Дореволюционные стихи и басни демьяна бедного

 

Хозяин и батрак

 

Государственный совет постановил увеличить до 15 часов рабочий день приказчиков и лишить их праздничного отдыха.

Из газет

 

 

Над мужиком, над Еремеем,

В деревне первым богатеем,

Стряслась беда:

Батрак от рук отбился,

Батрак Фома, кем Еремей всегда

Хвалился.

Врага бы лютого так поносить не след,

Как наш Фома Ерему:

«Людоед!

Чай, вдосталь ты с меня повыжал соку,

Так будет! Больше мне невмочь

Работать на тебя и день и ночь

Без сроку.

Пусть нет в тебе на грош перед людьми стыда,

Так побоялся б ты хоть Бога.

Смотри! ведь праздник у порога,

А у тебя я праздновал когда?

Ты так с работой навалился,

Что впору б дух лишь перевесть.

За недосугом я, почесть,

Год в церковь не ходил и богу не молился!»

На батрака Ерема обозлился:

«Пустые все твои слова! Нанес ты, дурья голова,

Большую гору

Вздору.

Никак, довесть меня ты хочешь до разору?

Какие праздники ты выдумал, Фома?

Бес праздности тобой, видать, качает.

Смекай – коль не сошёл ещё совсем с ума:

Кто любит праздновать, тот не добром кончает.

Ты чем язвишь меня – я на тебя дивлюсь:

„Год богу не молюсь!“

А не подумал, Каин,

Что за тебя помолится хозяин?!»

 

1912 г.

 

Притон

 

 

Дошёл до станового слух:

В селе Голодном – вольный дух:

У двух помещиков потрава!

И вот – с несчастною, покорною толпой

Кровавая учинена расправа.

Понёсся но селу и плач, и стон, и вой…

Знал озверевший становой,

Что отличиться – случай редок,

Так лил он кровь крестьянскую рекой.

Что ж оказалось напоследок?

Слух о потраве был пустой:

От мужиков нигде потравы никакой.

«Ах, чёрт! Дела на слабом грунте!

Не избежать плохой молвы!»

Но, не теряя головы,

Злодей строчит доклад об усмиренном бунте.

Меж тем, очнувшися от бойни, мужики

На тайном сходе у реки

Постановили: быть Афоне

За дело общее в столице ходоком,

Пред Думой хлопотать, – узнать, в каком законе

Дозволено всё то, что ноне

Лихие вороги творят над мужиком?

Уехал наш ходок и через две недели

Привозит весть.

Не дали мужики Афоне с возу слезть,

Со всех сторон насели:

«Был в Думе?» – «Был». –

«Ну, что?» –

«Да то:

Судились овцы с волком…»

«Эй, не томи!.. Скорее толком

Всё говори, – кричит Егор,–

Нашёл на извергов управу?»

«Не торопись ты… Больно скор…

Мы казнены и впрямь совсем не за потраву.

Шёл в Думе крепкий спор

Про наше – слышали? – про наше изуверство!

Но всех лютей чернил нас некий старичок…

По виду так… сморчок…

А вот – поди ж, ответ держал за министерство:

„Потравы не было. Да дело не в траве:

У мужика всегда потрава в голове“.

Так, дескать, господа нас малость постращали,

Чтоб мы‑де знали:

Крепка ещё на нас узда!

А кровь… Так не впервой у нас её пущали…

Что, дескать, было так и будет повсегда!»

«Ай, горе наше! Ай, беда!

Ни совести в тебе, скотина, ни стыда! –

Тут с кулаками все к Афоне. –

Ты ж в Думу послан был, а ты попал куда?

Ведь ты же был, никак, балда,

В разбойничьем притоне!»

 

1912

 

Правдолюб

 

 

«В таком‑то вот селе, в таком‑то вот приходе», –

Так начинают все, да нам – не образец.

Начнем: в одном селе был староста‑подлец,

Ну, скажем, не подлец, так что‑то в этом роде.

Стонали мужики: «Ахти, как сбыть беду?»

Да староста‑хитрец с начальством был в ладу,

Так потому, когда он начинал на сходе

Держать себя подобно воеводе,

Сражаться с иродом таким

Боялись все. Но только не Аким:

Уж подлинно, едва ли

Где был ещё другой подобный правдолюб!

Лишь попадись ему злодей какой на зуб,

Так поминай как звали!

Ни перед кем, дрожа, не опускал он глаз,

А старосте‑плуту на сходе каждый раз

Такую резал правду‑матку,

Что тот от бешенства рычал и рвался в схватку, –

Но приходилося смирять горячий нрав:

Аким всегда был прав,

И вся толпа в одно с Акимом голосила.

Да что? Не в правде сила!

В конце концов нашел наш староста исход:

«Быть правде без поблажки!»

Так всякий раз теперь Аким глядит на сход…

Из каталажки.

 

1912 г.

 

Лапоть и сапог

 

Через года полтора

Все уйдут на хутора,

Худо ль, лучше ль будет жить,

А нет охоты выходить.

«Псковская жизнь», 1911 г. № 557 «Деревенские частушки»

 

 

Где в мире найдем мы пример, подобный русской аграрной реформе? Почему не могло бы совершиться нечто подобное и среди тружеников промышленного дела?

«Россия», 17/VII1912 г.

 

 

Над переулочком стал дождик частый крапать.

Народ – кто по дворам, кто – под навес бегом.

У заводских ворот столкнулся старый лапоть

С ободранным рабочим сапогом.

«Ну что, брат‑лапоть, как делишки?» –

С соседом речь завёл сапог.

«Не говори… Казнит меня за что‑то бог:

Жена больна и голодны детишки,

И сам, как видишь, тощ,

Как хвощ…

Последние проели животишки…»

«Что так? Аль мир тебе не захотел помочь?»

«Не, мира не порочь.

Мир… он бы, чай, помог… Да мы‑то

не миряне!»

«Что ж? Лапти перешли в дворяне?»

«Ох, не шути…

Мы – хуторяне».

«Ахти!

На хутора пошёл?! С ума ты, что ли, выжил?»

«Почти!

От опчества себя сам сдуру отчекрыжил!

Тупая голова осилить не могла,

Куда начальство клонит.

Какая речь была: „Вас, братцы, из села

Никто не гонит.

Да мир ведь – кабала! Давно понять пора:

Кто не пойдёт на хутора,

Сам счастье проворонит.

Своё тягло

Не тяжело

И не надсадно,

Рукам – легко, душе – отрадно.

Рай – не житье: в мороз – тепло,

В жару – прохладно!“

Уж так‑то выходило складно.

Спервоначалу нам беда и не в знатье.

Поверили. Изведали житье.

Ох, будь оно неладно!

Уж я те говорю… Уж я те говорю…

Такая жизнь пришла: заране гроб сколотишь!

Кажинный день себя, ослопину, корю.

Да что?! Пропало – не воротишь!

Теперя по местам по разным, брат, пойду

Похлопотать насчёт способья».

Взглянув на лапоть исподлобья,

Вздохнул сапог: «Эхма! Ты заслужил беду.

Полна ещё изрядно сору

Твоя плетёная башка.

Судьба твоя, как ни тяжка,

Тяжеле будет; знай, раз нет в тебе „душка“

Насчёт отпору.

Ты пригляделся бы хоть к нам,

К рабочим сапогам.

Один у каши, брат, загинет.

А вот на нас на всех пусть петлю кто накинет!

Уж сколько раз враги пытались толковать:

„Ох, эти сапоги! Их надо подковать!“

Пускай их говорят. А мы‑то не горюем.

Один за одного мы – в воду и в огонь!

Попробуй‑ка нас тронь.

Мы повоюем!»

 

1912 г.

 

Предпраздничное

 

Полиция не позволяла говорить за продолжение стачки и одного говорившего рабочего стащила за ногу с трибуны.

Из письма рабочего

 

 

Хозяин потчует под праздник батраков:

«Я, братцы, не таков,

Чтоб заговаривать вам зубы.

Судьбину вашу – кхе! – я чувствую вполне…

Кому по рюмочке?»

«Да что ж? Хотя бы мне», –

Илья облизывает губы.

«Кто, други, по второй?»

«Да я ж и по второй!»

«Ребята! Аль к вину мне подгонять вас плетью?

Ну, кто по третьей? А?.. Раздуло б вас горой.»

«Да я ж! – кряхтит Илья. – Как третью, так и третью».

«А как же с праздничком?.. Пропащий, значит, день?

Аль потрудились бы… кому из вас не лень», –

Вздохнув, умильно речь повел хозяин снова.

«Что ж, братцы, – батракам тут подмигнул Илья, –

Всея да я!

А вы – ни слова!»

 

 

* * *

Нет, не совсем‑то так. Ответ, я знаю, был.

Ответ такой, что наш хозяин взвыл.

И я бы повторить его не прочь, ей‑богу,

Но… кто‑то дёргает за ногу!

 

 

Мокеев дар

 

 

(Быль)

 

Случилася беда: сгорело полсела.

Несчастной голытьбе в нужде её великой

От бедности своей посильною толикой

Своя же братья помогла.

Всему селу на удивленье

Туз, лавочник Мокей, придя в правленье,

«На дело доброе, – вздохнул, – мы, значит, тож…

Чего охотней!..»

И раскошелился полестней.

А в лавке стал потом чинить дневной грабёж.

«Пожар – пожаром,

А я весь свет кормить, чай, не обязан даром!»

«Так вот ты, пёс, каков!»

Обида горькая взяла тут мужиков.

И, как ни тяжело им было в эту пору,

Они, собравши гору

Последних медяков

И отсчитав полсотни аккуратно,

Мокею дар несут обратно:

«На, подавись, злодей!»

«Чего давиться‑то? – осклабился Мокей,

Прибравши медяки к рукам с довольной миной. –

Чужие денежки вернуть немудрено, –

А той догадки нет, чтоб, значит, заодно

Внесть и процентики за месяц… рупь с полтиной!»

 

Приложение 2