Без которой Эта история не имела бы начала.

Знаешь ли ты, для чего в школах на дверях каждого класса висят таблички: «1‑й „А“», «3‑й „Б“» или, скажем, «10‑й „В“»?

Я думаю, это для того, чтобы ученики первых классов не ходили в десятый, а десятого – в первый. Впрочем, кто со мной не согласен – пусть поднимет руку и скажет, что думает он.

Так вот, в одной школе была комната, на дверях которой не было написано ни «1‑й класс», ни «3‑й», ни «Учительская», а висела табличка, на которой разноцветные буквы как бы сами говорили:

 

МАСТЕРСКАЯ «УМЕЛЫЕ РУКИ».

 

Как раз тут вы могли бы встретить ребят и первого и десятого классов, потому что, если верить слухам, которые на переменках ходили и бегали по школе, комната эта считалась самой интересной. Там на столах и полочках стояли самодельные машины, грозно рычали тряпичные львы и прямо в рот просились глиняные фрукты. А на самой верхней полке, в трюме парусного фрегата, жили три мальчика. Они были совсем как живые, и единственное, что отличало их от настоящих, – это то, что они были ненастоящие. Правда, сами они считали себя живыми и настоящими, но об этом никто не знал.

Все три мальчика были игрушечные. Один был сделан из тонких пружинок. Руки из пружинок, ноги из пружинок и даже ежик на голове – из пружинистых волосков. Конечно, этот мальчик никогда не мог находиться в покое. Подумайте сами, ведь он был сплошной пружинкой! Бывало, начнет прыгать через прыгалку, а остановиться не может – пружинки не дают. Ну, а усидеть на месте и подавно не проси.

 

 

Пришлось его так и назвать: НЕПОСЕДОЙ.

И была у него своя собственная песенка, которую он пел даже тогда, когда его не просили. Вот она:

 

Сама, сама под ножки

Бежит, бежит дорожка.

Бегу, лечу – везде хочу поспеть!

 

Я рад побыть на месте,

Но как могу я, если

Не в силах я на месте усидеть?

 

И ножки из пружинок,

И ручки из пружинок

На солнышке сверкают, как огни…

 

Сама, сама под ножки

Бежит, бежит дорожка…

Попробуй Непоседу догони!

 

Второй мальчик был совсем другой. Он был сделан из пластилина. Круглый, толстый и очень нежный. В морозный день каменел так, что рук не разнять. А в жару становился мягким и липким – ног от пола не отодрать. Да и связываться с ним не смей – увязнешь. И до того ленив, что слова не вытянешь.

Но уж если скажет, то обязательно умное, потому что времени на размышления у него было более чем достаточно. Бывало, придумает что‑нибудь интересное, захочет об этом сказать:

– Эй, ребя, а что я зна…

– Что, что? – спросят его.

– Э‑э‑э… а‑а‑а… по‑осле скажу, – и зевнет напоследок. Сплошной мякиш какой‑то. Так и прозвали его: МЯКИШЕМ.

И у него была своя песенка – песенка‑зевалка. Но пел он ее редко, в перерывах между сном, когда переворачивался с боку на бок. Послушайте, какая она:

 

Заболят бока – на спину

Повернусь я не спеша,

Ведь спина из пластилина,

Как подушка, хороша.

 

Помечтать люблю я очень,

В промежутках – позевать,

И одним я озабочен:

Был бы день короче ночи,

Чтобы мог подольше я дрема‑а‑ать.

 

А третий мальчик был не похож ни на первого, ни на второго. И все потому, что был сделан из очень твердого сучковатого дерева, которое не всякая пила возьмет. Весь какой‑то неотесанный, угловатый, брови всегда нахмурены, и все делал не так, все – наоборот. Скажут ему: «Сядь!» – он встает. Скажут «Иди!» он стоит. Если хорошо – говорит «плохо», если плохо – говорит «хорошо», и всегда любил приговаривать «не так» да «не так».

Так и прозвали его: НЕТАКОМ. Лучше не придумаешь, сколько ни думай.

Конечно, и у него была своя песенка – песенка‑наоборотка, и пел он ее своим деревянным, трескучим голосом всегда невпопад, чаще всего, когда другие спали. Послушайте и ее:

 

До чего смешной народ

Все везде наоборот:

За столом сидят, едят,

Почему‑то ночью спят.

По траве и мостовой

Ходят кверху головой.

Кто ж к порядку призовет?

Все везде наоборот.

Только раки ходят верно

Ходят задом наперед.

Вот!

 

Хотя мальчики не умели ни читать, ни писать, все же неучами их назвать нельзя было: ведь они имели дело только с образованными людьми – учениками третьего класса!

Правда, считать игрушечные мальчики умели только от двух до пяти, потому что меньше «двойки» и больше «пятерки» в этой школе никому не ставили. Зато они отлично знали, как устроена рогатка, отчего в дневниках вместо «двоек» бывают дырки и почему в арифметические задачки, туда, где стоит решение, попадают самые разлапистые и хвостатые кляксы. Все это они знали потому, что у ребят от них никаких секретов не было. Уж кто‑кто, а игрушечные мальчики умели держать язык за зубами.

 

Глава 2

 

 

Приключения начинаются.

Как‑то утром, когда жаркое июньское солнце заглянуло в комнату и разбудило игрушечных мальчиков, они не узнали школы. Произошло что‑то непонятное: из коридоров не доносились крики, в классах не хлопали крышки парт, ни одна дверь не прищемляла девчоночьих кос и ни одна чернильница… Впрочем, это уже неважно. Важно то, что всю школу заполнила тишина, необычная и непонятная.

– Что, что? Что случилось? – в испуге запрыгал Непоседа. – Может, братцы, я оглох? Или мне в уши попала вата?.. Нетак, а ну загляни‑ка!.. Да не в нос, а в ухо, сюда…

– Там дырка, – пробурчал Нетак, ковырнув пальцем в ухе приятеля. – А должна быть вата!

– Ты меня слышишь? – закричал Непоседа.

– Нет.

– Почему?

– Не хочу.

– А ну скажи «А»!

– «Б», – сказал Нетак и высунул язык.

– Но я же все слышу, – обрадовался Непоседа и бросился целовать деревянного друга. – Это, наверное, ребята перестали в коридорах бузить.

– Нет, не перестали! – рассердился Нетак, потому что сам был отчаянным шалуном.

Мякиш тоже хотел что‑то сказать, но передумал, а поскольку рот уже был открыт – зевнул. Не пропадать же работе!

Все стало ясно, как только открылась дверь и в комнате показались щетка и тряпка, а следом за ними вошла уборщица тетя Глаша. Они всегда ходили вместе, потому что без тети Глаши ни щетка, ни тряпка ничего не хотели делать.

Старая уборщица была женщиной строгой, дисциплину и порядок уважала больше всего. Никто из учеников не помнит, чтобы тетя Глаша скакала по партам или стреляла из рогатки, никто не видел у нее на лбу или под носом чернил. Сама же она сторожу дяде Егору говорила: «Будь я здесь директором школы, все эти мурзилки‑мазилки ходили бы у меня как шелковые, как по тетрадочке в косую линеечку!..» Да что говорить, тетя Глаша отлично видела все, кроме паутины на стенах.

Так вот. Поставила она в угол свою старую, облысевшую щетку, распахнула окна, двери и сказала:

– Ну, слава богу, уехали!

– Кто уехал? – спросили мальчики.

– Тетя Глаша посмотрела на полочку, где жили малыши.

– Ах, это вы! – вздохнула она. – Уехали, уехали ребята в лагерь. А вас, бедняжек, оставили. О‑хо‑хо! – и, взяв в руки Непоседу, щеткой прочистила его пружинки.

Нетака она протирать на стала – взяла его в руки и тут же бросила, потому что в палец засела заноза.

– Ну и шершавый! – покачав головой, сказала она и принялась выбивать пыль из парусов старого фрегата.

– А как же мы? Как же мы? – кричал Непоседа. – Это нечестно: уехать в лагерь и не взять нас с собой! Они не имели права! Ведь мы совсем незаконченные!..

Тетя Глаша не видела, законченные они человечки или незаконченные. Но это была чистая правда.

Посудите сами. У Непоседы не хватало одного винтика, который должен был скреплять между собой пружинки рук и ног. Поэтому на его железном животе, как раз там, где у школьников бывают пряжки от поясов, виднелась дырка с резьбой. Конечно, без такого важного винтика всякий Непоседа за лето может совсем разболтаться.

А деревянный Нетак?

Этот был весь из одних сучков и задоринок – просто неотесанный мальчишка. К нему нужно было как следует приложить руки и отшлифовать. Ну, а Мякиша и вовсе оставили недолепленным. Одного уха не хватало, правая нога короче левой.

 

 

– Что же тут поделаешь! – приговаривала старая уборщица, переставляя мальчиков с места на место, чтобы тряпкой получше продраить палубу фрегата. Каковы мастера, такова и работа!

Мякиша тетя Глаша разглядывала дольше других, потому что на его животе были нацарапаны какие‑то слова. Уборщица повертела пластилинового толстяка перед глазами, а затем прочитала вслух:

 

РАБОТА ПЕТИ МАМИНА‑ПАПИНА. РУКАМИ НЕ ТРО…

 

Больше на животе ничего не поместилось, поэтому«…ГАТЬ» залезло на спину.

Тетя Глаша поставила Мякиша на место и сама у себя спросила:

– Это кто же такой Мамин‑Папин?.. Не тот ли самый Петя, которого в лагерь не отпустили? Ну и странная же у него фамилия: Мамин‑Папин! Стало быть, по папочке он Мамин, а по мамочке – Папин! – объяснила сама себе тетя Глаша и, вздохнув, добавила: – Несчастный ребенок!

«Несчастный ребенок»? С этим Непоседа, Мякиш и Нетак никак не хотели согласиться.

Какой же он несчастный, если его каждый день в школу привозили на папиной машине! Завтраки ему с собой давали такие большие, что они занимали весь портфель и тетради приходилось привязывать сверху. Съедать такие завтраки было нелегко, но, по мнению Мякиша, это не такая уж беда. Он‑то всегда с завистью поглядывал на Петины бутерброды и куриные ножки, которые торчали из портфеля…

Так они думали о Пете, пока с шумом не упала на пол тети Глашина щетка. Тут они вспомнили, что сами покинуты, забыты в пустынной, пыльной и душной комнате. Оставлены незаконченными человечками. Надо было прежде позаботиться о себе.

– Что же нам теперь делать? – спросил Мякиш.

– Бежать! – звякнул Непоседа.

– А ку‑уда?

– В пионерский лагерь, к ребятам!

– Куда? – переспросил Нетак и, поднявшись на носки своих башмаков, посмотрел на улицу.

Непоседа и Мякиш сделали то же самое. Теперь все трое молчали и думали: «Бежать? Самим?.. Но как же так?»

Ведь всю свою жизнь они прожили в этой комнате, и что делалось там – во дворе, на улице, в большом шумном городе, – они не знали.

Тетя Глаша все еще продолжала уборку: она подметала пол, вытирала подоконники и заодно тщательно перемывала косточки школьным шалунам. Она любила поворчать, но все же была женщиной сердечной и незлой. Игрушечные мальчики знали это и считали, что ее доброе сердце сделано не иначе как из пластилина. Однако при ней бежать не решались. Они подождали, пока тетя Глаша закончила работу, взяла щетку и тряпку, вышла из комнаты, закрыла дверь на ключ, дважды повернув его в замке, и лишь потом…

 

Глава 3