Феномена в современной политико-правовой теории

 

Постановка вопроса о возможности и необходимости противодействия коррупции средствами конституционного права в отечественной государствоведческой научной дискуссии пока еще нуждается в объяснении, не воспринимается в качестве очевидной. Одна из главных причин заключается в том, что коррупция традиционно рассматривается как явление, производное от факторов, которые находятся за пределами внимания конституционного права. Источники коррупции в первую очередь принято искать в недостатках формирования личностных качеств и индивидуальной мотивации, обусловленных родительским воспитанием или воздействием некоторых общественных институтов, связанных так или иначе с народным просвещением (школа, церковь, СМИ и т.п.). Однако в последние десятилетия международная междисциплинарная научная дискуссия сформировала систему четких и весьма убедительных представлений о коррупции как о явлении, производном от системных дефектов устройства институтов публичной власти. Анализ особенностей формирования и современного состояния развития той сферы научного знания, в которой коррупция увязывается с характером устройства властеотношений, позволяет оценить потенциал науки конституционного права в данном вопросе. 

В настоящем параграфе рассмотрение проблематики упорядочено в три основных блока: во-первых, характеризуются предметно-тематические ограничения и методологические установки, позволяющие сделать исследование столь широкого феномена коррупции более адекватным целям конституционно-правового анализа; во-вторых, рассматриваются некоторые базовые черты современной политико-правовой научной дискуссии о коррупции как социальном явлении, производном от качества институтов публичной власти, в-третьих, анализируется ряд интересных теоретических подходов к исследованию коррупции как общественного феномена в современной политико-правовой теории (фидуциарная политическая теория, теория неформальных практик и теория политической коррупции), важных для определения контекста последующего конституционно-правового рассмотрения. 

 В первом блоке вопросов необходимо оговорить некоторые предметнотематические ограничения и методологические установки, которые влияют на характер и построение последовательности рассуждений по заданной теме исследования. Феномен коррупции представляет интерес для многих наук, как общих для всего профиля гуманитарных наук, так и собственно для наук юридических.

Очевидно, что в рамках настоящего исследования, посвященного конституционно-правовой проблематике, наиболее важен тот сегмент накопленных знаний в сфере противодействия коррупции в обществе, который ближе остальных прилегает к предмету конституционного права, то есть властеотношениям, окружает его и сочленяется с границами конституционно-правовой науки. Поэтому во всем многообразии видов научного освоения антикоррупционных знаний, таких как история коррупции, психология коррупции, антикоррупционная культурология, включая «географию коррупции» и национально-культурные особенности коррупционных укладов, экономика коррупции, коррупционная статистика и другие науки^[1], в первую очередь интерес представляет материнская для правого знания социологическая наука, особенно в той ее части, которая касается области оценок политико-правового устройства общества, то есть политическая социология (политология). 

Что касается юридических наук, то общеизвестным является интерес к проблематике коррупции со стороны, прежде всего, уголовного права, административного права, трудового права, а также гражданского, предпринимательского, коммерческого и ряда других отраслей. Использование наработок этих направлений юридического знания в данном исследовании логически ограничивается задачами соответствующих отраслевых наук, имеющих свой предмет, отличающийся от предмета конституционно-правовой науки. 

Поскольку предметом конституционного права в широком понимании являются властеотношения, постольку из числа юридических наук наибольшее взаимодействие наука конституционного права осуществляет с наукой административного права (и теорией государственного управления) и базовой теорией государства и права (в особенности в части теории государства). Граница с этими юридическими науками у конституционного права наиболее протяженная и не всегда четкая. В дальнейшем для целей настоящего исследования будут использоваться наработки данных наук в той мере, в которой они важны для анализа особенностей правового регулирования властеотношений. Что касается других отраслевых юридических наук, то использование их наработок в этом исследовании минимально. И здесь стоит особо оговорить ситуацию с уголовным правом и криминологией, образующими между собой во многом единый комплекс знаний^[2], который является юридико-социологическим по своему существу и во второй своей части склонен соприкасаться с той областью социологии, а иногда и политологии, которая оценивается в данном параграфе. 

В российской правовой дискуссии феномен коррупции уголовноправовыми дисциплинами разрабатывается наиболее активно. Такая ситуация складывается традиционно не только в России. К слову – большое число крупнейших международных антикоррупционных инициатив по традиции развивается на организационной базе подразделений, связанных с борьбой с преступностью в самом широком смысле. Это, например, касается Управления ООН по наркотикам и преступности^[3], которое помогает концентрировать и анализировать информацию о коррупционных практиках в мире, а также об имплементации Конвенции ООН против коррупции 2003 г.⁴ Кроме того, отметим, что также традиционно значительное число механизмов международного сотрудничества по борьбе с коррупцией касается мер уголовно-правового и уголовно-процессуального свойства, в то время как профилактика коррупции, особенно на фундаментальном, конституционно-правовом уровне, только начинает занимать причитающееся ей место и расширяет свое влияние в системе механизмов комплексного противодействия коррупции.

 Однако время абсолютного господства криминологии в исследовании причин и способов эффективного и в особенности системного противостояния коррупции объективно завершается. Закономерно заняв в советской и постсоветской научной дискуссии эту область явлений ранее, она не может препятствовать развитию других направлений знания в этой сфере. Сегодня мы наблюдаем новую фазу одинаково убедительных теорий различного предметного происхождения (этим интересуются, как мы видели выше, самые различные юридические, политические и иные науки), которые сплетаются в большой и вряд ли пока еще единый междисциплинарный дискурс. 

В той мере, в которой задачи криминологии в понимании причин коррупционной преступности перестают быть связанными с анализом личности преступника, особенностей криминализации противоправных деяний и выработки соответствующих мер уголовной политики и начинают касаться оценки качества публичных институтов, институтов власти, она вступает в зону ответственности других юридических и неюридических гуманитарных дисциплин, таких как административное право и государственное управление, конституционное и муниципальное право, теория государства и права и политология. Распространено мнение, что криминология вырвалась из опеки уголовного права, превратилась в самостоятельную дисциплину, связанную «с фундаментальными общественными науками (прежде всего с философией, социологией, экономической наукой, политологией); с иными общественными науками (в том числе уголовно-правового цикла); с точными и естественными науками»^[4]. Однако, превращение в самостоятельную дисциплину и связь с другими науками не означает, что криминология соответственно, во-первых, ушла от своего предназначения формировать представления о мерах противодействия преступности, во-вторых, поглотила другие научные дисциплины.

Обслуживая, прежде всего, задачи уголовного права, криминология методологически ограничена возможностями уголовной политики государства. Основной ее юридический инструмент в этой сфере – приводимый в действие правоохранительными органами Уголовный кодекс. Разумеется, нельзя недооценивать потенциала профилактики коррупционной преступности как инструмента уголовной политики. Однако невозможно смотреть на проблему коррупции в обществе только через призму Уголовного кодекса и задачи поимки и уголовного осуждения коррупционеров, сокращения числа общественно опасных проявлений в обществе. Современный подход к коррупции все больше связывается с необходимостью повышения качества работы системы органов власти в целом, качества институтов государства, в то время как сокращение числа общественно-опасных деяний и поимка преступников становится логически вторичной задачей, которая не может быть успешно решена при отсутствии движения в решении первой. 

В результате, не исключая необходимости использования, когда это уместно, научных разработок в сфере криминологии и отдавая должное высокому качеству и степени согласованности современных международных документов в вопросе уголовно-правовых средств борьбы с коррупцией, полагаем важным подчинить их тем задачам, которые в настоящей работе являются приоритетными, то есть задачам конституционно-правового характера. Для этого в рассмотрении теории вопроса следует занять такое исследовательское положение, чтобы угол зрения позволял охватить горизонт задач, связанных с оценкой качества функционирования публичных институтов и механизмов властеотношений. Поэтому необходимо говорить о теоретическом освоении коррупции как комплексного социального феномена в современной политико-правовой науке. 

Что касается второго блока вопросов, то основные тенденции развития современной западной и российской политико-правовой научной дискуссии в сфере противодействия коррупции были разобраны автором и представлены в отдельных крупных публикациях для научной общественности, как российской, так и зарубежной^[5]. Оговорим лишь некоторые моменты, особенно важные для дальнейшего рассмотрения. 

Во-первых, понятие коррупции, как системообразующее для настоящей темы, можно считать традиционным и хорошо известным основным европейским языкам. Происходя их античной латыни, термин менял свое значение, но к эпохе европейского Просвещения формируется современное понимание коррупции как злоупотребления публичной властью ради частной выгоды. 

Понятие коррупции было и остается достаточно емким, широким и включает большое многообразие соответствующих проявлений. Едва ли можно с уверенностью сказать, что проблема определения понятия коррупции сегодня решена окончательно: внутреннее законодательство развитых зарубежных государств в силу многозначности термина предпочитает избегать установления легального определения понятия коррупции. По этой же причине понятия коррупции не установлено в базовой международной Конвенции ООН о коррупции 2003 г., что на первый взгляд может показаться парадоксальным, а также и в других авторитетных международных документах^[6]. 

Во-вторых, научные работы, связанные с освоением нового социального запроса на гарантирование механизмов доверия общества к власти исключительно многообразны. Четкая классификация научной литературы в современной социальной теории на предмет отражения антикоррупционной проблематики во всех ее возможных проявлениях представляет собой чрезвычайно амбициозную задачу. Скорее целесообразно говорить о двух типах литературы: первый формулирует проблему коррупции и использует этот термин более или менее определенно (а), а второй затрагивает общие проблемы общественного развития и качества государственных механизмов, которые начинают приобретать новые черты и обрастать новыми характеристиками после активизации международного антикоррупционного движения (б). 

(а) Так, истоки собственной антикоррупционной литературы, то есть той, которая активно использует эту терминологию, восходят к работам в области сравнительной политологии и политэкономическим изысканиям англоязычных авторов конца 1960 – начала 1980-х гг. Среди наиболее известных ученых выделяются следующие имена. Основы исследований взаимосвязи коррупции и политико-экономического развития закладывает С. Хантингтон, который также обрел известность как автор спорного утверждения о положительной роли коррупции в модернизирующихся государствах, где она используется как масло, позволяющее колесам экономики вращаться быстрее, преодолевая ригидность политической системы^[7]. Его оппонент Г. Мюрдаль, исследовав восточноазиатские государства, напротив, утверждает, что именно коррупция лежит в основе порочного круга нищеты в развивающихся странах^[8]. Дж. Скотт издает «первый научный труд на тему политической коррупции»^[9], выделяя такие ее основные виды, как «бюрократическая коррупция», «семейственность и покровительство» и «приватизация государства»¹¹. С. Роуз-Аккерман популяризирует для описания особенностей коррупции в обществе экономическую модель принципал-агентских отношений, являющихся по существу отражением метафоры договорной теории происхождения государства в рамках экономического знания^[10]. Работы А. Крюгер^[11] и Г. Таллока^[12] являют собой пример анализа практик, где законодательный процесс используется к выгоде узкой группы представителей политической элиты. В классической работе Р. Уэйда препарирован механизм покровительства в связи с назначением и продвижением чиновников^[13]. Р. Клитгаард формулирует классический набор ключевых институциональных факторов развития коррупционных практик в обществе, получивший название «уравнения коррупции» («коррупция = монополия + свобода действий – подотчетность»), тем самым формируя традицию размышлений об оптимальной структуре комплексных антикоррупционных реформ^[14]. 

(б) Однако помимо политико-экономической литературы, в которой проблема коррупции формулируется и изучается непосредственно, в это же время исследуются новые пласты проблематики, не эксплуатирующие термин «коррупция» как системообразующий, но которые вливаются позже в общий антикоррупционный научный и общественно-политический дискурс. 

 Это относится, например, к литературе, обосновывающей новое видение системы государственного управления в западных демократиях, концептуализированное в теории «нового государственного управления» (англ. - New Public Management, NPM) начала 1970-х гг. (Д.Вальдо, В.Остром, В.Нисканен^[15] и др.^[16]) Трансформации веберовского концепта легитимности в послевоенном мире изучает С.Эйзенштадт^[17], работы которого вместе с трудами Ф. Шмиттера, Г. О’Доннэла^[18] и других авторов этого времени закладывают основы литературы об использовании коррупционных механизмов в качестве рациональной стратегии укрепления недемократических режимов. 

Американский закон о свободе информации 1966 г. подстегивает научную дискуссию в отношении обеспечения конституционно-правовых гарантий доступа граждан к правительственной информации и формирования механизмов транспарентности институтов власти^[19]. Уотергейтский скандал 1972 г., последующая реформа американского избирательного законодательства 1974 г. и появление известнейшего судебного прецедента в вопросе финансирования избирательных кампаний в США, дела Бакли против Валео (англ. - Buckley v. Valeo 1976 г.^[20]), который привел к признанию коррупции угрозой для избирательного процесса^[21], дают импульс развитию этого направления научных изысканий, прочно связывая конституционно-правовую литературу с коррупционными проблемами. 

 В-третьих, характеристика научного освоения антикоррупционной проблематики в русскоязычной литературе будет неполной, если не учитывать определенные тенденции ее раннего развития. 

Помимо традиционной уголовно-правовой литературы о лихоимстве и мздоимстве, взяточничестве и казнокрадстве, которую мы, исходя из ограничений, накладываемых научной специальностью данной работы, оставляем в основном за скобками, начало XX в. было отмечено появлением целой плеяды исследователей, которые при помощи статистики и анкет изучали «по разным индикаторам (доходы, образование, служебная мобильность, статусы, интересы) стратификацию чиновничества как профессиональной группы, антагонизмы внутри нее, ресурсы пополнения, связи с классово-сословной структурой русского общества, особенности социальной психологии и т.п.»^2[22][23]. (в том числе М. Ольшевский, Б. Бразоленко, М. Александров, В. Ивановский, В. Мачинский, Н. Рубакин, М. Батыров, П. Берлин и т.д.^[24]). Среди прочего это позволило сделать российским ученым выводы, которые в нашей сегодняшней дискуссии становятся известными в основном по современной англоязычной литературе из области сравнительной политологии. Например, П.Берлин, А.Васильчиков, Е.Карпович полагали, что феномен «русской взятки» «состоял в том, что данное коррупционное проявление со стороны чиновничества представлялось как “мандат” на политическую лояльность по отношению к вышестоящим чиновникам, также бравшим взятки и как “локомотив” социальных и, прежде всего, экономических нововведений»^[25]. Однако дальнейшее развитие научных достижений в этом направлении в России не сложилось. 

Коррупционная проблематика активно осваивалась в начале ХХ в. в рамках левой политической повестки как тема для социально-философской критики фундаментальных пороков буржуазного общества. Артикуляция проблем коррупционного свойства сыграла большую роль в идеологической работе большевиков накануне Революции 1917 г. По мнению И.Крастева, «В начале века коррупцию рассматривали, в основном, в политическом и культурном аспекте; коммунисты видели в ней “буржуазное наследие”»^[26]. Поэтому логично, что в дальнейшем было сочтено, что необходимость развития этой тематики отпала вместе со старым государством.

 Понятие «коррупция» в советской литературе вряд ли можно назвать рабочим и широко используемым. Считается, что если его употребление и имело место, то лишь для иллюстрации проблем политического устройства западных обществ. В анализе особенностей функционирования советского государства не допускалось какой-либо корреляции с коррупционной практикой^[27]. 

Между тем, инспирированное идеологией отрицание наличия какихлибо системных черт коррупции в советском обществе не означало, что советская политическая наука не имела никакого представления о коррупционных проблемах западных обществ, примером чему может быть соответствующая статья в Большой советской энциклопедии (том 1976 г.)^[28]. По ней легко увидеть, что понятие «коррупция» используется в значении весьма близком определению коррупции Дж. Сентурия как злоупотребления публичной властью ради частной выгоды^[29], которое считается классическими в англоязычной политико-правовой дискуссии. Более того, можно обратить внимание, что в указанной энциклопедической статье специально выделены формы политической коррупции в виде электоральной коррупции и лоббизма. Иными словами, в 1970-е годы понимание особенностей проявления коррупции как социального явления в советской политикоправовой науке едва ли фатально отставало от уровня развития западных научных разработок в этой сфере. Однако существенное различие заключается в том, что западная наука не устраняется от исследования вопросов политической коррупции с использованием собственного эмпирического материала, в то время как советская наука, изучая коррупцию в западном мире, исключает возможность постановки вопроса о политической коррупции в СССР. 

 В результате, полноценная реализация интереса к феномену коррупции в ее связи с качеством государственных институтов в России фиксируется лишь после краха СССР и начала периода демократических преобразований конца 1980-х – начала 1990-х годов. Во-первых, исчезает идеологическое препятствие для поддержания свободной общественно-политической дискуссии, во-вторых, российское общество перестаёт считаться советским, приобретя черты западных капиталистических обществ как с их преимуществами, так и недостатками, включая их особенности системной коррупции. В этом состоит причина, по которой российская наука начинает разрабатывать обобщенные подходы к коррупции не в 1960-е гг., а значительно позже^[30]. 

Однако за сравнительно короткий период в России был накоплен существенный пласт специализированных антикоррупционных исследований различной дисциплинарной принадлежности, например: 

- в криминологии сформировано представление о политической коррупции как части политической преступности (Д.А. Шестаков^[31]) или элитно-властной преступности (Н.Ф. Кузнецова^[32], В.Б. Волженкин^[33]), сделаны попытки сформулировать понятие политической коррупции (В.В.

Лунеев, А.И. Мизерий, П.А. Кабанов^[34]);

- в экономическом знании адаптируются западные работы о взаимосвязи коррупции и макроэкономического развития (А.А. Аузан, С.М. Гуриев, М.И. Левин, В.А. Мау, Г.А. Сатаров и другие)^[35], проводятся исследования, показывающие, что ослабленные системной коррупцией политические институты провоцируют и усугубляют экономический упадок; 

- в политической социологии развернуты исследования, конкретизирующие для российской дискуссии аппарат западной антикоррупционной науки (В.Я. Гельман, Е.А. Лазарев, А.В. Леденева, Ю.А. Нисневич, А.А. Фисун и другие^[36]); 

- в российской теории государства и права, административном праве, гражданском праве, конституционном праве и других отраслевых юридических науках также начинают проводиться углубленные исследования по различным вопросам современной антикоррупционной повестки (они рассматриваются в этой работе в дальнейшем применительно к контексту исследования конституционно-правовых проблем противодействия коррупции). 

 Наконец, одной из важнейших черт российской научной юридической дискуссии в отношении антикоррупционной проблематики является то, что понятие коррупции в 2008 г. стало легальным, то есть было закреплено в нормативном акте, который, помимо прочего, является системообразующим для актов антикоррупционного законодательства. Несомненно, что этот факт сам по себе можно характеризовать как определенное достижение российской юридической культуры, поскольку многие развитые страны не имеют понятия коррупции как легального во внутреннем законодательстве, используя при необходимости либо различные определения международных актов, либо доктринальные вариации понятия, либо более частные термины, обычно лучше всего разработанные в уголовном праве, вроде активного и пассивного подкупа, торговли влиянием и проч. Но, с другой стороны, наличие легального понятия коррупции накладывает на научную юридическую дискуссию и известные ограничения, поскольку ее рекомендации приобретают гораздо более практическое звучание, могут быть ассоциированы с реальными отношениями, способны повлиять на текущее правоприменение, что налагает на участников дискуссии значительно более высокую ответственность. 

 В следующей части этого параграфа рассматривается третий блок выделенных вопросов, а именно будут изложены некоторые теоретические подходы, которые дают возможность сориентироваться в контексте современной социальной науки, изучающей коррупцию как комплексное общественное явление, производное от некачественного устройства институтов публичной власти. Понимание этого научного контекста позволяет оценить доминантные постановки вопросов современной общей антикоррупционной теории, ее язык, методологический инструментарий и т.д., что оказывается важным для более корректного последующего рассмотрения антикоррупционной проблематики уже с точки зрения науки конституционного права. 

К выбору подходов предъявлялись следующие требования: 

а) подходы должны отражать международную дискуссию, которая

развивается вне рамок национальных границ одного государства; 

б) предметное поле таких исследований должно непосредственно прилегать к системе властеотношений, они должны оценивать коррупцию как системное общественное явление, зависящее от устройства публичных властных институтов;

в) подходы должны быть актуальными, находя выражение, например, в том, что соответствующая литература продолжает воспроизводиться в наши дни;

г) подходы должны быть достаточно фундаментальными с точки зрения базовой постановки научной задачи и не ориентированными на чрезмерно детальные или локальные решения; 

д) должны быть представительными с точки зрения авторитета авторов и научных школ, которые поддерживают свое участие в дискуссии в соответствующем срезе проблем. 

Рассмотрим, таким образом, три следующих подхода:

- фидуциарная политическая теория (как часть общей теории фидуциарных отношений); 

- теория неформальных политических институтов (как часть политической теории о неких широко используемых в системе

властеотношений неформальных практиках); 

- теория политической коррупции (в качестве раздела современной междисциплинарной политической теории).

Отметим, что в настоящей работе, выделяя некое разнообразие теоретических взглядов, мы придерживаемся подхода, что все они имеют одинаковую значимость для науки, представляя собой определенный результат накопления знаний. Поэтому и в данном перечне мы не выделяем среди них главные. Все указанные подходы достаточно масштабны, чтобы называть среди них те, которые имели бы больше прав претендовать на историческую преемственность от неких классических политико-правовых проблем, поскольку следы их развития можно обнаружить при обращении ретроспективного взгляда на значительную историческую глубину. И в то же время все указанные подходы актуализировались и получили дополнительный импульс к развитию именно в последнее время в связи с адаптацией в социальной науке общей антикоррупционной риторики и активизацией разработки, принятия и имплементации международных антикоррупционных документов.

 1. Фидуциарная политическая теория – фрагмент общей юридической дискуссии о фидуциарных отношениях. Она развивается преимущественно в странах общего права (в особенности в Великобритании и США), но представители континентальной правовой традиции также принимают участие в этой дискуссии. В российском праве интерес к проблематике фидуциарных отношений проявляет в основном цивилистика в связи с категорией сделок, основанных на особом личном доверии между ее сторонами. Согласно принятому определению «Фидуциарные сделки (от лат. fiducia - доверие) - это сделки, основанные на особых, лично-доверительных отношениях сторон. Утрата сторонами такого характера взаимоотношений дает возможность любой из них в одностороннем порядке отказаться от исполнения сделки (например, в договоре поручения как поверенный, так и доверитель вправе в любое время отказаться от его исполнения без указания мотивов)… Подобные сделки редки и в целом не характерны для имущественного оборота»^[37]. 

Комментаторы фидуциарной политической теории рассматривают ее как область влияния частного права на публичное, когда проводится экстраполяция теории фидуциарных отношений (отношения между принципалом и агентом, бенефициаром и доверенным лицом) на публичные отношения, на политические институты. Политические теоретики и юристы, как правило, склонны выражать сомнение в том, что методы частного права могут быть применимы к описанию и правовому нормированию властеотношений, по крайней мере, напрямую. Между тем, несложно уловить, что существует очевидная содержательная корреляция в устройстве идеального типа частного фидуциарного отношения и идеального типа отношений между гражданином и государством, где также одна сторона доверяет другой осуществление неких полезных действий в свою пользу. Иными словами, фидуциарная теория возвращает нас к теории договорного происхождения государства, где последнее есть результат условной сделки его граждан. Не случайно современные авторы ведут начало фидуциарной теории в публичном праве к Дж. Локку, Т. Гоббсу и Г. Гроцию³⁹. Вопрос, который они ставят: «Что именно для государства означает быть верным своему народу?» (What exactly does it mean for the state to be a loyal fiduciary?)

То есть каким образом государству как доверенному лицу выполнить контракт в отношении своего доверителя-народа – ключевая проблема данной теории. А это позволяет увидеть в ней еще один путь к обоснованию значимости доверия для осуществления власти через новые юридические каналы, в данном случае – частноправовые.

Фидуциарная политическая теория органично вплетается в дискуссию по многим ключевым проблемам антикоррупционного профиля. Например, в вопросе о важной для современного правового статуса должностных лиц категории конфликта интересов и в вопросе описания их различных служебных обязанностей она применяется в англоязычной литературе без всяких особенных отсылок и специальных пояснений. Логика об обязательствах по урегулированию конфликта интересов должностных лиц выводится из доверительности отношений: точно также как в договоре агентирования в частном праве, действуя в интересах принципала, агент должен демонстрировать ему лояльность, в публичных отношениях эти обязанности (по демонстрации лояльности, верности народу) вытекают из сути публичной службы и конституционных установлений^[38]. 

 Поэтому не случайно, что в англоязычной литературе политикоэкономическая модель принципал-агентских отношений настолько естественно вписалась в объяснение сущности политической коррупции у таких теоретиков как Р. Клитгаард или С. Роуз-Аккерман и их последователей. Тем не менее, не стоит сбрасывать данную теорию со счетов и в правопорядках с преобладанием в общественном сознании традиционных взглядов на происхождение власти. Если данные общества не стали участниками европейского просветительского культурно-политического проекта и сегодня пользуются его плодами, не совсем понимая как их выращивать на своей почве, то возможно, бытовая логика частного права, связанная с гарантиями доверия в единичных фидуциарных сделках, поможет восстановить утерянную связь в осознании важности доверия в системе функционирования политических институтов. 

В российской цивилистической науке ведется дискуссия относительно признаков лично-доверительных (фидуциарных) отношений, продолжаются споры по поводу отнесения отдельных видов сделок к таковым. Любопытна позиция ряда российских авторов, которые объясняют интерес англоязычной литературы к теории фидуциарных отношений отставанием англосаксонской цивилистической доктрины от континентальной в части признания универсального характера принципа добросовестности для гражданско-правовых отношений, который должен поглощать принципы лояльности и заботы, выдвигаемые английскими авторами в качестве основы доверительных отношений^[39]. Так или иначе, но очевидно, что для российского конституционного права перенесение теории фидуциарных отношений на публичную сферу может оказаться полезным в качестве способа (или, по меньшей мере, повода) для переосмысления («переизобретения») проблемы доверия к власти, проблемы легитимности и совершенствования правовых гарантий народного суверенитета. 

Исследования теории фидуциарного обязательства в рамках общего права прямо указывают на наличие антикоррупционного содержания фидуциарных отношений. На основе общего конвенционального определения коррупции, согласно которому она представляет собой использование преимуществ публичного статуса ради личной выгоды, авторы целого ряда работ акцентируют внимание на том, что коррупция – это противоправное использование «вверенного» статуса, «доверенных» лицу полномочий (entrusted position). Антикоррупционные элементы прослеживаются в правилах, препятствующих появлению и развитию конфликта интересов и извлечению личной выгоды из публичного статуса. А результатом действия «фидуциарного права» является легитимация важных социальных институтов^[40]. 

Если говорить о прикладных преломлениях данной теории в упорядочении конституционно-правовых отношений, то примеры весьма разнообразны: от вопроса об актуализации процедуры принесения присяги при занятии должности, до детальных механизмов оценки объема антикоррупционных обязанностей должностных лиц разного уровня. 

Так, в первом случае, например, исследователь С.Х. Ким рассуждает об истинной важности принесения должностным лицом присяги о следовании общественному долгу, которая является частью официального торжественного ритуала, позволяющего одухотворить осуществление полномочий и настроить представителя власти на необходимый тонус общественного служения. 

Во втором случае приведем пример последовательности суждений, которыми авторы связывают общую теорию фидуциарного обязательства и конкретные стандарты регулирования статуса государственных должностных лиц в публичном праве. Для этого отметим, что базис значительной части обсуждений в рамках фидуциарной политической теории составляет обоснование, набор и трактовка содержания принципов публичных фидуциарных отношений, в числе которых выделяется, например, лояльность, забота, осмотрительность, добросовестность, здравомыслие (loyalty, care, deliberation, conscientiousness, and robustness^[41]), а также влияние этих принципов на состав правовых гарантий, обязывающих правительство и его представителей действовать в интересах народа.

Так, исследователь К. Кларк, взяв за основу четыре компонента общего фидуциарного обязательства, выделяемых Р. Фланиганом: конфликт, влияние, пристрастность и избегание (the conflict, influence, partiality, and avoidance^[42]), обращает их на логику регулирования статуса государственных

должностных лиц, говоря при этом, что конфликтная составляющая фидуциарного обязательства запрещает доверенным лицам ставить себя в положение, когда их собственный интерес вступает в противоречие с его долгом перед бенефициаром. Компонент влияния подвергает сделки между определенными доверенными лицами и их бенефициарами повышенному контролю с целью обеспечения того, чтобы доверенной лицо не оказало чрезмерного влияния на решение бенефициара о заключении сделки. Компонент пристрастности требует, чтобы доверенные лица, которые несут ответственность за распределение выгод между бенефициарами, относились к бенефициарам одного и того же класса одинаково и к бенефициарам разных классов справедливо. Наконец, компонент избегания запрещает доверенным лицам делегировать свои обязанности другим или ставить себя в положение, когда из-за конфликта или других проблем они не могут действовать от имени бенефициара. 

В результате она приходит к выводу, что фидуциарная теория позволяет оценивать качество регулирования статуса должностных лиц в зависимости от того: а) имеет ли право должностное лицо по своему усмотрению принимать решения или использовать государственную собственность (или информацию) в своих личных или групповых интересах, а не интересах общественности; б) имеет ли коммерческие отношения прямо или косвенно с ведомственными предприятиями и учреждениями; в) направляет ли общественные блага одному конкретному лицу или группе, а не в равной степени всем лицам, находящимся в аналогичном положении; и г) ограничены ли его дискреционные полномочия так, чтобы оно действовало только в соответствии со своими публичными задачами^[43].