Или про то, как я был хулиганом

 

 

Шел урок географии. Самый обыкновенный урок. И вдруг Вовке на затылок села муха.

Ну села, так уж сиди себе спокойно, никому не мешай, а муха, как назло, принялась вертеть передними лапками свою голову. Повертит, потом перестанет, словно задумается, потом опять повертит.

В общем, вела она себя нагло. Мне даже обидно сделалось. Софья Андреевна про животный мир Африки рассказывает, а тут какая‑то муха вертит и вертит себе башку.

Мне‑то, конечно, было наплевать на эту муху. Я бы на нее и внимания не обратил, но Вовку было жаль: чего она на него села! А он, бедняга, даже не подозревает.

Тогда я не вытерпел – взял и махнул рукой. Вовка как раз в это время головой двинул. Ну, я ему и заехал слегка по затылку.

– Шныков! – сказала Софья Андреевна. – Что с тобой?

– Муха…

– При чем здесь муха?.. Я про слонов рассказываю… Не узнаю тебя, Шныков.

На перемене ко мне подошел Женька Проегоркин – его недавно выбрали председателем совета отряда.

Женька сказал:

– Слушай, что это ты?

– Что? – спросил я.

– Дисциплину расшатываешь. – И, как Софья Андреевна, добавил: – Не узнаю тебя, Шныков.

– Ничего я не расшатываю вовсе! – рассердился я. – Это все из‑за мухи получилось.

– Из‑за какой мухи?

– Обыкновенной… Которые летают.

– Ты мне басни не рассказывай, – тоже рассердился Женька. – За что Вовку ударил?

Пришлось мне обо всем рассказать подробно.

Женька вздохнул.

– Все равно, – сказал он, – нужно тебя проработать.

– Зачем?

– Чтоб учился лучше. Двойки есть?

– Нету.

– А по дисциплине что? – с надеждой спросил Женька.

– Пятерка, – ответил я.

Женька опять вздохнул.

– Эх, – сказал он сокрушенно, – какой случай пропадает!

– Какой? – спросил я.

– Завтра собрание… понимаешь?

– Ну и что?

– «Что, что»! – передразнил Женька. – Непонятливый ты какой‑то. О дисциплине бы поговорили, тебя бы пропесочили…

– Да зачем же?

Женька досадливо махнул рукой.

– Ну как тебе объяснить… С дисциплиной‑то у нас что?

– Что?

– Сам знаешь… Безвыходное положение. У всех пятерки.

– Вот и хорошо, – сказал я. – Какое же безвыходное?

– Кому хорошо, а кому плохо. Отчет‑то мне делать придется.

– Какой отчет?

– О работе отряда. В плане, между прочим, и про дисциплину было. Только какая тут работа, если у всех по дисциплине пятерки?.. Кого подтягивать?.. Вот ты мне скажи.

Женьке Проегоркину можно было лишь посочувствовать, и я неуверенно протянул:

– Да‑а‑а…

– Вот видишь, – оживился Женька. – А то бы было видно, что мы тебя перевоспитываем, над твоей сознательностью работаем. – И он вдруг попросил: – Шныков, будь другом, а?.. Ну что тебе стоит? Пропесочим мы тебя, поговорим… Все равно ведь все знают, что ты не такой. Ведь нам для отчета, а?

Я согласился. Раз для отчета, для общей пользы, пусть, думаю, прорабатывают.

А на собрании Женька начал меня «песочить». Про муху он не сказал ни слова. Зато оказалось, что я стукнул несколько раз Вовку по уху и что Софья Андреевна даже не смогла закончить рассказ про африканских слонов. И еще Женька сказал, что с таким возмутительным поступком мириться нельзя, а нужно бороться всем здоровым коллективом и поскорее смыть это позорное пятно.

После уроков он подошел ко мне и сказал:

– Здорово я тебя?!

– Здорово, – признался я. Мне это все не очень‑то, прямо скажу, нравилось, но что делать. Нужно было выручать коллектив.

Однако «позорное пятно» Женька не торопился смывать.

Вскоре в стенной газете появилась на меня карикатура. К Вовкиному носу я поднес кулак, а другой рукой вцепился ему в шевелюру. Кулак был огромный. На лице моем застыло зверское выражение. Из Вовкиного носа капала кровь.

Я разыскал Женьку.

– Послушай, – сказал я, – разве так можно? Нарисовал черт знает что…

– Погоди, – не дал договорить мне Женька, – некогда тут пустяковой болтовней заниматься. Мне еще выступление нужно готовить. Послезавтра слушай по радио на большой перемене…

Из передачи по школьному радио я узнал, что прямо на уроке географии я избил Вовку. Оказывается, меня, злостного прогульщика и постоянного нарушителя дисциплины, дружно перевоспитывает весь класс.

После Женькиного выступления, которое называлось «Крепкую дисциплину – в каждый отряд», зазвучал вальс Штрауса «Голубой Дунай». Но это меня не успокоило.

Я бросился к радиоузлу. Женька вышел сияющий.

– Да как ты смеешь! – схватил я его за плечи.

Женька ничего не слышал. Он продолжал сиять.

Я бродил по коридору всю перемену и мрачно наблюдал, как от меня все шарахались в разные стороны.

Когда начался следующий урок, я обнаружил, что сижу за партой один. Маша Проскурякова не пожелала со мной сидеть.

– Я все понимаю, конечно, – сказала она, – но ты посиди пока один. Ладно?..

Как‑то раз к нам пришли гости – ребята из соседней школы.

Женька Проегоркин знакомил их со всеми, про меня сказал:

– А это наш лодырь, драчун и двоечник, одним словом – хулиган…

– Кто? – удивились гости.

– Хулиган, – с хладнокровием дрессировщика ответил Женька. – Мы его перевоспитываем. Трудная, между прочим, и ответственная работа.

Я схватил с доски мел, подскочил к Женьке и в один миг нарисовал ему длинные белые усы.

– Ты что? – оторопело произнес Женька.

– Я хулиган, – сказал я и дерзко улыбнулся.

– Брось эти шуточки. Не остроумно, – проговорил Женька и стал стирать усы.

Тогда я быстро подправил их и влепил Женьке звонкий щелчок.

– Я хулиган.

Женька попятился.

– Я хулиган, – сказал я вновь и дернул его за нос.

Женька бросился бежать.

Я швырнул в него чернильницей и крикнул вдогонку:

– Я хулиган!

Больше меня… не перевоспитывали, не прорабатывали и не «песочили».

 

1969