом проглотив его, отложил вилку и ножик:

– Не могу есть труп! Это отрава! Бросьте мясо, и только тогда вы поймете, что такое хорошее расположение духа, свежая голова!»

Эта сцена, известная нам по книге К. С. Станиславского «Моя жизнь в искусстве», произошла во время первой его встречи с Толстым в Туле 31–го октября 1893 г. ¹

«Тема Толстой и вегетарианство настолько обширна, что мы не можем ее подробно осветить в этом этюде», – так я писал в более раннем исследовании по вопросу вегетарианства в русской литературе ². Обширной была литература об отношении Толстого к вегетарианству прежде всего в годы перед Первой мировой войной. Тот факт, что автор «Войны и мира» и «Анны Карениной» в середине 1880–х годов перешел к вегетарианскому образу жизни и убежденно объявлял себя его сторонником, произвел впечатление на многих и многих и дал толчок к распространению вегетарианского движения в России. И в Западной Европе, где вегетарианство во второй половине XIX века встречало все большее сочувствие, вскоре тоже стали ссылаться на пример Толстого – намного чаще, чем на пример Бернарда Шоу. Решение Толстого повсеместно обсуждалось на страницах газет и журналов ³. Оно оставило большой след в мемуарной литературе. Оценка этого решения довольно часто была предвзятой; она колебалась между неприятием и панегириком. В связи с торжествами по случаю 80–летия писателя издатель журнала ВО назвал Толстого в статье от 27 августа 1908 г. «солнцем вегетарианского мира». ⁴

В советское время вопрос о вегетарианстве Толстого был почти полностью табуирован. Касались этой проблемы разве только во время юбилеев, прежде всего в 1928 г., очень осторожно и иносказательно, как А. Миронов в своей статье «Толстой и вегетарианство» (ср. гл. V.10, с. 140–141), или с насмешливой критикой, как Маяковский.

Табуирование вопроса о вегетарианстве Толстого сказалось на научной деятельности и западных славистов. В монографии о Толстом норвежского исследователя Гейра Хетсо, вышедшей также в немецком переводе в 2001 году, десятки (из 450) страниц текста посвящаются разным аспектам брака Толстого, а его вегетарианству – всего 22 строки ⁵.

Вегетарианство Толстого было сложным феноменом. Дело было не просто в отказе от потребления мяса и рыбы. Принятие Толстым вегетарианского образа жизни имело гигиенические, этические, эстетические, педагогические, социальные, гастрономические, экономические и экологические аспекты, – и все они были частью его стремления к всеобщей реформе жизни, были воззванием к человечеству и к каждому отдельному человеку принимать участие в нравственном преображении мира.

Это стремление проявляется у Толстого удивительно рано. Правда, в течение долгого времени оно было обращено только к собственному я. Знаменитый перелом, отмеченный выходом в 1882 году книги «Моя исповедь», а также связанные с этим переживания и признание внутреннего «перерождения» не должны давать нам повод забывать о том, что истоки и предвестники этого позднего развития обнаруживаются уже в молодости Толстого. В свое время литературовед Н. К. Гудзий использовал точную и краткую формулу для обозначения неповторимости и единства личности (в 1919 г. он говорил о «едином Тургеневе»). Эту формулу с еще не меньшим основанием можно применить и к Толстому. Дневники и записные книжки молодого Толстого изобилуют правилами для жизни и для работы – что, конечно, не означает, что он во всякое время придерживался этих правил. Он всегда считал, что не совершенство может быть целью, а стремление к самосовершенствованию (Дневник, 3 июля 1854 г.) ⁶.

К самосовершенствованию относится, не в последнюю очередь, уменьшение плотских потребностей в сравнении с заботой о душе, – требование, предъявляемое и Владимиром Соловьевым в «Духовных основах жизни». Среди грехов, с которыми надо бороться, грех чревоугодия всегда считался одним из самых распространенных. «И потому по всем учениям стремление к воздержанию начиналось с борьбы с похотью обжорства». Так говорит Толстой в этюде «Первая ступень» (1892) ⁷. Но уже в «Правилах для развития воли», составленных 18–летним Толстым в начале 1847 г. в Казани, находим: «Есть умеренно, не сладкое» ⁸. И там же: «Удовлетворять потребность только в той мере, как она того требует». В 1853–1854 гг. на Кавказе он пишет «Практические правила». Одно из них гласит: «Быть воздержным в питье и пище» ⁹. 25–летний Толстой уже видит связь между недостаточной воздержностью в пище и явлениями несостоятельности другого рода. Так, в одной записке с Кавказа (25.06.1853) читаем: «Ел слишком много, заснул от лености» ¹⁰.

Все чаще он записывает мысли о гигиенических преимуществах воздержанности и простоты в еде – еще в годы холостяцкой жизни. В октябре 1855 г. – замечание в записной книжке: «Никогда не бывал нездоров от того, что недоел, а всегда оттого что переел.» ¹¹ Своей тетке Т. А. Ергольской (1792–1874) он пишет из Москвы 9 декабря 1850 г.: «Je dine a la maison du sci et du kasa dont je me contente parfaitement, je n'attends que les confitures et la nalivka pour avoir tout selon mes habitudes de la campagne» ¹². В том же духе он высказывается и в дневниках, в записных книжках и письмах во время путешествия по Швейцарии в 1857 г. Так, 26 июня из Люцерна он пишет Т. А. Ергольской: «Ma sante n'est pas mauvaise. Mais aus–si elle n'est pas tout–a–fait bonne. A cause des grandes chaleurs et des voyages continuels que j'ai fait j'ai eu des maux de tete i prili–vy krovi; mais depuis que j'ai cesse de boir du vin, du the, du cafe et que je mange moins de viande, je me sens bien» ¹³. Во время поездки из Гессенэ в Интерлакен 17 мая Толстой записывает в дневнике: «Рожь, молоко, сладкое. Здоровье лучше. Вина не пью» ¹⁴. 15 июня: «Не надо пить вина и режим негорячительный – постоянно» ¹⁵.

Спустя три месяца после вступления в брак с С. А. Берс (23 сентября 1862 г.), 22 декабря, Толстой отмечает в дневнике: «… энергии много – не курю» ¹⁶. 23 сентября 1865 г. в дневнике – критическое замечание о роскошной, но, очевидно, нелегко перевариваемой трапезе: «Пирог с затхлым тестом и на гнилом масле с трюфелями, стерлядями и ананасами» ¹⁷. 29 октября 1865 г.: «Нынче первый день здоров. Ел очень мало. Неужели это только от объяденья. С нын(ешнего) дня попробую и запишу» ¹⁸. И далее, с 30.10 по 9.11.1865 г., появляются все новые записи о строгой гигиене и диете и об удивительно хорошем самочувствии ¹⁹. Результаты этого умеренного режима питания показались Толстому настолько важным, что он сообщает о них своему тестю А. Е. Берсу, состоявшему врачом в Московской дворцовой конторе: «… мне пришло в голову (.) сделать над собой опыт самой строгой диеты. Я начал 6 дней тому назад. Правда, кроме того, я каждый день обтираюсь весь водой, и делаю хоть немного гимнастику ²⁰. 6 дней я стараюсь есть как можно меньше, так что чувствую голод, не пью ничего, кроме воды с полрюмкой вина, и 6 дней я совсем другой человек. Я свеж, весел, голова ясна, я работаю – пишу по 5 и 6 часов в день, сплю прекрасно и все прекрасно. – С любопытством ожидаю последствий этого опыта – случайность это или нет?» И далее следует сообщение о петербургском профессоре Николае Николаевиче Зинине, «который утверждает, что 99/100 болезней нашего класса происходят от объядания. Я думаю, что это великая истина, к(отор)ая никому не приходит в голову и никого не поражает только потому что она слишком проста» ²¹.

Помимо «гигиенических» мотивов воздержности в еде, уже рано встречаем у Толстого и социальную мотивацию. В письме к А. А. Фету от 16 мая 1865 г. читаем: «предстоящее народное бедствие голода с каждым днем мучает меня больше и больше. (…) У нас за столом редиска розовая, желтое масло, подрумяненный мягкий хлеб на чистой скатерти (.), а там этот злой черт голод делает уже свое дело» ²².

В конце 1870–х – начале 1880–х годов усиливаются религиозные искания Толстого. В последней части «Анны Карениной», над которой он работает в 1877 г., в фигуре Левина, в его отчаянном поиске смысла жизни, дано описание того религиозно–мировоззренческого кризиса, который сам Толстой будет переживать в начале 1880–х годов ²³. В последующие годы он пишет «Мою исповедь» (1882) и «В чем моя вера» (1883–1884). С 1882 по 1886 год Толстой работает над социально–критическим трактатом «Так что же нам делать?», – к созданию которого его подвигло посещение одной московской ночлежки; он выступает против роскоши правящих классов, объедающихся «филеями и осетриной». Он сообщает, что сделал физический труд привычным условием своей жизни, и с тех пор пища и потребность качества пищи совершенно изменились: «Вместо сладкого, жирного, утонченного, сложного, пряного, на что тянуло прежде, стала нужна и более всего приятна самая простая пища: щи, каша, черный хлеб, чай в прикуску» ²⁴.

Но уже до «великого перелома» Толстой использует описание пищи и формы гостеприимства как критерий для установления нравственной иерархии героев своих романов – подобно Диккенсу в романе «Большие ожидания» («Great Ex–pectations», 1861) и в полном согласии с четвертым афоризмом А. Брилья–Саварена (Anselm Brillat–Savarin) из его компендиума для гурманов «Физиология вкуса» («Physiologie du gout». Paris, 1825): «Скажи мне, что ты ешь, и я скажу тебе, кто ты» (Dis–moi ce que tu manges, je dirai ce que tu es) ²⁵. В «Войне и мире» есть описание роскошного пира после охоты, и там же есть сцена, где Пьер ест посыпанную солью печеную картошку, которую ему предлагает Платон Каратев, и кажется Пьеру, «что он никогда не ел кушанья вкуснее этого». В «Анне Карениной» поэтика еды, несомненно, выступает как риторическое средство на службе у этики. Наиболее явно – в сцене в московском фешенебельном ресторане «Англия» (часть I, гл. 10 и 11) ²⁶: Левин, автобиографический персонаж романа, и Стива Облонский выступают здесь как антиподы. Последний составляет «европейское», роскошное меню, с фленсбург–скими устрицами, ростбифом, каплунами и другими изысканными блюдами. Левина, привыкшего к простой деревенской пище, это побуждает к замечанию: «. мне дико теперь то, что мы, деревенские жители, стараемся поскорее наесться, чтобы быть в состоянии делать свое дело, а мы с тобой стараемся как можно дольше не наесться и для этого едим устрицу» ²⁷. На это Облонский отвечает: «Но в этом–то и цель образования: изо всего сделать наслаждение». Это своего рода отзвук фразы Хлестакова: «Я люблю поесть. Ведь на то живешь, чтобы срывать цветы удовольствия». В отличие от Облонского, Левин предпочитает простую еду: «Мне лучше всего щи и каша». Хлеб и сыр ему милее устриц ²⁸.

Е. Госцило–Костин верно отмечает, что Толстой, противопоставляя эти позиции, примыкает к двум главным направлениям греческой философии: неправильно понятого и вульгаризированного Эпикура, с одной стороны, и стоиков и Платона – с другой ²⁹. Позже, в трактате «Первая ступень», Толстой будет ссылаться на Платона и его проповедь воздержания. Впрочем, и многие немецкие писатели, как это убедительно показал Алоис Вирлахер в книге «О еде в немецкой литературе» (Alois Wierlacher, «Vom Essen in der deutschen Literatur», 1987), использовали изображение привычек питания для типизирующей характеристики своих героев, и в общем – с тем же распределением похвалы и порицания, которое мы находим у Толстого. Это видно прежде всего из главы «Тяжело переваримая и легкая пища» с экскурсом «К литературной оппозиции мясной и вегетарианской пищи» ³⁰.