Реформация. 31 октября 1517 г.

Мартин Лютер (1483 — 1546) обнародовал (по преданию — прибил на воротах церкви в Виттенберге) свои 95 тезисов, «из любви к истине и желания вывести ее на свет». Вначале «Тезисы» Лютера и последующие его работы объединили вокруг себя большую часть немецкого общества, весьма разнородного по уровню сознания и интересам, экономическим и политическим — Лютеру это удалось, поскольку он не уточнял, какие конкретные выводы должны следовать из его религиозной реформы для общественной жизни.После Лейпцигского диспута Лютера 26 июня 1519 г. против Иоганна Экка всю Германию захлестнула волна листовок и брошюр. «В них текст сочетался с гравюрами, что делало понятным смысл обращения даже для неграмотных... Обращение к массам, обсуждение актуальных религиозных и социально-политических проблем в доступной народу форме — это было принципиально новым явлением... Многовековая монополия католической Церкви в сфере идеологии была подорвана» (9: 253).

В 1520— 1521 гг. Томас Мюнцер возглавил отделившееся от лютеранского движения народно-крестьянское движение за свержение не только церковных, но и светских эксплуататоров. Последователи Мюнцера понимали служение Богу как активное изгнание зла из мира, а новое царство мира и добра хотели создать кровью и железом. (Резкой критике примиренчества Лютера посвящена работа Мюнцера «О жизни нежной плоти в Виттенберге»).

Когда в 1521 г. император Карл V обязал Лютера отречься, он ответил «на том стою и не могу иначе», и ему пришлось скрыться на год в замке Вартбург. В это время появились новые лидеры Реформации, и движение стало расслаиваться по социально-имущественному признаку: низшие слои бюргерства объединились вокруг Цвингли, а средние — вокруг Карлштадта.

Карлштадт, ревностный противник теологии Лютера, уже в 1520 г. высказывал сомнения (в духе Эразма), является ли Моисей автором Пятикнижия, и дошли ли до нас Евангелия в неискаженном виде. В 1521 г. он, как позже Руссо и еще позже Толстой, призывал виттенбергских студентов бросить учебу и идти пахать землю. Вскоре он сам перестал носить одеяние священника и слал ходить в крестьянской одежде.

Реформа Лютера оказала глубочайшее воздействие на всю последующую историю европейской культуры и философии, так что без нее нельзя понять их дальнейшее развитие. В наибольшей степени это влияние выражалось не в положительных утверждениях Лютера, но в раскрепощении сознания христианина от некоторых «уз». Эти «узы» следующие^[20]:

1. Разделение людей на священников и мирян.

«Они скрыли и замолчали то, что «в случае необходимости каждому дозволено крестить и отпускать грехи». Следовательно, «...необходимо, чтобы священник у христиан был только должностным лицом» (а не устроителем мистической связи с Богом в таинстве литургии).

«...Сапожник, кузнец, крестьянин, каждый — имеют свое занятие и ремесло и вместе с тем все они в равной степени посвящены в священников и епископов».

2.Недопустимость толкования Писания мирянами.

3. Превосходство духовной власти над светской.

«(Бог) учредил среди людей правление двух видов. Одно — духовное. В нем правит немеч, а Слово Божие, благодаря которому люди должны стать благочестивыми и оправданными и посредством такого оправдания обрести жизнь вечную. И таким оправданием руководит Бог посредством Слова, которое он завещал проповедникам. Вторым — является светское правление посредством меча. Благодаря светскому правлению не желающие стать благочестивыми и оправданными для вечной жизни — все же вынуждаются к тому, чтобы быть благочестивыми и оправданными перед миром» (9: 189).

Верность обету — вот к чему должно сводиться, по Лютеру, «бремя Христово», причем обет должен даваться не человеку (Папе или другому), но Богу и самому себе, и заключаться обет может лишь в том, что способствует возвышению души в любви к Господу, а все прочее — это суеверие, губительное для души. Тем самым вся система католической иерархии подрывается в корне.

4.Лютер отвергает церковные богослужения (мессы) и таинства — кроме двух, Крещения и Причастия. Даже эти последние рассматривались лишь как способ укрепить веру и лишались мистического значения.

5.Необходимость внешних «добрых дел» (особенно пожертвований церкви); «дела без веры мертвы».

«Вера есть божественное дело в нас, которое изменяет и возрождает нас, умерщвляя в нас ветхого Адама; она делает нас совершенно другими людьми по сердцу, уму, чувству... Она не спрашивает, следует ли совершать добрые дела, но прежде, чем спрашивать, она уже совершила их. А кто не предпринимает таких дел, тот — неверующий человек... Невозможно отделить дело от веры, подобно тому, как невозможно отделить горение от пламени».

Истоки «этики долга». В проводимом Лютером различении между личностью и делом можно видеть истоки будущей кантовской «этики долга». Католики, для сравнения, утверждали, что личность сама по себе может обладать characteres indelebiles, неуничтожимыми свойствами, возвышающими (или унижающими) ее в сравнении с другими. По Лютеру, лишь дело дает человеку его статус, и все зависит от того, как он исполняет это дело — как служение Господу или в своих собственных целях. Для католиков «субъект» — это «невидимый организм» души, от свойств которой зависит его достоинство и права в обществе. Лютер сводит «субъекта» к субъекту нравственной ответственности, к тому, кто в человеке внимает голосу совести. А в этом отношении мы все равны перед Богом. Этика Лютера — этика долга, в духе которой спустя два столетия был воспитан Кант.

6.Лютер отвергает также исповедь и утверждает свободу совести человека: сердце его свободно перед Богом от всех законов и заповедей католической церкви.

Натурфилософия

XVI в. в Италии был ознаменован обострением трагического противоречия между идеалами гуманизма Возрождения и инертным сознанием масс, ожесточающимся при любом ухудшении материального благополучия. «Золотым веком» Возрождения была вторая половина XV в. и первые десятилетия XVI. Затем приходят упадок, католическая реакция на реформу Лютера — контрреформация, и наступление инквизиции. Уже с конца XV и в начале XVI в. итальянские государства ведут неудачные войны с Испанией и Германией. Открытие Америк и дальнего мореплавания изменило торговые пути — прежний путь через Италию на Восток уже не был так востребован, что привело к ухудшению материального положения итальянских городов. В таких условиях последние великие мыслители Возрождения часто встречались с непониманием и подвергались преследованиям, но, несмотря на это, с подлинным героизмом продолжали нести идеи гуманизма, теперь в форме натурфилософских учений.

Оккультные науки: магия, астрология, алхимия. «Натурфилософия» есть, по выражению Бернардино Телезио (1509— 1588), философия природы, объясненной из ее «собственных начал». Его главный труд так и назывался: «О природе согласно ее собственным началам». Но и сам Телезио, и Кардано, и Кеплер, и практически все натурфилософы Возрождения понимали «причинную связь природы» и «ее собственные начала» гораздо шире, чем ученые Нового времени. На первое место по значимости в связи природных явлений они ставили влияние светил и скрытые свойства вещей. Понятие «скрытых свойств» не включает в себя ничего, что противоречило бы образцу научности: свойства явлений, скрытые от поверхностного наблюдения невооруженным глазом и неподготовленным, неметодическим разумом, — главный предмет изучения всякой науки. Единственное отличие науки Возрождения, продолжающей в этом традиции средневековой алхимии и древней астрологии, от науки Нового времени — наличие среди необходимых условий наблюдения таких свойств наблюдателя, как вера, воображение (то, что сегодня неопределенно понимается как «интуиция») и нравственная чистота. Только обладая этими качествами, ученый имел шанс достичь успеха в науке, которая в общем и целом совпадала с магией (точнее, естественной магией). Магия как бескорыстное и направленное исключительно ко благу познание природы, противопоставлялась «нигромантии», колдовству, гаданию и прочим ремеслам, далеким от истинной магии. Общее для Возрождения понимание естественной магии дает Кампанелла: «Естественная магия есть практическое искусство, использующее активные и пассивные силы вещей для достижения удивительных и необычных результатов, причины и способы осуществления которых неведомы толпе» (15: 164).

Алхимия. Алхимия — часть прикладной магии, занимающаяся «трансмутацией» (превращением) «неблагородных» веществ в благородные. В Средние века главными целями алхимиков были «философский камень», позволяющий превращать неблагородные металлы в золото, и «эликсир жизни», продлевающий жизнь и возвращающий молодость. О многих великих алхимиках (например, Альберте Великом, учителе Фомы Аквинского) ходили слухи, что они обладали этими секретами.

В эпоху Возрождения алхимия сама претерпела «трансмутацию» в соответствии с духом времени. Теперь традиционные алхимические практики были переосмыслены как оправдание природы и материи.

Человек напрасно старается найти в природе источник своих пороков и бед. «Бог-Творец есть сама святость, потому все содеянное Им и в Его мире освящено им и через Него» (Парацельс) — следовательно, природа сама по себе, до осквернения человеком, чиста.

Оправдание материи имеет другой, более глубокий смысл. Prima Materia (Первая Материя) алхимиков и Парацельса — «чистый предмет и единство форм», поэтому она может принять любую форму; она не сотворена Богом, совечна Ему. Изначально хаотичная, она оправдывается (искупается, освящается) Богом в процессе творения. Задачей алхимического искусства является содействие Творцу в этом оправдании материи. Каким образом это достигается?

Все сущее, согласно учению алхимиков, пронизано эманацией Божественного Слова, которую они называли Archeus (Архей) и Spiritus Mundi (Мировая Душа). Эта эманация символизировалась золотом. Алхимики считали, что золото — это «кристаллизованные» лучи Солнца, накопленные на Земле в определенных местах, где есть для этого подходящие условия (соотв., серебро — лучи Луны). Аналогичным образом эманации, исходящие от «Духовного Солнца» («Свет» у неоплатоников и Кузанца), накапливаются в праведнойи мудрой душе. В работе с металлами цель алхимического искусства — выделение «квинтэссенции золота», которая обладает силой превращать в золото низшие металлы, т. е., придавать материи образ совершенства, тем самым оправдывая ее. В духовном аспекте то же действие означает выделение в душе человека «чистой субстанции» «духовного золота» — вечных и неразложимых зерен духовных накоплений. Действие этой квинтэссенции сравнивалось с воздействием Христа на человечество: это превращение природного человека («Ветхого Адама») в человека божественного, богочеловека («обожение» неоплатоников). Таким образом, совершенный алхимик приобщался к акту божественного творения, причем на стадии его завершения.

В.8. Джордано Бруно

Джордано Бруно (1548 — 1600) (Ноланец) родился в местечке Нола у подножия Везувия и потому говорил, что Вулкан (бог огня) ему родня, что подтверждается всей его жизнью, полной огненного подвига служения Истине. Оставив в 1576 г. доминиканский монастырь и духовное звание, он скитался по Европе, всюду сталкиваясь с преследованиями или глухим непониманием, — в Италии, Швейцарии, Франции, Англии, Германии. «И так как в мире идет постоянная война между светом и тьмой, между наукой и невежеством, то повсюду я подвергался ненависти, брани и оскорблениям, даже не без опасности для жизни» (10: 194). Потеряв надежду найти почву для своих идей на чужбине, Бруно возвращается на родину, где его ждало предательство, долгий процесс инквизиции и сожжение на костре.

«Никто не соблюдает столь давно и широко распространенного закона любви, — писал Бруно, — который изречен... Богом, Отцом всего сущего, чтобы, созвучный природе, учил он всеобщему человеколюбию, согласно которому мы возлюбим даже и врагов, да... вознесемся к образу того, Кто возвысил свое солнце над добрыми и злыми и окропил влагой милостей праведных и грешных. Такова та религия, которую вопреки спорам и диспутам я соблюдаю как по велению души, так и по обычаю своего народа» (Из «160 тезисов»). В юности, однако, по его собственному свидетельству, он был приверженцем материализма в духе Эпикура и Лукреция. По-видимому, это была реакция на схоластизированного Аристотеля, с изучения которого начиналось философское образование Бруно. Но в зрелые годы его взгляды стали более близки Платону, неоплатоникам и особенно Николаю Кузанскому, к «философии более созерцательной». Впрочем, Бруно все равно ценил материализм выше Аристотеля: материализм не следует отвергать и можно даже изучать, «если у вас есть досуг». Хотя и в терминологии, и в понятийном аппарате Бруно влияние Аристотеля так и останется доминирующим, взгляды Аристотеля ценятся им невысоко, так как они «больше опираются на воображение и далеки от природы». Основные произведения Бруно — диалоги «О Причине, Начале и Едином», «О бесконечности, Вселенной и мирах», «О героическом энтузиазме».

Долг философа. Так же как и Сократ, Бруно считал философствование служением Богу. Как могу я быть безразличным, писал он, «...к божественному долгу, согласно которому мы не должны уподобляться слепым, но предназначены стать водителями ослепших и в этом теле человеческого сообщества сопричислены к тем, кому предписана должность и участь глаз... и на коговозложено в меру сил служить истине и свету». Как верил Бруно, божественный долг философа — быть «глазами человечества». Глаза — важнейшая часть тела: «Светильник для тела есть око. Итак, если око твое будет чисто, то все тело твое будет светло; если же око твое будет худо, то все тело твое будет темно» (Мф., 6: 22, 23). Истинный философ возводит в мышлении человечества многое к Единому и тем проводит свет Единого в сознание человечества. Аналогичным образом истинная поэзия озаряет чувства людей, а истинная религия — дух. Более того, для Бруно истинная религия и истинная философия в конечном счете совпадают, так как Истина едина, а познание Истины есть наилучший способ почтить ее и приблизиться к ней. Поэтому философ подобен жрецу культа Света и своей мыслью устанавливает связь между Единым и миром людей.

«Религия» Бруно. Как в древности Сократа и Протагора, Бруно обвиняли в посягательстве на религиозные ценности, в то время как он, напротив, стремился вернуть им связь с жизнью и опытом. Бога нужно искать, но не в Библии и не в экстазах мистиков, а «...в неодолимом и нерушимом законе природы, в благочестии души, хорошо усвоившей этот закон, в сиянии солнца, в красоте вещей, происходящих из лона нашей матери-природы, в ее истинном образе, выраженном физически в бесчисленных живых

существах, которые сияют на безграничном своде единого неба (т. е. в звездах и планетах), живут, чувствуют и мыслят, и восхваляют высочайшее Единство». «Так обратим же лицо свое к восхитительному сиянию света, прислушаемся к голосу природы и будем в простоте духа и с чистым сердцем следовать мудрости, полагая ее превыше всех прочих вещей» (10: 194).

На обвинительном процессе одно из основных обвинений инквизиции состояло в том, что он утверждал: «если бы я захотел, то мог бы достичь того, что в мире будет только одна религия» — и это, скорее всего, его действительные слова.

Учение о познании. Диалектика Бруно исходит из диалектики Кузанца, с той разницей, что Бруно наполняет ее более реальным живым содержанием. Полярности, лежащие в основе всего сущего, для Бруно есть не просто умозрительные принципы, но живые действующие силы (притяжение и отталкивание, созидание и разрушение и т. д.). «Если мы хорошо обдумаем, то увидим, что уничтожение есть не что иное, как возникновение, и наоборот».

Бруно проводит единство онтологии и гносеологии: поскольку разум не «принадлежит» человеку, но скорее действует через него, то и процесс познания человеком мира есть действие, совершающееся посредством человека, — действие гармонизации и интеграции мироздания. Природа посредством человеческого познания восходит от многого к Единому по тем же ступеням, по которым Единое нисходит к множеству. «Мы, подымаясь к совершенному познанию,... сворачиваем множественность, как при нисхождении к произведению вещей разворачивается Единство» (11: 144). Иными словами, познание есть космический процесс, обратный процессу творения мира, дополняющий и завершающий его — возведение мира к совершенству, к единству, к Богу.

Учение «о двух книгах». В вопросе соотношения опыта и откровения как двух источников знания Бруно придерживался концепции «двух книг», которую до него исповедовали Аверроэс, Кузанец, Кардано, Телезио. Это учение заключается в том, что одна и та же Единая Истина была открыта Богом человеку двумя способами: через «Книгу Природы» и «Книгу Откровения», такчто по любой из этих книг можно познать Причину и Начало мироздания, Бога. В Средние века это учение служило оправданию научного познания перед лицом теологии, признавая, что Книга Откровения более точна и совершенна, чем Книга Природы, так как дана непосредственно Богом, в то время как Книга Природы постигается через «мутное стекло» чувств. К XVI в. «Книга Природы» стала цениться выше. Точка зрения Бруно может быть выражена словами его современника Орфелиуса: «Говорят, есть два сокровища, одно — написанное слово (verbum scriptum) и другое — слово, ставшее фактом (verbum factum). В verbum scriptum Христос до сих пор запеленут в своей колыбели; но в verbum factum Слово воплощается в божественных творениях и там, образно говоря, мы можем дотронуться до него своими руками».

Учение о Началах — центральный пункт зрелой философии Бруно. Он развивает учение о Началах мироздания, более свободное от ограничений церковной и аристотелевской догматики, чем у кардинала Николая Кузанского, хотя по сути и не противоречащее основам христианства. Бруно говорит о Боге как о Едином Начале Начал, в котором сходятся и совпадают все начала и причины. Но такое Начало было бы абсолютно запредельно нашему познанию. Поскольку же мы приходим к познанию Бога усилием своего разума и веры, мы постигаем в Нем, по Бруно, два Начала, Причину их разделения и смешения и результат их Смешения.

Единое. Ставя Единое высшей целью познания и стремления разума, Бруно всячески подчеркивает отличие своего Единого от Единого Аристотеля и перипатетиков (даже неоплатоников). По его мнению, у них (особенно у перипатетиков) единое бытие, субстанция, лежащая в основе мира, — не более чем отвлеченное понятие, пустая логическая форма.

Для Бруно Единое, хотя оно и доступно лишь для очей разума (и то едва-едва), все же представляет собою живую диалектическую реальность: как источник бытия и жизни, оно пульсирует в каждом атоме, как Разум — в биении мысли каждого мыслящего существа.

Единое — само по себе и в виде двух Начал, формы и материи — достойно не только познания, но восхищения, почтения, благодарности, как Причина и Начало всего этого прекраснейшего универсума. Это — «истинная религия», религия любви, которую Бруно исповедовал, на взгляд инквизиции, слишком прямолинейно.

В Едином совпадают все противоположности: минимум и максимум, природа и Бог, материя и форма, изменчивость потока и постоянство законов, возможность и действительность. Противоречивые суждения об одной и той же вещи оказываются в Нем истинными.

Бруно принимает положение Кузанца о том, что «только Бог есть все то, чем Он может быть» (и потому называется Кузанцем possest, «возможность-бытие») — в Боге «действительность и возможность одно и то же». Принципиально новое по отношению к Кузанцу — то, что у Бруно в этом possest «возможность» есть материя, а «бытие» — форма. В Боге они сходятся, совпадают и есть Одно и То же, поэтому надо сказать, «что все, сообразно субстанции, едино, как это, быть может, понимал Парменид, недостойным образом рассматриваемый Аристотелем» (11: 106). Бог, как «первая субстанция», Первое Начало, Единое Начало Начал, есть, с одной стороны, «активная возможность», идеальные «формы-прообразы», согласно которым материей производятся все вещи. Но, с другой стороны, «Она же (Первая Субстанция) есть материя, пассивная возможность, подлежащая, пребывающая и присутствующая, приходящая почти всегда к Единому. Ибо не существует как бы нисходящего свыше подателя форм, который бы извне образовывал вещи и давал дм порядок». То есть, «Бог» в обычном понимании как активное, творческое начало во Вселенной, и «материя», согласно Бруно, есть лишь два равнозначных аспекта Единого, различаемые в нем только разумом. «Материя в действительности неотделима от Света, но различима только лишь с помощью разума».

Разум и действительность. Бруно, вслед за Платоном («Филеб», 27b), называет Разум не «Началом», как форму и материю, а Причиной. Отличие Начала от Причины состоит в следующем: Начало — «то, что внутренним образом содействует устроению вещи и остается в следствии, как, например, материя и форма, остающиеся в составе, или же элементы, из которых составляется вещь и на которые она разлагается» (11:61). Причина же — «то, что содействует произведению вещи внешним образом и имеет бытие вне coстава, каковы действующая причина и цель...» (Там же).

Разум, как утверждал Бруно (а до него — Платон, Кузанец и др.), есть начало всякой меры и основание всех границ. В терминологии XIX в. разум можно назвать «трансцендентальным основанием действительности». Разум, выделяющий в Едином полюса деятельного и пассивного начал, является первым условием множественности. Поэтому вся действительность, частью которой является и человек, условна и относительна.

По отношению к Единому все вещи являются «ликами» или «волнами на поверхности»: «И то, что образует множественность в вещах, — это не Сущее, не Вещь, но то, что является, что представляется чувству и находится на поверхности вещи» (11: 141). «...Все это, производящее в телах разнообразие формирования, восполнения, фигур, цветов и других свойств и общих определений, есть не что иное, как различное лицо одной и той же субстанции, преходящее, подвижное, изменяющееся лицо неподвижного, устойчивого и вечного Бытия» (11: 139). Проекция, тень не может воздействовать на другую проекцию или тень, поэтому между вещами чувственно воспринимаемой действительности невозможно причинно-следственное взаимодействие. Причина любой вещи или события есть условие ее относительного бытия — то, что соединило полюса Начал — а это, по определению Платона и Бруно, есть только Разум.

Разум «никому не принадлежит». Разделение на «мысль» и «мыслящего» — чисто логическое, и не существует субъекта мышления, отличного от самого мышления. Можно было бы сказать, что мысль «мыслит сама себя». Поэтому человеческий разум неотделим от Божественного Разума, как луч света — от самого света.

Оправдание материи. Материя в одном из своих значений есть «Ночь», «подлежащее, тьма, наполняющая собой весь хаос». Это праматерь, содержащая в своем лоне все формы в свернутом виде. Соединяясь под действием Разума со Светом Оформляющего Начала, она порождает формы, развертывая их из себя. «Формы, коль скоро они выводятся из потенции материи, а не вводятся извне действующей причиной, более истинным образом находятся в материи и основание своего бытия имеют в ней».

Понятие «материя» означает у Бруно, как и у Аристотеля, возможность. Но перипатетики понимали материю почти исключительно как «субстрат», вещество, принимающее форму. Бруно настаивает на более возвышенном и «умозрительном» понимании материи; постигается она не чувствами,но лишь разумом. Тем не менее материя у Бруно — не логическая абстракция, как у Аристотеля, а реальное, живое и деятельное начало.

Бруно возвышает материю гораздо больше Кузанца, у которого в его Парадигме лишь бесконечно малая точка Иного присутствовала в Тождественном, Бруно же отождествляет Иное и Тождественное в Абсолюте.

Бруно идет еще дальше и утверждает, что не только в Абсолюте, но и в природной материи возможность и действительность известным образом совпадают, поскольку:

1)материя (природа) не получает формы извне, а производит их из себя;

2)сама материя никогда не переходит в действительность, поэтому она не есть в этом смысле «возможность»;

3)форма «заключается в непрерывной способности материи».

Вместе с материей оправдывается и женщина. Метафизики говорят (в диалоге Бруно — устами Полиинния, ссылающегося на мнение Аристотеля из первой книги «Физики»): она стремится к форме и никогда не удовлетворяется.

Бруно отвергает это обвинение: 1) материя не получает ничего от формы; скорее, она сама дает формам возможность реализоваться; 2) материя не стремится к формам, а порождает их из себя; 3) материя не более желает форм (порождая их), чем отвращается от них (разрушая их).

Материя — делает вывод Бруно — есть вещь вечная, совершенная, «божественное бытие в вещах».

Душа и жизнь. Внутренняя способность материи к образованию форм именуется у Бруно «душой мира». Она не только находится внутри материи, но и составляет ее определяющее качество и господствующее стремление. Следовательно, все одушевлено, и жизнь стремится проявиться везде, где только находит подходящий проводник. Жизнь так же неуничтожима, как и материя.

Ум — главная способность мировой души. Поскольку душа есть «сила» материи, то и Ум — не внешний «податель форм», как считали перипатетики, а «действующая причина внутри каждой вещи».

«Душа есть ближайшая формующая причина, внутренняя сила, свойственная всякой вещи, как и сама материя, управляющая сама собой». «Душа является мастером, действующим из центра семени, создающим в соответствии с природой; она образует и захватывает, ваяет и пожирает ближайшую материю: она есть двигатель, действующий изнутри».

«Лестница бытия» у Бруно принимает внешне тот же вид, что у Плотина, но понимание каждой ступени существенно иное (и ступени удобнее определять в обратном порядке, от материи к Единому, хотя это не принципиально).

1.Материя — аспект Абсолюта; одновременно вещество для творчества и само творчество.

2.Душа — способность и сила, неотделимая от материи потенция к творчеству.

3.Ум — то, что реализует и направляет эту потенцию; «спусковой крючок» и «прицел» для живого стремления души, «кормчий», правящий не извне, а изнутри материи, «внутренний художник», ваяющий формы изнутри материи. «Наполняет все, освещает Вселенную и побуждает природу производить как следует свои виды».

Единое — то же, что Вселенная, бесконечная, вечная, неподвижная в целом, но самодвижущаяся в каждой своей части.

Бессмертие души. Своей жизнью и смертью Бруно дал наиболее яркий образец

ренессансного понимания бессмертия. В основе этого понимания у Бруно лежали три убеждения.

Во-первых, жизнь неуничтожима во Вселенной, и с разрушением одной формы проявления жизни ее сила нисколько не убывает, но образует новую форму; оттого Бруно признавал «правдоподобным» учение пифагорейцев о переселении душ (метемпсихоз);

Но индивидуальная форма души не вечна, преходяща, что подтверждается уже при жизни человека; все в природе есть поток, ничто не остается тем же в следующий миг, старое умирает, но этой смертью рождается новое (как смертью зерна — росток).

То, что переходит от старой формы к новой, — не старая индивидуальность, которая, как и тело, была лишь сосудом для духа, и не абстрактные умозрения разума, как считали перипатетики. Новую форму могут оживить только сильное стремление или мечта, наиболее же всего — горение духа, героическое устремление познать Истину и принести ее свет людям.

Поэтому, как Сократ и Христос, Бруно был уверен, что своей смертью, подвигом Истины, он побеждает смерть — не только для себя, но для многих, кто может воодушевиться его «героическим энтузиазмом». Такая смерть — наибольшее возможное для смертного человека приближение к бессмертию. Жертва конечной жизнью ради жизни бесконечной и универсальной есть наилучшее оправдание бытия человека на земле и кратчайший путь к бессмертию. «Смерть в одном столетии дарует жизнь в грядущих веках».

Вселенная. Дж. Бруно фактически отождествляет Единое и Вселенную. Это и понятно: если две первые «ипостаси» Единого — форма и материя, то их соединение не может быть трансцендентным Единым Плотина, но должно воплощать в себе Вселенную в ее целостности. «Итак, Вселенная едина, бесконечна, неподвижна... Она не материя, ибо она не имеет фигуры и не может ее иметь, она бесконечна и беспредельна. Она не форма, ибо не формирует и не образует другого ввиду того, что она есть все...» Внутри Вселенной движение вечно, но сама она не движется, ибо она заполняет собою самй всю себя. По той же причине она не возникает и не уничтожается. «Сама природа... есть не что иное, как Бог в вещах».

Поток царствует во всем: «Ничто изменчивое и сложное в два отдельных мгновения не состоит из тех же частей, расположенных в том же порядке... Ничто нельзя дважды назвать тождественным самому себе».

Все вещи естественно стремятся к самосохранению под действием «естественного импульса искать то место, где оно (тело) может лучше и легче сохранить себя и поддержать свое настоящее существование; ибо к этому одному стремятся все естественные вещи, каким бы неблагородным ни было это стремление».

Жизнь во Вселенной, по мнению Бруно, есть правило, а не исключение: «Мы полагаем, что для живых существ нашего рода обитаемые места редки... однако не подобает считать, что есть часть мира без души, жизни и ощущения, а следовательно, и без живых существ. Ведь глупо и нелепо считать, будто не могут существовать иные существа, иные виды разума, чем те, что доступны нашим чувствам».

Атомы. Понятие «Абсолютного Минимума» Кузанца Бруно переосмыслил как «первую материю» и «субстанцию» вещей. «Единое состоит из неделимых». «Природа осуществляет деление, которое может достичь предельно малых частиц, к которым не может приблизиться никакое искусство с помощью своих орудий».

Из Минимума — атома, монады — развертывается все посредством движения. Так в геометрии неподвижная точка содержит все фигуры в свернутом виде и посредством движения развертывает их все. Бруно отрицает аристотелевскую концепцию движения, согласно которой любое движение предполагает внешний толчок. «Движение атомов происходит от внутреннего начала».

Минимум, т. е., атом, содержит в себе потенцию всего, как одна искра — возможность мирового пожара. Кампанелла справедливо замечал, что у Бруно «Атом есть Бог».

Этика героического энтузиазма. Бруно отвергает личное бессмертие как основу нравственности. «Ибо, если даже и ждем иной жизни и иного существования, то все же та наша жизнь не будет такой, какой мы живем сейчас. Ибо эта жизнь проходит навеки без всякой надежды на возвращение». Но раз жизнь кратка, ее надо до предела наполнить деятельностью, трудом, созиданием.

Сам Бруно воплощал в своей жизни образец героического энтузиазма. Служение истине в наш «железный век», — говорит он, — необходимо сопряжено с героизмом. «Героический энтузиазм» означает «ту достойную восхищения душевную напряженность, свойственную философам», которая возвышает человека как над физическими муками, так и над самой смертью.

«Я в своих мыслях, словах и действиях не знаю, не имею и не стремлюсь ни к чему иному, кроме искренности, простоты и правды. Именно так и будут судить обо мне там, где не поверят, чтобы героические дела и заслуги были бесплодны и бесцельны...»

Литература

Августин Аврелий. Исповедь Блаженного Августина, епископа Гиппонского. М., 1991.

Ансельм Кентерберийский. Сочинения. М., 1995.

Антология средневековой мысли. Теология и философия европейского Средневековья. Т. 1 -2. СПб., 2001-2002.

Боэций. «Утешение философией» и другие трактаты. М., 1990.

Жильсон Э. Философия в Средние века. От истоков патристики до конца XIV века. М., 2004.

б. Бл. Иоанн Дунс Скот. Избранное. М., 2001.

Св. Иустин. Философ и мученик. Творения. М., 1995.

Либера А. де. Средневековое мышление. М., 2004.

Коплстон Ф. Ч. История средневековой философии. М., 1997.

Коплстон Ф. Ч. Аквинат. Введение в философию великого средневекового мыслителя. Долгопрудный, 1999.

Майоров Г. Г. Формирование средневековой философии. Латинская патристика. М., 1979.

Мейендорф И. Ф. Введение в святоотеческое богословие. Конспекты лекций. 2-е изд. Вильнюс; М., 1992.

Оккам У. Избранное. М., 2002.

Соколов В. В. Средневековая философия. 2-е изд. М., 2001.