Глава 10. Октябрьская революция

 

 

Истинные революции те, какие не ограничиваются лишь изменением политических форм и личного состава правительства, а... ведут к перемеще­нию собственности...

А. Матъез  

 

 

В начале октября Ленин выехал из Гельсингфорса и 7 октября тайно прибыл в Петроград. Остановившись на квартире М.В. Фофановой, уже на следующий день он встретился со Сталиным. Со­провождавший Ленина финский революционер Э. Пахья нашел Сталина в редакции газеты «Рабочий путь». Встреча состоялась на окраине города на Выборгском шоссе, в доме большевика финна Никандра Кокко. Сталин информировал Ильича об обстановке, но основное содержание их беседы было посвящено вопросам пред­стоящего восстания.

Эта тема была вынесена и на обсуждение ЦК. Заседание со­стоялось вечером 10 октября на квартире меньшевика Н. Сухано­ва (Гиммера), жена которого была членом партии большевиков. Сам хозяин отсутствовал и о заседании не знал. Речь Ленина была обобщением основных положений, выдвинутых в его последних работах, но остроту момента он подчеркнул угрозой захвата власти генералом Корниловым. Настаивая на тезисе, что для перехода вла­сти дело политически «совершенно созрело», он предложил при обсуждении его выступления «говорить о технической стороне» восстания.

Дзержинский, Калинин, Лацис и другие поддержали Ленина безоговорочно. Зиновьев и Каменев встали в оппозицию, предло­жив воздержаться с восстанием Сталин высказался определенно: «Следует определить день восстания, и он должен быть целесооб­разен...»

В вопросе о восстании члены ЦК «разошлись» во мнениях. Зи­новьев и Каменев выступили против призывов Ленина к восста­нию, и не только на совещании. Они обратились к Петербургскому и Московскому комитетам партии с письмом, в котором указали на необоснованность ленинских утверждений, что большинство народа России и международного пролетариата за большевиков. «Увы! – констатировали они. – Ни то, ни другое не верно, и в этом все дело».

Сталин высказался за восстание, и некоторые исследователи от­мечают, что решающим фактором, повлиявшим на позицию Ста­лина в этом вопросе, стало то, что в это время в его руки попала ин­формация о вызревании заговора по подготовке государственного переворота в недрах британского посольства. Еще 14 сентября в статье «Иностранцы и заговор Корнилова» Сталин обратил внима­ние на активное участие в заговорах на территории России британ­ских подданных.

Но очевиднее другое: несмотря на нетерпение Ленина, в конеч­ном итоге восстание, как и рассчитывал Сталин, было приурочено к открытию съезда Советов. На ночном заседании Центрального

комитета 10 октября десятью голосами против двух была принята резолюция Ленина: признавая, что «вооруженное восстание неиз­бежно и вполне назрело, ЦК предлагает всем организациям пар­тии руководствоваться этим и с этой точки зрения обсуждать и ре­шать все практические вопросы». На этом историческом заседа­нии было создано Политбюро, в которое вошли Ленин, Бубнов, Зиновьев, Каменев, Сокольников, Сталин, Троцкий.

Колебался ли Сталин в оценке своевременности начала восста­ния? На этот вопрос он ответил вполне определенно сам. Уже 13 октября, через два дня после исторического совещания больше­виков, в статье «Власть Советов», не упоминая слово «восстание», он пишет: «События внутренней и внешней политики, затяжная война и жажда мира, поражения на фронте и вопрос о защите сто­лицы, гнилость Временного правительства и голод, безработица и истощение – все это неудержимо влечет революционные классы России к власти. Это значит, что страна созрела для диктатуры про­летариата и революционного крестьянства (курсив мой. – К.Р.)».

Практически призывая к смене власти, Сталин сделал вывод: «Настал момент, когда революционный лозунг «Вся власть – Со­ветам!» должен быть наконец осуществлен». Но такой точки зре­ния придерживались далеко не все сторонники Ленина. На расши­ренном заседании ЦК 16 октября Ленин выступал два часа. Говоря о невозможности ориентироваться на настроение масс – «оно из­менчиво и не поддается учету», он обоснованно указал на отсутст­вие альтернатив в решении судьбы страны: «либо диктатура корниловская, либо диктатура пролетариата и беднейших слоев кре­стьянства».

Однако пламенная речь руководителя партии не всеми была воспринята как аксиома. Выступившие на совещании Бокий, Воло­дарский, Милютин отмечали равнодушие масс к большевистским лозунгам, а Каменев и Зиновьев вновь отвергли курс на восстание. Сталин поддержал Ильича без оговорок. Он заявил, что фактиче­ски восстание уже идет – «флот восстал, поскольку пошел против Керенского. Стало быть, мы должны стать прочно и бесповоротно на путь восстания», но выступать нужно «с верой в успех... Мы должны сами обеспечить себе возможность выбора дня и условий восстания, чтобы не позволить контрреволюции подготовиться и организоваться».

Оппонируя Зиновьеву и Каменеву, он отметил: «Конечно, мож­но говорить, что нужно ждать нападения, но надо понимать, что та‑

кое нападение (повышение цен на хлеб, посылка казаков в Донец­кий район и т.п.) – уже произошло». И задает вопрос «До каких пор ждать, если не будет военного нападения? То, что предлагают Каменев и Зиновьев, объективно приводит к возможности для контрреволюции сорганизоваться. Так мы без конца будем отсту­пать и проиграем всю революцию».

Замечание Сталина относительно необходимости веры в успех не случайно. Даже в Центральном комитете – этом высшем орга­не большевистской партии – не все были убеждены в достижении успеха. Решение о «всесторонней и усиленной подготовке воору­женного восстания» поддержали 19 голосов. Двое – Зиновьев и Каменев были против, четверо при голосовании воздержались.

Позиция Сталина была провозглашена им с трибуны собрания, а в резолюцию совещания была внесена его формулировка: «ЦК и Советы своевременно укажут благоприятный момент и целесооб­разные способы наступления». В состав Военно‑революционного комитета (ВРК), призванного осуществить подготовку и проведе­ние восстания, совещание избрало Бубнова, Дзержинского, Сверд­лова, Сталина, Урицкого.

То, что большевистский ЦК поставил на карту все, вызвало па­нику слабодушных. В знак протеста против решения большинства Каменев вышел из состава ЦК. На следующий день, 18 октября, он и Зиновьев в меньшевистской газете «Новая жизнь» опубликовали письмо с критикой действий ЦК. В письме говорилось, что восста­ние обречено на поражение и это повлечет за собой гибельные по­следствия для партии и революции.

Ленин очень остро отреагировал на своеволие отступников. И его можно понять. Решение, от которого зависела не только судьба всей партии, но и дело всей жизни, могло неожиданно рух­нуть из‑за безответственного шага двух ненадежных персон. В «Письме к членам партии большевиков» он квалифицировал этот поступок как «тягчайшую измену». Назвав авторов «штрейк­брехерами», он предложил им «основать свою партию с десятком растерявшихся людей». 20 октября в письме ЦК РСДРП(б) он во­обще потребовал исключения Зиновьева и Каменева из партии. Он заявил, что «только так можно оздоровить рабочую партию, очи­ститься от дюжины бесхарактерных интеллигентиков». Просчет Зиновьева и Каменева он не простил даже после победы револю­ции.

Однако на состоявшемся в тот же день заседании ЦК Дзержинский, Свердлов и ряд других членов поддержали критику Ле­нина, но предложения об исключении сомневавшихся из партии не приняли. Сталин тоже высказался против исключения и пред­ложил: решения не принимать, а отложить вопрос до Пленума ЦК. Он не был сторонником «кровопускания». В редактируемой им га­зете «Рабочий путь» он даже дал возможность Зиновьеву опубли­ковать «протест» против писем Ленина и в ответ на последовав­шую за это критику заявил о готовности выйти из редакции. Цен­тральный комитет сразу же отклонил это предложение.

Конечно, решение о начале вооруженного восстания было не­простым. Это был тот Рубикон, от которого возврата назад уже не было. О внутреннем напряжении и трудных размышлениях Ста­лина в эти дни «свидетельствует его статья от 20 ноября, с необыч­ным названием: «Окружили мя тельцы мнози тучны». Используя слова 21‑го псалма, он сравнивал положение большевиков с ситуа­цией, в которой пребывал библейский царь Давид, жаловавшийся Богу. «Все видящие меня ругаются надо мною...»

Он писал об истеричной «антибольшевистской кампании», на­чавшейся в конце октября. Перечисляя силы, направленные бур­жуазией против партии, – от выставленных у Зимнего дворца пу­шек до критикующего большевиков писателя М. Горького, – Ста­лин итожит: «Словом, если не считать рабочих и солдат, то поистине: «окружили мя тельцы мнози тучны», клевеща и донося, угрожая и умоляя, вопрошая и допрашивая».

Октябрь атаковал столицу России холодными ветрами, а поли­тическая атмосфера в Петрограде накалилась до предела. Военно‑революционный комитет брал под свой контроль части гарнизона. Временное правительство лихорадочно вербовало свои силы. Под его штыки встал даже «женский батальон». Конечно, более реаль­ной силой были юнкера и войска, отозванные 19 октября в столицу с фронта. На улицах появились усиленные конные патрули. Власти не знали точной даты выступления, но слухи витали в воздухе, и за день до открытия съезда Советов правительство планировало за­хватить штаб большевиков Смольный.

Считается, что в этот подготовительный период Сталин высту­пил публично всего два раза. Первый раз перед началом подготов­ки к восстанию 20 октября на совещании уполномоченных проф­союзов Петрограда и 24‑го числа перед большевистской фракцией Всероссийского съезда Советов.

Он не написал мемуаров и не занимался саморекламой, рассказывая о своей роли в Октябрьском восстании. Поэтому его практи­ческая деятельность в эти решающие дни осталась действительно как бы в тени. Известно, что он был в Смольном. В штабе восста­ния. Где, по образному выражению поэта, на картах «втыкали в места атак флажки». Конечно, он и не планировал лично маршру­ты отрядов рабочих и солдат, как делал это в 1905 году, намечая для захвата революционерами важнейшие объекты Тифлиса.

Теперь это не входило в его функции. Но, являясь членом Воен­но‑революционного комитета и ЦК, он, конечно, был в курсе всех практических шагов по стратегии и тактике восстания. Бездея­тельность не была в его характере. Военно‑революционный коми­тет (ВРК), призванный осуществить практический захват власти, был создан в Петрограде еще 12 (25) октября. В него вошло около двадцати левых эсеров.

Напомним, что за блок с левыми эсерами Сталин высказался еще в середине июля, в докладе на Петроградской конференции РСДРП(б). Окончательно ВРК оформился 21 октября. Его предсе­дателем стал левый эсер Лазимир, а секретарем – большевик Ан­тонов‑Овсеенко. Среди членов бюро ВРК были большевики Дзер­жинский, Сталин, Подвойский, Бубнов, левый эсер Муравьев, ко­торый после захвата власти будет назначен главнокомандующим Петроградским военным округом и начальником обороны города

24 октября 1917 года был вторник. Настороженные распро­странявшимися по городу слухами о большевистском выступле­нии власти принимали превентивные меры. Примечательно, пер­вым действием властей, с которого начался день Великой Октябрь­ской социалистической революции, стал разгром организаторско­го штаба Сталина – газеты «Рабочий путь». В половине шестого ут­ра в дом 40 на Кавалергардской улице явился комиссар милиции с отрядом юнкеров. Каратели разбили «стереотипы, конфисковали 8000 готовых номеров газеты, опечатали типографию».

Работник редакции позвонил Сталину в Военно‑революцион­ный комитет, который размещался в двух комнатах верхнего эта­жа в северном конце коридора Смольного. Сталин принял меры. Прибывшая к типографии рота Волынского полка разогнала юн­керов.

По существу, с этой символической первой стычки, как с перво­го «выстрела», начался отсчет часов восстания. Очевидец писал: «Уже самый факт, что правительство закрыло, а наша рота пришла и встала на стражу типографии, придал всему району... смелость».

Газета вышла в свет с последней дореволюционной статьей Стали­на. Редакционная статья «Что нам нужно?» говорила о «роковой ошибке» тех, кто передал в феврале власть Временному правитель­ству.

«Руководимые дурными пастырями, – писал он, – эсерами и меньшевиками, рабочие и солдаты добровольно передали власть ставленникам помещиков и капиталистов. <...> Эту ошибку следу­ет исправить теперь же. Настал момент, когда дальнейшее про­медление грозит гибелью всему делу революции... У власти должно быть новое правительство, избранное Советами, сменяемое Сове­тами, ответственное перед Советами».

Второй съезд Советов должен был открыться на следующий день. Съезд имел особую значимость в планах Сталина. Он должен был закрепить правомерность ареста Временного правительства и легитимность установления Советской власти. Опытный политик, он понимал, что нельзя не считаться с общественным мнением. Съезд был одним из главных факторов плана восстания, без «освя­щения» восстания его решениями захват власти выглядел бы как незаконный банальный путч. Повестку дня Второго Всероссийско­го съезда Советов Сталин подготовил еще накануне. Конечно, он не открывал до конца своих замыслов. Выступая около полудня на со­вещании делегатов съезда, на вопрос одного из эсеров: «Какая цель у Военно‑революционного комитета – восстание или охранение порядка?» – он лаконично ответил: «Порядок».

Общеизвестно, что любым процессом управляет тот, кто обла­дает информацией; в этот решающий день вся информация, при­ходившая в кипящий Смольный, стекалась к Сталину. Он тщатель­но отслеживал быстро менявшуюся обстановку в городе и вокруг него; донесения поступали к нему от курьеров и с захваченных те­лефонной и телеграфной станций. Этими рапортами руководство­вался ВРК, но по ходу дня доклад об обстановке в столице, основан­ный на «последних сведениях, имеющихся у ЦК», Сталин сделал и для делегатов большевистской фракции съезда. В протоколе записи коротко отмечено: «С фронта идут на нас. Один латышский полк шел на нас, задержан. Во Времен, правит, колебание. Сегодня в 5– 6 час. присылали для переговоров...»

В разворачивающихся событиях у Сталина была еще одна зада­ча: он был уполномочен поддерживать постоянную связь ЦК с Ле­ниным. Агенты Временного правительства продолжали разыски­вать лидера большевиков, и ЦК не хотел рисковать головой своего руководителя. Сталин был единственным, кто знал адрес его про­живания в Петрограде. Ленин волновался, он хотел быть в курсе всего хода подготовки восстания, он жаждал полной информации и возможности управлять событиями.

Ради этого, пренебрегая опасностью ареста, еще накануне он сам отправился к Сталину. «Перед самым Октябрьским переворо­том, – пишет Анна Аллилуева, – пришел Ильич. Днем позвонили. «Кого вам?» На пороге стоял незнакомый человек. «Сталин дома?» По голосу я узнала Ленина. Мама предложила ему поесть. Ленин отказался. После короткой беседы они ушли вместе со Сталиным из дома».

В день начала восстания Ленин находился на квартире В. Фофановой. Он с нетерпением ждал сообщений. В своих воспоминани­ях, хранившихся в Партархиве, Фофанова пишет: «Когда наступи­ло 24 число... в Политехническом институте был митинг, на кото­ром выступал Сталин, и ему нужно было передать записку от В.И.». Троцкий тоже отмечал, что в октябрьские дни «связь с Лениным поддерживалась... через Сталина».

Механизм восстания сдвинулся. С вечера к Смольному стали стягиваться отряды красногвардейцев, солдат и матросов. В отли­чие от «революции пятого года» события 25 октября (7 ноября) 1917 года представляли собой детально спланированное восста­ние, в котором революционные силы действовали по единому пла­ну как армия вооруженного пролетариата.

И все‑таки Ильич не выдержал и нарушил уговор: оставаться на конспиративной квартире до окончательного результата. Вечером он попросил охранявшего его финна Рахья «привести к нему Ста­лина», но, поняв, что это «отнимет уйму времени», сам отправился в Смольный. Однако пришедшего ночью 24‑го числа в сопровож­дении Э. Рахья Ленина в штаб революции пускать не хотели. При­шлось «прорываться». Загримированный вождь остался ждать у окна в коридоре, а его спутник ушел искать членов ЦК. Он вернул­ся со Сталиным.

25 октября большевики заняли важнейшие пункты и объекты города, представлявшие стратегическое значение: почту, телеграф, телефонную станцию, министерства, государственный банк, ос­новные учреждения. Заседание Петроградского Совета началось днем в 2 часа 35 минут. В актовом зале Смольного хрустальные люстры освещали два ряда массивных белых колонн, стол прези­диума на сцене и пустую позолоченную раму, из которой был «вы­дран портрет» Николая II.

Появление на трибуне Ленина было встречено бурей аплодис­ментов. Свое короткое выступление он начал известными словами: «Товарищи! Рабочая и крестьянская революция, о необходимости которой все время говорили большевики, совершилась».

К вечеру дело восстания практически было сделано. Однако, ко­гда поздно вечером, в 10. 45, открылся II съезд Советов, Ленин не вышел на открытие. Все ждали сообщения из Зимнего дворца. Там еще находились министры‑капиталисты. По сведениям Сталина: Керенский отправился на фронт за подкреплением, а Временное правительство продолжало совещаться. «Зимний, – пишет Под­войский, – мы должны были взять уже к утру 25‑го». Срок перене­сли «на полдень, потом на шесть часов, затем уже и сроков не на­значали».

Ленин торопил: «Надо добить Временное правительство во что бы то ни стало». Штурм дворца начался уже с наступлением темно­ты. Символично обозначив начало новой эры в истории России, громыхнули холостыми залпами «Аврора» и Петропавловская крепость. Боевой выстрел произвело лишь орудие у арки Главного штаба. Снаряд пробил карниз дворца. «Идет стрельба из тяжелого орудия, – записала поэтесса Гиппиус, – слышно здесь... Сражение длится... С нашего балкона видны на небе сверкающие вспышки, как молнии». Огражденный бруствером из огромных поленниц дров, дворец был взят в 1.50 ночи 26 октября.

Анархист Федор Другое вспоминал, что арестованных минист­ров выводили к ожидавшим автомобилям через узкий проход сре­ди толпы участников штурма, собравшейся на Дворцовой площа­ди. Из толпы раздавались остроты и шутки. «Все министры спо­койно прошли сквозь строй к автомобилям Один Маслов, потеряв достоинство, впал в животный страх». Увидев толпу, он шарахнул­ся назад и, ухватившись за сопровождавших его людей, закричал: «Спасите, спасите меня!» Его пришлось уговаривать, «и шел он, со­провождаемый по бокам солдатами, уцепившись за них и с ужасом озираясь на матросов, которые нарочно делали ему страшные рожи».

А в это время в Смольном меньшевик Абрамович исступленно требовал от съезда немедленно снять осаду дворца, который бом­бардирует «Аврора». Поддержки он не получил. Зато поступившее в третьем часу ночи известие об аресте Временного правительства вызвало гром аплодисментов. Делегаты разошлись в 6 часов утра. Второе заседание съезда Советов началось в 9 часов вечера 26 ок­тября с доклада Ленина «о мире». Декрет о мире стал первым госу­дарственным актом, принятым новой властью. В завершение засе­дания был утвержден состав правительства, названного на фран­цузский манер Советом народных комиссаров. Список членов СНК начинался с В.И. Ленина, назначенного на пост председателя, и завершался фамилией И.В. Джугашвили (Сталина), получившего пост наркома по делам национальностей. Одновременно он был избран членом ВЦИК.

2 ноября Ленин утвердил написанную Сталиным «Декларацию прав народов России». В ней были сформулированы принципы на­циональной политики нового государства. Они включали: равенст­во и суверенность народов; право на самоопределение, вплоть до отделения; отмену всех национальных и национально‑религиоз­ных привилегий и ограничений; свободное развитие националь­ных меньшинств и этнографических групп.

Уже с первых часов своего существования Советская власть столкнулась с открытым и тайным противоборством. Бежавший из Петрограда Керенский при содействии генерала Краснова 25 октября пытался предпринять контрреволюционное наступле­ние на столицу; мятеж был ликвидирован 1 ноября. О борьбе с большевиками заявил на Дону генерал Каледин; 29 октября крас­ные отряды ликвидировали юнкерский мятеж в Петрограде. Улич­ные бои прошли в Москве, где сопротивление контрреволюции было особенно упорным, но события в столице оказались на удив­ление бескровными.

Это объясняется двумя причинами. С одной стороны, мало кто намеревался защищать всерьез свергнутое Временное правитель­ство, с другой – еще меньше было тех, кто бы не сомневался, что большевистское правительство рухнет с минуты на минуту. Так считали не только лидеры политических партий, но и все обывате­ли – вся интеллигенция, а российская «интеллигенция» знает все...

Вместе с тем даже первые шаги Советской власти продемонст­рировали разброд и шатания в рядах самого правительства. По­скольку Октябрьская революция была осуществлена большевика­ми при поддержке левых эсеров, то, кроме членов ленинской пар­тии, только последние и вошли в состав нового правительства. Это вызвало протест остальных политических течений, жаждавших не­медленного свержения большевистского правительства и ареста их руководителей.

Более трезвую позицию занял профсоюз железнодорожников. Меньшевики и правые эсеры, занимавшие прочные позиции в воз­главляемом ими «Всероссийском исполнительном комитете союза железнодорожников» (Викжель), потребовали введения «одно­родного социалистического правительства» при полноправном участии своих представителей.

Формально Ленин не возражал против такого политического союза. «Нас обвиняют, – указывал он 7 (20) ноября в «обращении ЦК РСДРП(б)», – хоры буржуазных писак и людей, давших себя запугать буржуазии, в том, что мы неуступчивы, что мы неприми­римы, что мы не хотим разделить власти с другой партией. Это не­правда, товарищи!»

Но, конечно, Ленин прекрасно понимал, что, в случае введения в правительство членов оппозиционных партий, все преимущества от взятия большевиками реальной власти будут утеряны. Поэтому он без лицемерия заявлял об условиях возможной коалиции. Он подчеркивал готовность своей партии к сотрудничеству с «совет­скими партиями» лишь в случае, если они примут политическую программу большевиков.

Это прагматичное ленинское требование в самом большевист­ском руководстве сразу было встречено в штыки. В знак протеста против создания коалиционного правительства на условиях Викжеля о выходе из ЦК заявили Зиновьев, Каменев, Рыков, Ногин, Милютин. Каменев одновременно подал в отставку с поста предсе­дателя ВЦИК, а Рыков, Ногин, Милютин и Теодорович ушли с по­стов наркомов.

В эти дни всеобщего ажиотажа, разброда и столкновения мне­ний, нервозности и сомнений Сталин демонстрирует безусловную и абсолютную поддержку Ленина. Отстаивая его позицию при разборе во ВЦИК конфликта с представителями «Викжеля», он то­же заявил о возможности союза только при условии принятия большевистской программы революционных преобразований.

Профсоюзы на эти условия не пошли, и совместно с левыми эсерами большевики распустили так называемое Учредительное собрание, на которое оппозиция возлагала большие надежды. Впрочем, даже Керенский скептически отнесся к этой форме «на­родовластия». Впоследствии, в эмиграции, он писал: «Учредитель­ное собрание обернулось трагическим фарсом. Ничего из того, что там происходило, не дает возможности назвать его последним бас­тионом защиты свободы».

В надежде на скорый крах большевиков меньшевистская «Но­вая жизнь» совершенно справедливо писала 4 (17) ноября: «Ведь, кроме солдат и пушек, у большевиков пока нет ничего. Без государ­ственного механизма, без аппарата власти вся деятельность нового правительства похожа на машину без приводных ремней».

Задачи, поставленные декретами новой, пролетарской власти, были грандиозны, но вряд ли кто даже из лидеров большевиков ясно осознавал, какие трудности придется им встретить на предстояв­шем пути. Не все вписывалось в постулаты теории. Не все поддава­лось контролю и управлению. В один из этих неистовых дней Совет­ская власть повисла на волоске. 7 (20) ноября 1917 года Советское правительство начало в Брест‑Литовске переговоры о перемирии между Советской Республикой и странами германского блока.

В этот важный, решающий момент главнокомандующий вой­сками генерал Духонин отказался подчиняться приказу Совнарко­ма о начале переговоров. «Минута была жуткая... – вспоминал Сталин. – Командный состав армии находился целиком в руках Ставки. Что касается солдат, то неизвестно было, что скажет 12‑мил­лионная армия, подчиненная так называемым армейским органи­зациям, настроенным против Советской власти».

Казалось бы, все... Тупик. Однако Ленин не потерял самооблада­ния и предложил пойти на радиостанцию, откуда была возмож­ность обратиться «к солдатам через голову командного состава с призывом – окружить генералов, прекратить военные действия, связаться с австро‑германскими солдатами и взять дело мира в собственные руки... Это был скачок в неизвестность», – признал Сталин.

Вслед за переданным радиопосланием, 9 (22) ноября Ленин, Сталин и Крыленко вступили в переговоры с Духониным по теле­графу. Вызванный по прямому проводу Духонин самонадеянно за­явил, что готов подчиниться «центральной правительственной вла­сти, поддержанной армией и страной», но не признает Совнарко­ма и отказывается выполнять приказы Ленина.

В ответ на бойкот распоряжений Советской власти в адрес главкома ушла телеграмма. Она была категоричной: «Именем пра­вительства Российской республики, по поручению Совета Народ­ных Комиссаров, мы увольняем вас от занимаемой вами долж­ности за неисполнение предписаний правительства и за поведе­ние, несущее неслыханные бедствия трудящимся массам всех стран и в особенности армиям. Мы предписываем вам под страхом ответственности по законам военного времени продолжать веде­ние дела, пока не прибудет в Ставку новый главнокомандующий или лицо, уполномоченное им на принятие от вас дел. Главноко­мандующим назначается прапорщик Крыленко. Ленин, Сталин и Крыленко».

Проявленная самоуверенная строптивость, неподчинение ре­волюционной власти закончились для генерала трагически. Взбун­товавшиеся солдаты растерзали генерала, устранив препятствие для начала переговоров с немцами. Солдаты устали от войны, и ро­жденная этим эпизодом крылатая фраза: «Отправить в штаб Духо­нина» – афористично увековечившая его имя в революционном фольклоре – стала выражением понимания «демократии» в это время.

Уже в эти первые дни существования молодого государства роль Сталина не ограничивалась работой в Совнаркоме. 29 ноября «для решения наиболее важных вопросов, не терпящих отлага­тельства», ЦК образовал бюро «четверку» в составе Ленина, Стали­на, Троцкого и председателя ВЦИК Свердлова.

Молодое Советское правительство оказалось во главе России, когда развал экономического и политического уклада государства вошел в стадию необратимого разрушения. Положение было тя­желейшим. Стихийная национализация предприятий промыш­ленности, захват крестьянами помещичьих земель, начавшиеся еще при Временном правительстве, вызвали бегство бывших хозя­ев. Страну ожидали трудные времена. Теперь на открытый сабо­таж новой власти пошли служащие государственных учреждений. Интеллигенция. На их места приходили молодые революционеры, полные прекрасных идей о «грядущем светлом будущем», но не имевшие ни малейшего представления о методах и способах пре­творения этих идей в практику жизни.

Самые благие намерения и дерзновенные замыслы погибают от болтовни. Много обещавший, но не кредитоспособный Февраль канул в Лету. «Все было кончено, – пишет русский писатель. – По опустевшим улицам притихшего Петербурга морозный ветер гнал бумажный мусор – обрывки военных приказов, театральных афиш, воззваний к «совести и патриотизму» русского народа. Пе­стрые лоскуты бумаги с присохшим к ним клейстером, зловеще шурша, ползли вместе со снежными змеями поземки.

Это было все, что осталось от еще недавно шумной и пьяной су­толоки столицы. Ушли праздные толпы с площадей и улиц. Опус­тел Зимний дворец, пробитый сквозь крышу снарядом с «Авроры». Бежали в неизвестность члены Временного правительства, влия­тельные банкиры, знаменитые генералы... Исчезли с ободранных и грязных улиц блестящие экипажи, нарядные женщины, офицеры, чиновники, общественные деятели со взбудораженными мысля­ми... Испуганный прохожий жался к стене, косясь на патрули – на кучи решительных людей, идущих с красной звездой на шапке и с винтовкой, дулом вниз. Через плечо.

...Страшно, непонятно, непостигаемо. Все кончилось. Все было отменено... Чины, отличия, пенсии, офицерские погоны, буква ять, Бог, собственность и само право жить, как хочется, – отменялось. Отменено!..»

Установившаяся в октябре в России власть определила свои ис­торические полномочия как диктатура пролетариата, но в течение длительного времени, названного «военным коммунизмом», боль­шевики не могли думать о создании определенной социально‑эко­номической системы. Об этом не могло быть серьезной речи. Они не могли закрыть глаза на действительное положение вещей. По­жалуй, этот период можно назвать диктатурой здравого смысла. Россия невозможна «без мощной и твердой государственной вла­сти», и на первых порах большевики оказались перед проблемой восстановления устоев государства.

Развращенный мелкобуржуазным Февралем народ вообще не хотел признавать никакой власти. Политическая мысль, революци­онные лозунги пробудили в нем «таинственное иррациональное», о котором досужая интеллигенция, со ссылками на давно жившего Пушкина и ошарашенного действительностью Бунина, любит рас­суждать как о «русском бунте» – бессмысленном и беспощадном.

Все это не более чем праздное словоблудие интеллигенции, воз­радовавшейся, что она не может «понять Россию» своим скудным «умом». Ленин это понял и не раз утверждал, что «мелкобуржуаз­ная анархическая стихия», присущая крестьянской психологии России, – «самый опасный враг пролетарской диктатуры».

Анархия деловитого, «крепкого», «хозяйственного мужика», озабоченного мыслями о своей семье, выплеснулась наружу, про­рвалась через препоны осознанной необходимости. Русские и не­русские люди «эшелон за эшелоном, валили миллионными толпа­ми с фронта домой, в деревни, в степи, в болота, в леса... К земле, к бабам... В вагонах с выбитыми окнами стояли вплотную, густо, не шевелясь... Ехали на буферах, на крышах. Замерзали, гибли под ко­лесами, проламывали головы на габаритах мостов. В сундучках вез­ли добро, что попалось под руку, – все пригодится в хозяйстве: пу­лемет, и замок от орудия, и барахло, взятое с мертвеца, и ручные гранаты, винтовки, граммофон и кожа, срезанная с вагонной кой­ки. Не везли только денег – этот хлам не годится даже вертеть ко­зьи ножки.

...Как плугом прошлись фронтовые эшелоны по российским равнинам, оставляя позади развороченные вокзалы, разбитые же­лезнодорожные составы, ободранные города. По селам и хуторам заскрипело, залязгало – это напильничками отпиливали обрезы. Русские люди серьезно садились на землю. А по избам, как в ста­рые‑старые времена, светилась лучина, и бабы натягивали основы на прабабкины ткацкие станки. Время, казалось, откатилось назад, в отжившие века».

Эта впечатляющая картина, нарисованная «красным гра­фом» – писателем Алексеем Толстым, говорит о сложности того периода, непредсказуемости поворота ситуации и обилии тех про­блем, с которыми столкнулась новая власть. Взяв власть в октябре, «большевики в течение длительного времени боролись вовсе не за социализм и коммунизм, хотя мало кто из них сознавал это с дей­ствительной ясностью». То, что впоследствии было названо перио­дом «военного коммунизма», еще не являлось созданием опреде­ленной новой социально‑экономической системы.

Конечно, большевикам выпала трудная и даже неблагодарная роль. Им предстояло разгребать хлам истории, восстанавливать го­сударство, разрушенное Первой мировой войной и политикой Временного правительства. Практически им приходилось начи­нать с нуля. Строить государство с основания, «и по горизонтали, собирая распавшиеся части России, и по вертикали, собирая власт­ные структуры» в определенную систему.

Хотя 29 ноября Сталин был введен в состав Бюро ЦК, с него не было снято руководство Наркоматом по делам национальностей. Это был важный государственный пост, ибо тогда, в 1917 году, про­изошло то же самое, что и позднее, в конце столетия: бегство из Российской империи Украины, Белоруссии, кавказских и других регионов. И, собирая позже страну в единое целое, ему пришлось выполнить роль главного национального арбитра. Фактически он занял должность министра «иностранных» дел. От того, что «ино­странными» теперь стали бывшие территории империи, его задача не облегчалась.

Первым нарком создал польский комиссариат. 24 ноября он представил в СНХ записку о назначении комиссара и помощника «по польским делам (военные дела, беженцы)». В конце ноября, когда Наркомат получил помещение Национального совета быв­шего МВД, были созданы мусульманский, белорусский, еврейский и армянский комиссариаты.

Далее короткий перечень говорит о разнообразии вопросов, в которые ему приходится вникать. В ноябре СНК заслушал его док­лады «о торговле с Финляндией», «об Украине и Украинской раде», «о политике государства в области финансов и экономики». 31 ок­тября Сталин сделал доклад о положении на фронте на заседании Военно‑революционного комитета. В декабре вместе с Лениным он разрабатывает Декрет о создании Высшего совета народного хозяйства и участвует в заседании Всероссийской коллегии по ор­ганизации и формированию Красной Армии. На заседаниях Сов­наркома он делает доклады «О положении в Оренбурге, Уральском округе, Туркестане и на Кавказе», «О Центральной раде».

С началом переговоров в Брест‑Литовске в ноябре 1917 года Сталин вместе с Лениным готовит конспект программы Брест­ских переговоров и участвует в подготовке Декрета о суде. Факти­чески он стал вторым человеком в правительстве. Впрочем, о его ре­альном положении в иерархии власти говорит уже тот факт, что на период кратковременного отпуска Ленина, с 23 декабря 1917 года Сталин официально был назначен председателем Совета народных комиссаров.

Гражданская война началась не с приходом к власти большевиков, и даже не с белогвардейского «ледяного похода». Фактически она вспыхнула уже летом 1917 года как война межнациональная. После Февральской революции национальный вопрос стал пробле­мой политической. Махровый национализм и национал‑сепара­тизм, реанимированный в России в конце XX столетия, не был от­крытием элиты партийных ренегатов среди коммунистов. Болезнь неврастенического сепаратизма, вызванная эпидемией февраль­ского переворота, ставила под угрозу целостность Российского го­сударства еще в начале века.

В те годы ни у кого из политиков Запада не оставалось сомне­ний в том, что с Россией как единой державой покончено. Этот процесс приобретал тенденцию необратимого обрушения. В нояб­ре Центральная рада объявила независимой Украину. В декабре Кишинев засвидетельствовал создание свободной Молдавии, а Ли­товский совет, сформированный под контролем германских окку­пационных властей, заявил об образовании – для вечной и проч­ной связи с Германией – независимой Литвы.