Экономическое развитие и фрагментация общества

 

Исследователи революции давно заметили, что предреволюционное общество чрезвычайно фрагментировано и расколото на многие противостоящие друг другу слои и группы. Еще де Токвиль отмечал бесконечную раздробленность французского общества, в котором «однородная толпа разделена огромным количеством мелких преград на множество частей, каждая из которых выглядит особым сообществом, занимающимся устройством своих собственных интересов и не принимающим участия в общей жизни». Он объяснял это жесткими сословными перегородками, разделившими общество на небольшие группы, чуждые и безразличные друг другу. Дж. Голдстоун также останавливается на этом феномене, связывая его с ростом населения и усилением в связи с этим конкуренции за землю, рабочие места, государственные должности. Некоторые исследователи выводят предреволюционную фрагментацию общества непосредственно из разрушения единой системы ценностей, норм, правил, мифов, верований, символов, нравственных установок и т.п., полагая, что «согласие в вопросе о социальных ценностях и нормах - главное для консолидации общества», тогда как «любое общество, где существуют противоположные мифы, в определенной степени подвержено дезинтеграции и расколу».

Центральный фактор, вызывающий высокую раздробленность общественных сил и интересов - это длительное и бурное (по меркам своего времени) экономическое развитие в предреволюционный период, сопровождающееся началом экономического роста и значительными структурными сдвигами. Подобные процессы характерны практически для всех стран, переживших полномасштабные революции. Во Франции активное преобразование сельского хозяйства начинается со второй половины XVIII века, а период с 1760 по 1790 год характеризуется успешным промышленным развитием на основе заимствования английского опыта, что обычно рассматривается как первая фаза промышленной революции. Хорошо известны периоды активного роста и индустриального развития в конце 30-х - первой половине 40-х годов ХІХ века в Германии, а также на рубеже ХІХ - Х Х в е -ков и в период между революцией 1905 года и началом Первой Мировой войны в России. Сложнее обстоит дело с Английской революцией, где информационная база для комплексного анализа предреволюционного периода достаточно ограничена. Но и здесь некоторые исследователи, в первую очередь Джон Неф, относят раннюю стадию промышленной революции к предреволюционному времени. По его мнению, с середины XVI века и до начала гражданской войны в Англии наблюдался быстрый промышленный рост в ряде отраслей, в том числе резкое увеличение добычи угля.

Если обратиться к неевропейским революциям, то эти тенденции просматриваются еще более явно. Предреволюционные режимы проводили здесь сознательную политику активной индустриализации и ломки традиционных структур, опираясь в первую очередь на широкое привлечение иностранного капитала. Так, темпы роста ВНП в Мексике между 1884 и 1900 годами составляли 8% годовых, при этом активно развивалось железнодорожное строительство, добыча полезных ископаемых, легкая промышленность, производство сельскохозяйственной продукции на экспорт. В Иране, где предреволюционный период совпал с нефтяным бумом, происходили еще более серьезные сдвиги, ВНП, особенно в период сверхдоходов от экспорта нефти, рос чрезвычайно высокими темпами: 1962-1970 - 8%; 1972-1973 - 14%; 1973-1974 - 30% в год. Доля городского населения увеличилась примерно с 28% в 1950 году до 47% в 1976 году. За 20 лет доля крестьян и сельскохозяйственных рабочих в общей численности занятых уменьшилась с 60% почти до 30%. Более подробно феномен предреволюционного экономического роста проанализирован в главе VII, специально посвященной характерным для революций экономическим процессам.

В период, непосредственно предшествующий революции, бурное развитие обычно сменяется острым кризисом и хозяйственным упадком, наступающим либо из-за сильных неурожаев, либо из-за неблагоприятной конъюнктуры международной торговли, либо, наконец, из-за неудач политического и военного характера. В условиях, когда общество и государство не способны адаптироваться к новым тенденциям, порождавшимся предшествующим динамичным развитием, последствия циклических по своей природе негативных процессов оказываются еще более тяжелыми. Так, необходимость поставлять продукты питания в быстро растущие города обостряла для крестьян последствия неурожев. Касаясь проблемы снабжения французских городов хлебом, Б. Мур отмечал, что «отток (хлеба. - Авт.) в несколько больших городов ощущался в первую очередь во время его нехватки и становился разрушительным фактором». А вот что пишет Джон М. Харт о причинах длительного и катастрофического по своим последствиям голода, непосредственно предшествовавшего мексиканской революции: «Сельское хозяйство Мексики было уязвимо, поскольку правительство не смогло направить достаточно средств на ирригацию, а крестьяне-производители основных видов продовольствия вытеснялись ориентированными на экспорт, коммерциализированными сельскохозяйственными предприятиями». Действия все более запутывающейся в противоречиях власти усиливали негативные хозяйственные процессы. Так, неблагоприятные тенденции в английской промышленности предреволюционного времени во многом объясняются перешедшей все возможные границы продажей монопольных прав при Карле I и неадекватной внешней политикой режима.

Исследователи неоднократно подчеркивали связь экономического роста, экономического развития в целом с вызреванием предпосылок революции. М. Олсон, например, рассматривал быстрый экономический рост как «основную силу, ведущую к революции и нестабильности», как «огромную дестабилизирующую силу». Многие отмечали и роль кризиса, непосредственно предшествующего началу революции. Однако механизм воздействия экономической динамики на обострение ситуации трактовался по-разному.

Марксистская теория делала упор в первую очередь на вызревание предпосылок нового, капиталистического общества, на появление буржуазии как класса, экономически значимого, но лишенного социальных и политических прав. Противостояние этого нового класса и традиционной, препятствующей изменениям аристократии, которая господствует в обществе, пользуясь поддержкой старого режима, и приводит в конечном счете к революционному взрыву. Однако представителям так называемой ревизионистской школы удалось доказать, что в предреволюционных обществах средние (буржуазные) слои не были непосредственно вовлечены в промышленную, предпринимательскую деятельность, и потому их нельзя рассматривать как зародыш капитализма. К тому же для представителей буржуазии путь «наверх» был закрыт далеко не всегда. Приобретение земельной собственности либо государственных должностей, браки между представителями различных слоев и сословий позволяли преодолевать барьеры «вертикальной мобильности». Политика предреволюционных режимов, как мы уже упоминали, также не всегда отличалась консерватизмом.

Другие исследователи, полагавшие, что «политическая стабильность или нестабильность в конечном счете зависят от состояния умов, от настроения в обществе», усматривали вызревание предпосылок революции в массовой психологии: продолжительный период экономического развития формировал завышенные ожидания, а последую2щ1 ий резкий спад вызывал у людей вполне понятное разочарование. Однако и это объяснение не вполне убедительно. Как справедливо отмечала Теда Скочпол, ни одна успешная революция не была осуществлена мобилизующим массы революционным движением. Для того, чтобы революционный авангард мог возглавить разочарованные массы, в обществе должен созреть революционный кризис. Возникновение этого кризиса, в первую очередь проявляющегося в кризисе государства, по-прежнему требует специального объяснения.

Между тем непосредственная связь экономических изменений с вызреванием предпосылок революции все-таки существует, но она проявляется не столь прямолинейно, как это трактуют рассмотренные выше подходы. Чтобы понять существующие здесь взаимозависимости, более подробно проследим воздействие экономических изменений на социальную структуру предреволюционных обществ.

Совершенно очевидно, что экономическая динамика оказывала глубокое воздействие на социальную ситуацию, все дальше уводя ее от устойчивости, характерной для традиционных систем. Последние характеризуются стабильной, сцементированной вертикальными связями социальной структурой, в которой различные типы социальной стратификации не вступают в противоречие друг с другом, а положение и доходы каждого социального слоя отвечают его функциям. Это делает систему устойчивой и оправдывает ее существование в глазах не только элиты, но и народных масс. Начало динамичного экономического развития кардинально меняет ситуацию. Подрываются основы традиционной социальной структуры, происходит масштабное перераспределение богатства, возникают новые экономически значимые социальные силы.

Общества в предреволюционный период уже достаточно далеки от своего традиционного, патриархального состояния, и традиционные отношения в них существенно размыты. Для нас же существенно, что процесс размывания резко ускоряется в десятилетия, непосредственно предшествующие революции. Характеристику ситуации в Германии перед революцией 1848 года, данную Кнутом Борчардом, можно отнести к любой предреволюционной стране: «Быстрая смена владельцев состояний, чередование взлетов и падений помогли расшатать и ослабить традиционную структуру экономики. Немногих не затронуло перераспределение экономических возможностей, недвижимости и денежных средств... Все это ослабило вес традиций и привычек».

Однако этот динамичный процесс наталкивался на традиционные социальные рамки и барьеры, не позволяющие привести стратификацию по статусу и доступу к власти в соответствие с новым распределением богатства. Хотя, как уже было отмечено выше, социальная мобильность не была полностью блокирована. Под давлением новых обстоятельств традиционная система постепенно трансформировалась, однако не отмирала полностью, - старые и новые элементы в ней сосуществовали и вступали в непримиримое противоречие. Наложение новой стратификации, возникшей в результате экономического развития, на традиционную статусную систему приводит к возникновению специфического феномена - предреволюционной фрагментации общества. Фрагментация - это результат давления новых процессов, порождаемых экономическим ростом (более широко - динамичными экономическими изменениями), на встроенные ограничители в социальной структуре.

В предреволюционном обществе фрагментация охватывает как элитные слои, так и народные массы в целом. Происходит обострение межгрупповых и внутригрупповых противоречий. Тем самым фрагментация резко усложняет систему экономических и социальных интересов, делая ее чрезвычайно раздробленной и конфликтной, не позволяя формировать устойчивые социальные коалиции.

Основные процессы, приводящие к фрагментации общества в предреволюционный период, можно охарактеризовать следующим образом:

Во-первых, происходит накопление богатства в руках новых экономически активных слоев, тогда как по меньшей мере часть традиционной знати испытывает серьезные экономические трудности. В результате усиливается расхождение между накоплением богатства, с одной стороны, и статусом и доступом к власти, с другой. Часть новой экономической элиты находит способы проникнуть в ряды высших сословий, усиливая противоречия в рядах знати и воздействуя на эволюцию ее интересов. Для другой части (так называемых маргинальных элит) преимущества и привилегии правящей элиты остаются недоступными, что ставит под угрозу стабильность сложившейся системы.

Во-вторых, меняются роль и экономические функции традиционных социальных слоев. Среди крестьянства усиливается социальное расслоение, в результате интересы его зажиточной и бедной частей все более расходятся. Втягивающиеся в рыночные отношения лендлорды уже не стремятся сохранять патриархальные отношения со своими крестьянами, выступать их защитниками, помогать им в трудные времена. В то же время они все менее склонны оставаться послушными подданными своего сюзерена. Система вертикальной взаимозависимости постепенно начинает заменяться горизонтальными связями.

Эти процессы приводили к многообразным напряжениям и конфликтам в элите. С одной стороны, нарастало давление со стороны тех социальных слоев, реальная роль которых в обществе не соответствовала их формальному статусу. С другой стороны, углублялся кризис внутри господствующего социального слоя, разделенного на множество группи кланов уже не способного объединиться вокруг общих интересов. Причем эта фрагментация часто происходила не по традиционным линиям раздела, отражавшим структуру старой элиты: аристократия - джентри, дворянство шпаги - дворянство мантии. Экономическое развитие по-разному воздействовало на представителей одного и того же слоя социальной иерархии, делая их интересы различными, а иногда и противоположными. Многие исследователи отмечают, что для предреволюционных обществ характерна парадоксальная ситуация, когда противоречия внутри отдельных классов и социальных слоев по степени остроты могут существенно превосходить противоречия между различными классами и слоями.

Известная дискуссия о том, происходило ли возвышение джентри и разорение старой аристократии в предреволюционной Англии, так и не дала окончательного ответа на этот вопрос, однако со всей очевидностью показала, что в среде и тех, и других проходило активное имущественное расслоение и дифференциация подходов к методам ведения хозяйства. «Инфляционное столетие перед 1640 годом было гигантским водоразделом, - отмечал Кристофер Хилл, - когда во всех слоях общества происходило экономическое размежевание. Некоторые йомены возвысились до положения джентри, другие, напротив, опустились. Одни пэры накопили огромные состояния, другие оказались на грани банкротства». При этом часть высшей аристократии принимала непосредственное участие в предпринимательской деятельности. В предреволюционной Франции знать также активно втягивалась в коммерцию, тогда как провинциальное дворянство в большинстве своем оставалось консервативной силой, заинтересованной в сохранении традиционных отношений.

Во многом аналогичные явления характерны и для России начала XX века. В целом класс землевладельцев с трудом приспосабливался к процессам модернизации, его упадок все более усиливался, особенно после революции 1905 года. Однако были и исключения: в Западной Украине, например, помещики вполне успешно осуществляли коммерциализацию сельского хозяйства. Единство интересов земельной аристократии размывалось и тем, что ее представители все более активно втягивались в промышленную деятельность. На рубеже веков 82 из 102 крупнейших землевладельцев были полными или частичными собственниками 500 промышленных предприятий. Из 1482 акционерных обществ, обследованных в 1901-1902 годах, не менее чем в 800 руководящие посты занимали потомственные дворяне.

Таким образом, накануне революции в элите наблюдаются сильные дезинтеграционные процессы, и верхние слои общества превращаются в сложную мозаику социальных групп с разнообразными и противоречивыми интересами: экономически сильные социальные группы, не имеющие доступа в элиту; «новички», не до конца признанные традиционной элитой, но, в свою очередь, стремящиеся не допустить ее дальнейшего расширения; преуспевающая часть традиционной элиты; разоряющаяся часть традиционной элиты и т.п. При этом часть старой аристократии, активно втягивающаяся в коммерческую деятельность, может иметь много общих экономических интересо в с предпринимателями из непривилегированной части общества, однако их объединению препятствуют традиционные сословные перегородки.

Перераспределение богатства - лишь один из факторов, обостряющих отношения в рамках элиты. Существенное влияние оказывают постепенная трансформация механизмов государственного управления, а также усиливающаяся в результате роста населения конкуренция за привилегии и государственные должности. Важно подчеркнуть, что эти конфликты носят не просто межличностный или межклановый характер. В рамках элиты формируется сложная система противоречивых экономических, политических и социальных интересов, причем применительно к различным проблемам внутриэлитные группировки могут иметь разную конфигурацию.

Не менее важно и то, что в предреволюционные десятилетия активизируется фрагментация населения в целом, связанная с усиливающимся социальным расслоением, привязкой источника жизнеобеспечения к традиционным либо новым экономическим структурам. В основе дифференциации здесь также лежит различие экономических интересов. Идет расслоение крестьянства, означающее выделение, с одной стороны, более зажиточной верхушки, а с другой - безземельных слоев. У традиционной цеховой системы появляется конкурент в лице мануфактуры или фабрики, вызывая противоречия между новыми предпринимателями и городскими ремесленниками. Позиции купцов, предпринимателей и финансистов дифференцируются в зависимости от того, насколько тесно их коммерческая деятельность связана с интересами существующего режима. В результате создается почва для многочисленных противоречий.

Анализируя наказы различных сословий, адресуемые Генеральным Штатам во Франции в 1789 году, Ф. Фюре отмечал многообразные внутри- и межсословные конфликты: «между богатыми и бедными крестьянами - на почве дележа общинных выгонов; среди владельцев мастерских и мастеров гильдий - из-за разногласий в вопросе о свободе труда, между епископами и приходскими священниками - о демократизации церкви, между дворянством и церковью - по проблеме свободы прессы». Общий вывод - «общество «статусов» и «рангов» было в высокой степени раздробленным (пар-тикуларистским)».

Несомненно, фрагментация всех слоев общества существенно влияла на ход революционного процесса. По словам Дж. Голдстоуна, «революции... обычно выявляют множество конфликтов, уходящих корнями в социальные структуры нижнего уровня и в большей мере затрагивающих народные массы, чем конфликты вокруг национального правительства».