Генерал Е. К. Миллер в музее зарубежного Русского кадетского корпуса

 

Разногласия привели к расколу. Радикально настроенный генерал Туркул в 1936 году организовал Русский Национальный Союз Участников Войны, не порывая с Обще‑Воинским Союзом, но считая его только военно‑бытовой организацией, а свой союз – военно‑политической. Тем самым были грубо нарушены уставные принципы РОВС, запрещающие его чинам участвовать в политических организациях. В ответ Миллер исключил чрезвычайно популярного в эмигрантских кругах Туркула из списков РОВС, что отнюдь не способствовало росту авторитета самого Евгения Карловича. Еще большей критике, чем изнутри, РОВС подвергался со стороны, в том числе эмигрантскими фашистскими организациями, несмотря на то, что Миллер требовал от своих подчиненных обязательного изучения фашистской теории и практики, характеризуя международное положение в мире к концу 1930‑х годов как эпоху борьбы «новых фашистских форм государственного устройства с отживающей формой “парламентского демократизма”» и считая, что чины Русского Обще‑Воинского Союза являются как бы «естественными идейными фашистами». В то же время Миллер ясно отдавал себе отчет о том, как относятся к РОВС германские национал‑социалисты, констатируя: «там не хотят пожать протянутую нами руку», «их связи и даже их деньги направляются типам вроде Туркула с тем, чтобы в результате было разложение РОВСа», и проч.

Планы вооруженной борьбы против коммунизма удалось реализовать только в Испании, где в июле 1936 года вспыхнула Гражданская война. Участие в ней чинов Обще‑Воинского Союза на стороне националистов Миллер объявил продолжением Белой борьбы. 25 декабря 1936 года им был опубликован циркуляр о порядке приема в армию Ф. Франко, причем добровольцы должны были иметь подписанные Миллером удостоверения о благонадежности. Когда 1 апреля 1939 года «Национальная Испания» победила, генерал Франко в своем приказе воздал должное русским белым добровольцам, но председатель РОВС генерал Миллер об этом уже не смог узнать. 22 сентября 1937 года он был похищен советской разведкой с помощью своего ближайшего сотрудника генерала Н. В. Скоблина и его жены певицы Н. В. Плевицкой. Вероятно, расчет советских спецслужб строился на том, чтобы убрать неподкупного Миллера и посадить на его место своего агента: тогда вся военная эмиграция оказалась бы в руках чекистов. РОВС был бы добит страшнейшей провокацией, если бы не записка, оставленная Миллером в день похищения.

В этот роковой для себя день, 22 сентября 1937 года, уходя на деловое свидание из управления РОВС на улице Колизе, он вручил генералу П. В. Кусонскому запечатанный конверт со словами: «Вот что, Павел Васильевич, сохраните это. Вы подумаете, может быть, что я сошел с ума… Но если что‑нибудь случится, вскройте тогда это письмо». Пакет Кусонский вскрыл только в 11 часов вечера, после того, как исчезновение Миллера было обнаружено чинами Общества Северян, которые напрасно прождали своего всегда аккуратного председателя с 8‑ми до 9 часов 20 минут вечера в помещении РОВС, где было назначено очередное заседание. Записка Миллера гласила: «У меня сегодня в 12.30 часов дня свидание с генералом Скоблиным на углу улиц Жасмэн и Раффэ. Он должен отвезти меня на свидание с германским офицером, военным атташе при лимитрофных государствах, Штроманом и с г[осподином] Вернером, прикомандированным к здешнему германскому посольству. Оба хорошо говорят по‑русски. Свидание устраивается по инициативе Скоблина. Возможно, что это ловушка, а потому на всякий случай оставляю эту записку. 22 сентября 1937 г. Генерал‑лейтенант Миллер». Допрошенный Скоблин пытался отрицать свое свидание с Миллером в этот день, был изобличен, однако сумел ускользнуть…

В 2 часа 30 минут 23 сентября соратники Миллера заявили в полицейском участке об исчезновении генерала и бегстве Скоблина. Немедленно была поставлена на ноги вся парижская полиция… но было уже поздно.

Французскому следствию удалось реконструировать точную картину и хронологию похищения. Встреча Скоблина и Миллера произошла недалеко от того места, где советское посольство арендовало несколько домов для своих сотрудников и других советских служащих; из окна ближайшего дома человек, знавший Скоблина и Миллера, видел их, стоявших у входа в пустующее здание советской школы, а также третьего человека, стоявшего спиной к свидетелю. Через 10 минут после того, как все трое вошли в здание школы, серый закрытый грузовик с дипломатическим номером припарковался перед зданием. Этот же автомобиль 3 часа спустя прибыл в Гавр и остановился у дока, рядом с советским торговым судном «Мария Ульянова». Из грузовика был вытащен и перенесен на судно массивный деревянный ящик размерами в человеческий рост. Вскоре «Мария Ульянова» снялась с якоря и ушла в открытое море, не известив предварительно администрацию порта. Однако официальная французская версия во имя соображений «высшей политики» обошла роль советского посольства и сделала упор на участие в похищении Скоблина и Плевицкой. Оба они были осуждены – Скоблин заочно, а Плевицкая скончалась в тюрьме в 1940 году.

 

* * *

 

По чудом сохранившемуся свидетельству самого Миллера, сразу после похищения он был связан, усыплен хлороформом и в бессознательном состоянии отвезен на советский пароход, где очнулся лишь 44 часа спустя – на полпути между Францией и Ленинградом.

По свидетельству одного из участников похищения, уже здесь Евгений Карлович показал свою силу духа: на пароходе он дрожал от холода, т. к. был одет в летний костюм, и, приняв предложенную ему теплую рубашку, сказал: «Я очень Вам благодарен за одежду, без которой я бы дрожал от холода, а они могли бы подумать, что я дрожу от страха». И далее, в ответ на советы дать ложные показания и тем купить себе спасение, Миллер говорил: «Я врать не буду. Так как мои противники – большевики, троцкисты и сталинисты ненавистны мне в одинаковой степени, то я, как Царский генерал, не позволю себе играть на руку одной из этих банд убийц».

29 сентября 1937 года, ровно через неделю после похищения, состоялся первый допрос Миллера во Внутренней тюрьме на Большой Лубянке. Генерала поместили в наиболее строго охраняемую одиночную камеру № 110. Он, вероятно, еще надеясь, что ему удастся дать знать о себе в Париж, пишет два письма – сначала 29 сентября жене «Тате», затем начальнику Канцелярии РОВС генералу Кусонскому. Из писем видно, что больше всего Евгения Карловича беспокоили состояние его жены, которой он не мог сообщить, что жив и здоров («Прошу тебя поскольку возможно, взять себя в руки, успокоиться, и будем жить надеждой, что наша разлука когда‑нибудь кончится…»), а также заботы РОВС (в письме Кусонскому – сведения о незаконченных благотворительных делах и тревога, чтобы это «не забылось, не затерялось»; письмо заканчивается словами: «Будущее в руке Божией. Может быть, когда‑нибудь и увидимся еще в Париже»). 4 ноября 1937 года Миллер пишет начальнику тюрьмы заявление с просьбой хотя бы кратко известить жену, что он жив, и тем успокоить ее, но просьба эта была напрасной.

Всю осень 1937 года следователем Н. П. Власовым велись допросы Миллера. 27 декабря в одиночную камеру № 110 явился лично Нарком внутренних дел Н. И. Ежов. На следующий день Миллер направляет ему заявление и прилагает 18‑страничную записку о повстанческом движении в СССР, которую следователь еще 10 октября посчитал недостаточной и которую Миллер с тех пор дополнил некоторыми сведениями. Из содержания записки Миллера «Повстанческая работа в Советской России» можно было сделать вывод, что ни РОВС, ни сам генерал Миллер не имели ровно никакого отношения к организации и руководству антисоветскими выступлениями внутри страны. Для советских спецслужб такие данные не представляли никакой ценности, поэтому следователь Власов и вернул их Миллеру сразу.

Миллер никого не предал из своих соратников, и ничего конкретного о работе РОВС чекисты из уст Миллера не узнали. Они, видимо, добивались от него согласия выступить с призывом к эмиграции отказаться от борьбы с большевиками и с этой целью внушали ему легенду о том, что похищенный ими генерал Кутепов жив. В ответ на это Миллер 10 октября 1937 года в письме Ежову выдвинул контрпредложения: Кутепову и ему как лицам, «мнения которых для чинов РОВСа и для других офицерских и общественных организаций несомненно авторитетны», дать возможность объехать хотя бы часть страны и убедиться, что население СССР не враждебно к Советской власти, что оно довольно установившимся порядком и что материальное и моральное положение народа в СССР действительно улучшается. «Нужны по крайней мере 2 голоса – Кутепова и мой, чтобы эмиграция… по крайней мере прислушалась и задумалась бы о дальнейшем», – писал генерал. Но что могли ответить на это Миллеру убийцы Кутепова и сотен тысяч других русских людей?! Без ответа остались и постоянные просьбы Евгения Карловича об отправке жене весточки из неволи.

Миллер еще надеялся хоть на какое‑то человеческое отношение со стороны своих врагов, не понимая до конца, к кому же в руки он попал. В письме от 30 марта 1938 года он просит Ежова разрешить ему побывать в церкви, чтобы «отговеть на ближайшей неделе» и «в течение одной недели во время Великого поста», ссылаясь на… декларации советского правительства и даже на Ленина, провозглашавших свободу вероисповедания. Не дождавшись ответа на это письмо, 16 апреля 1938 года Миллер вновь пишет Ежову: «…решаюсь дополнительно просить Вашего разрешения на передачу Его Высокопреосвященству Митрополиту Московскому приложенного при сем письма». Но послание Миллера Владыке Сергию (Страгородскому) с просьбой о передаче в тюрьму Евангелия на русском языке и «Истории Церкви» и со словами «болезненно ощущаю невозможность посещения церкви» также не было передано адресату. Никакого духовного утешения в последние месяцы своей жизни Евгений Карлович не получил.

Последний по времени документ, написанный Миллером, датирован 27 июля 1938 года. Письмо Ежову полно тревоги о своей жене: «Меня берет ужас от неизвестности, как отразится на ней мое исчезновение. 41 год мы прожили вместе!» Миллер взывал к чувству милосердия Народного Комиссара, напоминая, сколько раз уже пытался получить разрешение послать письмо Наталии Николаевне, просил «прекратить те нравственные мучения, кои с каждым днем становятся невыносимее». «Неужели Советская власть… захочет сделать из меня средневекового Шильонского узника или второе издание “Железной маски” времен Людовика ХIV?» – спрашивал Миллер Ежова.

Но судьбу генерала решил уже другой Нарком внутренних дел – Л. П. Берия, причем в экстренном порядке и в течение нескольких часов. 11 мая 1939 года в 23 часа 05 минут по приговору Военной Коллегии Верховного Суда СССР Евгений Карлович Миллер был расстрелян, а в 23 часа 30 минут тело его сожжено. «Дело», заведенное на него в НКВД, тогда же было уничтожено, как будто бы и не было вовсе в Москве генерала Миллера. Но несколько документов уцелели: письма Миллера и последние скорбные бумаги, относящиеся к нему, оказались присоединенными к совершенно другому делу. Это и сохранило их для истории.

С момента похищения и до своей смерти Евгений Карлович проявил необычайную выдержку, силу воли и несокрушимую крепость духа. Вера в Бога и преданность Церкви выражена словами генерала: «Я не покончу самоубийством прежде всего потому, что мне это запрещает моя религия». Поставив себя уже за черту жизни, генерал Миллер продолжал числить себя на прежнем посту, убежденный, что даже в безнадежности своего положения он может служить светлым извечным идеалам: «Я докажу всему миру и моим солдатам, что есть честь и доблесть в русской груди. Смерть будет моей последней службой Родине и Царю. Подло я не умру». Он отдал свою жизнь «За Веру, Царя и Отечество».

 

Н. Л. Калиткина

 

Генерал‑от‑инфантерии Н. Н. Юденич

 

 

В 1931 году на полках русских магазинов в Париже появилась малозаметная, на первый взгляд, брошюра: «Генерал от инфантерии Н. Н. Юденич. К 50‑летнему юбилею». Ее составителем был особо созданный по этому случаю Юбилейный комитет, включавший в себя видных деятелей Белого движения, представителей Русского Обще‑Воинского Союза, ветеранов Великой и Гражданской войн. Возглавил его генерал П. Н. Шатилов, членами стали генералы А. М. Драгомиров, А. М. фон Кауфман‑Туркестанский, П. А. Томилов, секретарем – редактор журнала «Часовой» капитан В. В. Орехов. Выход в свет этого издания сопровождался двумя торжественными собраниями, состоявшимися в Париже 22 августа и Ницце 4 октября 1931 года.

Юбилей, о котором шла речь, был необычен. Отмечалось производство генерала‑от‑инфантерии Николая Николаевича Юденича в первый офицерский чин. Цель торжества определялась так: «Успехи прошлого всегда составляют залог славного и радостного будущего; напоминание о них, поддержание и укрепление веры в самих себя – вот что знаменует собою чествование юбилейного дня Генерала Юденича, личного по внешности, но глубоко государственного по существу…»

Опубликованные в брошюре доклады посвящались анализу операций Кавказского фронта в годы Великой войны. Но помимо этого немало внимания уделялось и личной биографии юбиляра. Разумеется, было бы неправомерно считать данные оценки проявлением какого‑либо «культа». В характеристиках, данных Юденичу, содержалось стремление не только разобраться в его заслугах, в стратегических итогах его кавказских операций; нужен был, выражаясь современным языком, некий «информационный повод», чтобы вывести настроения русской военной эмиграции из жестких рамок борьбы за существование, переосмыслить опыт прошедших военных операций начала ХХ века, опыт, нужный для разработки будущей военной доктрины, в которой будут учтены все положительные и отрицательные стороны стратегии и тактики Российской Армии.

Военным действиям, которые вела под началом Юденича в годы Гражданской войны Северо‑Западная Армия, в брошюре уделялось гораздо меньше внимания. Вообще в литературе Русского Зарубежья, равно как и в советской историографии, Северо‑Западному фронту не везло. Объем исторических публикаций о нем невелик. В СССР оценка Белого движения на Северо‑Западе повторяла по сути оценку часто цитируемого эмигрантского публициста А. Ветлугина: «…Белое движение зарождается вроде гомункулуса: таинственные опыты, таинственные совещания, ночные бдения – и внезапно появляется крошечный человечек, бросающий вызов всей ледяной пустыне…»

Развивая характеристику этого «гомункулуса», советские авторы делали убийственный вывод: «сгруппировавшаяся “у врат Петрограда” контрреволюция ничем не отличалась от деникинщины, колчаковщины и врангелевщины. Но здесь как‑то особенно ярко проявились все основные черты белого движения – оторванность от широких народных масс, авантюризм и бездарность вождей, своекорыстность поддерживавших движение групп, готовность купить любой ценой, любыми унижениями помощь интервентов. Все политические Хлестаковы, Репетиловы, Собакевичи и Скалозубы как бы нарочно собрались “у врат Петрограда”, чтобы продемонстрировать перед всем миром лицо российской Вандеи…» Иными словами – никакой социальной базы, никакой причины для зарождения, развития и тем более никаких перспектив победы у белых на Северо‑Западе России не было и быть не могло.

Что же привело в этот «стан обреченных» генерала Юденича? Каковы были причины, заставившие его закончить свою военную карьеру именно на этом «авантюрном» фронте Гражданской войны? Попытаемся ответить на эти вопросы.

Бессмысленно искать на них ответ в советской исторической литературе. Из‑за напластований идеологических мифов имя талантливого полководца столь же незаслуженно забыто, как и имя адмирала Колчака, генералов Деникина, Маркова, Врангеля. И все же мы вспомним сегодня слова из доклада бывшего начальника штаба Кавказского фронта генерала П. А. Томилова, прочитанного им в Ницце 4 октября 1931 года: «…Не заслуги мирного времени и даже не боевые подвиги и опыт в роли частных военных начальников выдвигают вождей, способных самостоятельно и независимо проводить крупные военные операции. Настоящих полководцев “Милостию Божьею” рождает сама война, и по большей части в ее критические минуты… История не забудет славных деяний Генерала Юденича и отметит их как классические примеры искусства побеждать…»

 

* * *

 

Николай Николаевич Юденич родился в Москве 18 июля 1862 года в семье коллежского советника. Его род принадлежал к малороссийскому дворянству. Военная карьера не была изначальным призванием будущего генерала: свое совершеннолетие он отметил поступлением в Межевой институт. Правда, проучившись в нем меньше года, Николай перешел в Александровское военное училище. 8 августа 1881 года 19‑летний взводный портупей‑юнкер Юденич был произведен в первый офицерский чин.

По воспоминаниям товарищей, он был худощавым, светловолосым юношей, веселым, совершенно не похожим на молчаливого Главнокомандующего Северо‑Западной Армией. Строгий, размеренный и в то же время беззаботный, веселый училищный быт, столь хорошо отраженный на страницах «Юнкеров» А. И. Куприна, окружал Николая Юденича. Отличное окончание училища гарантировало поступление в Гвардию. И молодой подпоручик вышел Лейб‑Гвардии в Литовский полк, квартировавший в Варшаве. Варшавским военным округом в то время командовал герой Русско‑Турецкой войны 1877–1878 годов генерал И. В. Ромейко‑Гурко.

Однако гвардейская «лямка» не стала для Юденича венцом карьеры. В 1884 году он успешно выдержал вступительные экзамены и стал слушателем Николаевской Академии Генерального Штаба. В Академии, как вспоминали современники, Юденич не любил тратить время на доработку одного задания, а старался побыстрее сдавать его, чтобы получить новое. От однажды принятых решений он не отказывался. Юденич был общительным офицером, никогда не чуждался компании своих товарищей.

В 1887 году он окончил Академию Генерального Штаба по первому разряду с производством в штабс‑капитаны. После службы на различных штабных и строевых должностях в XIV‑м армейском корпусе, в Варшавском военном округе, его в 1892 году произвели в подполковники и перевели в Туркестан. Здесь Юденич принял должность начальника Штаба Памирского отряда.

Тридцатилетний подполковник, по воспоминаниям его сослуживца Д. В. Филатьева, отличался «прямотой и даже резкостью суждений, определенностью решений, твердостью в отстаивании своего мнения и полным отсутствием склонности к каким‑либо компромиссам». К этому уже добавилась его немногословность. «Молчание – господствующее свойство моего тогдашнего начальника», – писал о нем генерал А. В. Геруа.

Карьера развивалась успешно. Этому Юденич был обязан не каким‑то протекциям или связям, а исключительно своим собственным способностям и талантам. После того как в 1896 году он был произведен в полковники, Юденич вступил (в 1902 году) в командование 18‑м Восточно‑Сибирским стрелковым полком. Началась Русско‑Японская война, и полк отправился на фронт. Примечательно, что накануне войны Юденичу, как бывшему «туркестанцу», предложили должность дежурного генерала при Штабе Туркестанского округа. Однако он отказался от спокойной тыловой жизни, предпочитая ей фронтовые будни «на сопках Маньчжурии».

Полковник Юденич был уверен, что личный пример начальника всегда будет лучшим способом воспитания подчиненных. Это качество его характера ярко проявилось в боях Русско‑Японской войны. В сражении при Сандепу, несмотря на уже начавшееся отступление русских войск, Юденич на свой страх и риск лично повел в штыковую контратаку 5‑ю стрелковую бригаду и отбросил противника. Скупой на похвалу Главнокомандующий генерал А. Н. Куропаткин специально выделил этот поступок как редкий пример смелости и инициативы среди старших командиров.

В штыковую атаку поднял свой полк Юденич и в решающем для русской армии сражении под Мукденом. Здесь также, несмотря на безнадежность положения, он попытался прорвать фронт значительно превосходящих японских частей. Получив серьезное ранение в грудь навылет, он был отправлен в госпиталь.

За Русско‑Японскую войну Юденич был награжден Золотым оружием, а также орденами Святого Владимира III‑й степени с мечами и Святого Станислава I‑й степени с мечами и произведен в чин генерал‑майора (1905), приняв должность командира 2‑й бригады 5‑й стрелковой дивизии. Однако уже на следующий год строевая служба для Юденича временно закончилась: он получает важное и ответственное назначение генерал‑квартирмейстером Штаба Кавказского военного округа. С этого момента Кавказ стал для Юденича главным местом его военной карьеры.

Мирная, размеренная жизнь на Кавказе, казалось бы, не предвещала никаких потрясений. Прибывший к месту назначения боевой генерал быстро приобрел симпатии сослуживцев. Вот как вспоминал об этом впоследствии генерал Б. П. Веселовзоров: «От него никто не слышал, как он командовал полком, так как генерал не отличался словоохотливостью; георгиевский темляк (на Золотом оружии. – В. Ц.) да пришедшие слухи о тяжком ранении красноречиво говорили, что новый генерал‑квартирмейстер прошел серьезную боевую страду. Скоро все окружающие убедились, что этот начальник не похож на генералов, которых присылал Петербург на далекую окраину, приезжавших подтягивать, учить свысока и смотревших на службу на Кавказе как на временное пребывание… В самый краткий срок он стал и близким, и понятным для кавказцев. Точно всегда он был с нами. Удивительно простой, в котором отсутствовал яд под названием “генералин”, снисходительный, он быстро завоевал сердца. Всегда радушный, он был широко гостеприимен. Его уютная квартира видела многочисленных сотоварищей по службе, строевое начальство и их семьи, радостно спешивших на ласковое приглашение генерала и его супруги.

Пойти к Юденичам – это не являлось отбыванием номера, а стало искренним удовольствием для всех, сердечно их полюбивших».

Так же мирно и размеренно протекала семейная жизнь четы Юденичей. Их гостеприимный дом на Барятинской улице в Тифлисе вскоре стал одной из достопримечательностей местного света. Хозяйка, Александра Николаевна Юденич (урожденная Жемчужникова), родилась в 1871 году. Несмотря на девятилетнюю разницу в возрасте, жили они очень дружно, а живой, энергичный характер супруги несколько уравновешивал спокойную немногословность Николая Николаевича.

Дружеские отношения, установившиеся между генерал‑квартирмейстером и его сослуживцами, способствовали росту авторитета Юденича. «Работая с таким начальником, – писал Веселовзоров, – каждый был уверен, что в случае какой‑либо порухи он не выдаст с головой подчиненного, защитит, а потом сам расправится как строгий, но справедливый отец‑начальник… С таким генералом можно было идти безоглядно и делать дела. И война это доказала: Кавказская армия одержала громоносные[40] победы, достойные подвигов славных предков…»

Юденич никогда не стремился к мелочной опеке и начальственному «окрику». Вот как говорил об этом начальник Штаба Кавказского фронта генерал Д. П. Драценко: «Он всегда и все спокойно выслушивал, хотя бы то было противно намеченной им программе… Никогда генерал Юденич не вмешивался в работу подчиненных начальников, никогда не критиковал их приказы, доклады, но скупо бросаемые им слова были обдуманны, полны смысла и являлись программой для тех, кто их слушал». Прямота и твердость в отстаивании своей позиции также были характерными чертами его личности.

За выслугу лет Юденич в 1909 году получил орден Святой Анны I‑й степени, а в 1912 году – чин генерал‑лейтенанта. Тогда как большинство будущих лидеров Белого движения вступили в Великую войну в малых или средних офицерских чинах, Юденич был уже авторитетным высокопрофессиональным начальником.

Юденич учитывал и сложность национального вопроса на Кавказе. Он был одним из немногих военачальников, полностью поддержавших проект создания дружин из армянского населения. А мировая война вскоре принесла генералу заслуженную славу и известность.

 

* * *

 

20 октября 1914 года началась война России с Оттоманской Империей. Кавказская армия, сформированная на базе Кавказского военного округа, должна была принять на себя основную тяжесть боевых действий. Наместник Кавказа, генерал граф И. И. Воронцов‑Дашков, стал Главнокомандующим, генерал А. З. Мышлаевский – его помощником и фактическим командующим войсками, а начальником Штаба – генерал Н. Н. Юденич.

Турецкая армия под командованием молодого и талантливого военачальника, прошедшего школу немецкого Генерального Штаба, Энвер‑паши стремилась захватить Карс и Эривань, рассчитывая впоследствии выйти к Грузии и Азербайджану. Турецкая разведка активно стремилась установить контакты с азербайджанскими и горскими сепаратистами. Перешедшие в декабре 1914 года границу турецкие дивизии быстро выдвинулись на линию Карс – Ардаган. Кавказская армия попала в сложное положение под Сарыкамышем. Воронцов‑Дашков приказал генералам Мышлаевскому и Юденичу следить за ситуацией вокруг Сарыкамышского отряда. Прибыв на место, Юденич высказался против решения начальника отряда генерала Г. Э. Берхмана об отступлении к Карсу, считая необходимым действовать во фланг наступавшей турецкой группировке. Произошел конфликт начальника Штаба с его начальником Мышлаевским, так как тот также настаивал на отступлении.

В конце концов Мышлаевский приказал отступать и выехал обратно в Тифлис, даже не поставив Юденича в известность о своем решении. Узнав об этом, последний фактически проявил самовольство. Исходя из того, что отступление в условиях окружения, отсутствия коммуникаций, суровой зимы приведет к разгрому, Юденич решил оборонять Сарыкамыш. Приняв на себя командование Сарыкамышским отрядом, он сосредоточил все усилия на подготовке контрудара. Все 25 дней обороны генерал лично контролировал положение дел на передовой, разделяя с солдатами и офицерами тяготы окружения.

Постепенно на фронте назревал перелом. Накануне Рождества русский гарнизон мощным ударом прорвал блокаду, практически полностью разгромив при этом части 9‑го турецкого корпуса. Узнав о Сарыкамышской победе, Воронцов‑Дашков поддержал «самоуправство» своего начальника Штаба, представив его к чину генерала‑от‑инфантерии. Помимо очередного повышения Юденич был награжден орденом Святого Георгия IV‑й степени и назначен командующим Кавказской армией. Но главные его победы были еще впереди.

Вскоре начались бои в Персии. И здесь Юденича ждала новая награда – орден Святого Георгия III‑й степени «за разгром “правого крыла” 3‑й турецкой армии в числе около 90 батальонов в Евфратской операции, закончившейся 30 июля 1915 г.».

Не обошла стороной война и семью Юденича. С первых же месяцев после отъезда мужа на фронт Александра Николаевна все силы отдавала организации особого лазарета, оборудованного в соответствии с последними достижениями хирургической науки. Она практически «с нуля» создала лечебное заведение, где тысячи раненых находили внимание и уход. Ею же была организована помощь женам мобилизованных солдат и офицеров. Создавались мастерские по пошиву обмундирования, изготовлению военного снаряжения. При мастерских были открыты ясли для детей работниц.

Следующим этапом полководческой карьеры Юденича стал штурм крепости Эрзерум. С началом нового, 1916 года Кавказская армия вплотную подошла к казавшейся неприступной твердыне. Стратегически взятие Эрзерума означало примерно то же самое, что и взятие Перемышля на Юго‑Западном фронте: нельзя было продолжать наступление, выходить на равнины Анатолии, имея в тылу мощную крепость с многочисленным гарнизоном. Юденич, снова проявляя нестандартность оперативного мышления, решает взять крепость без длительной осады, что называется, с ходу. Однако против проведения операции выступили как Верховный Главнокомандующий, Император Николай II, так и сменивший Воронцова‑Дашкова на посту Главнокомандующего Кавказским фронтом Великий Князь Николай Николаевич.