Интервью с Ренартом Фасхутдиновым

Интервью с Ренартом Фасхутдиновым

Марина Якимович (Марина): Ренарт, я благодарю Вас за согласие дать интервью. Расскажите моим читателям о себе. Я знаю, что Ваше детство прошло в военном городке. А это совершенно удивительная атмосфера, детство, проведённое в военной части, совершенно не похоже на детство других детей. Расскажите об этом. Как думаете, Вам с этим повезло?

Ренарт: Да, мой отец служил в ракетных войсках, поэтому до 16 лет я жил в военных городках на Урале. Сначала в Свердловской области, потом в Челябинской. Что могу сказать… Действительно, это совсем особый мир, замкнутая система, в которую так просто не попадёшь и из которой так просто не выберешься. Вход через КПП с паспортным режимом, чужих нет по определению. Полсотни пятиэтажек, население в районе пяти – восьми тысяч, рядом часть. Криминала нет от слова совсем, ключи от дверей под ковриком спокойно оставляли. По крайней мере, до начала девяностых было так. Когда я в 1996 году окончил школу и уехал, случалось уже всякое.

Взрослым, наверное, жить в таких местах скучновато, но в детстве всё кажется интересным. Тем более, что нам-то стена, которой был обнесен городок, помехой вообще не являлась. Все ходы-выходы мы знали, при желании хоть полк диверсантов провести могли бы. Часть от самого городка была отделена ещё одной стеной, но мы и туда спокойно шастали, чтобы поиграть в войнушку.

Только не надо думать, что военная техника, погоны и фуражки на каждом шагу как-то милитаризировали сознание – нет, всё воспринималось как обычная часть пейзажа. Ну вот такой антураж просто был. Жил бы в деревне, имел бы другие декорации вокруг. Куда важнее было другое.

Военные городки отличаются крайней текучестью своего населения. У людей там нет прочных корней, зато должна быть вечная готовность сорваться с места и отправиться куда угодно, хоть на другой край страны. Так что периодически к нам посреди учебного года приходили новенькие. И точно так же уходили старенькие. В итоге очень быстро привыкаешь к ощущению, что ты тоже раньше или позже должен куда-то двинуться.

Это напрочь отбивает у тебя само понятие малой родины, своей земли под ногами. Но, возможно, даёт более острое чувство родины большой. Один мой друг родился на Байконуре, другой в немецком Потсдаме, с третьим я простился в пятом классе, когда он навсегда уехал в Мурманск. Мой отец после окончания Ростовского военного училища мог отправиться не в Нижний Тагил, а в Украину – в Николаевскую область. Такие у меня уроки географии и краеведения.

Марина: Скажите, сначала Вы закончили филологический, а потом магистратуру по истории. Почему такой вираж? Вы утратили интерес к лингвистике?

 Ренарт: Нет, не утратил, тут дело в другом. История в школе всегда была моим любимым предметом. Когда нам выдавали учебники, то в первый же день я целиком проглатывал учебник по истории – просто как настольную книгу. Поэтому, когда я приехал в Магнитогорск поступать, то до самого последнего момента колебался, на какой факультет подавать документы. Очень хотелось на истфак. Но литература победила.

Я никогда не жалел об этом решении, оно было совершенно правильным. История для меня всё-таки это увлечение, это жутко интересное хобби. А книги, слово – это явление высшего порядка, фундамент моего мировоззрения. В конце концов, стихи я тогда уже писал, так что приоритеты были расставлены.

Но от некоторой тоски по оставленной в стороне тропинке я долго не мог избавиться. Хотелось узнать, каково это – учиться на историческом… И тут внезапно мне предлагают пойти в магистратуру на историка, четыре места на факультете открылось, надо только сдать экзамены. Из чистого любопытства я поступил, отучился и защитил диссертацию. Работу писал по восприятию в СССР феномена европейских «новых левых».

Марина: Бытует мнение, что историю наукой трудно считать в силу того, что она постоянно пишется в угоду правящему классу, и что нет такого исторического события, которое бы не перерассматривалось, перетрактовывалось и в фактическом, и в идеологическом смысле. Насколько это правда? Что Вас привлекает в истории? Почему Вам так дорого это?

 Ренарт: Давайте я начну с конца, так удобнее ответить. Для меня история неотделима от современности и от того, что называют футурологией. Прошлое, настоящее и будущее – это всё единое полотно, на котором происходят разные события, ткутся разные сюжетные линии. Понимаете, куда я клоню?

В общем, это всё на самом деле сродни литературе. Огромная эпопея в тысячи томов. И где-то в середине на энной странице находимся мы. Тот, кто интересуется лишь современностью, читает только текущую главу, да и то не полностью, а так – пару абзацев сверху, пару абзацев снизу. А изучение истории позволяет приподняться и прочитать солидный кусок книги, благодаря чему твоя собственная глава становится понятнее и объёмнее.

Наверное, это даёт возможность спокойнее относиться к своей собственной жизни. Хотелось бы добавить – и к событиям, происходящим вокруг. Но нет. Плох тот читатель, который не чувствует пульс книги, не переживает за её героев и не жаждет благополучного разрешения всех драматичных завязок. Так что умудренного философа, поглядывающего на всё с высокого холма, из меня не получается. И нервные клетки трачу, и пальцы кусаю.

Ну а теперь про то, что история не наука. Это какая-то позиция радикальных технарей, для которых наукой является только физика и её производные. Гуманитарный цикл дисциплин сам по себе подразумевает многочисленные интерпретации фактического материала. Разность трактовок исторических событий – это тоже часть истории, причём одна из важнейших.

С тем же успехом можно говорить, что литературоведение – это не наука. Потому что там тоже с течением времени меняется отношение к тем или иным произведениям. Да и внутри одной и той же эпохи друг с другом борются разные литературоведческие школы. И точно так же громоздятся мифы и фальсификации, и точно так же их периодически опровергают. Или подтверждают, когда выясняется, что вовсе это не миф. Историю «Слова о полку Игореве» можно привести в пример.

 Марина: Я благодарю за ответ. Он порадовал. Я "заберу с собой" две цитаты из него.

"...Тот, кто интересуется лишь современностью, читает только текущую главу, да и то не полностью..."

"Плох тот читатель, который не чувствует пульс книги..." Это достойно стать афоризмом.

Однако продолжим. Говорят, что счастлив тот, кто утром с удовольствием идёт на работу, а вечером с удовольствием возвращается домой. Сейчас Вы работаете в журнале. Расскажите моим читателям о своей работе. Что Вы находите в ней. Она приносит удовольствие? О чем Вы рассказываете своим читателям? О людях? О достижениях общества в промышленности? О новостях науки и культуры? Есть ли момент рутины в Вашей работе? Легко ли Вы её переносите?

 Ренарт: Честно говоря, когда я приехал в Санкт-Петербург пять лет назад, я был готов взяться за любую работу по журналистскому профилю. Теоретически меня могло занести куда угодно. Писал бы сейчас про систему образования, или про театры, или про медицину. Но так сложилось, что я попал в судостроительную тематику, стал выпускающим редактором морского журнала «Корабел.ру» и пишу про верфи, ледоколы, про закладку танкеров, про строительство фрегатов, про капитанов и моряков, про Северный морской путь и всё в этом духе.

Хотите – называйте это совпадением, хотите – судьбой, но для меня всегда море имело особое значение, хоть я и прожил почти всю жизнь там, где до любого берега полконтинента топать надо. Даже по моим стихам это видно – там удельный вес солёной воды на единицу текста, как у художника-мариниста на единицу холста. Впрочем, для романтика это нормально, корабли, паруса, волны и чайки со времен девятнадцатого века в числе самых важных примет романтизма.

С другой стороны, до начала работы в журнале вся морская атрибутика у меня была книжной по происхождению. Использовалась в первую очередь в качестве метафор и условных сигналов. А тут мне довелось вживую облазить сверху донизу не одно судно, побывать на всех этапах его рождения – от закладки до сдачи, пообщаться со многоопытными капитанами, с курсантами, механиками, конструкторами и инженерами. Даже под парусом походить. И в стихи тоже началось просачиваться – вся морская тематика в них стала более детальной и объёмной.

Марина: Я знаю, что с Вашей супругой Вы единомышленники и большие друзья. Вами совместно создан поэтический дуэт MARE NOSTRUM. Расскажите моим читателям об этом?

 Ренарт: А это как раз продолжение того, о чём я только что рассказывал. Мы с Настей однажды посмотрели на наши стихи повнимательнее и вдруг осознали, что оба пишем про море. Только с двух разных сторон. У меня это в первую очередь то, что происходит на его поверхности: парусники несутся к гибели на скалы, одинокие смельчаки выходят в открытый океан на крошечной лодчонке, пираты возвращаются на берег после многолетних скитаний. А у неё излюбленные темы – это подводные глубины и их обитатели. Как реальные, так и сверхъестественные. В Настиных стихах живут русалки и сирены, там медленно качаются водоросли и рыбы прячутся в затонувших кораблях. Если взять наши стихи и соединить их друг с другом, то получается настоящая морская вселенная.

Сначала мы это просто подметили как интересный факт. Потом задумались. А потом решили, что это прекрасная идея – выступать вместе с подборками стихов, связанных единой концепцией. Мне кажется, такого ещё никто не делал, и это самое классное. Поэтические дуэты бывали, но вот поэтических дуэтов в морской тематике точно не было. Если кто-то вспомнит, сильно удивлюсь.

  Марина: Вы любите Питер. Почти все мои респонденты из Питера признались в любви к этому городу. Я сама люблю в Питере бывать. И всё-таки для каждого человека он свой. Вот Марина Южакова говорит о том, что это совершенно живой организм. А что Питер для Вас? За что Вы его так любите?

Ренарт: Вот я говорил выше о том, что у меня нет чувства малой родины, нет корней и вообще состояние перекати-поле я воспринимаю как самое естественное, что только может быть. Сейчас скажу вещь, которая всему этому странническому пафосу вроде бы противоречит. В Питере я с первой секунды ощутил себя так, как будто приехал домой после долгих странствий. Каждая улицы, каждый дом, парки, каналы, пешеходные переходы и трамвайные линии – всё кажется родным и с детства знакомым.

Но на самом деле тут нет никаких противоречий. Потому что Петербург – это вообще не город. Это оживший миф. Ну представьте, например, что толкиенист внезапно оказывается в Средиземье, путешествует через Вековечный лес, встречается с Томом Бомбадилом. Тут практически то же самое – ты попадаешь в то пространство, которое всегда жило в твоём сознании.

Петербург настолько литературный город, что его обитателем невольно становится любой, кто знаком с русской классикой. Для этого даже не надо в него приезжать, ты чувствуешь его цвет и запах хоть на другом краю земли. Ну а уж если попал сюда, то готовься к тому, что чувство радостного узнавания будет накрывать на каждом шагу.

Интервью с Ренартом Фасхутдиновым

Марина Якимович (Марина): Ренарт, я благодарю Вас за согласие дать интервью. Расскажите моим читателям о себе. Я знаю, что Ваше детство прошло в военном городке. А это совершенно удивительная атмосфера, детство, проведённое в военной части, совершенно не похоже на детство других детей. Расскажите об этом. Как думаете, Вам с этим повезло?

Ренарт: Да, мой отец служил в ракетных войсках, поэтому до 16 лет я жил в военных городках на Урале. Сначала в Свердловской области, потом в Челябинской. Что могу сказать… Действительно, это совсем особый мир, замкнутая система, в которую так просто не попадёшь и из которой так просто не выберешься. Вход через КПП с паспортным режимом, чужих нет по определению. Полсотни пятиэтажек, население в районе пяти – восьми тысяч, рядом часть. Криминала нет от слова совсем, ключи от дверей под ковриком спокойно оставляли. По крайней мере, до начала девяностых было так. Когда я в 1996 году окончил школу и уехал, случалось уже всякое.

Взрослым, наверное, жить в таких местах скучновато, но в детстве всё кажется интересным. Тем более, что нам-то стена, которой был обнесен городок, помехой вообще не являлась. Все ходы-выходы мы знали, при желании хоть полк диверсантов провести могли бы. Часть от самого городка была отделена ещё одной стеной, но мы и туда спокойно шастали, чтобы поиграть в войнушку.

Только не надо думать, что военная техника, погоны и фуражки на каждом шагу как-то милитаризировали сознание – нет, всё воспринималось как обычная часть пейзажа. Ну вот такой антураж просто был. Жил бы в деревне, имел бы другие декорации вокруг. Куда важнее было другое.

Военные городки отличаются крайней текучестью своего населения. У людей там нет прочных корней, зато должна быть вечная готовность сорваться с места и отправиться куда угодно, хоть на другой край страны. Так что периодически к нам посреди учебного года приходили новенькие. И точно так же уходили старенькие. В итоге очень быстро привыкаешь к ощущению, что ты тоже раньше или позже должен куда-то двинуться.

Это напрочь отбивает у тебя само понятие малой родины, своей земли под ногами. Но, возможно, даёт более острое чувство родины большой. Один мой друг родился на Байконуре, другой в немецком Потсдаме, с третьим я простился в пятом классе, когда он навсегда уехал в Мурманск. Мой отец после окончания Ростовского военного училища мог отправиться не в Нижний Тагил, а в Украину – в Николаевскую область. Такие у меня уроки географии и краеведения.