Записка подпольщицы евгении лазаревны жигалиной, написанная за несколько дней до казни в 1920 Г.

Если я умру, то пусть остающиеся в живых помнят, что я своей жизнью внесла маленький камешек в то громадное здание будущего, которое достроится после нас.

 

 

Заседание окончилось поздно ночью. Домой Женя возвращалась кривыми переулками Симферополя: тут было легче замести следы и оторваться от шпиков.

Женя не прошла и квартала, как позади раздались выстрелы, послышался шум борьбы. Инстинктивно она рванулась вперед, но чьи‑то цепкие руки схватили ее, на голову обрушилось что‑то тяжелое.

Пришла она в себя уже в белой контрразведке на Севастопольской улице. Совсем недавно здесь помещалась гостиница «Ялта» для «чистой публики». Женя взглянула сквозь зарешеченное окно на распускающийся куст сирени, и сердце сжала холодная тоска. Она знала, что пощады не будет: приговор белогвардейского суда один – расстрел.

Не хотелось расставаться с жизнью на двадцать первом году жизни. Ох, как не хотелось…

На двери загремел засов:

– Жигалина! На допрос!

Женя машинально поправила черные как смоль волосы, смахнула с лица паутину и, высокая, стройная, легко шагнула в коридор.

– Це‑це, – услышала она сзади, – какой смачный девочка!

Ее вежливо принял врангелевский контрразведчик в форме подполковника. Он ласково улыбнулся, предложил чаю, печенья и с укоризной сказал:

– Не понимаю я вас: такая красивая девушка… Вам бы быть женой офицера, доблестного борца за отечество. А вы…

Женя нетерпеливо взмахнула рукой, но подполковник все же договорил:

– А вы связались с этими бандитами. Прошу вас, не упрямьтесь, будьте откровенны. Скажите, где спрятано оружие?

– Какое оружие? Я ничего не знаю.

– Кто готовил восстание?

– Понятия не имею, о чем речь.

Подполковник подвинулся к Жене и мягко тронул ее за плечо.

– Девушка, не теряйте благоразумия. Нам ведь известно все, так что ваши показания нужны лишь для формы.

– А раз известно, о чем же разговор? Но повторяю, лично я ничего не знаю. Тут какая‑то ошибка.

– Ну‑с, пеняйте на себя, – разозлился подполковник. Он вызвал подручных.

– Этой молодой девушке, видно, надоело жить. Помогите ей. – И, обращаясь к Жене, добавил: – Повторяю, ваша жизнь – в ваших руках. Вам стоит назвать товарищей, и вы свободны.

Женя молчала. Одутловатое лицо офицера побагровело. Он вскинул шомпол, и острая боль обожгла лицо Жени.

– Говори, сука!

Женя молчала.

– Мы тебе развяжем язык!

На нее обрушился град ударов, она упала, закрыла лицо руками. Палачи били ее шомполами, пинали сапогами.

Потерявшую сознание Женю бросили в камеру.

Пытки продолжались несколько дней. Потом в камеру привели гримера, и он кое‑как скрыл следы побоев на ее лице. Контрразведчики в гражданском принесли тщательно отглаженную одежду, заставили переодеться, затем сунули в руки сумочку и вывели на улицу. Она шла, чувствуя на затылке горячее дыхание своих палачей. В толпе мелькнуло знакомое лицо подпольщика. Увидев Женю, он направился к ней. Женя торопливо вытащила из сумочки платок и выплюнула на него сгусток крови. Она увидела, как остановился удивленный подпольщик и тут же заспешил в сторону. Конвоиры, к счастью, ничего не заметили.

Несколько раз ее водили как приманку по улицам города, рассчитывая выловить подпольщиков, но безуспешно. Побои возобновились…

Наконец состоялся суд.

– Тысяча девятьсот двадцатого года, апреля двадцать первого дня, – монотонно и привычно читал председатель суда, – военно‑полевой суд при штабе добровольческого корпуса, рассмотрев дело об Амет Мамут оглы, он же Рефатов…

Жигалина закашлялась. В тюрьме у нее началась острая форма туберкулеза, и теперь Женя выглядела старухой. Она с трудом держала голову.

– …и Евгении Лазаревны Жигалиной, – как сквозь вату доносился до нее голос, – признал их виновными в том, что с начала 1920 года в городе Симферополе они составили сообщничество… имевшее своей целью путем вооруженного восстания против властей и войск вооруженных сил юга России изменение установленного на территории Крымского полуострова государственного строя и способствование советским властям в их враждебных против вооруженных сил юга России действиях, для чего имело в своем распоряжении пулеметы и другое оружие и вооруженные отряды… а потому… приговорил… всех к лишению всех прав состояния и к смертной казни через расстрел…

Из здания суда Женю снова отправили в контрразведку.

Вместе с Женей Жигалиной и группой коммунистов привезли для расстрела на еврейское кладбище и ее подругу по борьбе Фаню Шполянскую.

Контрразведчики до последней минуты не оставляли надежды вырвать у члена подпольного обкома партии Жени Жигалиной нужные им сведения. Женя плевала кровью. Она еле держалась на ногах. У Фани Шполянской были перебиты пальцы на руках.

Чтобы устрашить Женю и попытаться последний раз вырвать у нее признание, палачи на ее глазах начали расстреливать осужденных.

Женя решилась на отчаянный шаг.

– Дайте мне револьвер, чтобы я могла застрелиться сама, тогда я все скажу.

Ей дали револьвер, она тут же направила его себе в сердце и нажала курок. Выстрела не последовало: револьвер был не заряжен.

Озверевшие каратели стали рубить Жигалину шашками. Потом выстрелили в спину Шполянской.

За несколько дней до казни Женя, находясь в одной камере с комсомольцем Петром Васьковским, написала ему эту записку. Разговаривать запрещалось, да и сами подпольщики боялись, что их услышат.

Прочитав записку, П. С. Васьковский тут же ее уничтожил, а три года спустя привел по памяти. Его воспоминания хранятся в партархиве Крымского обкома КП Украины.

 

В. ШИРОКОВ.

 

БОЙЦЫ ПЛАМЕННЫХ ЛЕТ

 

 

 

 

ПИСЬМО КОМСОМОЛЬЦЕВ‑ПОДПОЛЬЩИКОВ З. М. ВОЛОВИЧА И Ш. М. ЛОЗИНСКОГО ТОВАРИЩАМ

Г.

Мы все сидим в одной темной комнате, но никакого общения друг с другом не имеем, так как за попытку к разговору нас избивают контрразведчики. Нас мучают, вставляют под ногти иголки. Зиновьева били по свежей ране. Остерегайтесь Акима, он провокатор. Некоторых из нас он лично допрашивал. Постоянно расхаживает перед камерами.

Пришлите на троих яду, так как больше терпеть не можем.

Зиновьев.

Лозинский.

 

 

Лозинский написал эти строчки на клочке бумаги и склонился над истерзанным Воловичем.

– Зиноша, Зиновий, очнись… Написал я, подпиши.

В тюремной камере тесно, душно, темно.

Волович взял распухшими пальцами карандаш и с трудом вывел свою фамилию…

«Нет, каков подлец Ахтырский», – в который раз терзала его мысль. Ведь всего несколько дней назад он унес на плечах его, раненого Воловича, буквально из‑под носа контрразведчиков. И эта встреча.

…В контрразведке Воловича пытали по всем правилам заплечных дел мастеров. Ему растравляли солью свежую рану на ноге, били шомполами, загоняли под ногти иголки…

– Нам известно, что ты состоял в партии большевиков‑коммунистов. – в который раз повторял помощник начальника контрразведки Дмитриев. – Запираться бесполезно.

Волович по‑прежнему молчал.

И вдруг в дверях появился Ахтырский. В форме офицера контрразведки, с блестящим пенсне и отвратительной улыбкой на толстых губах. Волович растерялся. Это не укладывалось в сознании. Член подпольного обкома и Крымревкома и – провокатор!..

Так вот почему проваливались многие операции подпольщиков Симферополя. Только теперь, в тюрьме, после этой встречи, будто какой‑то луч осветил все действия Ахтырского.

– Как мы этого раньше не замечали? – с горечью говорил Волович Лозинскому. – Ведь срывались именно те операции, которыми руководил Аким.

Они помнили, как блестяще удался налет на типографию «Рекорд». Тогда Васильев, Тарханов, Васьковский, Волович и Лозинский ворвались в типографию, вывесили на дверях объявление: «По случаю смерти отца владельца типография закрыта», загнали хозяина и его посетителей в отдельную комнату, а сами вместе с рабочими отпечатали 1000 экземпляров воззвания Крымского подпольного обкома партии и Крымревкома к населению полуострова в связи с годовщиной Февральской буржуазно‑демократической революции.

Памятью борцов за свободу, погибших в царских тюрьмах, именем павших на баррикадах революции братьев, в интересах семейств голодающих по воле спекулянтов листовка призывала: «Объединяйтесь, организовывайтесь, вооружайтесь и будьте готовы каждую минуту по призыву Коммунистической партии кинуться в бой против власти угнетателей и эксплуататоров. Завоюйте свою рабоче‑крестьянскую власть. Долой генералов, спекулянтов, меньшевиков и правых эсеров…»

Потом комсомольцы всю ночь расклеивали ее по городу, а несколько пачек разбросали с балкона в городском театре. То‑то бесились контрразведчики!

Вспомнился удачный налет на полицейский участок и освобождение политических заключенных… Квасницкий, Волович, Лозинский и другие, переодетые в белогвардейскую форму, привели 1 марта в первый полицейский участок «арестованных». Наружный часовой, привыкший к частому приему арестованных, беспрепятственно пропустил всю группу.

Во дворе комсомольцы разоружили второго часового, поставили на его место Лозинского и вошли в помещение участка. Козырнув дежурному офицеру, Волович сказал:

– Привели арестованных. Шляются без документов. – Офицер поднял от бумаг голову. Квасницкий приставил к его виску револьвер.

– Тихо. Руки вверх!

Обезоружив охрану, подпольщики открыли камеры и освободили арестованных. В самом центре города, вблизи от губернаторского дома.

Какой переполох был в стане врага!

Провели немало и других удачных операций. О них Ахтырский не знал…

Припомнили и другое. Вот они вместе с Григорьевым‑Клещевским едут по шоссе Симферополь – Севастополь и на двенадцатой версте под покровом темноты закладывают динамит на железнодорожном полотне и двое суток грязные и голодные скрываются вблизи, ожидая, когда Ахтырский пришлет электробатарею и сообщит день и час, когда пройдет поезд с палачом генералом Слащевым. Но вестей от него не было, и Лозинский самовольно отправился на разведку в Симферополь. Аким накричал тогда на него за недисциплинированность, а потом предложил снять пост, так как поездка Слащева якобы отменялась и неизвестно, когда будет назначена вновь. Теперь‑то ясно, кто спас палача от справедливого возмездия…

Недавно ребята сообщили, что надзиратель тюрьмы Ливоненко тоже провален, и контрразведчики таскают его на допросы. Теперь понятно, почему не удалось освободить из тюрьмы Спера.

А ведь до последней минуты все, казалось, шло гладко. В форме офицера Ольвиопольского полка Волович приехал с Катей Григорович к тюрьме. Они прошли в оранжерею напротив тюрьмы. Делая вид, что подбирают цветы, ждали Спера. Ему должен был помочь совершить побег через стену Ливоненко. Не дождались…

А Спер? Чуткий, отзывчивый товарищ, безгранично преданный делу партии коммунист, великолепный конспиратор – и вдруг такой нелепый провал. Его тоже выдал контрразведке Аким Ахтырский. Об этом стало известно, к сожалению, только сейчас.

Заскрипела дверь: в камеру привели с допроса Горелика, одного из организаторов подпольной большевистской организации.

Тяжело дыша, он опустился рядом с Воловичем.

– Моисей, – обратился к нему Волович, – не могу понять одного: зачем было Ахтырскому отстреливаться от контрразведчиков и уносить меня на спине после ранения?! Объясни.

– Думаю, захотел поправить свой авторитет, а заодно выведать твою квартиру и устроить там засаду. Целился сразу в двух зайцев, – ответил Горелик. – Скажи, – внезапно добавил он, – знал кто‑нибудь, кроме Акима, о твоем выезде в Алушту?!

– Только Тоня, но…

– Ну, Тоня вне подозрений. Вот видишь, арест тебя, Лозинского и других комсомольцев – тоже дело его рук…

Утром 6 мая 1920 года в Петроградскую гостиницу на Пушкинской улице, оцепленную войсками, привели на суд из тюрьмы десять подпольщиков. Из контрразведки доставили Воловича, Ананьева, Горелика и Азорского. Вид их был страшен, но держались они бодро.

За длинным столом, блестя орденами, погонами и аксельбантами, сидело около десятка офицеров во главе с полковником.

Допрос был короток. Всем было ясно – это комедия, нужная, чтобы создать видимость законности.

– Тысяча девятьсот двадцатого года, апреля месяца, двадцать третьего дня военно‑полевой суд при штабе добровольческого корпуса, рассмотрев дело о вольноопределяющемся Ольвиопольского уланского полка Зиновии Михайлове Воловиче, он же Зиновьев, Александре Георгиеве Азорском, Иване Осипове Ананьеве, Борухе Абрамове Горелике, он же Кацман, Фане Шполянской, Григории Акимове Старосельском (скрипучий голос председательствующего раздражал Воловича, и он слушал рассеянно)… признал виновными: Воловича, он же Зиновьев, в том, что, состоя членом Российской коммунистической партии, вошел в подпольные организации и… в качестве начальника штаба боевой дружины Союза коммунистической молодежи организовал и руководил боевыми пятерками последней и хранил оружие названной боевой организации; 9 апреля с. г. в местности под названием «Собачья балка» принял участие в собрании членов партии, которое при арестовании чинами контрразведывательного пункта оказало последним вооруженное сопротивление, причем он, Волович, стрелял из револьвера… и еще ранее того… принял участие в вооруженном нападении на первый участок симферопольской городской стражи, обезоружил чинов последней и освободил содержащихся там арестованных…

Кроме Воловича, к смертной казни были приговорены еще восемь человек, остальные – к каторжным работам.

Осужденных повели в тюрьму.

Волович сильно хромал и задерживал конвоиров. Те сердито ругались. Конвой медленно двигался по оцепленным войсками притихшим улицам. Вдруг среди ночной тишины зазвучал голос Зиновия:

 

Над миром наше знамя реет

И несет клич борьбы, мести гром…

 

И тут же его подхватили остальные заключенные:

 

Оно горит и ярко рдеет,

То наша кровь горит огнем…

 

– Прекратить! – защелкали затворами конвоиры.

– А то что, убьешь? – с насмешкой спросил Волович. – Хотя, впрочем, не все смертники, – добавил он тихо.

Песня оборвалась…

В тюремном коридоре смертники простились с остальными.

– Привет всем товарищам на воле!..

Под утро хлопнул выстрел: один из смертников пытался бежать.

Озверевшая охрана ворвалась в камеру. Приговоренные поняли, что ждать рассвета не будут. Они обнялись и запели гимн пролетариата Интернационал…

Трупы повешенных на фонарных столбах вблизи тюрьмы висели несколько дней. На груди каждого из них была дощечка со словами: «Так погибают за коммунию».

Записка, посланная Воловичем и Лозинским из тюрьмы, была уничтожена в целях конспирации. В 1926 году во время судебного процесса над провокатором Акимом Ахтырским текст ее привела по памяти Е. Р. Багатурьянц («Лаура»), бывшая в 1919 году председателем Симферопольского легального ревкома.

Независимо друг от друга, слово в слово привели этот текст и другие участники подполья. Остается добавить, что несовершеннолетний Лозинский принял смерть спустя месяц после Воловича. Он до конца держался мужественно.

 

В. ШИРОКОВ.

 

 

III

 

 

СЕРДЦЕ КОММУНИСТА

 

 

 

Посетители музея Краснознаменного Черноморского флота подолгу задерживаются у витрины, где лежит партийный билет коммуниста Ивана Васильевича Личкатого. На нем хорошо видны рваный след пули и пожелтевшие пятна крови.

Он всегда носил партбилет у самого сердца. С того памятного дня, когда вручил ему комиссар, и до последнего мгновения своей жизни, пока сердце его не было пробито вместе с партийным билетом.

В Севастополь Личкатый прибыл из Киева. Он очень любил свой город, Подол, где родился и вырос, и, конечно, Днепр. Но, как и многие его сверстники, мечтал о море. Его манили морские просторы, еще более таинственные, чем воды седого Славутича, на берегу которого он вырос. И когда пришла пора идти на военную службу, попросился на флот.

Плавал Иван на подводной лодке. Но началась война, и он вместе с другими моряками ушел добровольно в морскую пехоту, чтобы встретиться с врагом лицом к лицу. В составе 7‑й бригады морской пехоты защищал Севастополь.

Партийный билет Личкатый получил в августе сорок первого. Он сказал тогда всего несколько слов: «Доверие партии оправдаю!»

Это была его клятва. И коммунист Личкатый свято выполнял ее. Для бойцов он был примером стойкости, храбрости, находчивости. Он всегда шел в первых рядах атакующих.

…Уже несколько часов грохотал бой. Атаки врага сменялись нашими контратаками. Во время одной из них вражеский пулемет прижал бойцов к земле. Личкатый видел, что наступил критический момент боя. Он достал «лимонки» и быстро пополз к пулеметной точке. Пули то и дело поднимали фонтанчики пыли перед самым лицом, свистели над головой. Но Личкатый слышал только дробный стук пулемета, который доносился все отчетливее и громче… Вот он уже рядом. Личкатый приподнялся и бросил одну за другой две гранаты. Пулемет захлебнулся. Моряки тут же поднялись в атаку.

17 декабря 1941 года гитлеровские войска начали второй штурм Севастополя. Немало трупов уже лежало перед окопами 3‑й роты, но одна атака врага следовала за другой. Моряки держались стойко, но все меньше оставалось их в строю. Невдалеке упал командир роты. Личкатый бросился к нему – убит, а немцы уже перед самыми окопами. Тогда Личкатый выскочил из траншеи и, взмахнув винтовкой, крикнул:

– Слушай мою команду! За Родину, вперед!..

Краснофлотское «ура!» и «полундра!» заглушили шум выстрелов. Фашисты не выдержали удара морских пехотинцев и бросились бежать.

Впереди атакующих виднелась рослая фигура коммуниста Личкатого. Внезапно он пошатнулся, сделал несколько шагов и упал. Гибель его вызвала у моряков еще большую ярость. Стремительным контрударом они отбросили врага.

После боя моряки подобрали тело своего товарища. Из залитого кровью карманчика, пришитого к тельняшке, достали партийный билет. Сняли бескозырки и молча смотрели на мокрые от крови страницы партийного билета. Жгучая ненависть к врагу захлестнула их. Посуровели лица. Каждый поклялся драться с врагом до последнего удара сердца, но не отступать. И они стояли. Стояли насмерть. Ибо в груди каждого из них билось такое же бесстрашное сердце, как и у коммуниста Ивана Личкатого.

 

П. ПУШКАРЕВ.

 

КЛЯТВА КОММУНИСТОВ

 

 

Партийное собрание постановляет:

1. Высоту не сдадим, преградим путь фашистам к Севастополю.

2. Коммунисты в трудный момент боя обязаны вселять в бойцов уверенность в победе над врагом.

Для коммунистов нет неразрешимых задач. Победа или смерть – закон каждого коммуниста на фронте [14].

 

 

Это решение коммунисты 365‑й зенитной батареи, прикрывавшей подступы к Севастополю с севера, приняли на своем коротком партийном собрании перед рассветом 31 декабря 1941 года, когда обстановка на их участке особенно усложнилась.

Измученные в многодневных боях артиллеристы готовились к отражению новых атак.

Во время второго фашистского штурма Севастополя передовая линия приблизилась к самой батарее, она проходила в трехстах метрах от ее позиций. Теперь зенитной батарее надо было не только отражать каждодневные налеты авиации, но и вести борьбу с артиллерией врага, отбивать атаки пехоты и танков, следовавшие непосредственно на позиции батареи.

Фашисты много раз пытались уничтожить эту батарею, ставшую непреодолимой преградой на их пути. Они обстреливали ее из орудий и минометов, наносили удары с воздуха, бросали на ее позиции танки. Но батарея продолжала жить и сражаться, помогая удерживать позиции и соседям – приморцам и морским пехотинцам.

Накануне гитлеровцы силами пехотного батальона с пятью танками блокировали ее с трех сторон. Командующий 11‑й немецкой армией, штурмовавшей Севастополь, отдал по радио специальный приказ: «Ударом с воздуха и с земли уничтожить батарею противника на отметке 60,0».

С рассветом самолеты обрушили на небольшую высоту тонны бомб. Одновременно начали обстрел вражеские батареи. Под их прикрытием пошли в атаку танки и пехота. Орудия Стрельцова и Данича (их осталось только два) прямой наводкой открыли огонь по приближающимся танкам. Орудийный расчет Степана Данича подбил головную машину. Но тут же рядом разорвался вражеский снаряд. Упали тяжело раненные заряжающий Панченко и наводчик Николаев. Место наводчика занял коммунист Данич. Вскоре был подбит второй танк.

А невдалеке вместе с приморцами сражалась подвижная стрелковая группа батареи под командованием старшины коммуниста Антона Шкоды.

 

На огневой позиции 365‑й батареи.

 

За первой атакой последовала вторая, третья… Остановив танки, орудия перенесли огонь на пехоту, поражая ее шрапнелью. Бой длился более шести часов. Несколько раз гитлеровцам удавалось добраться почти до вершины высоты, и тогда в дело шли штыки…

К вечеру бой затих. Эти атаки врага оказались последними. Выстояли!..

В начале июня 1942 года, когда немецко‑фашистское командование предприняло третий штурм Севастополя, 365‑я зенитная батарея вновь оказалась в центре главного удара гитлеровских войск.

Наступление началось с ожесточенной многодневной артиллерийско‑авиационной подготовки. Используя полное преимущество в авиации, противник совершал по тысяче и больше самолето‑вылетов в день. Ежедневно на город и позиции его защитников обрушивалось до пяти‑шести тысяч только крупных бомб. С особым ожесточением гитлеровцы бомбили и обстреливали районы, где потом, при наступлении наносили главные удары – в районе Итальянское кладбище – Камары и Мекензиевы горы, на которых стояла и 365‑я батарея. Здесь на каждый квадратный метр земли было выпущено в среднем до полутора тонн металла.

Для нового штурма Севастополя немецко‑фашистское командование сконцентрировало огромные силы: свыше двухсот тысяч человек, четыреста пятьдесят танков, более двух тысяч стволов артиллерии и семисот минометов. На каждого нашего бойца приходилось два вражеских, на каждое орудие – два орудия врага, против одного нашего танка действовало двенадцать фашистских, против каждого самолета – десять вражеских самолетов. Это в начале наступления. А потом, в ходе боев, преимущество врага в силах стало еще больше, еще ощутимее.

На участках, где гитлеровские войска наносили главный удар, оно было подавляющим с первых дней боев.

Рассвет 7 июня, как и предыдущие, начался с грохота. Разрывы вражеских снарядов покрыли всю высоту. И тут же над батареей появилось несколько десятков самолетов. Одна волна следовала за другой. От тяжелых взрывов вздыбилась земля. Нечем было дышать. Казалось, ничто живое не могло остаться на высоте после подобного огневого налета. Когда стала рассеиваться густая пелена пыли и гари, зенитчики увидели идущие в атаку танки и пехоту. И батарея ожила, заговорила. Фашисты не выдержали дружного огня, повернули назад. Потом снова и снова бросались в атаку. До позднего вечера длился бой. А с рассветом все началось сначала.

В эти полные напряжения дни батарея по‑прежнему участвовала в отражении воздушных налетов, вела контрбатарейную стрельбу, отбивала бесчисленные атаки танков и пехоты.

10 июня обстановка еще более усложнилась: фашистам удалось окружить батарею. Заняв круговую оборону, артиллеристы отбили за день несколько атак, но и сами понесли большие потери.

Они лишились последних запасов воды и продуктов: тяжелый снаряд попал прямо в землянку, где хранились продовольствие и вода. На помощь рассчитывать не приходилось: защитникам города везде было тяжело, и зенитчики знали это. Они еще могли, подорвав орудия, вырваться к своим, но гвардейцы решили иначе.

Вечером на командном пункте батареи собрался партийный и комсомольский актив. По предложению комиссара батареи старшего политрука И. И. Уварова коммунисты и комсомольцы приняли клятву: умрем, но с высоты не отступим ни на шаг!

Клятва коммунистов стала клятвой всех артиллеристов батареи.

Секретарь комсомольской организации краснофлотец Чирва носил эту клятву от одного окопа к другому, и бойцы ставили под ней свои подписи.

А наутро снова бой. Снова непрекращающиеся атаки врага. Казалось, невозможно выдержать эти изматывающие силы удары. Но тут стояли советские воины, советские гвардейцы. Их боевой счет рос. За время обороны города батарея сбила пять самолетов, уничтожила шесть и подбила семь танков, уничтожила до двух тысяч солдат и офицеров.

13 июня, пополнив свои силы, гитлеровцы под прикрытием дымовой завесы предприняли психическую атаку. Пьяные фашисты шли в полный рост, строем. А перед ними, стреляя, ползли десять танков.

«Психическая» не получилась. Оба орудия открыли огонь шрапнелью и первыми же залпами уничтожили несколько десятков солдат и офицеров. Потом перенесли огонь на танки. На месте одного из них взметнулось пламя, вскоре запылал и другой. Но и огонь врага не ослабевал. Один из снарядов попал в орудие Данича. Теперь на батарее осталось только одно уцелевшее орудие – четвертое, которым командовал И. И. Стрельцов.

Двум фашистским танкам удалось прорваться на батарею. Их подорвали гранатами.

Отбили и эту атаку. Но через полчаса – снова бой. И на этот раз, потеряв около ста человек, фашисты откатились, чтобы, пополнив свои силы, снова броситься на горстку отважных.

Но по‑прежнему било, экономя каждый снаряд, орудие Стрельцова, метко строчили пулеметы старшины 2 статьи Ивана Шелега и уже дважды раненного старшины Антона Шкоды, по‑прежнему в критические минуты боя оставшиеся в живых артиллеристы бросались в штыковую, и все так же появлялись там, где было особенно трудно, командир и комиссар – один с пулеметом, другой с противотанковым ружьем.

Но вот кончились снаряды. Умолкло последнее, подбитое осколками, орудие. На батарее остались только раненые и убитые. Но и раненых оставалось все меньше и меньше.

Погиб секретарь партийной организации Базиков. Когда немцы обошли дзот и из него невозможно было стрелять, он выскочил наверх и стал поливать фашистов из автомата, пока не упал замертво.

На одном участке танки, уничтожив дзот, открыли путь на батарею. Старший политрук Уваров бросился туда и метким огнем из пулемета остановил врага. Тут и погиб он, за пулеметом.

Раненый комсорг Чирва продолжал драться с врагом, пока его не сразили пули. До последних минут жизни геройски сражались коммунисты Нагорянский, Данич и другие.

После очередной атаки фашистам удалось просочиться на батарейный дворик. Теперь уже не было сплошной организованной обороны. Оставшиеся еще в живых небольшие группки раненых бойцов засели в полуразрушенных дзотах, землянках и продолжали вести бой. Танки били по ним в упор.

Гитлеровцы несколько раз предлагали окруженным артиллеристам сдаться, обещая сохранить им жизнь. В ответ летели гранаты и гневные, полные ненависти и презрения к врагу слова.

В одном из дзотов уже несколько часов отбивалась в окружении от автоматчиков группа бойцов во главе с коммунистом старшиной Шкодой, в прошлом председателем одного из днепропетровских колхозов. Они держались до тех пор, пока близко подошедшие танки не открыли по дзоту огонь в упор. Шкода вместе с двумя оставшимися в живых краснофлотцами сумел выбраться из разрушенного дзота. Они кинулись с гранатами на врагов и тут же погибли.

Кончились боеприпасы, выбыли из строя последние защитники батареи. И когда гитлеровцы уже готовы были торжествовать победу, вдруг в самой гуще их стали рваться снаряды. Оставшийся еще в живых командир батареи коммунист Иван Пьянзин вызвал огонь соседних батарей на себя. Это был последний удар артиллеристов 365‑й.

Так сдержали свою клятву коммунисты батареи героев.

 

П. ПУШКАРЕВ.

 

КОМСОМОЛЬСКАЯ КЛЯТВА

 

РЕШЕНИЕ ДЕЛЕГАТСКОГО КОМСОМОЛЬСКОГО СОБРАНИЯ 1‑й ПУЛЕМЕТНОЙ РОТЫ

Над нашим родным городом, над главной черноморской базой, над всеми нами нависла смертельная опасность. Враг рвется в наш любимый город Севастополь.

Мы клянемся Родине:

1. Не отступать назад ни на шаг!

2. Ни при каких условиях не сдаваться в плен.

3. Драться с врагом по‑черноморски, до последней капли крови.

4. Быть храбрыми и мужественными до конца. Показывать пример бесстрашия, отваги, героизма всему личному составу.

5. Наше решение‑клятву поместить в боевых листках и сообщить по всем дзотам, окопам, огневым точкам.

6. Настоящее решение обязательно для всех комсомольцев.

Президиум собрания [15].