Долгожданный маршальский жезл

 

С началом в 1809 году новой войны с Австрией Мармон получил приказ идти на соединение с итальянской армией вице-короля Е. Богарне. Выступив из Далмации со своим 10-тысячным корпусом и 12 орудиями на север, он весной 1809 года одержал несколько побед над вдвое превосходящим его в силах австрийским корпусом генерала М. Гиулая, овладел Фиуме и в начале июня занял Грац. 17 мая 1809 года в одном из боев Мармон был ранен, но продолжил воевать, отказавшись от эвакуации. Уклонившись от соединения с итальянской армией, герцог Рагузский продолжил наступление дальше на север и незадолго до Ваграмского сражения соединился с армией Наполеона. В битве при Ваграме (5–6 июля 1809 года) корпус Мармона находился в резерве и был введен в сражение лишь на его завершающем этапе. Однако не совсем решительные действия герцога Рагузского вызвали недовольство императора. После сражения, анализируя стратегию и тактику своих военачальников, Наполеон подверг критике действия Мармона. «Вы маневрировали, как устрица», – подытожил свое высказывание в адрес Мармона император.

В бою под Цнаймом (Зноймо, Чехия), который, по существу, на исход всей кампании особо не влиял, Мармон принял самое непосредственное участие, вовсю пытаясь дослужиться до заветного маршальского звания. После Ваграма он был послан преследовать отступающих австрийцев и настиг их 10 июля 1809 года у Цнайма. По собственной инициативе генерал решил перекрыть противнику путь отступления, зайдя в тыл вражеской армии и отрезав ее от переправ через реку Тайя. Но к этому времени большая часть войска Карла уже переправилась. Тогда Мармон принял решение отрезать от переправ ту часть вражеской армии, которая еще находилась на южном берегу реки Тайя и, несмотря на большое превосходство противника в силах, бесстрашно бросился в бой. В неравном, но упорном сражении Мармон отбросил часть австрийского корпуса генерала Ф. Розенберга и овладел господствующими над окружающей местностью Цнаймскими высотами. Но это был временный успех, достигнутый благодаря внезапности нападения. Оправившись от неожиданности и разобравшись в обстановке, австрийцы бросили против оказавшегося в их тылу малочисленного корпуса Мармона крупные силы. Его разгром был бы неминуем, но герцогу Рагузскому повезло. Утром 11 июля к нему на помощь подошли войска Массены и с ходу вступили в бой с противником. Этому сражению было суждено длиться недолго. Если армия эрцгерцога Карла была все еще способна сражаться, сам он уже не мог и, едва началась стрельба, предложил перемирие. Наполеон согласился на это, убедившись, что его собственные солдаты слишком измотаны, чтобы добиться полной победы.

Бой под Цнаймом стал последним в австро-французской войне 1809 года. В ходе его войска Мармона взяли в плен 1,2 тысячи человек и захватили два знамени. Вместе с тем это был в общем-то рядовой, ничем не примечательный бой, сведения о котором вряд ли найдешь в подавляющем большинстве военно-исторических трудов, посвященных эпохе наполеоновских войн. Однако на этот раз действий, предпринятых Мармоном в этих военных баталиях, оказалось достаточно, чтобы 12 июля 1809 года Наполеон пожаловал ему столь желанное звание маршала Франции. Правда, по утверждениям некоторых историков, дальнейшие события дают повод предполагать, что император явно переоценил полководческие таланты герцога Рагузского. «Отдавая должное отваге, решительности и тактическому мастерству Мармона, проявленным им при преследовании противника и, в частности, в бою под Цнаймом, все же следует признать, что получение тогда этим генералом маршальского жезла являлось никогда не отработанным авансом», – написал Б. Фролов.

 

«Король Мармон»

 

После окончания войны с Австрией и заключения 14 октября 1809 года Шенбруннского мира Огюст Мармон вернулся в свое генерал-губернаторство и продолжал управлять им еще полтора года. Но весной 1811 года Наполеон, будучи недоволен действиями маршала Андрэ Массены в Испании, вызвал Мармона в Париж и поручил ему возглавить португальскую армию вместо Массены. «Свое новое боевое назначение он принял с восторгом, – пишет о Мармоне Делдерфилд. – Его прибытие в Саламанку показало, что он быстро сообразил, как должен себя вести маршал Франции. С собой он привез великолепно организованную кухонную службу и целую армию поваров и обслуживающего персонала и тотчас же с головой ушел в работу по реорганизации утрачивающей боевой дух португальской армии, что он делал с эффективностью новой метлы». Говоря о Мармоне как полководце, Хэдли пишет: «…Мармон на этом посту показывает потрясающую апатию, медлительность и отсутствие всякой энергии, которые Наполеон хотел бы видеть в нем. Он скорее царствовал, нежели воевал в Испании. Если сказать более точно, в перерывах между ужинами, балами, увеселениями он немного воевал, правда, не заслужил никаких лавров». В подтверждение приведенных выше слов, В. Шиканов пишет: «Мармон создал для себя рай земной в Вальядолиде. Он жил, как восточный сатрап, получив прозвище „король Мармон“. Обеды, балы, званые вечера следовали один за другим почти без перерыва. В дни таких увеселений во дворце герцога Рагузского накрывались два огромных стола для ужина: отдельно для дам и для кавалеров. При этом никто из мужчин не имел права входить в дамский зал. Естественно, что на хозяина дома это правило не распространялось. Двести слуг в красных ливреях обслуживали резиденцию Мармона, не считая его личных лакеев». Во время военных действий и маршей ничего по существу не менялось: просто все декорации переносились в другое место. Современник так описывал один из привалов маршала Мармона: «Господин маршал спешился, и свита последовала его примеру. Двадцать слуг в ливреях с аксельбантами развьючили 30 лошадей и мулов, расстелили белоснежное, украшенное ткаными узорами столовое белье и сервировали стол посудой из позолоченного серебра, расставив холодные закуски, дичь, птицу, паштеты и т. д. Все это дополняли французские вина: бордосские и бургундские. Так обедал господин маршал и весь его штаб (совсем рядом с армейским полком, довольствовавшимся одним только хлебом)».

С течением времени, по мере обретения Мармоном все более широких властных полномочий, по свидетельствам ряда исследователей, его все более отличало стремление к вызывающей роскоши, он становился непомерно тщеславным. Из слов Р. Делдерфилда следует, что в Испании это приняло собенно кричащие формы. Историки подсчитали, что содержание «короля Мармона» и его «двора» в Испании ежемесячно обходилось казне в сумму, равную содержанию одного кавалерийского полка. И при всем этом Мармон постоянно жаловался в Париж на крайне стесненные условия существования. Вокруг маршала царила атмосфера раболепия и угодничества. Даже в редких походах Мармон не отказывал себе в комфорте, в то время как снабжение его войск было довольно скромным, если не сказать – скудным.

Справедливости ради стоит отметить, что не только из увеселений, балов и обедов состояла жизнь нового главнокомандующего португальской армией. Известно, что войска, которые возглавил Мармон, находились в довольно плачевном положении. После серии неудачных походов они были серьезно ослаблены и деморализованы. Но в сравнительно короткий срок Огюсту Мармону удалось восстановить боеспособность армии и даже перейти к наступлению. Двигаясь в южном направлении, его армия вышла к реке Тахо, форсировала ее, соединилась с южной армией маршала Н. Сульта и совместно с нею принудила англичан снять осаду Бадахоса. Однако на этом успехи Мармона в Испании и закончились. Таким образом, вопреки ожиданиям Наполеона, замена Массены Мармоном не внесла коренного перелома в ход войны на Пиренейском полуострове.

 

Фиаско при Саламанке

 

«Никакая победа не принесет столько, сколько может отнять одно поражение», – говорил Гай Юлий Цезарь. Эти справедливые слова великого полководца часто находят свое подтверждение в мировой истории, но применить их к маршалу Огюсту Мармону нельзя. Победы этого военачальника приносили ему невиданные дивиденды, а поражения сходили с рук. Примером тому может послужить неудачное сражение Мармона при Саламанке, еще известное как сражение при Арапиле или Кабеса-Веллозе.

22 июля 1812 года у местечка Арапилы недалеко от города Саламанка в Испании между французской армией Португалии под командованием Огюста Мармона с одной стороны и британской армией и ее испанскими и португальскими союзниками под общим командованием генерала Веллингтона с другой произошло решительное сражение. Стороны располагали примерно равными силами (французы насчитывали около 50 тысяч человек, англо-португальская армия – свыше 50 тысяч). Но поскольку Веллингтон превосходил противника числом кавалерии, на помощь португальской армии отправилось подкрепление, высланное из Мадрида королем Жозефом Бонапартом. Его прибытие позволило бы Мармону создать численное превосходство над врагом. Но маршал был настолько уверен в победе, что решил, не дожидаясь помощи, вступить в бой. К тому же он не хотел делиться славой с кем бы то ни было. В завязавшемся сражении Мармон предпринял попытку обойти правый фланг противника. Но сильный отряд, совершавший обход, слишком далеко оторвался от главных сил. Этим воспользовался Веллингтон, впервые за всю войну решившийся наступать в полевом сражении. Обходящие колонны французов были атакованы крупными силами противника и разбиты. Особенно успешно действовала английская кавалерия, изрубившая несколько французских батальонов. Затем, используя достигнутый успех, английский главнокомандующий нанес мощный фронтальный удар по центру боевого порядка французской армии. Здесь ему также удалось создать значительное численное превосходство над противником за счет искусно проведенного маневра и резкого ослабления флангов. Этот смелый, но весьма рискованный маневр Веллингтон осуществил, воспользовавшись нерешительностью Мармона, обескураженного такой неожиданной для него активностью вражеского войска.

Тем временем инициатива полностью перешла к англичанам. Под их сильным натиском французские войска в центре дрогнули и начали отступление. Все попытки Мармона изменить неблагоприятный для французов ход сражения ни к чему не привели. Пытаясь личным примером вдохновить теряющие боевой дух войска, маршал бесстрашно бросался на самые опасные участки сражения. В один из таких моментов Мармон был тяжело ранен: картечью ему раздробило правую руку, одновременно пуля поразила бок и поясницу. Командование армией взял на себя генерал Б. Клозель, который вскоре отдал приказ об общем отступлении, так как все возможности войск удержаться на занимаемых позициях были уже исчерпаны. В сражении при Саламанке французы потерпели тяжелое поражение, потеряв более 12 тысяч человек (в том числе 7 генералов), 12 орудий и 2 орла; 6 тысяч человек было взято в плен. Общие потери союзников не превышали 6 тысяч, в плену оказалось всего 250 человек.

Итак, весьма неудачное командование Мармона Португальской армией завершилось полным фиаско при Саламанке. Но пользующемуся особым расположением Наполена маршалу все сошло с рук. Как уже отмечалось выше, с предшественником Мармона Массеной, который, кстати, не потерпел ни одного поражения в полевом сражении во время своего неудачного Португальского похода, император поступил гораздо строже, поставив, по существу, крест на его военной карьере. Правда, после провала в Испании Наполеон уже не решался использовать Мармона в роли командующего армией.

Боевая деятельность Огюста Мармона в Испании закончилась: эвакуированный во Францию, обратно он уже не вернулся. Вскоре после сражения при Саламанке армией Веллингтона был взят Мадрид, и это поражение стало одним из первых серьезных поражений, понесенных французами и поколебавших с того времени их владычество на полуострове.

 

Снова победы и снова поражения…

 

В марте 1813 года еще не вполне оправившийся от ран маршал Мармон был вызван Наполеоном в Германию и назначен командиром вновь сформированного 6-го корпуса Великой армии. Плохо зарекомендовавший себя как самостоятельный военачальник, под непосредственным руководством Наполеона Мармон начал действовать гораздо эффективнее. Он отважно сражался при Лютцене, под Баутценом и Дрезденом, немало способствуя достижению успеха в этих сражениях. В Лейпцигском сражении 16–19 октября 1813 года 6-й корпус Мармона, усиленный польской дивизией генерала Г. Домбровского, защищал северные подступы к городу. Войска сражались упорно, стойко обороняя занимаемые позиции, но под давлением превосходящих сил силезской армии под командованием генерала Г. Блюхера постепенно были оттеснены к самым предместьям Лейпцига. Сам маршал, как всегда, проявил в этой битве большое мужество и личную храбрость. Под ним были убиты четыре лошади, а сам он 18 октября ранен, но остался в строю. Но сражение под Лейпцигом, как известно, закончилось сокрушительным поражением Наполеона. Несмотря на поражение при Лейпциге, несмотря на отступление и общее катастрофическое положение, маршал Мармон пытался подчеркнуть собственные заслуги и превознести себя в глазах Наполеона, даже не гнушаясь явной ложью. В своем рапорте он доложил главнокомандующему, что успешная защита Шенефельда является исключительно его заслугой, а не маршала Нея, поскольку «князь Московский (титул маршала Нея) был там всего лишь десять минут», а он, Мармон, находился «десять часов под вражеской картечью».

При отступлении разбитой под Лейпцигом наполеоновской армии Мармон командовал ее арьергардом. Успешно действовал в сражении при Ганау (18–19 ноября 1813 года), где австро-баварские войска безуспешно пытались преградить дорогу отступающей из Германии к Рейну французской армии. Затем с остатками своего корпуса (свыше 11 тысяч человек) прикрывал левый берег Рейна от Майнца до Страсбурга, с большим упорством отражал атаки противника под Мангеймом.

В первый день нового 1814 года союзники перешли Рейн, и военные действия перекинулись на территорию Франции. В этой кампании Мармон отличается в нескольких боях. Первый успех его ждал под Шампобером, близ которого он атаковал русский корпус генерала Олсуфьева и во многом способствовал его разгрому. Сначала русские попытались обороняться, но солдаты Мармона действовали с такой решительностью, что вскоре русский отряд был окружен и разгромлен. Лишь небольшая часть сумела вырваться из окружения. Сам Олсуфьев (этого генерала захватил в плен 19-летний новобранец, не прослуживший и шести месяцев) и другие офицеры были взяты в плен. Отдавая должное своим солдатам, маршал писал в своих мемуарах: «Новобранцы, прибывшие днем раньше, стояли в строю и вели себя в смысле храбрости подобно ветеранам. О, сколько героизма во французской крови!»

В кампании 1814 года во Франции Мармон продолжал командовать 6-м корпусом Главной армии. Он храбро сражался в последних битвах империи, проявив в некоторых из них незаурядное боевое мастерство. Отличился в сражениях при Бриенне (29 января 1814 года), Ла-Ротьере (1 февраля 1814 года), где командовал левым крылом армии Наполеона, Шампобере (10 февраля 1814 года), где командовал правым крылом французской армии, Монмирайле (11 февраля 1814 года) и Вошане (14 февраля 1814 года), где снова командовал левым крылом. В калейдоскопе этих следующих одна за другой побед февраля 1814 года Мармон являлся одним из ближайших сподвижников Наполеона. В ходе этой короткой кампании Наполеон, зажатый всеми армиями Европы, сражался как лев, устремляясь от одной вражеской армии к другой, срывал замыслы врага быстротой и решительностью действий, разрушал все его расчеты и планы, заставлял изнемогать от чрезмерного перенапряжения и следующих одна за другой неудач. Однако его ближайшие помощники, маршалы, были уже не те, что в былые годы. Издерганные и утомленные до предела тяжелыми и непрерывными боями, они все чаще выражали свое недовольство положением дел, считая императора основным препятствием к прекращению безнадежной войны. Конечно, маршалы все еще повиновались Наполеону, хотя возмущенно и ворчали за его спиной. Но это ворчание становилось все настойчивее и целеустремленнее. Щедро наделенные титулами и деньгами, поместьями и чинами, эти люди, видя бесперспективность дальнейшей борьбы с объединенными силами поднявшейся против Наполеона всей Европы, всерьез обеспокоились за свое будущее и не желали более понапрасну, как они считали, рисковать своей головой. Понимая, что дело идет к катастрофе, в которую их вместе с собой хочет увлечь император, они не хотели больше рисковать и играть вместе с ним с судьбой ва-банк. Маршалы жаждали воспользоваться плодами приобретенного. И все же, повинуясь скорее инстинкту старого воина, маршалы могли еще, как и встарь, блеснуть своим боевым мастерством в схватке с любым противником. Но чаще всего они действовали уже без былого энтузиазма, а их ошибки и просчеты становились все более частыми. Так, к марту 1814 года от былой активности Мармона остались лишь воспоминания – военачальника как будто подменили. Теперь это был медлительный, апатичный и безучастный ко всему человек. И результаты такой «деятельности» не замедлили сказаться. 5 марта Мармон потерпел неудачу под Суасонном, а затем явился главным виновником поражения Наполеона в сражении при Лаоне (9—10 марта 1814 года). Узнав об исходе схватки, Наполеон пришел в неописуемую ярость. Присутствовавший при этом маршал Бертье считал гнев императора вполне оправданным, заметив по поводу последующей встречи Наполеона и Мармона: «Император имел полное право зарубить его на месте!» Поражение Мармона, поставившее под удар всю французскую армию, привело к крупной ссоре с императором.

«Ссора, – пишет Делдерфилд, – которая привела к их разрыву, произошла под стенами Лаона. Наполеон после этого случая прожил семь лет, а Мармон – половину жизни, но с того момента они ни разу не могли вспомнить друг друга без желчности. История осудила Мармона как подлеца, а Наполеона – как безумца с манией величия. В некоторой степени на оба эти суждения повлияло то, как эти два человека впоследствии отзывались друг о друге».

Однако, несмотря на столь безответственное поведение маршала Мармона в битве при Лаоне, император не отстранил его от командования, хотя и сообщил в Париж о «дикой глупости герцога Рагузского, который вел себя, как младший лейтенант».

В бою за Реймс Мармон, пытаясь реабилитироваться, действовал на этот раз мужественно и решительно, первым ворвавшись в город и отбросив русские войска графа Сен-При, который был убит в ходе боя. Население Реймса восторженно приветствовало Наполеона, который слышал в последний раз приветствие народа до своего возвращения с Эльбы годом позже, а Реймс стал последним взятым им городом в цепи побед, начавшихся в 1793 году в Тулоне. По словам В. Слоона, «движение на Реймс являлось, со стороны Наполеона, грозным, судорожным ударом умирающего гладиатора».

Несмотря на удачные действия Мармона у Реймса, в захваченном городе вновь произошел напряженный разговор с Наполеоном относительно битвы при Лаоне. Мармон, не терпевший критики в свой адрес, посчитал слова императора несправедливыми. По словам Делдерфилда, слова, сказанные Наполеоном герцогу Рагузскому в Реймсе, «далеко превосходили по своим последствиям потерю позиции и нескольких пушек. Через семнадцать дней император заплатил за свой упрек дорогой ценой». Большинство исследователей все же полагают, что вполне возможно, будто горькие упреки в адрес Мармона сыграли определенную роль в последующей измене маршала, однако вряд ли они были определяющими в поступках герцога Рагузского.

 

Капитуляция Парижа

 

17 марта маршал Мармон вновь был разбит пруссаками у Фима. Когда в конце марта союзники, перестав гоняться за Наполеоном, двинулись на Париж, то на их пути оказались только корпуса маршалов Мармона и Мортье (всего 23 тысячи человек), прикрывавшие подступы к столице. Попытка этих маршалов преградить врагу путь на Париж окончилась неудачей. В сражении при Фер-Шампенуазе (25 марта 1814 года) они были наголову разгромлены союзными войсками, потеряв почти половину своих солдат. Это сражение было проиграно французами, несмотря на выдающуюся отвагу, с которой молодые, почти необученные новобранцы сражались с закаленными в боях солдатами союзных армий. С оглушительными криками «Да здравствует император!» они бесстрашно бросались в яростные атаки и массово гибли под шквальным огнем союзной артиллерии. Мужество и отвага, проявленные французскими войсками при Фер-Шампенуазе, произвели большое впечатление даже на русского императора Александра I. В последующие дни остатки разбитых корпусов Мармона и Мортье отошли к Парижу.

Оборону французской столицы, на которую наступала 150-тысячная армия союзников, возглавил Мармон. В его распоряжении находилось около 40 тысяч человек, значительную часть которых составляли национальные гвардейцы. Париж на тот момент насчитывал более 600 тысяч жителей, пригороды города были хорошо укреплены. Формально обороной города командовал старший брат императора, Жозеф Бонапарт, назначенный Наполеоном наместником империи в Париже. Французские маршалы прилагали все усилия, чтобы организовать городу надлежащую оборону. На Монмартре были установлены батареи – больше 150 орудий. Бельвильские высоты защищало 20-тысячное войско при 90 орудиях.

Многотысячная союзная армия наступала на Париж тремя колоннами. Русско-прусская армия, под командованием прусского фельдмаршала Блюхера, действовала на правом фланге. Центральную колонну возглавлял генерал от инфантерии Барклай де Толли, левой колонной командовал наследный принц Вюртембергский. Наступление на Париж началось рано утром 18 марта 1814 года. В ходе Парижского сражения французские войска, несмотря на большое численное превосходство противника, мужественно оборонялись до второй половины дня. К этому времени после ожесточенной борьбы почти все основные опорные пункты французами были потеряны. И без того мощный натиск союзных войск продолжал нарастать. Союзное командование вводило в сражение все новые и новые силы. 29 марта армия союзников подошла к парижским пригородам Пантен и Роменвиль. Вскоре ее передовые части уже ворвались на окраины города. Стало ясно, что отразить противника на ближних подступах к Парижу не удалось. Встал вопрос: продолжать борьбу на улицах города или сдать его и тем самым спасти от неминуемого разрушения.

31 марта ближе к полудню формально возглавлявший оборону Парижа брат Наполеона Жозеф Бонапарт именем императора уполномочил герцога Рагузского начать переговоры о капитуляции города. В четыре часа дня пруссаки овладели Монмартром и приготовились открыть оттуда артиллерийский огонь по Парижу. При таких обстоятельствах герцог Рагузский счел дальнейшее сопротивление бессмысленным. Как выразился Делдерфилд, «…Париж нельзя было сравнивать… с Сарагосой… и его защитники не были фанатиками. Они были всего лишь усталыми и голодными солдатами…». Переговоры о сдаче Парижа были начаты… В письме к герцогине д’Абрантес, супруге его друга Жюно, Мармон пытается объяснить свое трудное решение: «…Сделав все, что было в моих силах ради чести Франции и французского оружия, я вынужден подписать капитуляцию, которая позволит иностранным войскам завтра войти в нашу столицу! Все мои усилия были напрасны. Я был вынужден сдаться численно превосходящему противнику, какое бы сожаление я при этом не испытывал. Но моим долгом было сохранить жизнь солдатам, за которых я несу ответственность. Я не могу поступить иначе и надеюсь, что моя страна будет судить обо мне справедливо. Моя совесть чиста перед этим судом». Сдавая Париж, Мармон считал, что это был его долг и перед страной, и перед парижанами, и, возможно, в этом вопросе история осудила его слишком сурово. В конце концов, все считали, что империя побеждена. К тому же ни герцог Рагузский, ни Мортье, ни старый Монсей не обладали достаточным влиянием, чтобы вдохновить Париж на сопротивление неприятелю. И Мармон, взваливший на свои плечи почти всю ответственность, это прекрасно понимал. Впрочем, многие исследователи осуждают Мармона, обвиняя его в тщеславии и излишней самонадеянности. В частности, один из историков писал следующее: «Дом герцога Рагузского стал сборным пунктом для уполномоченных, которым было поручено ведение переговоров, и для немногих политических деятелей, оставшихся в столице. В ходе переговоров шли также разговоры, причем открыто и не прерывавшиеся маршалом, что роль Наполеона уже сыграна и французский престол должен быть занят только династией Бурбонов. В эти дни маршал слышал столько лести в свой адрес, о нем говорили как о единственном спасителе Франции. Все это подстегивало тщеславие Мармона, который и вправду стал считать себя спасителем страны».

В ночь на 31 марта условия капитуляции были подписаны, и французские войска начали покидать Париж. Днем 31 марта союзная армия торжественно вошла во французскую столицу. Верхом на белом коне, вместе с прусским королем и фельдмаршалом Шварценбергом, впереди блестящей свиты союзных генералов, во главе русско-прусской гвардии вступил во французскую столицу император Александр I.

Как и обещал в ходе переговоров российский государь, никаких беспорядков, грабежей со стороны союзных войск не было. После сдачи Парижа Мармон отвел свои войска в район Эссона (близ Фонтенбло). Потери французов в Парижском сражении составили до 4 тысяч человек. Союзники захватили также 86 орудий на поле боя и еще 72 орудия достались им после капитуляции города. При этом сражение за Париж стало в кампании 1814 года одним из самых кровопролитных для союзных войск, потерявших за один день боев более 8 тысяч солдат (из них более 6 тысяч русских), но в результате окончило эпоху Наполеоновских войн. Наполеон узнал о наступлении главных сил союзных армий на Париж, находясь со своей армией в глубоком тылу противника. Сразу же он двинулся из района Сен-Дизье к своей столице. Уже на середине пути главнокомандующий понимает, что не успеет подойти на выручку. 31 марта в Фонтенбло Наполеон узнает о сдаче Парижа. «На несколько секунд император остолбенел. Затем он стал метать громы и молнии в сторону Жозефа, которого называл трусом, в сторону Мармона, называя его действия тупоумием, в сторону депутатов, именуя их не иначе как предателями», – описывает эти минуты Делдерфилд. Придя в себя, Наполеон первым делом вызвал к себе все находящиеся поблизости воинские части. На следующий день в его распоряжении находилось уже более 36 тысяч солдат, а через два дня их численность возросла до 60 тысяч. Но для атаки Парижа, где находилась 150-тысячная армия союзников, этих войск все же было недостаточно.

Однако смотр войск, проведенный Наполеоном 3 апреля в Фонтенбло, внушил ему уверенность в преданности армии и утвердил в решимости продолжать борьбу. Французский император проехал по всему фронту войск и, остановившись посреди площади, обратился к офицерам и солдатам с речью: «Солдаты! Неприятель, опередив нас на три перехода, овладел Парижем; мы должны изгнать его. Недостойные французы, эмигранты, пощаженные нами, водрузили белое знамя и присоединились к нашим неприятелям. Малодушные! Они будут наказаны за это новое преступление. Поклянемся победить или умереть и заставим уважать трехцветную кокарду, уже двадцать лет носимую нами на поприще славы и чести». Готовые выполнить любой приказ главнокомандующего, солдаты восторженно приветствовали Наполеона громогласными возгласами: «Да здравствует император! На Париж! На Париж!» Французский император лично убедился, что рядовые солдаты и офицеры остались верны своему императору. Воодушевленный осмотром войск, на следующий день Наполеон вызвал к себе маршалов, чтобы обсудить с ними план похода на Париж.

Но неожиданно для себя император столкнулся с совершенно противоположными настроениями. Его ближайшие соратники вовсе не горели желанием сражаться за столицу. Французские маршалы не хотели участвовать в отчаянной и самоубийственной атаке на Париж. Роялисты оказывали на них давление, вынуждая поднять мятеж и перейти на сторону Бурбонов. Некоторые имели семьи в Париже и опасались за жизнь своих родных и близких. Итак, вместо поддержки и понимания, на которые рассчитывал, император получил «бунт маршалов», потребовавших от него «ради спасения Франции» прекращения борьбы и отречения от престола. Впоследствии в своих мемуарах Мармон, вспоминая ход этих событий, объяснил также суть противостояния императора и его маршалов. «31-го я занял позиции в Эссоне, а в ночь с 31 марта на 1 апреля я отправился в Фонтенбло повидаться с императором и обговорить с ним последние события, – писал он. – Наша удачная оборона удостоилась его одобрения. Он приказал мне подготовить ему наградные листы для наиболее храбрых солдат, которые до последнего момента с таким самопожертвованием вели эту чудовищно неравную борьбу. Император понимал свое положение: он был разбит, и ему необходимо было вступать в переговоры. Казалось, что он остановился на том, чтобы собрать остатки своих сил, по возможности увеличить их, не проводя больше никаких операций, и, базируясь на этом, начать переговоры. В тот же день он приехал осмотреть позиции 6-го корпуса.

В это время из Парижа вернулись офицеры, остававшиеся там для сдачи застав союзникам. Это были Дени де Дамремон и Фавье. Они доложили императору о проявлениях радости и восторга, которыми были встречены вражеские войска при вступлении в столицу, а также о заявлении императора Александра о его нежелании вести переговоры. Такой рассказ глубоко огорчил императора и коренным образом поменял ход его мыслей. Мир стал невозможным для него, и он решил продолжать войну всеми средствами. Эта его новая позиция была вынужденной, и он, не смущаясь, изложил ее мне. Но это его решение, основанное и на отчаянии, привело его к крайней сбивчивости мыслей: отдавая мне приказ перейти через Сену и атаковать противника там, где мы уже сражались, он забыл, что у нас на пути лежала Марна, на которой были разрушены все мосты. В целом, начиная с этого момента, меня поразило охватившее его полное расстройство мыслей, занявшее место привычных для него ясности ума и мощи разума. Оставив именно такие распоряжения, он покинул меня. Это был последний раз в моей жизни, когда я видел и слышал его. Дени де Дамремон и Фавье рассказали мне обо всех последних событиях, происходивших в Париже, и обо всех радостных восторгах, их сопровождавших. Получалось, что национальная гордость и чувство благородного патриотизма, такие естественные для французов, уступили место ненависти, которую у всех вызывал Наполеон. Все хотели окончания этой нелепой борьбы, начатой два года назад и сопровождавшейся бедствиями, которых еще не знала история. Спасение виделось лишь в свержении человека, амбиции которого привели к таким огромным бедствиям».