Глава 4. Под знаменем первой революции

 

 

Неверно, что теорию «перманент­ной революции», о которой Радек стыдливо умалчивает, выдвинули в 1905 году Роза Люксембург и Троц­кий. На самом деле теория эта была выдвинута Парвусом и Троцким.

И.В. Сталин  

 

 

Минувший 1904 год, в начале которого Иосиф Джугашвили бе­жал из ссылки, был тяжелым для России. В Зимнем дворце его встретили шумным, долго не прекращавшимся весельем В разгар «Сарафанового» бала, проходившего 19 февраля, в залах Эрмитажа появился офицер Генерального штаба, вручивший царю телеграм­му наместника на Дальнем Востоке: японские миноносцы без объ­явления войны атаковали русскую эскадру на рейде Порт‑Артура Танцы не прервались. История на своих часах еще продолжала от­считывать время династического правления последнего россий­ского монарха Николая II.

Что оставил после себя потомкам этот канонизированный в конце XX столетия Церковью последний российский царь? Чем прославил он свое имя? Как возвеличил державу?

Его царствование было бесславным. Оно не оставило стране ни­каких заметных деяний, кроме ходынской трагедии, Кровавого воскресенья, Ленских расстрелов; оно оставило в памяти позор по­ражения армии и флота в Русско‑японской войне, бесславное кро­вопролитие и военные неудачи в империалистической войне, оно ознаменовалось успешным и жестоким подавлением Первой рус­ской революции.

«Кровавое царствование, – констатирует писатель В. Пи­куль, – и самое бесцветное. Картину своего правления Николай II обильно забрызгал кровью, но безжизненная кисть царя не отрази­ла на полотне ни одного блика самодержавной личности. Здесь не было ни упрямого азарта Петра I, ни бравурной веселости Екате­рины I, ни тонкого кокетничания Екатерины II, ни либеральных потуг Александра II, ни жестокой прямолинейности Николая I, не было даже кулацких замашек его отца. Даже те, кто воспевал мо­нархию, днем с огнем искали монарха в России и не могли найти его, ибо Николай II, словно масло на солнцепеке, расплылся на фо­не общих событий. Реакционеры желали видеть в нем самодерж­ца, а к ним выходил из‑за ширмы «какой‑то веселый разбитной ма­лый в малиновой рубашке и широких шароварах, подпоясанный шнурочком».

Русско‑японская война началась без объявления войны. Для флота и армии она сложилась цепью трагедий. Уже в ночь веро­ломного нападения японцы атаковали на внешнем рейде Порт‑Артура русскую эскадру, подорвав броненосцы «Ретвизан» и «Це­саревич», повредив крейсер «Паллада». Затем в неравном бою с эс­кадрой адмирала Уриу геройски погибли «Варяг» и «Кореец». 30 марта во время морского боя флагманский корабль русской эс­кадры броненосец «Петропавловск» наполз на «минную банку» и, разорванный адским взрывом пороховых отсеков, скрылся в пучи­не, унеся на дно вместе с командой адмирала Макарова.

Даже воюющие японцы, узнав о гибели русского флотоводца, «устроили траурную демонстрацию с фонариками», выражая ува­жение памяти великого мореплавателя. Иначе отреагировали на гибель Макарова в Царском Селе. Извещенный о ней телеграфом Николай II пожелал отправиться на охоту. «Давненько не было та­кой погоды! – восхитился император. – Я уже забыл, когда в по­следний раз охотился...»

В дождливый октябрьский день из портов Балтики в помощь армии и флоту, воевавшим на Дальнем Востоке, тронулась 2‑я рус­ская эскадра адмирала Рожественского. Она уходила навстречу ги­бели, а вслед за ней готовилась отправиться в путь 3‑я эскадра Небогатова. Русские корабли шли вдоль берегов Африки, когда 20 де­кабря комендант Порт‑Артура генерал Стессель выслал к японцам парламентариев с заявлением о капитуляции. Отразивший 4 штур­ма город‑крепость сдался. Через два дня после получения сообще­ния о капитуляции Николай II отметил в дневнике потрясающую новость: императрица, катаясь на санках, сильно ушиблась!

Русско‑японская война, которую правительство обещало за­кончить скорой победой, затянулась. Война усугубила нелегкое по­ложение народа, она обескровила российский рубль, усилив и без того наглую эксплуатацию людей труда. Словно бойцы после тяж­кой битвы, возвращались – от жара горнов и наковален, от грохота машин и станков, от тяжести тачек, «вытянув длинные руки вдоль бедер», уставшие работники. На рабочих окраинах среди тесных бараков их встречали семьи; голодные глаза худых детей и бледные лица жен, ожидавших скудную получку. Мир был несправедлив, но, когда война обострила жестокость этого мира, жизнь станови­лась беспросветной.

Народ жаждал милосердия. И 9 января 1905 года 150‑тысяч­ная толпа петербургских рабочих, еще не утратившая наивной ве­ры в самодержавное милосердие, по‑праздничному одетая, с хо­ругвями и крестами, с детьми и женами, направилась к Зимнему дворцу, чтобы вручить царю петицию со своими требованиями. Во главе шествия стоял руководитель «Собрания русских фабрично‑заводских рабочих Петербурга» священник Георгий Гапон. Воз­главленные Гапоном рабочие не намеревались свергать царя – они шли смиренно просить самодержца принять их просьбы.

Процессия двигалась под мощное пение «Спаси, Господи, люди твоя», и в этой молитве звучали пожелания благ «императору на­шему Николаю Александровичу». Реакция властей оказалась не­ожиданной – на улицах мирную манифестацию встретили вой­ска. На площадях и улицах столицы пролилась кровь. В это воскре­сенье, ставшее Кровавым, несколько сотен человек были убиты, более тысячи ранены. Отказались стрелять по приказу царя в на­род лишь матросы гвардейского экипажа; потом ряды убийц по­кинули солдаты Преображенского полка, которых увел князь Обо­ленский, потомок декабристов.

«Тяжелый день, – записал в своем дневнике Николай II. – Произошли серьезные беспорядки вследствие желания рабочих дойти до Зимнего дворца. Войска должны были стрелять в разных местах города, было много убитых и раненых. Мама приехала к нам прямо с обедни, завтракали со всеми. Гуляли с мамой...»

Страшный день 9 января стал днем, с которого началась Первая русская революция.

Накануне кровопролития в столице империи, 8 января 1905 года, авлабарская нелегальная типография Кавказского союзного комитета напечатала листовку Джугашвили, озаглавленную «Рабо­чие Кавказа, пора отомстить!». Конечно, совпадение призыва с про­исшедшим на следующий день в Петербурге было случайным. Лис­товка была посвящена другим событиям. Считая, что падение Порт‑Артура всколыхнет революционные настроения в стране, Иосиф Джугашвили убежденно пишет: «Русская революция неиз­бежна, как неизбежен восход солнца! Можете ли вы остановить восходящее солнце?.. Пора разрушить царское правительство! И мы разрушим его!»

На Кровавое воскресенье страна ответила забастовками, вол­ной прокатившимися по всей России. Мощно вздыбившийся на­родный вал протеста приближался к Кавказу. И в связи с этим 16 января у тифлисского губернатора состоялось совещание. На нем было решено, не дожидаясь реакции социал‑демократов на события 9 января в столице, произвести в городе предупреждаю­щие аресты. В последовавшую ночь были арестованы 13 человек. Иосиф Джугашвили, находившийся в это время в Баку, вернулся в Тифлис уже после полицейской акции.

Напряжение в Закавказье нарастало, 17 января объявили за­бастовку портовики и железнодорожники Батума, спустя сутки началась политическая стачка в Тифлисе, в тот же день – поднялся Кутаис. 20 января забастовка стала всеобщей – рабочие бастовали в Сухуми, Поти, Чиатурах... Несмотря на принятые властями меры, 23 января в Тифлисе состоялась первая массовая демонстрация; с красным знаменем и революционными песнями она прошла по Головинскому проспекту. Как и четыре года назад, против демон­странтов были брошены казаки и городовые; произошло настоя­щее сражение, и, хотя многие участники демонстрации были изби­ты, на этот раз навести порядок власти сумели с большим трудом.

Аресты, произведенные вслед за этим властями, изменили соот­ношение сил в Тифлисском комитете РСДРП, и на состоявшемся 27 января заседании меньшевики оказались в большинстве. На ле­вом политическом фланге социал‑демократов произошла своеоб­разная рокировка, и к этому переделу «власти» подоспел вернув­шийся из эмиграции лидер грузинских меньшевиков Ной Жорда­ния. Уже ожидая фракционного раскола и дальнейшего идейного противоборства, в ночь с 17‑го на 18 января большевики перепря­тали партийную библиотеку и кассу и отказались сдать подполь­ную типографию.

Их оппоненты были настроены воинственно. Не найдя под­держки у краевого руководства, 26 января Тифлисский комитет, получивший преимущество меньшевиков, заявил о выходе из Кав­казского союза РСДРП. Пытаясь восстановить ситуацию, Союз­ный комитет 30 января потребовал от Тифлисского комитета «не только отозвать свое заявление, но и ввести в свой состав новых членов». Однако меньшевики ответили отказом и 7 февраля объя­вили о своих разногласиях открыто, выступив с заявлением, пре­давшим существо разногласий широкой огласке.

Видимо, не случайно, что это идейное размежевание внутри со­циал‑демократической партии шло параллельно с обострением национальных противоречий в Грузии. Они направленно подогре­вались конкурирующими в промышленности и региональной эко­номике национальными кланами. Принадлежавшая к различным этническим и религиозным группам буржуазия в национальных регионах России способствовала формированию национально‑се­паратистских настроений и в городской среде.

Уже при подготовке к декабрьской бакинской забастовке в слоях рабочих возникла скрытая агитация, направленная на страв­ливание между собой армян и «татар» (азербайджанцев). Так, в ча­стности, за спиной агитаторов, сталкивающих разнонациональные пролетарские и городские бакинские слои, скрывались интересы местных нефтепромышленников Дадаева и Тагиева. Но импульс всплеску межнациональной ненависти в городе дало убийство ар­мянином состоятельного татарина, в ответ на которое единоверцы погибшего открыто, прямо на улице, убили нескольких случайных прохожих армян.

Варварское выяснение отношений вылилось в трагедию. Вече­ром 6 февраля в Баку прозвучали первые ружейные и револьвер­ные выстрелы, затем начались кровавые погромы, и для ликвида­ции побоища власти применили войска. Солдаты «стреляли по раз­бушевавшейся толпе боевыми снарядами». Число убитых и раненых за ночь составило несколько десятков.

Находившийся во время этих событий в городе Джугашвили активно содействовал прекращению «армяно‑татарского» кон­фликта. Мобилизованные им члены рабочей дружины пытались остановить проявление межнациональной розни. Мухтар Гаджиев вспоминал, что «в Балаханах во время армяно‑татарской резни мы, пять товарищей, каким‑то образом получили винтовки и собра­лись вокруг «армянского района», где по поручению (Иосифа Джугашвили) мы не должны были допустить резни».

Однако в пылу конфронтации этой тревожной ночью, напоми­навшей почти боевое столкновение, Иосиф не забыл и о чисто пар­тийных интересах. Как вспоминал еще один участник событий, другой боевой дружине он дал задание захватить типографский шрифт, мы, 15 человек, сделали это и отвезли шрифт в крепость. Он предусмотрительно и прагматически учитывал, что «оружием про­летариата» должен быть не только булыжник – свинцовый шрифт может послужить революции не хуже, чем свинцовые пули.

В Тифлис Иосиф Джугашвили вернулся лишь через неделю, и здесь он снова оказался в гуще событий. Бессмысленный и злобный всплеск межэтнической вражды вызвал мощный резонанс. Нацио­нальная резня потрясла все слои населения, и на площади возле Ванского собора состоялся многотысячный митинг с участием представителей разных национальностей.

Написанная им и отпечатанная к этому митингу в пятнадцати тысячах экземпляров листовка «Да здравствует международное братство!» – логически убедительна и публицистически страстна. Она призывала рабочих не допускать национальных столкнове­ний, не поддаваться на провокации, противоречившие интересам пролетариата.

Он писал в листовке: «Стоны умирающих рабочих в Баку, ар­мян и татар; слезы жен, матерей, детей; кровь, невинная кровь че­стных, но несознательных граждан; напуганные лица бегущих, спа­сающихся от смерти беззащитных людей; разрушенные дома, раз­грабленные магазины и страшный, несмолкающий свист пуль – вот чем укрепляет свой трон царь‑убийца честных граждан». Он призвал: «Долой национальную рознь! Долой царское правительст­во! Да здравствует братство народов! Да здравствует демократиче­ская республика!»

Именно эти его призывы стали лозунгами митинга. С призыва­ми о прекращении кровавой вражды выступили не только социал‑демократы, взывая к взаимной поддержке друг друга «в борьбе с дьяволом, сеющим рознь между нами», с проповедями о примире­нии обратилось к единоверцам тюркское и армянское духовенст­во. На следующий день, в понедельник 14 февраля, в городе состоя­лась примиренческая демонстрация. Встретившись вечером того же дня с Камо в квартире Хананяна на Хлебной площади, он напи­сал новую листовку «К гражданам», посвященную прошедшей ма­нифестации. Она была распространена на следующий день.

Еще не успели улечься страсти, взбудораженные армяно‑азер­байджанскими столкновениями, как Иосиф Джугашвили вернул­ся к партийным проблемам. Обстоятельства, возникшие в резуль­тате фракционных разногласий в рядах социал‑демократов, требо­вали энергичных действий, и он опять возобновляет свои нелегальные поездки по Закавказью. В конце февраля он был в Ба­туме, затем появился в Новороссийске, но между 4‑м и 5 марта снова выехал в Баку для участия в заседании обновленного город­ского комитета РСДРП.

Вернувшись в Тифлис и поселившись в квартире Бердзеношвили, он приступил к написанию тематической работы, озаглавив ее: «Коротко о партийных разногласиях». Эта работа, составившая после ее окончания брошюру, была популяризацией написанной в 1903 году ленинской книги «Что делать?». Программа Иосифа Джугашвили предельно обнажена: «Наша обязанность, обязан­ность социал‑демократии, совлечь стихийное движение рабочих с тред‑юнионистского пути и поставить его на путь социал‑демо­кратический. Наша обязанность – внести в это движение социа­листическое сознание и объединить передовые силы рабочего класса в одну централизованную партию».

Он еще не закончил свою работу, когда в Лондоне открылся III съезд РСДРП. За необходимость проведения нового съезда пар­тии большевики боролись давно, но, пожалуй, лучшей «агитацией» для ускорения его созыва стали действия самого царского прави­тельства. Побудительным импульсом для форсирования событий стал арест 9 февраля в Петербурге почти всего состава ЦК РСДРП.

На свободе остались лишь трое – Ленин, Землячка и Красин. 4 марта они обратились с заявлением, в котором указали «на пра­вомерность действий Бюро комитета большинства, направленных к созыву съезда», и призвали местные организации направить сво­их представителей за границу. Этот призыв поддержали обе пар­тийные фракции. Но когда 12 апреля в Лондоне открылся съезд большевиков, меньшевики собрались на свою конференцию в Же­неве. Раскол партии стал фактом. III съезд РСДРП (большевиков) постановил, что «одной из настоятельных задач партии» в текущий момент является подготовка восстания.

Впрочем, в этом давно вызревавшем расколе кавказские мень­шевики даже опередили события. Еще 12 марта меньшевистский Тифлисский комитет поставил вопрос о роспуске Союзного коми­тета и стал готовить общекавказскую конференцию. Прошедшая 14–15 апреля конференция избрала свое Кавказское бюро, про­тивопоставившее себя Союзному комитету РСДРП. Появление двух руководящих центров социал‑демократического движения обусловило последовавшую незамедлительно как в самой России, так и в эмигрантской среде борьбу за влияние на пролетарские массы.

Иосиф Джугашвили оказался в эпицентре этого процесса. Сра­зу после меньшевистской конференции он отправляется в Кутаис. По пути он остановился в Гори; здесь 19 апреля в доме Гогнидзе со­стоялось собрание местных социал‑демократов. И он снова чуть не оказался в руках полиции. Она нагрянула в момент встречи рево­люционеров, однако хозяину квартиры удалось спрятать Иосифа в подвале, куда полиция не удосужилась заглянуть.

Продолжая свой вояж, в четверг 21 апреля он уже находился в Цхра‑Цхаро, где принял участие в дискуссии с меньшевиками, но конечной целью его поездки была Имеретино‑Мингрельская орга­низация. Межфракционные противоречия превращали обстанов­ку в регионе в своеобразную идейную войну. Его появление в Кутаисе совпало с обострением ситуации в Чиатури, где назревала ак­тивизация меньшевиков, и прибывшие оттуда рабочие «просили о помощи», чтобы не допустить переход организации под их руково­дство. Для поддержки к чиатурцам выехал Александр Цуклидзе, а затем, в конце апреля, туда выехал и Иосиф Джугашвили.

«Он остановился в доме Джакели, – пишет Георгий Нуцубидзе, – где в верхнем этаже помещался комитет Чиатурской больше­вистской партийной организации, а в подвале – нелегальная типо­графия, и жил там до отъезда из Чиатур. Только в опасные момен­ты, когда нужно было скрываться от полиции, он покидал эту квартиру и переходил к кому‑нибудь из товарищей».

Делая краткий обзор сложившейся на Кавказе ситуации, 8 мая, обращаясь в заграничный большевистский центр, Иосиф Джуга­швили пишет: «Пришлось все время разъезжать по Кавказу, высту­пать на дискуссиях, ободрять товарищей и т.д. Людей у нас почти не было (и теперь очень мало, в два‑три раза меньше, чем у мень­шевиков)... Положение дел у нас таково. Тифлис почти целиком в руках меньшевиков. Половина Баку и Батума тоже у меньшевиков. Другая половина Баку, часть Тифлиса, весь Елисаветполь, весь Кута­исский район с Чиатурами (марганцепромышленный район, 9– 10 тыс. рабочих) и половина Батума у большевиков. Гурия в руках примиренцев, которые решили перейти к меньшевикам. Курс меньшевиков все еще поднимается».

Его сообщение напоминает сводку с поля боевых действий, но он не просит о помощи, а лишь информирует об обстановке. Это письмо, начатое им 29 апреля и законченное только 8 мая, свиде­тельствует о действительной его повседневной занятости. И занят он в это время не только и не столько «ободрением товарищей», он продолжает практическую работу по усилению всего механизма революционного действия.

Одним из первых шагов, предпринятых им в Чиатурах, была организация новой подпольной типографии. Ее разместили в под­вале дома И. Белиашвили. Другую хорошо законспирированную типографию Имеретино‑Мингрельский комитет имел в Кутаисе. Она располагалась на окраине города, в подвале дома землемера Васо Гогиладзе. Руководил ею Бибинейшвили – Барон, а Джуга­швили и Кавтарадзе писали листовки.

В мае 1905 года в Кутаисе, в доме Иосифа Гветадзе, состоялась губернская конференция, сыгравшая важную роль в усилении большевистскою влияния на местную организацию. В начале июня на Кавказ с завершившегося III съезда РСДРП вернулся М. Цхакая. Его возвращение совпало со смертью от туберкулезного менингита одного из активнейших революционеров Закавказья Александра Цуклидзе; он умер 9 июля, а 12‑го состоялись ею похороны.

А.Г. Цуклидзе был одним из тех революционеров, с которыми у Иосифа Джугашвили сложились тесные товарищеские и деловые связи, касавшиеся наиболее тайных сторон деятельности револю­ционною подполья – контрразведки. Александр был сыном князя Григория Цуклидзе; его мать – княгиня Олимпиада Цуклидзе. Родственные и дружеские связи семьи Цуклидзе распространя­лись на камердинера императорского двора князя Симона Цере­тели и семью Кайхо Эристави, являвшегося по материнской линии правнуком имеретинского царя Соломона I Великою.

Похороны Александра Цуклидзе вылились в грандиозную мас­совую политическую манифестацию. Гроб с телом соратника по партии товарищи пронесли от Кутаиса до Хони; медленно движу­щаяся траурная процессия сопровождалась пением революцион­ных песен. В прощании с революционером приняло участие около пятидесяти тысяч человек. Подобного Грузия не знала. Нечего по­добного невозможно было представить.

«Они еще идут!» – изумлялись пораженные обыватели, всмат­риваясь в многочисленные ряды траурной процессии. Иосиф Джу­гашвили шел вместе с другими разыскиваемыми полицией нелега­лами, и власти не решились вмешаться в это грандиозное, потря­савшее величием солидарности, почти эпическое действо.

Эти похороны как бы приглушили партийные разногласия. Сразу после них в Хони прошло несколько дискуссий между боль­шевиками и меньшевиками. Они продолжались три дня, и их стержнем стало обсуждение решений лондонского съезда и же­невской конференции социал‑демократов. После их завершения, 16 июня, Иосиф Джугашвили вместе с М. Цхакая направились в Кутаис, где состоялось заседание Имеретино‑Мингрельского ко­митета большевиков. Сделав доклад о прошедшем съезде, Цхакая подчеркнул его выводы об открывающейся перспективе сверже­ния монархии и в связи с этим – необходимости подготовки все­общей политической стачки и вооруженного восстания.

Иосиф Джугашвили деятельно включился в практическую реа­лизацию этих решений. В. Киасашвили, ставший командиром бое­вой группы, вспоминал: «По инициативе Сосо мы приступили к организации чиатурского большевистского отряда». Создание им в Чиатурах «отрядов красной сотни» сыграло важную роль в после­довавших революционных событиях 1905 года. Он возобновил многочисленные поездки в партийные организации. За его пере­мещениями трудно уследить: в июне он едет в Худистави, затем в мятежную Гурию, в селения Гоми и Цители, а в начале августа вы­ступает на митингах в Парцхава и Чохотури. В середине августа вы­езжает в Батум.

Директивы высшего партийного органа Иосифом Джугашви­ли были развиты и переработаны применительно к практическим условиям в статье «Вооруженное восстание и наша тактика», опуб­ликованной 15 июля в газете «Пролетариатас брдзола». Он дает методические указания по подготовке вооруженного восстания и рассматривает в нем не отдаленную цель, а «практическую задачу, которую партия поставила перед пролетариатом». Он требует «не­медленно приступить к вооружению народа на местах, к созданию специальных групп для налаживания дела, к организации район­ных групп для добывания оружия, к организации мастерских по изготовлению взрывчатых веществ, к выработке плана захвата го­сударственных и частных оружейных складов и арсеналов». По су­ществу, эта статья не агитационно‑литературная публикация, а ди­ректива, «техническое руководство» по организации «подготовки всероссийского восстания».

Его директивы взвешенно продуманны, он требует: «обратить самое серьезное внимание на создание боевых дружин для исполь­зования добытого оружия» и предупреждает: «Ни в коем случае нельзя допустить таких действий, как раздача оружия прямо мас­сам».

«Одной из главных задач, – подчеркивает Иосиф Джугашви­ли, – наших боевых дружин и вообще военно‑технической орга­низации должна быть разработка плана восстания для своего рай­она и согласование его с планом, разработанным партийным цент­ром для всей России. Найти наиболее слабые места у противника, наметить пункты, откуда можно напасть на него, распределить все силы по району, хорошо изучить топографию города – все это должно быть сделано предварительно, чтобы мы ни при каких об­стоятельствах не оказались застигнутыми врасплох».

Нельзя не обратить внимание на то, что еще за 12 лет до знаме­нитого ленинского «плана вооруженного восстания», указываю­щего в октябре 1917, что «в первую голову нужно брать телеграф, телефон, банки, мосты», – Сталин сформулировал основные чер­ты этого плана. При такой организации, указывает он, восстав­шие «быстро захватят разные склады оружия, правительствен­ные и общественные учреждения, почту, телефон и т.п., что бу­дет необходимо для дальнейшего развития революции».

Успешной деятельности большевиков в Кутаисской губернии способствовало и то, что летом 1905 года, в период подъема рево­люции, губернатором в ней стал В.А. Старосельский. Агроном по образованию, он до своего назначения возглавлял Сакарский пло­допитомник. Там на протяжении многих лет находили свое убе­жище «неблагонадежные лица»; жандармы догадывались об этом, и сам Старосельский четыре раза подвергался обыскам. Однако его связи в аристократических кругах Грузии оказались настолько влиятельны, что он получил предложение занять должность губер­натора.

Прежде чем принять это предложение, Старосельский обра­тился «за советом» в местную организацию РСДРП, в руководстве которой был Иосиф Джугашвили. Он получил одобрение. Таким образом, главой Кутаисской губернии царской России с 6 июля 1905 г. по 6 января 1906 г. стал социал‑демократ.

Губернатор Старосельский безоговорочно примкнул к револю­ции, и Кутаис стал ядром революционной борьбы на Кавказе. Од­ним из результатов такого необычного симбиоза власти и оппози­ции стало то, что Имеретино‑Мингрельский комитет обретал воз­можность не только регулярно получать информацию из ГЖУ, которую его начальник обязан был докладывать еженедельно гу­бернатору, но и влиять на кадровые назначения в губернии по ли­нии Министерства внутренних дел. Трудно утверждать, насколько глубоко внедрилась партийная контрразведка в пределы жандарм­ского ведомства, но при любой оценке фактов в Кутаисской губер­нии определенное время революционеры имели очевидное покро­вительство в высших коридорах власти.

Кавказ напоминал Вавилон не только разноязычием; кроме со­циальных противоречий он, как пороховая бочка, был начинен взрывоопасными национальными предрассудками. Националь­ные, религиозные и кастовые суеверия тесно соприкасались с про­тиворечиями и конкурентными интересами национальных капи­талов. Это переплетение интересов и мировоззрений сыграло роль бикфордова шнура. Приглушенная, но не прекратившаяся в Баку армяно‑азербайджанская вражда продолжала тлеть невидимым внутренним жаром и вскоре взорвалась новым конфликтом; 20 ав­густа межнациональные столкновения возобновились, а 22‑го за­пылали нефтяные промыслы.

Газета «Баку» писала: «Сгорели целиком с конторами: Каспий­ское товарищество... (у Манташева целиком завод на Зарбате)... завод «Ватан», Шириван, Кавказское товарищество, Кавказ, Соучастни­ки, Радуга, Петроль, Балаханское общество, князь Гагарин, Гальпе­рин... У «Братьев Нобель» осталось две трети, Каспийско‑Черноморское общество потеряло половину... Сгорели Тифлисское това­рищество, товарищество Набат, Шихово, Милов – Таиров, Зубалов, завод Хатисова...» В результате страшных пожаров, охва­тивших почти половину вышек, добыча нефти в регионе сократи­лась настолько, что ее не удалось восстановить и к 1917 году.

В Центральной России организовалось свое «национальное движение» – Союз русского народа, получивший упрощенное на­звание: «черная сотня». «Во главе этого союза встали врачи, литера­торы, генералы, адвокаты, педагоги, промышленники – люди вполне грамотные, при манишках и фраках, знающие, под каким соусом подают осетрину».

Классовые, национальные и экономические противоречия на­каляли атмосферу, как пар перегретого кипящего котла, и война обострила кризис государственной власти. Зловещая весть о раз­громе русского флота на восточных рубежах накатилась на Россию в мае. Эта весть, словно карающий меч, обрушилась на страну. Это была трагедия Цусимы. Японский адмирал Того встретил корабли Рожественского и Небогатова вблизи острова Цусима

Сражение развернулось 14 мая, когда русская эскадра, миновав узость Корейского пролива, выстроилась в две кильватерные ко­лонны, по бокам которых вспарывали воду крейсера и миноносцы. Желтое знамя Того полоскалось над броненосцем «Миказа». Не­достаток в скорости постепенно превратил русские корабли в ми­шени для японских снарядов.

Первым погиб броненосец «Ослябя». Горели «Александр» и «Бородино». На броненосце «Суворов», который нес флаг адмира­ла Рожественского, заклинило рули, затем упали мачты, одна за другой рухнули трубы, но, превратившись в гигантский костер, пы­лающий флагман сражался до конца В половине пятого на «Суво­рове» осталась только одна мелкокалиберная пушчонка, и он про­должал вести из нее огонь. Один – против тринадцати японских кораблей. Пока не погрузился в бездну. Гвардейский броненосец «Александр III» перевернулся, люди облепили его днище, цепляясь за растущие на нем водоросли. Затонув, корабль увлек на дно всех.

В ночь на 15 мая Того атаковал остатки русской эскадры, иду­щей под флагом Небогатова. В десять часов утра остались пять вымпелов. Окруженный превосходящими силами противника, флагманский «Николай I» поставил машины на стоп и поднял сиг­нал: «Сдаюсь». После Порт‑Артура, Ляояна и Мукдена японская пресса снова ликовала. Англия ликовала больше Японии – раз­гром русского флота был осуществлен чужими руками.

Война была непопулярна, но гибель флота стала ее позором, к которому никто не остался равнодушен. Известие о Цусиме ото­звалось и в Зимнем дворце, где терли глаза фрейлины, и в петер­бургских подворотнях, где в подолы фартуков сморкались далеко не сентиментальные дворники. Но уже через полчаса после докла­да императору о Цусиме дежурный адъютант Радзиевский встре­тил царя в парке, где тот «с увлечением, почти детским, стрелял из ружья по воронам...».

Зловещее слово «Цусима» больно ударило по национальной гордости. По волнам Тихого океана еще носило раздутые трупы ге­роев Цусимы, когда газеты царской России «начали оскорблять и живых, и мертвых». А по другую сторону разделявшей страну бар­рикады продолжала свой разбег революция. На заводах и фабри­ках замирали станки, вставали паровозы; застывал могучий Молох, перемалывающий в своем чреве не только сырье, но и человече­скую кровь и плоть – неотъемлемую пищу машины эксплуатации.

В июне на броненосце «Потемкин», швартовавшемся в Сева­стополе, вспыхнуло восстание моряков; в ноябре взбунтовался крейсер «Очаков». Монархия лихорадочно искала способ стравить пар всеобщего недовольства. И 6 августа российская печать обна­родовала проект закона об учреждении совещательной Государст­венной думы. Оппозиция восприняла это известие настороженно. 26–27 августа в предместье Кутаиса в усадьбе Чкония под предсе­дательством М. Цхакая прошла экстренная конференция Имеретино‑Мингрельской организации РСДРП. Сразу после ее заверше­ния Иосиф Джугашвили выехал в Тифлис. Здесь на 29 августа в зда­нии тифлисской городской управы власти назначили собрание представителей общественности для обсуждения положения о «Булыгинской думе», названной так в честь первого министра царя.

Социал‑демократы привели на это собрание рабочих. Но «бра­тание» революционной оппозиции с монархией не состоялось – для удаления рабочих из зала власти вызвали вооруженных городо­вых и казаков. Состоялось кровопролитное сражение, в результате которого погибло около 100 человек. Режим без обиняков растол­ковал пролетарской массе настоящий смысл монархического «указа». С убийством рабочих царская армия и полиция справля­лись успешнее, чем с внешними врагами.

Русско‑японская война закончилась 23 августа Портсмутским миром, по которому Россия признала Корею сферой влияния Япо­нии. Российская империя уступила победителю Южный Сахалин и права на Ляодунский полуостров с Порт‑Артуром и Дальним. И хотя песня о гордом «Варяге» скрашивала разочарование и го­речь от ущемления национальной гордости, армия утратила в на­роде уважение. Офицеры перестали носить мундиры, стараясь вы­ходить в штатском; многие уходили в отставку.

Осень Иосиф Джугашвили в очередных разъездах, посетив Кацхи, Ргани, Цхра‑Цхаро, Чиатури и другие селения губернии. Среди планов, которые пытались реализовать большевики, было решение об организации похищения оружия с кутаисского воен­ного склада. Прибыв в Кутаис вместе с Чодришвили, Лошадзе и Бочаридзе, он снял дом рядом с Цейхгаузом. Организаторы акции рассчитывали сделать подкоп и вынести со склада 2 тысячи винто­вок. И хотя подкоп был начат, из‑за «неблагоприятных почвенных условий» довести его до конца не удалось.

Военное поражение России усилило рост в стране революцион­ных настроений. Это способствовало сглаживанию противоречий в социал‑демократической среде. В сентябре Джугашвили вернул­ся в Тифлис. Он остановился в доме № 3 на Фрейлинской улице, в квартире, снимаемой семьей Сванидзе. Впоследствии этот почти случайный эпизод привел к переменам в его личной жизни. Дом, в котором он нашел приют, включал швейную мастерскую и со сто­роны двора оказался смежным с двором Закавказского военного штаба.

«Как‑то мой шурин, – вспоминал М. Монаселидзе, – отозвал меня в сторону и сообщил, что желает привести к нам на ночевку товарища Сосо Джугашвили, он просил ничего не говорить об этом его сестрам. Я был согласен. С этой поры товарищ Сталин на­чал проживать в нашей квартире... Сюда к нему приходили Камо, Миха Бочаришвили, Миша Давиташвили, Г. Паркадзе и, время от времени, М. Цхакая, Ф. Махарадзе, С. Шаумян и др.».

Михаил Монаселидзе, знавший Иосифа Джугашвили еще по семинарии, был женат на старшей сестре Александра Сванидзе Сашико. Семья Сванидзе состояла из брата Александра и трех сес­тер – Сашико, Като и Машо. Старшие сестры были известными в городе портнихами и имели широкий круг респектабельных кли­ентов. Сопровождаемые во время примерок мужьями, «шить платья» сюда приходили жены генералов и крупных чиновников канцелярии наместника, супруги офицеров и прочих значимых лиц, составлявших элиту тифлисского общества. Поэтому кварти­ра, соседствующая с «модным салоном», была гарантирована от подозрений со стороны полиции.

Революционное волнение, сотрясавшее Россию на протяжении всего 1905 года, к осени стало перерастать в шторм. Политическая стачка на Казанской железной дороге началась 7 октября; потом – встали Ярославская и Николаевская. Замерли на путях паровозы, тревожный вой фабричных гудков сменился зловещей тишиной опустевших цехов, предвещавшей приближение бури.

В этой грозовой обстановке 13 октября в Тифлисе состоялось собрание партийного актива, на котором присутствовали обе фракции социал‑демократов – и меньшевики, и большевики. Раз­ворачивающиеся события требовали выработки единой линии борьбы с режимом. Иосиф Джугашвили был участником этого со­вещания партийных штабов. Через день в Тифлисе остановились предприятия, транспорт, прекратили работу электростанции, за­крылись почта и телеграф, магазины и лавки, опустели школы.

В разгар всероссийской стачки, в октябре 1905 года, Иосиф Джугашвили в прокламации пишет: «Граждане! Могучий вели­кан – всероссийский пролетариат вновь зашевелился... мы нахо­димся накануне всероссийского всенародного восстания – и час этого восстания близок».

Погрузилась во мрак и столица империи; телефон не работал, даже в дачные поселки перестали ходить поезда. Николай II укрыл­ся в Петергофе и связь с министерством поддерживал только паро­ходом придворного ведомства. Вздымавшаяся волна революции реально угрожала погребением многовекового режима. Число бас­тующих перевалило за миллион; режим судорожно искал выход из создавшегося положения, и Николая уговорили. Наступил день 17 октября.

Царь, как пустую кость, швырнул недовольному народу Мани­фест о Государственной думе – первом русском «парламенте». Это завораживающее слово «парламент» в конце XX столетия сно­ва начнет щекотать ноздри, уши и воображение новой российской «демократии», которая к этому времени уже запамятует, что все новое – давно забытое старое. Однако в 1905 году неискушенные социал‑демократы пытались всерьез воспользоваться «дарованны­ми свободами».