Марина: Расскажите, пожалуйста, про рождение «Билета до Лхасы».

Ренарт: Я когда-то думал, что мне в этом мире вообще ничего не нужно. Что я буду писать стихи, ходить из города в город пешком, грызть корку хлеба и умру, не дожив до тридцати. Потом пришло понимание, что есть вещи, которыми нужно заниматься, даже если они тебе не особо и нужны. Что ты не один на свете живёшь, что есть такое слово «надо» и ещё есть слово «должен». Но это подспудное ощущение, что в один прекрасный момент все дела будут сделаны, а все долги оплачены, так и осталось где-то глубоко внутри.

И это опасно, потому что в те моменты, когда накрывает череда бед и всё начинает валиться из рук, в мозгу вспыхивает мысль – а может быть, пора? Раздать всем сестрам по серьгам и уйти в Тибет. Тогда приходится брать себя в руки и говорить – нет, ты ещё не всё, что мог, сделал.

«Просроченный лет на шесть» в концовке стихотворения – это воспоминания как раз о таком кризисе.

  Марина: Расскажите о Вашем переводе «Эльдорадо». Это эквиритмический перевод? Почему Вы за это взялись? Вас так вдохновил оригинал? Или Вы проверяли себя, справитесь ли с такой задачей? Вы владеете языком или работали по подстрочнику?

Ренарт: Да, это эквиритмический перевод, и я горжусь тем, что мне удалось его выдержать без явных натяжек и компромиссов. Строка там короткая, а при этом задачу сильно осложняли десятки уже существующих переводов этого стихотворения, с которыми не хотелось пересекаться. Иногда приходилось с сожалением отказываться от слишком явных ходов, которые уже были использованы до меня.

Английского языка я на таком уровне, чтобы свободно переводить, не знаю, поэтому работал с подстрочником. И, кстати, это сильно усложнило мне концовку. Там у Эдгара По есть лишний слог, и поначалу я прилежно скопировал его в своем переводе, несмотря на явное нарушение ритмического рисунка. Но потом решил прояснить ситуацию и обнаружил, что никакого лишнего слога в реальности там нет. То есть на письме он фиксируется, но в реальности проглатывается.

Пришлось переписывать финал стихотворения. Впрочем, в результате получилось намного лучше, чем было.

А по поводу того, зачем я вообще взялся за «Эльдорадо»… Честно говоря, мне хотелось замахнуться на «Ворона». Это стихотворение меня всегда пробирает до костей, я даже его на английском выучил. Переводов его на русский язык существует несметное количество, мой самый любимый – Зенкевича. И чем больше я читал разных его вариантов на русском языке, тем больше мне хотелось дерзнуть и перевести самому. Но сначала следовало потренироваться. Так что «Эльдорадо» было выбрано именно в качестве испытательного полигона.

И сразу отвечу на следующий вопрос – нет, «Ворона» я пока так и не перевёл. Но однажды всё-таки возьмусь!

  Марина: И, конечно, хочу спросить Вас о Вашем Карлсоне. Дело в том, что в последнее время в сетевой поэзии возникла мода на этот приём. Мне доводилось читать монологи/письма Кая, Герды, Маленького Принца, Розы, Лиса, даже Мери Поппинс. Я не хочу сказать, что это плохо. Напротив, очень интересный взгляд получается.

 Что Вас вдохновило на написание Вашего стихотворения «Здравствуй, Карлсон…»? Хотелось опробовать этот приём самому?

Ренарт: Эпистолярные стихи, особенно обращённые к литературным героям, это хороший жанр, они почти всегда срабатывают на ура. Что говорить, я сам с удовольствием читаю тексты, написанные в таком духе. Но писать так до «Карлсона» не решался из соображений не столько литературного, сколько психологического свойства.
 Для меня лично это слишком соблазнительный приём – он сразу задаёт тебе интонацию и существенную часть композиции. Во многом, он даже диктует ритмику и некоторые поэтические ходы. Может быть, это прозвучит глупо или не очень понятно, но я очень долго сознательно запрещал себе прибегать к нему из боязни, что мне слишком понравится. Хотя, казалось бы, в чём проблема – главное ведь, чтобы стихи получились настоящими, а уж как ты их напишешь, дело десятое. Но что-то всё равно удерживало.
А «Карлсон» появился практически случайно. Однажды я сообразил, что у него нет имени, все его зовут просто по фамилии, сами того не сознавая. Представил, как бы могла звучать первая строчка письма к нему. Автоматически задумался над тем, какая должна быть подпись. И внезапно понял, что это готовые рамки будущего стихотворения – начало и концовка.
И тогда я просто выдохнул и позволил себе написать.

  Марина: Виктория Токарева утверждает, что душа художника должна быть свободной от любого негатива: раздражения, неприязни, ненависти. Вы разделяете это убеждение? Разве негатив не продуктивен сам по себе? Вам доводилось писать стихи от злости? Получалось?  

Ренарт: Нет, мне такая позиция не близка, непонятна и, честно говоря, представляется довольно маргинальной. Потому что куда более распространено другое убеждение: поэзия – это отчаянная попытка творца исправить несовершенство мира, которое его всечасно мучит. И понятно, что чувства, которые при этом творец испытывает, далеки от позитивных.

Если говорить лично обо мне, то я не сторонник обеих полярных точек зрения на этот счёт. Говорить, что художник должен быть вечно несчастным и голодным, я тоже не буду. По мне – так в основе стихов может лежать любая эмоция. Искренняя радость так же продуктивна, как искренняя злость, раздражение или ненависть.

Писал ли я стихи от злости? Вот такой ситуации, чтобы я был зол и на этом фоне решал «дай-ка что-нибудь напишу», не припомню. Зато по ходу дела пылать самыми разными чувствами, в том числе и остро негативными, приходилось.

Думаю, тут надо пояснить, как именно я пишу стихи. Чаще всего в стихотворении есть какой-то сюжет и соответственно лирический герой. И я не могу, да и не хочу писать, наблюдая за ним просто со стороны. Мне сначала нужно влезть в его шкуру, ощутить всей кожей всё, что он переживает, перенять даже его жесты и мимику. Только тогда я понимаю, что и как нужно писать про него. А боли, злости и горечи у многих из моих героев хватает, так что всё это приходится испытывать вместе с ними.

 Марина: Что Вам интересно кроме поэзии?

Ренарт: Про историю вы уже знаете. Про любовь к путешествиям можете догадаться по предыдущим ответам и по самим стихам. А ещё я люблю разные интеллектуальные игры – викторины, квизы и, в первую очередь, «Что? Где? Когда?». В смысле не телевизионное со знатоками за круглым столом с волчком, а так называемое спортивное ЧГК.

Меня в него буквально затащили, поскольку я упорно сопротивлялся, сам не зная почему. Оказалось, что это мне дико нравится. В Магнитогорске три года подряд выигрывал индивидуальное первенство города по ЧГК. А в Питере чуть ли не первым делом разузнал, где собираются местные знатоки и записался в одну из команд. Не удержусь от возможности похвастаться – играли мы так, что в какой-то момент добирались до 14-й строчки в общем рейтинге всех команд мира. А их там порядка пятидесяти тысяч.

Кстати, настольные игры тоже люблю с детства. Сейчас их появилось такое огромное количество, и они так усложнились, что для ценителя это просто рай.