Раздел II . «а ты проживешь без памяти. »

 

 

Владимир Владыкин

Родился в 1943 г.в г. Можге. Окончил Можгинское педучилища и исторический факультет Московского государственного университета. Доктор исторических наук, профессор, историк-этнограф, специалист в области финно-угроведения, известный не только в Удмуртии, но и во многих странах Европы.

Является членом Союза писателей России, работает в жанре поэзии и эссе. Его произведения изданы на удмуртском, русском, английском, немецком, венгерском, финском, эстонском, мари и коми языках. Первый поэтический сборник В.Е. Владыкина, «Отчего поет тюрагай?» вышел в Ижевске в 1980-ом году.

Публикуемые тексты воспроизводятся по книгам: «Песни солнечного леса: Стихотворения и поэмы удмуртских поэтов» (Москва, 1989), «В народе говорят» (Ижевск, 1998). 

 

«Отсюда все и пошло»

 

***

К сожалению, об Удмуртии и удмуртах все-таки еще знают до обидного мало. Как-то раз в Германии одна научная дама очень удивилась, узнав, что я не русский. «Так кто-же Вы?» - «Удмурт». – «Удму-у-урт, - удивленно протянул она. – Да-да, я слышала, это где-то в Сибири. А почему Вы не похожи на бурята?» Действительно, почему? 

 

***

Далеко-далеко в Сибири,

Где течет река Енисей,

Поселились удмурты когда-то,

Что искали вольную волю.

Много минуло лет с той поры,

Сытно зажили и богато,

Обрели и счастливую долю,

Позабыли про старую жизнь,

Енисейскими стали удмурты.

Далеко-далеко в Сибири,

На великой реке Енисей,

Больше века удмурты живут.

Только песни поют о Каме,

Как и прежде, о Каме поют,

Ты пойми их, река Енисей.

 

***

Поют на Руси о Волге,

В Египте поют о Ниве,

Индусы славят свой Ганг,

Удмурты поют о Каме.

И так испокон веку.

Народы поют о реках,

Говорят, что это реки жизни,

Без них человеку –

Не жизнь.

У каждого человека,

У каждого народа

Судьба-река течет,

Малая или великая,

Только она своя,

Неповторимая!

Но все народы-реки

Сливаются в великое целое,

Имя ему – человечество,

Имя ему – океан.

 

Память

А. Шепталину

 

Память моя, окаянная,

Что же со мною ты делаешь,

Отпусти ты меня, окаянного,

Отпусти меня, слышишь…

- А ты проживешь без памяти?

 

 

Священная книга

 

Давным-давно,

Когда нас еще не было

И даже вас еще не было,

У удмуртов была священная книга,

Где хранились самые сердечные,

Самые заветные слова.

Книга та лежала на большом белом камне,

Камень тот лежал на большой земляничной поляне,

А поляна та была в огромном дремучем лесу.

Говорят, давно это было.

Тысячу раз сменилась листва на рябинах,

Великаны-кедры состарились,

И вновь народились, и снова умерли.

Что поделаешь, затерялась та старая книга,

Но остались ее священные слова.

У каждого в душе найдется хотя бы одно

Такое заветное, сокровенное слово.

Только надо его отыскать

И сложить из тех слов новую, необыкновенную душевную книгу.

 

 

Заклинание

Триптих

 

1

Человек – Инмару, веруя

О великий Инмар!

К тебе обращаюсь я, Человек, малый и немощный.

Пусть жизнь нашу обходят стороной холод и голод,

Град и молнии, пожары и моры –

Если бы ты так сделал!:

Пусть наше поле не обскакать белке,

Не обежать лисице, не проскочит кунице –

Если б ты так сделал!:

Пусть наш хлеб уродится с камышовой соломой,

С серебряным колосом, с золотым зерном.

О великий Инмар! Если б все ты так сделал!:

Чего ж нам еще желать?:

 

2

Инмар – Человеку, веруя

О маленький Человек, который стал великим и всемогущим.

К тебе обращаюсь я, твой Инмар, который теперь уже ничего не может,

Теперь уже все зависит от тебя, и поэтому заклинаю тебя: сделай так,

Чтобы в реках плескалась рыба, в лесах жили звери, чтобы в небе

пели птицы, чтобы трава росла зеленой,

Чтобы небо оставалось голубым, а солнце – добрым,

Чтобы всегда смеялись дети и улыбались матери,

Сделай так, заклинаю тебя!:

Человек, ты вырос и стал великим, а Земля осталась маленькой.

Ты взял на свои большие руки маленький Земной Шар –

Не урони его! Больше мне нечего тебе сказать, Человек.

Веруй в меня, если хочешь, только теперь этого мало –

Лучше веруй в себя!

Что я могу? Пусть я создал этот мир, но ведь ты можешь его разрушить,

не спросив меня.

Я устал от тебя, Человек. Ухожу. Оставляю себя наедине с самим собою,

С твоей совестью, Человек!:

 

3

Человек – Человечеству, веря

 

Люди! Отныне и вовеки веков не забудем

О том, что каждый из нас рожден и должен быть Человеком!

Добрым, умным и милосердным!

Да не заслонят небо стаи взращенных нами железных воронов,

Да не оскверним хлеб, не сожжем воду

И не погаси солнце!

Да не покинут нас благоразумие и согласие,

Радость и счастье, мир и покой!:

И тогда будет Жизнь на Земле

Вечно и бесконечно!

А что есть дороже Жизни на Земле,

Люди!

 

Человек и Инмар

 

Однажды Инмар был в очень хорошем настроении

И позвал к себе Человека

И сказал ему: «Выбирай любые сокровища!»

Жарко пылало золото,

Холодным светом мерцало серебро,

Переливались драгоценные камни.

А Человек выбрал себе землю,

Обыкновенную серую землю.

И начал трудиться.

Отсюда все и пошло.

 

Воршуд

 

Однажды Инмар подарил людям Птицу Счастья – Воршуд –

И наказал крепко-накрепко стеречь ее.

Обрадовались удмурты, спрятали Воршуд в темницу Быдзым Куа

 – Великое Святилище –

Берегли от дурного глаза и чужого голоса.

Да только примечают удмурты:

Не ест, не пьет, чахнет в темнице Птица Счастья.

И решили они выпустить ее на волю.

Рассердился Инмар на непослушных удмуртов и ушел от них.

Ну да уходящий пусть уходит.

А Птица Счастья, говорят, от удмуртов не улетела

И гнездится она теперь почти в каждом удмуртском доме.

 

Напев Быдзим Крезь

 

В лесу жила когда-то старая мудрая ель.

Звали ее Мудор Кыз – Мать Леса.

Говорят, с нее начинался Лес, а может быть, и сама Земля.

Она подпирала небо, чтобы оно не упало на Землю.

Солнце отдыхало не ее ветвях.

Из-под ее корней нарождался робкий родник,

Чтоб потом превратиться в могучую Белую Каму.

Издалека приходили люди, чтоб поклониться Мудор Кыз.

Говорят, однажды мачеха Солнца, злая Молния, страшным огнем

опалила Мудо Кыз.

Ель умерла. Но пришел человек и оживил ее:

Он сделал из нее гусли – крезь –

И вложил в них свою человеческую душу.

Так у удмуртов появился Быдзим Крезь – Великие Гусли.

Когда они звучали, Солнце приближалось к земле,

Чтобы их послушать.

Когда они пели Инву учан гур –

Песню поисков небесной росы, -

Небо плакало дождем.

Говорят, давно это было.

Но с той поры

Удмурты стали делать свои гусли

Из опаленной молнией ели.

Теперь уже забыли про это.

И про гусли уже позабыли.

Но напев Быдзим Крезь живет!

Если вы хотите его услышать,

Идите в Великий Лес

И прислушайтесь к нему

И к самому себе.

 

Великий Лес

 

Протестую,

Когда обижают дерево,

Когда глухой, слепой человек

Говорит про другого: «Он – бесчувственное дерево».

Но дерево не такое!

Слышите,

Оно звенит, и поет, и плачет,

И тихо стонет

В обнимку с ветром,

Оплакивая свою молодость,

А умирает стоя, не сгибаясь.

И, нарождаясь, вновь поет и плачет.

Оно не молчит!:

Великий Лес,

Славлю тебя и каждое твое Дерево!

Звени и пой во мне

Своим таинственным оркестром жизни,

А коль уж суждено придти к печальной тризне,

Хотел бы умереть

Прямым и звонким

И рухнуть стоя,

Не согнувшись,

Как твое дерево,

Великий Лес!

 

Люди-лебеди

 

У удмуртов был такой обычай:

Один раз в году они ловили пару лебедей.

А потом отпускали их,

Чтобы лебеди

По Белой Каме доплыли до Великого Инмара

И напомнили ему о людях.

Верили люди в Инмара – не знаю.

Но, говорят, они очень верили в лебедей.

 

Воробьи и лебеди

 

Говорят, самые гордые птицы – это лебеди.

На одном маленьком городском пруду

Плавали белоснежные лебеди.

Им подрезали крылья,

И они стали послушными.

Гордо выгнув царственные шеи,

Они торопливо подплывали к берегу

И униженно выпрашивали корм.

Это было невыносимо грустно,

И, не выдержав, я крикнул:

«Не забывайте, вы же – лебеди!»

Но они не слышали,

А люди удивленно смотрели на меня.

 

А еще говорят:

Нет на земле человека,

Который бы не видел воробья.

Всюду, где живет человек,

Селится и воробей.

Мы, удмурты,

Называем его беззаботно веселым именем – зольгыры.

Казалось бы, эка невидаль – воробей:

Ни вида, ни голоса.

Но, говорят, из всех птиц на свете

Только один воробей не может вынести неволю:

В клетке он погибает.

Видимо, и в маленьком, неприметном зольгыры

Живет неистребимая, гордая свобода.

А может быть,

Просто бывают разные воробьи

И разные лебеди.

 

Отчего поет тюрагай?

 

Говорят, тюрагай – жаворонок – поет по весне от радости,

Но кто-то мне сказал,

Что тюрагай трепещет в вышине

От нестерпимой тоски и печали:

Какой-то равнодушный человек,

Распахивая поле, разорил его гнездо.

Кто знает, отчего поет тюрагай?

 

Зачем люди придумали душу?

 

Человеку даны:

Голова – чтобы мыслить,

Глаза – чтобы видеть,

Уши – чтобы слышать.

А люди еще придумали душу.

Зачем они это сделали?

 

Ольха

 

По-удмуртски ольху называют «лулпу»:

«душа-дерево», или «дерево-душа». –

Такое неказистое дерево и вдруг – душа.

Непонятно, скажете вы.

- А с душой-то вам все понятно?

 

***

 

Мои далекие предки верили,

Что у человека есть душа,

Которая после смерти

Превращается в ночную бабочку.

 

Когда ночью на свет ко мне

Летят бабочки

И падают мертвые,

С обожженными крыльями,

Мне кажется,

Чьи-то души

Сожгла моя неосторожность…

 

В огромном окне

Отчаянно бьется маленькая бабочка –

Может, моя судьба-душа.

С трудом поймал,

Окно открыл

И выпустил.

На пальцах осталась легкая пыль.

От крыльев – крыл…

 

 

***

М. Атаманову

 

Пощадите меня, люди,

Не хвалите меня – мне стыдно.

 

Пожалейте меня, люди,

Не ругайте меня – мне трудно.

 

Вы поймите меня, люди,

Помолчите…

………………………….

Спасибо, люди!

 

Собачье сердце

 

Жил один щенок.

Бездомный и никому не нужный.

И его подобрал человек.

Одни выбрасывают, другие – подбирают.

Люди ведь разные бывают.

Это был хороший щенок,

А пес получился еще лучше.

Это был верный пес –

Он имел хозяина.

Это был гордый пес –

Он имел друга.

Но однажды человеку пришлось куда-то уехать.

А его он с собой не взял. Видимо, иногда мешают и друзья.

Человек не возвращался долго.

Пес мучительно тосковал.

Его собачье сердце болело по-человечьи.

А может, еще сильнее – мы ведь не знаем.

И он умер от этой нестерпимой тоски и печали.

Когда человек вернулся, ему стало очень грустно.

Потом появились новые друзья.

Они были тоже хорошие.

Но уже другие.

Невеселая получилась история.

Но так было.

 

 

***

 

Когда на небе нет луны –

Скучно.

Когда на небе нет солнца –

Страшно.

Когда рядом нет человека –

Невыносимо!:

 

 

***

В деревне хлеб уж не пекут.

Хлеб там теперь покупной,

Привозной.

Не свой.

Быстро, удобно, дешево.

И все-таки грустно.

Говорят, уже хлеб не тот.

Запрещаю плохо думать о хлебе.

Это мы виноваты, люди!

Будь моя воля, высочайше бы повелел,

Хоть один раз в году,

В каждом доме,

Непременно

Испечь каравай хлеба,

Чтоб не забыть его запах.

В каждом доме,

В каждой деревне,

По всей земле

Пусть вечно пахнет хлебом!

 

«Зачем нельзя?»

 

    Когда мы проходили по деревне, наше внимание привлек один дом. Он весь был какой-то симпатичный, ладный, даже внешне уютный. Нам захотелось зайти, познакомиться с его хозяевами.

    Когда мы отворили калитку, во дворе увидели совершенно очаровательную бабушку. Она была тоже удивительно симпатична, как и ее изба. Поздоровались. Спросили, можно ли войти. Бабушка всплеснула руками и ответила удивительно: «Зачем нельзя?»

    Если б мы всегда так отвечали.

 

 

 

Алла Кузнецова

 

Родилась в 1940-м году в д. Чимошур Завьяловского района Удмуртской Республики.

С 1956 г. работала на кирпичном заводе чернорабочей, затем на машиностроительном заводе фрезеровщицей, продавцом книжного магазина. Жила и трудилась в различных городах: библиотекарем в городе Орле, воспитательницей в тубсанатории города Чарджоу, в Вологде – на дорожном участке. В 1974 г. окончила заочную среднюю школу.

Первый сборник стихотворений «Чуръёсы тыныд» («Строки тебе») напечатан в 1976 г.

Была членом Союза писателей России. Лауреат национальной премии им. Ашальчи Оки.

Жизнь А. Кузнецовой трагически оборвалась в 2003 году.   

Публикуемые тексты воспроизводятся по сборникам: «Мир женской души» (1992), «Интим» (1995).

«Я все же от тебя не отрекаюсь»

 

***

В юности,

Может быть, в детстве когда-то

Меня посетила богиня Эрато.*

С огромной сумою словесного груза

Явилась незваная муза.

Эрато со мною по снам побродила,

Прекрасные образы строф подарила.

Легко и свободно мы шли до Парнаса.

Примчался Пегас, и земля загудела…

Как солнце слепило крылатое тело!

Под кожей коня каждый мускул играл.

Меня дожидаясь, он громко заржал.

И волосы дыбом у глупой девчонки.

От страха дрожали коленки, ручонки.

Умчался Пегас мой, презрительно фыркнув,

И выю, как лебедь, по-гордому выгнув.

С тех пор и во сне не седлаю Пегаса,

Хотя и брожу у подножья Парнаса,

И лишь иногда без словесного груза

Заглянет в окно недоверчиво муза.

И лишь иногда, для тебя, мой любимый,

Я строчки ищу, что тогда обронила,

Ту лирику сердца, что в детстве когда-то

Так щедро дарила богиня Эрато.

 

*Эрато (греч.) – муза любовной, эротической поэзии.

 

 

***

                              Красивейшей из красивейших!

                                     Из греческой мифологии

- Счастливейшей из счастливейших, -

Объявил сам бог Кылдысин,

Когда бросил ижевским девчатам

Ярко-рыжее яблоко счастья.

Я поймала его! Я поймала!

Но красой неземною пленясь,

Надкусить и съесть не посмела,

Лишь любуясь, поцеловала.

В этот миг мое яблоко счастья

Кто-то вырвал из рук моих….

            С болью

И стенанием с ним я рассталась.

Умудренная опытом жизни,

Та, другая, вкушает счастье.

Слышен сладостный хруст.

Я в сторонке

Только молча стою и смотрю…

А застолье шумит:

- Горько!

- Горько!

 

 ***

Неласковая родина моя,

За что меня ты невзлюбила?

При матери живой,

Росла я сироткой.

Почище мачехи она меня бранила,

До полусмерти била.

…О как мне больно было!

 

Неласковая родина моя,

Ты даже юность отняла мою.

За что же песни о тебе пою?

За что люблю?

Уж не за то ли, что полы чужие мыла,

А платье состирнуть себе не находила мыла?

 

… Мне так обидно было.

Неласковая родина моя,

Уж не за то ли я горжусь тобою,

Что и при муже я жила вдовою

И от отчаянья чужих мужей любила,

И, как обычно, для любимых

Была немилой.

…О как мне горько было!

Неласковая родина моя,

Я все же от тебя не отрекаюсь,

Твоею красотою восхищаюсь,

И с нелюбовью я смирилась.

Видать, такой несчастной уродилась

По божьей воле.

По божьей воле и, видать, не боле,

Пашу я это поэтическое поле.

 

***

Беляки уничтожили деда.

И отец пал в военные лета.

Сына путь сквозь пустыню лежит.

След кровавый по цинку бежит.

В колыбели аукает внук…

Не замкнись же, погибельный круг.

 

***

Папа,

тятя,

отец…

Как хотела

я позвать его в вихре годов.

Но война шар земной облетела.

Не пришлось мне сказать

этих слов…

 

***

…И вспыхнут снега над далекой судьбой…

Зима заметает следы за тобой.

Над иглами елей,

            от света багрян,

Снег вьется, как будто танцует ширьян.

На пламя летит, заполошно звеня,

Как будто и впрямь не боится огня.

Из той деревушки,

            которую звать

Завьялово, -

          ходит сюда моя мать.

Не часто –

         уж больно идти тяжело:

Дороги глухие давно замело.

Поплачет, усталая, глядя в огонь, -

Внучонку на плечи опустит ладонь.

Ты – вечный огонь,

             предвечерний помин.

Припомнит отца –

           то, как встретилась с ним.

…И снова – дорогой в Завьялово – мать

Уйдет.

А от снега ни зги не видать…  

 

***

По-за речкой Позимь

Зеленеет озимь.

По-над речкой Позимь

Молоком туман.

Кликом журавлиным

Улетает осень,

Унося на крыльях

Мой самообман.

   Посижу над речкой.

   Посижу поплачу.

   Солоно – несолоно,

   А пришлось хлебать.

   Все перегорело.

   Что же это значит?

   Как вы мне прикажете

   Это понимать?

В нашей деревушке

Нет моей избушки,

И деревня тоже

Смылась без следа.

Нет на той опушке

Кумушки-кукушки.

А ведь были вместе –

«Не разлей вода».

Позимь, моя речка,

Выплесни словечко

В чем я виновата,

Милая, скажи…

Тут погибла память.

И на чьем крылечке

Мне повыть, горюя,

На помин души?!       

 

***

Взаймы не клянчи у скупого.

Не даст – скорей обидит словом.

От разлюбившего любви

Не жди. Обратно не зови.

 

Тепла у солнца в день ненастный

Напрасно будешь ты молить.

И жизнь свою в поре прекрасной

Не сможешь удержать, продлить.

 

Проси лишь главного – терпенья

У матушки сырой земли.

Лишь мужества и вдохновенья

У края отчего проси.

 

***

Ой красив, как красив

Снежинки узор!

Но радуга краше, милее…

Ой хороша трель соловья!

Но песня твоя роднее…

 

Под солнцем исчезнет снежинки узор,

Трель позвенит и порвется,

А песня твоя, мой любимый народ,

Годами, веками поется.

 

 

      Мартовский снег

 

Еле слышно дыханье весны –

Снегом пахнет иль огурцами?

А сугробы перинно-пышны,

Дерева – в индевелом мерцанье.

 

Но подул,

Пробежал ветерок

И надеждой на песню повеял,

И снегирь, заалев как флажок,

Замелькал красногрудно в аллее.

 

Жду поры,

Пусть она далеко,

А дыханье весны еле слышно, -

Но и слову созреть нелегко,

Чтобы песня великая вышла.

 

       

 

***

Воложка… Синий

Мышиный горошек…

А мимо проходит

Самый хороший.

Воложка, видишь?

Любый с другою.

Глаз незабудок,

Видно, не стою.

Рано, видать,

Облетел италмас.

Счастье мое,

Видать, не про нас.

Зря, видно, кружатся

Липы в «ширьяне»,

Травы плетут

Кружева на поляне.

 

***

Речка Чимошурка,

Шаткие мосты.

Саня, Санчик, Шурка,

Что задумал ты?

Может быть, над речкой

Радугу зажжем,

И в душе навечно

Это сбережем?

А кого стесняется
Алая заря?

Верба к речке тянется,

Может, не за зря?

Ветер майский вербочку

Целовал взахлеб,

А потом березоньку

На лугу завлек…

Видишь, верба клонится

К реченьке опять…

Выйдем за околицу

До утра гулять?

 

***

В песнях не пропетая,

В сказках не бывалая,

Ласкою согретая

Река, как зорька алая.

 

А солнце онемелое

В ней тонет, как в перине.

Багровое, несмелое,

Теряется в разливе…

 

Закатная, заветная,

Никем не принаряжена,

Ничем не приукрашена,

В алый цвет окрашена.

 

Алая, нежданная,

Как сама мечта.

От того ли алая

Стала Иж-река,

 

Что одна желанная,

горячая рука

(грубая, в мозолях)

Лежит в моих ладонях?

 

 

     Сказка про Чепцу

 

Веришь ли? Не веришь наверняка…

 

Полюбило Солнышко

Девушка-река.

И каймою плательной берега.

И пышны сатиновы рукава.

И блестят, рябинятся (аж горят!)

Деньги… бусы… девичий свадебный наряд.

Ах, краса Удмуртии – реченька Чепца –

Завлекла-занежила молодца.

Протянуло Солнышко руку-луч.

Да Ветрище Северный нагнал туч.

Ах, тоска-разлучница! Ночь черна.

Бьется, плачет реченька,

Плещется одна.

И в дожди секущие, и в мороз

Побежала к милому до вечерних звезд.

А дорожка дальняя нелегка:

Прихватила криночку молока

Да еще с малиною туесок,

Семицветный вышитый поясок.

Но Ветрище Северный на пути!

В один год до милого не дойти.

Ветер больно дергает косы ей,

Иней красит голову все белей.

И, с лица повыветрив алый шелк,

Ветер успокоился и умолк.

Поглядело Солнышко на Чепцу.

Жалко стало девушку молодцу.

Жалко, да не любится горячо.

Поглядело ласково и – молчок.

Прожурчала реченька:

- Так и быть.

Знать, тебе, любимому, не любить.

Опрокинь мой ягодный туесок,

Развяжи мой вышитый поясок.

 

Снова в русло, в старые берега

Потекла с достоинством

Женщина-река,

Нарожала доченек да сынков,

Говорливых солнечных ручейков.

Да о бывшей девичьей той любви

Распевают в рощицах соловьи.

Солнце сыплет изредка

Ягодным дождем

Той красой малиновой,

Что мы ждем-пождем…

Дождь пройдет. Повяжется

Небо над леском

Семицветной радугой-пояском.

Солнце спать уляжется.

Речке не уснуть.

На небе появится
Млечный Путь.

Вспомнится: дороженька нелегка,

Расплескалась криночка молока.

 

Солнце – ты, любимый мой.

Реченька – не я.

Сказкою дороженька

Не была моя.

На меня ни разу ты

Не взглянул:

Быть бы мне отвергнутой

Речкой на лугу…

Хоть бы миг единственный

Быть твоей.

И не надо жалости,

Не жалей –

Пусть бы исковеркалась

Жизни колея…

Солнце – ты, любимый мой.

Реченька – не я.  

 

***

Темно,

Словно в мрачную баню попала:

тучи – дымные, небо – черно.

Я такого дурного оскала

у луны не видала давно.

Словно череп за рощей туманной

ухмыльнулся…

А следом ползет

куст взъерошенный ведьмою банной

по прозванию Мунчокузе.

Как мне страшно в лесу!

Как мне жутко!

А ведь только что – месяц сиял

и пихтовую хвою, как шубку,

тихий ветер ладонью ласкал.

Миг волшебный недолго продлился

и погас доверительный свет.

Неужели ты так рассердился

на мое осторожное: «Нет...»

Ты отпрянул во тьму –

и растаял,

будто канул навек в тишину…

Неужели меня ты оставил

в этой сказке угрюмой одну?   

 

***

Зачем городят огород?

Чтоб не топтал посевы скот.

Дверь запирают на запор,

чтоб не проник в квартиру вор.

И сердце спрятано внутри,

чтоб тайна там скрывалась…

 

А я запор сняла – смотри –

чтоб дверь не закрывалась.

Я огород не горожу-

и скот цветы не топчет.

Я тайну в сердце не держу –

и злость его не точит.

И разорить никто не смог

меня в моей отчизне…

 

Чему смеешься ты, дружок?

Чем плох мой образ жизни?

 

                Молитва

 

Господи, Боже ты мой, прости меня грешную:

За писанину небрежную,

За боль цветов мною сгубленных,

За всех любовников недолюбленных,

За всех мужей, мною брошенных,

За нерожденных мной…

                      недоношенных…

За то, что иконою Ленин,

За тонны душевной лени,

За поклонение Сталину,

За медных крестов окалину,

За то, что с друзьями

Хоть локти огложем,

А жить по заветам твоим мы

Не сможем.

…Да не сам ли такими

Создал ты нас, Боже?

 

Господи, Боже ты мой, прости меня грешную.

 

***

Бог погоды, Куазь, я твоя дочь!

Залетела в глаза мои

темная ночь,

надо лбом

вьется черная туча кудрями,

луны желтые

стали моими глазами,

и подобно лицо мое – солнцу.

Но если

на душе грусть-назола,

я плачу дождями,

если радость –

то радугой я в поднебесье.

А когда не по мне что-то-

молнией, громом

становлюсь над своим же я домом!

Бог погоды, Куазь, без тебя нет и дня.

Вечен ты.

Ну а что ожидает меня?

 

***

Комета вспыхнет лишь на миг-

и яркий свет вдали растает.

И словно правду сердце знает:

- Ведь это счастья чей-то крик!

Как скоротечна жизнь комет.

И все же их завидна участь.

Вот так бы мне, стихами мучась,

над чьей-то жизнью, чьей-то тучей

пусть хоть на миг исторгнуть свет!  

 

 

Михаил Федотов

Родился в 1958 году в д. Ворце Ярского района. Удмуртский поэт, по национальности бесермянин.

В 1981 году окончил филологический факультет Удмуртского государственного университета. Работал научным сотрудником Удмуртского научно-исследовательского института, редактором отдела поэзии и критики журнала «Молот» и корреспондентом газеты «Советская Удмуртия». Был редактором отдела художественной и детской литературы книжного издательства «Удмуртия», работал в редакции журнала «Кенеш».

Автор трех поэтических книг на удмуртском языке (1985, 1988, 1991).

Лауреат республиканских и всероссийских премий.

Умер в 1995 году после продолжительной болезни.

Публикуемые тексты воспроизводятся по двуязычному сборнику «Вирсэр» («Пульс»), 1998 г. (перевод на русский язык Вл. Емельянова).

«Но там – и начинается судьба»

 

***

Кому куда,

а мне – пахать землицу,

чтоб не сказали: «Сын-то не в отца…»

 

Пусть говорят, что можно мной гордиться,

Соседки,

собираясь у крыльца.

 

Кому куда,

а мне – поближе к людям,

которые бесхитростно живут,

 

с которыми и сердце не застудим

и не забудем, что такое труд.

 

Кому куда,

а мне – в свою деревню,

где нет

ни господина, ни раба,

где кажется все первобытным, древним…

 

Но там –

и начинается судьба.

***

 

Хлопья белые в небе парят,

Словно пух из огромной подушки.

Озорные снежинки летят,

Будто в танце веселом подружки.

 

Даже ветра неистовый вой

Нынче кажется песней хорошей.

Я сегодня шагаю домой

По январской дороге продрогшей.

 

От мороза лицо, как в жару,

Загорелось вовсю, заалело.

И пальтишко на стылом ветру,

Как бараний тулуп, задубело.

 

Все сугробами заметено.

Свеи снежные путь перекрыли.

«Зим таких не бывало давно», -

Мне бывалые ярцы твердили.

 

А когда проходил я Укан,

Так замерз, что дрожали подмышки.

В Зингагурте один старикан

Оживил меня рюмкой кумышки.

 

Лишь спустившись с горы Канашур,

Я душой воспарил невесомо.

И, вглядевшись в деревню вприщур,

Успокоился: вот я и дома…

 

Чупчи

 

Еще такой не видел я Чупчи:

Капризничает, как больной ребенок.

Не легче ей от этого… Спросонок

Она у берегов, как волк, рычит.

 

Бывали дни – я знал Чупчи другой:

Текла она спокойно, словно пела.

С чего она так яростно вскипела?

Обидел, может, кто-то шуткой злой?

 

На крутояре жутком я стою.

Не страшно мне, что ветер завывает

И с берега меня в Чупчи толкает.

Не кружит бездна голову мою.

 

А если и сорвусь в водоворот,

Я знаю: люди добрые найдутся

И не дадут в стремнине захлебнуться.

А после – и добро мое взойдет.

 

С цветов весенних скатится роса

За каплей капля, русло расширяя.

И запоет ручей, в Чупчи впадая,

И воспарит, взмывая в небеса.

 

***

 

За деревней, у реки Лекмы,

Стая журавлиная.

На пороге ветреной зимы

Шеи свои длинные

 

Тянет в небо… Что ж, пришла пора.

Улетать туда, где ночи – южные.

Накопили пуха и пера –

Прочь, заботы вьюжные!

 

Вновь летят, вбивая клин живой

Меж зимой и осенью.

Лишь один журавлик молодой

Вслед кричит им: - Бросили!

 

Может быть, он ранен?

Может быть,

Он не признан стаею?

Легче было бы его убить.

А его –

Оставили.

 

***

 

…Очень часто во сне я скачу на коне,

луг горбатый сжимая в ладони.

Города наших предков пылают в огне.

Я спасаюсь во сне от погони.

 

Иногда я – охотник. И волк иногда.

То гонюсь я, а то – убегаю.

Такова моя вечная боль и беда.

Зверь я или загонщик – не знаю.

 

Иногда я стою над Чепцой, словно вождь,

иногда – как беглец одинокий.

И реальность, и сказка, и правда, и ложь, 

Пахарь кроткий и воин жестокий –

 

Все сошлось и смешалось в таинственном сне,

Словно в тысячелетнем тумане,

и заглавный вопрос пробудило во мне:

Кто же все-таки мы, бесермяне?

 

Вольная песня

 

О древняя, вольная песнь бесермянина!

Сосновой живицей изба затекла,

как будто воспоминаньями ранена…

Когда-то она молодою была.

Но годы прошли – оказалась без голоса:

Не дышит, не держит тепла, не поет.

На бревнах коричневых белые полосы –

Смола, будто слезы, по стенам ползет.

И в каждую трещинку, словно в артерию,

незримо войдя, этот странный мотив

и счастья, и горя длиннющую серию

опять начинает, судьбу повторив.

Поет бесермянин протяжно, раздумчиво,

И время, что их разделяло и мучило,

Сегодня их песнею соединит.

И снова – то горем, то счастьем огранена

Из прошлых – в грядущие дни и века

летит она, вольная песнь бесермянина,

и – вечные – в небе плывут облака.

 

***

Посвящение памяти дяди Педора

 

Когда мой дядя песню пел, бывало,

Журчал негромкий голос ручейком.

И буря на дворе ослабевала.

И прекращался ветер за окном.

 

О, как он пел: «Жиль-жиль… Зыл-зыл…» - как речка,

Что не спеша течет к большой реке.

У ребятишек екало сердечко.

Зарницы полыхали вдалеке.

 

То радуя, то горем сердце раня

Речитативом, чуждым суете,

Так испокон певали бесермяне

О совести, о чести, о мечте.

 

А как он мог рассказывать! Промчалось

Немало долгих вечеров, как миг.

Седая древность молодой казалась.

Юнец казался мудрым, как старик.

 

Еще я помню: взяв жену под ручку,

Плясать любил он… Так вот и прожил

Он жизнь свою, которую не мучал,

А в танец, словно в сказку превратил.

 

Ширьян

 

А пойдем-ка, пойдем-ка на луг!

Праздник первой травы отмечая,

Спляшем танец старинный, мой друг,

На гармошке веселой играя.

 

Вот и девушки рядом идут,

Как цветы на зеленой поляне.

Приглашения нашего ждут

Покружиться в задорном ширьяне.

 

Начинается! Шаг – и прыжок,

И 0 еще раз! Движения быстры.

Пляшут, пляшут – вот-вот из-под ног

У танцоров посыплются искры.

 

О лукавые взгляды подруг!

Прибаутки посыпались градом.

Даже солнце,

Не выдержав,

Вдруг

К нам спустилось, запрыгало рядом.

 

Ой, сплясал я сегодня, сплясал,

Руки-ноги свои успокоил.

Пошутил, отдохнул, подышал,

Вновь себя на работу настроил.

 

Сенокос!

И литовка, звеня,

Косарей на покос приглашает.

Вновь

К истокам удмуртским

Меня

Древний танец ширьян

Возвращает.

 

Мушники

 

Как будильник, затрезвонит кочет,

поднимая братьев-мужиков.

Матушка у печки захлопочет,

Напечет ватрушек – мушников.

 

Жир бараний в сковородке пляшет.

От ватрушек дух в избе такой,

Будто возвратилось детство наше

Этим летним утром в дом родной.

 

Мать из печки сковородку вынет,

Скажет мне: - Пора вставать, сынок,

просыпайся, а не то – остынет

Завтрак твой, мой милый мужичек.

 

Мушники! И сна – как не бывало.

Вскакиваю с лавки – и к столу.

Как прекрасно сердце ликовало…

Как плясали ноги на полу!

 

Розовые, с корочкою тонкой

мушники мне душу веселят.

За столом, застеленным клеенкой,

братья мои старшие сидят,

 

говорят: - Сперва умыться надо.

Да утрись получше, озорник.

А потом вручался, как награда,

Честно заработанный мушник.

 

Ах, как быстро годы наши мчатся…

Сделались мы взрослыми людьми.

Очень редко стали мы встречаться.

Но как славно слышать, черт возьми,

в дни,

когда соединяет снова

время нас,

заветные слова:

- Просыпайтесь, мушники готовы…

 

И светлеет мигом голова. 

 

Четвертый сын

 

1

В армию мать провожает четвертого сына,

Руку его все не может никак отпустить,

Смотрит в глаза и трепещет, как будто осина,

Слезы разлуки улыбка пытается скрыть.

 

Так же и мужа когда-то на фронт провожала.

«Жди, - он сказал, - и вернусь я с победой домой…»

Много ночей она слезы тайком проливала.

Он возвратился – израненный весь, но живой.

 

Проводы те вспоминаются снова и снова.

Кажется, все это было недавно, вчера.

Но а сегодня, как копия бати родного,

Сын улыбается и заявляет: «Пора…»

 

Сердце опять переполнено песней разлуки.

С этой мелодией парни уходят служить.

Сколько в тех звуках печали, надежды и муки!

Сколько в них веры – вовеки веков не избыть.

 

Как разудало сегодня гармошка играет!

Односельчане выписывают кренделя.

Ветер и рощи весенние им подпевают.

Солнце танцует, и кружится в пляске земля.

 

Сын горячится, как будто отлетная птица.

«Жди, - говорит он, - не надо печалиться, мать».

Ну, а она его держит, не хочет проститься,

Все «до свидания» сыну не может сказать.

 

В армию мать провожает четвертого сына.

Ветер ей волосы путает, щеки ей жжет,

Будто бы вновь проверяет – осталась ли сила…

Сын не уехал еще, а она уже ждет.

 

2

В небесах

Серебристых пушинок полет.

Снег идет, будто сотня черемух цветет.

 

Мама воду несет…

 

Коромысло

Усталые плечи гнетет

И скрипит, словно грустную песню поет.

 

Мама воду несет…

 

Даже если хрустит

Под обув