Как механик и звездочет обошли четыре части света и открыли пятую, не найдя при этом ореха Кракатук.

 

Механик и звездочет уже четырнадцать лет и пять месяцев бродили по дорогам, но нигде не встретили и признака того, что они искали. Сначала они посетили Европу, потом Америку, потом Африку, потом Азию; они даже открыли пятую часть света, позднее названную учеными Новой Голландией, так как она была открыта двумя немцами; и хотя во всех этих дальних странствиях они видели множество орехов разной формы и разной величины, им нигде не встретился орех Кракатук. Тем не менее в тщетной, увы, надежде найти его, они провели годы при дворе короля Фиников и принца Миндаля; они безрезультатно обращались за справками в знаменитую Академию Зеленых Обезьян и прославленное Беличье Общество Естествоиспытателей; и, наконец, падая от усталости, они очутились на опушке огромного леса, окаймлявшего подножия Гималайских гор, повторяя в отчаянии, что осталось всего сто двадцать два дня, чтобы найти то, что им пришлось безуспешно искать в течение четырнадцати лет и пяти месяцев.

 

Если бы я стал рассказывать обо всех чудесных приключениях наших двух путешественников в течение этого долгого странствия, мои дорогие дети, у меня самого ушло бы на это не меньше месяца при ежевечерних наших встречах, и в конце концов я бы определенно вам наскучил. Так что я скажу вам лишь, что Кристиан Элиас Дроссельмейер, который более рьяно, чем его спутник, искал знаменитый орех, поскольку от результатов поисков зависела сохранность его головы, а потому и устал больше товарища, и подвергался большим опасностям, в итоге потерял все волосы — из-за солнечного удара, полученного им на экваторе, и правый глаз — его выбила стрела, пущенная из лука вождем караибов; кроме того, его желтый редингот, который и был-то не таким уж новым, когда путешественники покидали Германию, превратился буквально в лохмотья. Так что положение метра Дроссельмейера было более чем плачевным, но, тем не менее, в людях так сильна любовь к жизни, что, несмотря на все свои телесные повреждения, причиной которых были то и дело происходившие с ним несчастные случаи, он со все возраставшим ужасом ожидал мгновения, когда ему предстояло отдать себя в руки короля.

 

Однако механик был человек чести, и для него не могло быть и речи о том, чтобы не сдержать столь торжественного обещания, какое было им дано. И он решил, чего бы это ему ни стоило, уже на следующий день отправиться обратно в Германию. И в самом деле, больше нельзя было терять ни минуты, прошло уже четырнадцать лет и пять месяцев, и у двух путешественников оставалось, как уже говорилось, всего сто двадцать два дня, чтобы успеть вернуться в столицу королевства отца принцессы Пирлипат.

 

Кристиан Элиас Дроссельмейер сообщил о своем благородном решении другу-звездочету, и они условились отправиться в обратный путь на следующий день утром.

 

И в самом деле, на рассвете следующего дня наши путешественники тронулись в путь, направляясь в Багдад; из Багдада они добрались до Александрии, из Александрии отправились на корабле в Венецию, затем из Венеции добрались до Тироля, а из Тироля спустились в королевство отца принцессы Пирлипат, в глубине души тихо надеясь, что этот монарх уже умер или, по крайней мере, впал в детство.

 

Но, увы! Ничего этого не случилось; прибыв в столицу, несчастный механик узнал, что достойный властитель не только не утратил своих умственных способностей, но даже чувствует себя еще лучше, чем прежде; следовательно, у метра Дроссельмейера не оставалось никаких надежд избежать угрожавшей ему страшной участи, если только принцесса Пирлипат не излечится от своего уродства сама по себе, что было невозможно, или если сердце короля не смягчится, что было невероятно.

 

Тем не менее метр Дроссельмейер храбро явился к воротам дворца, поддерживаемый мыслью о том, что он совершает героический поступок, и попросил о встрече с королем.

 

Король, который был государем весьма доступным и принимал всех, у кого к нему было дело, приказал своему главному распорядителю приема иноземцев привести к нему двух странников.

 

Главный распорядитель обратил тогда внимание его величества на то, что эти два странника отвратительно выглядят и невыносимо плохо одеты. Однако король возразил на это, что не следует судить о душе человека по его внешности и не ряса делает монаха.

 

В ответ на это главный распорядитель, признав верность двух этих пословиц, почтительно поклонился и отправился за механиком и звездочетом.

 

Король выглядел как и прежде, поэтому путешественники сразу же узнали его, но сами они так изменились, особенно несчастный Кристиан Элиас Дроссельмейер, что вынуждены были назвать себя.

 

Увидев, что путешественники явились сами, король ощутил радостное волнение, ибо он был убежден, что они не вернулись бы во дворец, если бы не нашли орех Кракатук; но очень скоро он избавился от заблуждений, ибо механик, бросившись к его ногам, признался, что, несмотря на самые добросовестные и весьма тщательные поиски, он и его друг-звездочет вернулись с пустыми руками.

 

Мы уже говорили, что, король, хотя и был несколько гневлив, по натуре был добр; он был тронут тем, насколько безупречно был верен Кристиан Элиас Дроссельмейер своему слову, и заменил назначенную ему прежде смертную казнь пожизненным заключением. Что касается звездочета, то король ограничился тем, что приговорил его к изгнанию.

 

Однако, поскольку до конца предоставленной некогда королем отсрочки продолжительностью в четырнадцать лет и девять месяцев оставалось еще три дня, метр Дроссельмейер, сердце которого было в высшей степени исполнено любовью к родине, испросил у короля разрешения воспользоваться этими тремя днями, чтобы снова увидеть Нюрнберг.

 

Эта просьба показалась королю настолько справедливой, что он тут же согласился ее удовлетворить без каких бы то ни было оговорок.

 

Метр Дроссельмейер, в чьем распоряжении было всего три дня, решил использовать это время с толком и, выяснив, что, на его счастье, в почтовой карете есть свободные места, немедленно уехал в Нюрнберг. Ну а поскольку изгнанному звездочету было совершенно все равно, куда ехать — в Нюрнберг или в какое-нибудь другое место, — он отправился с ним.

 

На следующий день, около десяти часов утра, они прибыли в Нюрнберг. Так как у метра Дроссельмейера не осталось никаких других родственников, кроме Кристофа Захариаса Дроссельмейера, его брата, одного из самых видных продавцов детских игрушек в Нюрнберге, он остановился именно в его доме.

 

Кристоф Захариас Дроссельмейер был очень рад снова увидеть бедного Кристиана, которого он уже считал умершим. Сначала, правда, он не смог узнать его из-за лысины на лбу и пластыря на глазу, но механик показал торговцу игрушками свой желтый редингот, который, хотя и был весь изодран, сохранил местами следы своего первоначального цвета, и в подтверждение этого первого доказательства привел ему столько тайных подробностей прошлого, известных лишь им двоим, что Захариас был вынужден признать очевидное.

 

И тогда он спросил у брата, по какой причине тот так долго находился вдали от родного города и в какой стране он оставил свои волосы, глаз и недостающие обрывки редингота.

 

Кристиан Элиас Дроссельмейер не имел никаких оснований скрывать от родного брата свои злоключения. Он начал с того, что представил ему своего товарища по несчастью, а потом, когда с этой положенной условностью было покончено, перечислил Захариасу все свои беды, от первой до последней, и закончил сообщением, что может провести с братом всего несколько часов, ибо, не найдя ореха Кракатук, обязан уже на следующий день отправиться в тюрьму навечно.

 

В течение всего этого рассказа Кристоф Захариас Дроссельмейер не раз щелкал пальцами, крутился на месте и цокал языком. В любых других обстоятельствах механик, без сомнения, спросил бы у брата, что означают эти знаки, но он был так поглощен своим рассказом, что ничего не замечал и, только когда продавец игрушек дважды хмыкнул, а потом трижды охнул, поинтересовался у него, что означают подобные восклицания.

 

— Они означают, — отвечал Захариас, — что было бы чертовски странно, если бы... Хотя, нет... Впрочем, да...

 

— Что было бы чертовски странно? — повторил за ним механик.

 

— Если... — снова начал торговец детскими игрушками.

 

— Что если? — опять переспросил метр Дроссельмейер.

 

Но вместо того чтобы ответить, Кристоф Захариас, во время этих вопросов и недоговоренных ответов очевидно призывавший на помощь свои воспоминания, подбросил вверх свой парик и пустился в пляс, крича:

 

— Брат, ты спасен! Брат, ты не пойдешь в тюрьму! Брат, или я сильно ошибаюсь, или орех Кракатук находится у меня!

 

И после этого, не дав ошеломленному брату никаких объяснений, Кристоф Захариас бросился вон из комнаты; вернувшись мгновение спустя, он протянул механику шкатулку, в которой лежал крупный позолоченный лесной орех.

 

Метр Дроссельмейер, не осмеливаясь поверить в такое счастье, нерешительно взял в руки орех и стал поворачивать его по-всякому, внимательнейшим образом изучая его со всех сторон; закончив это изучение, он заявил, что присоединяется к мнению своего брата и будет крайне удивлен, если окажется, что это не орех Кракатук; затем он передал шкатулку звездочету, чтобы тот высказал свое мнение по этому поводу.

 

Звездочет изучил орех не менее внимательно, чем это только что сделал метр Дроссельмейер, и, покачав головой, ответил:

 

— Я присоединился бы к вашему мнению и, следственно, мнению вашего брата, если бы орех не был позолочен; ведь звезды никогда не говорили мне, что плод, который мы ищем, должен быть так украшен. И к тому же, откуда у вашего брата может взяться орех Кракатук?

 

— Сейчас я вам это объясню! — воскликнул Кристоф. — Я объясню вам и то, как орех попал в мои руки, и откуда взялась эта позолота, мешающая вам узнать его и действительно не свойственная ему от природы.

 

Он усадил гостей, весьма справедливо рассудив, что после четырнадцати лет и девяти месяцев странствий по свету путешественники сильно устали, и начал так:

 

— В тот самый день, когда король послал за тобой под предлогом вручения тебе ордена, в Нюрнберге появился чужестранец, принесший с собой мешок орехов на продажу; но местные торговцы орехами, желая сохранить исключительное право на этот вид товара, затеяли ссору с пришельцем — прямо у дверей моей лавки. Тогда чужестранец, чтобы легче было защищаться, опустил свой мешок на землю; потасовка шла своим ходом, к большому удовольствию уличных мальчишек и рассыльных, как вдруг какая-то тяжело нагруженная телега проехала прямо по мешку с орехами. При виде этого происшествия, воспринятого ими как проявление Небесного правосудия, местные торговцы орехами оставили пришельца в покое. Он подобрал свой мешок, и все орехи в нем оказались раздавленными, за исключением одного; чужестранец, странно улыбаясь, протянул мне этот орех и предложил купить его за новый цванцигер тысяча семьсот двадцатого года, добавив, что настанет день, когда я не пожалею об этой покупке, какой бы дорогостоящей она ни казалась мне теперь. Я порылся у себя в карманах и, к большому своему удивлению, обнаружил там именно такую монету, какую просил этот человек. Подобное совпадение показалось мне столь необычайным, что я отдал чужеземцу мой цванцигер; он же отдал мне орех и исчез.

 

Я выставил этот орех на продажу, но, хотя просил сверх заплаченной мною цены всего два крейцера, он лежал на прилавке в течение семи или восьми лет и никто не выразил желание его приобрести. И вот тогда я позолотил орех, чтобы увеличить его ценность, но, как выяснилось, только напрасно потратил еще два цванцигера: орех оставался в моей лавке до нынешнего дня, и никто по-прежнему не выражал готовности его купить.

 

В это мгновение звездочет, в чьих руках все еще оставался орех, радостно вскрикнул. Оказалось, что, пока метр Дроссельмейер слушал рассказ своего брата, он с помощью перочинного ножа осторожно соскоблил позолоту с ореха и в каком-то местечке скорлупы обнаружил выгравированное китайскими письменами слово:

 

«Кракатук».

 

Теперь не оставалось никаких сомнений: подлинность ореха была признана.