Глава 2. Мемуары советских полководцев

 

2.1 "Воспоминания и размышления" Г.К. Жукова

 

В октябре 1957 года Георгий Константинович Жуков был освобожден от обязанностей министра обороны. В жизни полководца наступил негаданный и крутой поворот. Из своих шестидесяти лет маршал провел на военной службе сорок два года, прошел первую мировую, гражданскую и Великую Отечественную войны. Был заместителем Верховного Главнокомандующего, членом Ставки советского Верховного Главнокомандования и представителем ее на многих фронтах, командовал фронтами. По воле Коммунистической партии и Советского правительства Жуков вел на врага миллионные массы войск, стал выдающимся героем нашего народа. Он жил на государственной даче в Сосновке, по Рублевскому шоссе в Москве. Дача была дарована ему пожизненно Советским правительством после победы под Москвой. Новый этап жизни Жукова, своеобразный и трудный, был связан с последним высоким подвигом Георгия Константиновича.

Маршал не раз затрагивал вопросы военной мемуаристики в беседах с А.М. Василевским, а также с И. X. Баграмяном. Друзья держались разных на этот счет взглядов. Если И. X. Баграмян был намерен в ближайшие же годы приступить к воспоминаниям, то А.М. Василевский откладывал мемуары на неопределенный срок. Свои соображения он подкреплял вескими аргументами, в частности тем, что вскоре после войны о мемуарах неодобрительно высказался И.В. Сталин. Именно А.М. Василевский доложил тогда генералиссимусу две первые мемуарные книги. Среди них был сборник "Штурм Берлина", создававшийся в то время, когда Г.К. Жуков находился в Германии на посту главноначальствующего Советской военной администрации. Великолепно оформленная, с многочисленными иллюстрациями книга почти в 500 страниц большого формата была издана в 1948 году и представлена И.В. Сталину. Авторы писали о том, как они воевали, штурмуя столицу фашистского рейха, что видели, чувствовали и пережили. Среди мемуаристов были солдаты, сержанты, старшины, офицеры и генералы: С. Переверткин, Ф. Зинченко, К. Самсонов, И. Сьянов, М. Егоров и другие. Иллюстрации в книгу подготовили на основе собственных "документальных зарисовок" военные художники Студии имени Грекова - Л. Голованов, А. Кокорин, Н. Соколов, их товарищи.

Как вспоминал в последующем А.М. Василевский, Сталин сказал тогда, что "писать мемуары сразу после великих событий, когда еще не успели прийти в равновесие и остыть страсти, рано, что в этих мемуарах не будет должной объективности".

Мы не знаем, сообщил или нет Александр Михайлович Василевский своему другу Г.К. Жукову мнение И.В. Сталина относительно объективности мемуаров. Ясно одно, что, получив отставку от государственных дел, Георгий Константинович твердо решил написать книгу. Взял верх благородный патриотический мотив его намерений. "Для меня, - напишет полководец, работая над "Воспоминаниями и размышлениями", - главным было служение Родине, своему народу. И с чистой совестью могу сказать: я сделал все, чтобы выполнить этот свой долг. Данная книга является, возможно, последним из того, что я считаю обязанным сделать".

Решение давалось в муках. Было множество сомнений. Ведь всю свою жизнь маршал был связан только с деловым, сугубо военным языком: распоряжениями, приказами, директивами. Он знал его досконально и достиг в нем совершенства. Теперь же он должен был обратиться к языку литературы, пусть даже не художественной, а мемуарной, но литературы. Уместно напомнить, что Г.К. Жуков всегда благоговейно относился к образованию, которого в дореволюционном детстве был лишен. Не проявится ли сейчас этот недостаток образования?

Как ни велика была тайна замыслов Г.К. Жукова, его обращение к мысли о книге воспоминаний оказалось известным двум советским писателям - Константину Михайловичу Симонову и Сергею Сергеевичу Смирнову, знакомым маршала. Писатели предлагали полководцу свою помощь.

В 1958 году замысел создания книги созрел окончательно, но до воплощения его в жизнь прошло более восьми лет.

Хотя основные положения воспоминаний Г.К. Жукова были достаточно на первый взгляд выношены автором, книга, как говорят литераторы, сначала не пошла. Сев впервые в жизни в качестве писателя за письменный стол, маршал реально почувствовал свою неготовность к такому труду. Оказалось, что перемена деятельности нуждается в тщательной и многообразной подготовке. К ней надо было прежде всего привыкнуть и, главное, преодолеть свой же горячий характер. На это требовалось время, причем немалое: художественное слово не терпит поспешности. Надо было найти и литературную форму изложения мыслей.

Выяснилось также, что величие подвига Победы народа, масштаб событий войны требовали от книги воспоминаний Г.К. Жукова соответствующих измерений. Тема ко многому обязывала автора, ему нельзя было разговаривать с читателями по мелочам. И Г.К. Жуков одержал в то время еще одну победу, на этот раз победу над собой: он сел за книги и с редким прилежанием углубился в изучение вопросов войны. В то же время маршал уточнял все, что сохранила его память о событиях Великой Отечественной, собирая некоторые недостающие ему данные в архивных учреждениях.

На письменном столе в кабинете Г.К. Жукова появились стопы книг по военной теории и военной истории, мемуарные труды, философские работы, исследования экономики войны, международных отношений. Каждая книга внимательно просматривалась, изучались соображения и выводы авторов. Сейчас можно сказать, что особое внимание уделялось Г.К. Жуковым проблеме руководства партии, роли народа в достижении Победы, формированию стратегических решений борющихся сторон на разных этапах войны и претворению их в жизнь. Маршал весьма точно видел разницу между историческим трудом, теоретическим исследованием и воспоминаниями о войне. Он никогда не сбивался с позиции мемуариста и строго ее придерживался. В то же время он неукоснительно следовал точности исторического факта, о чем было сказано выше.

В середине 1964 года работа Г.К. Жукова над книгой заметно ускорилась. Дело в том, что в 4 - 5 номерах журнала "Октябрь" были опубликованы воспоминания Маршала Советского Союза В.И. Чуйкова "Конец третьего рейха". Вспоминая годы военные, автор, на удивление советским людям, в категорической форме заявил, что Берлин - столицу гитлеровской Германии - можно было взять и тем победоносно завершить разгром фашистского государства уже в начале 1945 года. В частности, утверждалось:". участь Берлина, а вместе с ним и всей фашистской Германии могла быть решена еще в феврале. Повторяю, взятие Берлина в феврале 1945 года означало бы конец войны". Затем шел еще один не менее существенный вывод: "И жертвы могли быть значительно меньше по сравнению с теми, что мы понесли в апреле". Несколько месяцев спустя статья появилась в журнале "Новая и новейшая история", где автор подсчитал, что для наступления на Берлин в феврале 1945 года 1-й Белорусский и 1-й Украинский фронты были в состоянии якобы выделить восемь - десять армий, в том числе три-четыре танковые.

Статьи эти решительно расходились с реальной действительностью войны. Стратегическая обстановка на этом этапе наступления Советских Вооруженных Сил властно требовала, как известно, паузы для организации и обеспечения успеха новой, на этот раз завершающей операции войны в Европе на берлинском направлении. Военно-историческая наука доказала, что без временной остановки на Одере не могло состояться разгрома противника в районе Берлина.

Был отклик на статьи и за рубежом. Западная пресса пыталась доказать, что советское партийное и государственное руководство якобы не стремилось к быстрейшему окончанию войны, стремясь извлечь из этого какие-то выгоды.

В таких условиях возникла задача более детально осветить последние месяцы войны. За это взялся "Военно-исторический журнал", во главе редакции которого стоял в то время инициативный и одаренный историк генерал Николай Григорьевич Павленко. Журнал организовал обсуждение статей с участием авторитетных специалистов. Вместе с тем он обратился к Г.К. Жукову, который командовал 1-м Белорусским фронтом, наступавшим в 1945 году на Берлин, с просьбой осветить события.

В результате Г.К. Жуков опубликовал в "Военно-историческом журнале" статью "На берлинском направлении". С первых же строк в ней проявился свойственный маршалу дар глубокого анализа стратегической обстановки. Он подчеркнул особую значимость Берлинской операции, поскольку". в ней получали окончательное решение важнейшие военно-политические вопросы, от которых во многом зависело послевоенное устройство Германии и ее место в политической жизни Европы".

Г.К. Жуков рассмотрел замысел Ставки советского Верховного Главнокомандования на проведение завершающих операций на западном стратегическом направлении, рассказал читателям о ходе операции 1-го Белорусского фронта вплоть до захвата 3 февраля 1945 года небольшого плацдарма на западном берегу Одера в районе Кюстрина. Действия войск, преодолевших за двадцать дней наступления свыше 500 километров, полководец назвал блестящими. Вместе с тем он обратил внимание на угрозу для главной группировки войск фронта на Одере, создавшуюся тогда с севера, со стороны померанского фланга, где сосредоточились значительные силы противника, не попадавшие вследствие ряда причин под удары соседнего справа 2-го Белорусского фронта Маршала Советского Союза К.К. Рокоссовского. Возможность такого развития обстановки наша Ставка предвидела. Предполагалось, что враг попытается из Померании нанести удар в тыл советским армиям в районе Кюстрина, чтобы в короткий срок нанести им поражение. Как показала история, гитлеровское командование в самом деле действовало на основе такого замысла.

Автор подверг критике утверждения В.И. Чуйкова относительно того, что "Берлином можно было овладеть уже в феврале", что надо было рисковать. Г.К. Жуков тонко заметил: "Опыт истории показывает, что рисковать следует, но нельзя зарываться". Он фактами доказал ошибочность утверждений бывшего командующего 8-й гвардейской армией, что "любая угроза нашей ударной группировке на берлинском направлении вполне могла быть локализована войсками 2-го Белорусского фронта". Маршал опроверг также расчеты командарма относительно возможностей войск 1-го Белорусского фронта на Одере, которые понесли значительные потери. "Такое же положение было и на 1-м Украинском фронте", - заметил Г.К. Жуков, подробно рассмотрев состояние его войск с выходом на реку Нейсе. "Таким образом, в феврале 1945 года ни 1-й Украинский, ни 1-й Белорусский фронты проводить Берлинскую операцию не могли, - сделал вывод Г.К. Жуков. - Преувеличивать возможности своих войск, как и недооценивать силу и способность врага, одинаково опасно. Этому учит многогранный опыт войны, который нельзя игнорировать". Мало того, обрисовав состояние материального снабжения войск, он завершил свои соображения так:". в подобных условиях предпринимать решительное наступление на Берлин было бы чистейшей авантюрой". Этим ставилась последняя точка над "i" в связи с вопросом о возможности взять столицу фашистского рейха в феврале 1945 года.

Подготовка статьи о Берлинской операции активизировала труд маршала. Работал он много и вдохновенно. Публикация статьи вызвала большое количество писем читателей. Они свидетельствовали о неослабном внимании к Г.К. Жукову со стороны советских людей, об их горячей заинтересованности его судьбой. Постепенно рушилась стена отчужденности, воздвигнутая было между полководцем и широкой общественностью. Теперь маршала стали регулярно приглашать на крупные военно-научные мероприятия. Помню, как горячо был принят доклад Г.К. Жукова на юбилейном заседании в Краснознаменном зале ЦДСА, посвященном 25-летию разгрома гитлеровских полчищ под Москвой. От участников заседания не укрылись следы тяжелой болезни, перенесенной бывшим командующим Западным фронтом - одним из основных авторов победы наших войск у стен столицы. Видна была некоторая одутловатость лица, погрузневшая фигура. Но доклад читался Жуковым как бы на одном дыхании, с указанием по памяти фамилий отличившихся командиров, начальников штабов, комиссаров соединений, а то и частей.

Стремление скорее завершить книгу воспоминаний овладевало автором все сильнее. Он повышал темпы работы. В марте 1966 года рукопись была готова. Заботу по ее публикации взяло на себя издательство агентства печати Новости. Весной 1969 года книга появилась в СССР. Она не лежала на прилавках, расходилась мгновенно. Читатели с жадностью одолевали объемистый однотомник, где маршал поделился с ними заветными подчас мыслями о стратегии победы, деятельности высших органов руководства войной. Это был исключительно важный шаг вперед в осмыслении исторического опыта Великой Отечественной войны, значения ее вклада в разгром гитлеровского фашизма, в настоящее и будущее советского народа и народов мира. Позже "Воспоминания и размышления" Г.К. Жукова вышли в США. Это дало возможность донести до американцев правду о Великой Отечественной войне.

2.2 "Солдатский долг" К.К. Рокоссовского

 

Рабочее происхождение, образование и воспитание, начало трудового пути, казалось, совсем не располагали Константина Рокоссовского к военной карьере. "Родился в г. Варшаве в 1896 г. в рабочей семье. Отец - рабочий машинист на Риго-Орловской, а затем Варшавско-Венской жел [езной] дороге. Умер в 1905 г. Мать - работница на чулочной фабрике. Умерла в 1910 году. Самостоятельно начал работать с 1909 года. Работал рабочим на чулочной фабрике в г. Варшаве (предместье Прага) до 1911 г. и с 1911 г. до августа 1914 г. работал каменотесом на фабрике Высоцкого в г. Гройцы Варшавской губернии. Окончил четырехклассное городское училище в 1909 г. в г. Варшаве (предместье Прага)", - так писал Рокоссовский cам о себе.

Его жизненный путь определила, как оказалось, Первая мировая война. Призванный в первые же дни в 3-й драгунский Каргопольский полк, Рокоссовский прослужил в нем рядовым, а затем младшим унтер-офицером вплоть до октября 1917 г. За отличия в боях с германскими войсками был награжден георгиевским крестом и двумя георгиевскими медалями. С добровольного вступления в Красную гвардию начался его полувековой боевой путь в Советских Вооруженных Силах.

Командир эскадрона, кавалерийских полка и бригады - он не миновал ни одной должностной ступеньки, что для успеха последующей службы оказалось не менее важно, чем овладение теорией. А к учебе Рокоссовский, натура ищущая, творческая, тянулся всегда. В 1925 г. он окончил ККУКС - кавалерийские курсы усовершенствования командного состава в Ленинграде, а в 1929 г. - КУВНАС (курсы усовершенствования высшего начальствующего состава) при Военной академии им. М.В. Фрунзе. В том же, 1929 г. принял участие в конфликте на Китайско-Восточной железной дороге и удостоился третьего ордена Красного Знамени.

В 30-е годы его рост шел последовательно - командир-комиссар 7-й Самарской кавалерийской дивизии, дислоцировавшейся в Минске (в ней командиром одного из полков служил Георгий Константинович Жуков), 15-й Отдельной Кубанской кавдивизии (Даурия), 5-го кавалерийского корпуса. Еще в марте 1919 г. он вступил в ВКП (б), что в той политической действительности было важным условием служебного роста.

В отличие от многих других высших командиров, растерявшихся в неразберихе начала войны, Рокоссовский с первых же минут проявил решительность и способность твердо управлять своими немногочисленными силами. Около 4 часов утра 22 июня 1941 г. дежурный доставил ему телефонограмму из штаба 5-й армии с предписанием вскрыть секретный оперативный пакет. Сделать это можно было только по распоряжению председателя Совнаркома СССР или наркома обороны, но комкор, узнав, что связь с Москвой и Киевом нарушена, взял ответственность на себя.

марта 1945 г. маршал Рокоссовский одним из первых среди советских военачальников "за искусное руководство крупными операциями, в результате которых были достигнуты выдающиеся успехи в разгроме немецко-фашистских войск", удостоился ордена "Победа"

Для Рокоссовского бездеятельность была невыносима. Поэтому главным его делом после войны стала книга воспоминаний. Писалась она, по воспоминаниям его близких, трудно, а подчас и мучительно. Как и другие военачальники, взявшиеся за перо, Константин Константинович столкнулся с политической конъюнктурой. Недаром с горечью делился он с главным маршалом авиации А.Е. Головановым: "Мы свое дело сделали, и сейчас мы не только не нужны, но даже мешаем тем, кому хочется по-своему изобразить войну".

Когда рукопись вчерне была готова, естественно, встал вопрос о названии. Маршал деликатно, но твердо отклонил десятка два вариантов, показавшихся ему излишне пафосными, выспренними, и остановился на том, который лег на обложку книги - "Солдатский долг".

Всю жизнь этот долг заключался для него в том, чтобы воевать лучше противника. И в самом деле, ему удалось сказать свое неповторимое слово в военном искусстве, выработать свой неповторимый полководческий почерк.

Однако по ряду причин и политического, и военно-научного характера изучение полководческого искусства Рокоссовского, как, впрочем, и большинства других советских полководцев, по-настоящему не осуществлено.

Взять, например, вопрос о том, какие факторы и лица оказывали главное влияние на профессиональный уровень Рокоссовского? Он тем более уместен, что, как говорилось выше, лишь он и Жуков из числа полководцев, которые были командующими фронтами на заключительном этапе войны, не имели академического образования.

Генерал армии П.И. Батов считал, что свой отпечаток на его полководческое искусство наложила "продолжительная служба Константина Константиновича в коннице Красной Армии". Причем это выражалось как в узком смысле - умелом использовании подчиненных ему кавалерийских корпусов генералов Л.М. Доватора, В.В. Крюкова, М.П. Константинова, Н.Д. Осликовского и И.А. Плиева в Московской битве, при освобождении левобережной части Днепра, в Белорусской операции и при освобождении Польши, так и в смысле широком. Именно с опытом кавалерийского начальника Батов, на наш взгляд, обоснованно связывал такие полководческие качества Рокоссовского, как "привязанность к активным и неожиданным для противника действиям", динамизм, искусное применение маневра, рациональное использование резервов.

В полководческом почерке маршала, без сомнения, отражались и его незаурядные личные качества. Тот же П.И. Батов отмечал, что "редкая личная храбрость, необыкновенное человеческое обаяние удачно сочетались в нем с творческим и трезвым умом, энергией, решительностью, требовательностью".

Следует признать распространенное заблуждение, будто Рокоссовский отличался чрезмерной мягкостью и чуть ли не застенчивостью. Ссылаются при этом на случай, когда, освободившись из тюрьмы, Константин Константинович опоздал к поезду. Поскольку надвигалась холодная весенняя ночь, а переночевать было негде, он, чтобы никого не стеснять своей просьбой, вернулся на ночлег в застенок.

В том-то и секрет именно ему присущего полководческого стиля: такт и внимание к окружающим Рокоссовский, как никто другой, удачно сочетал с требовательностью, взыскательностью и волевым напором. Напомним для иллюстрации один из его приказов еще в бытность в начале 30-х годов командиром 15-й Отдельной Кубанской кавалерийской дивизии:

"Обращая внимание всего начсостава на решительное искоренение случаев грубости и нетактичности но отношению к подчиненным, одновременно обращаю внимание и на недопустимость каких-либо послаблений воинской требовательности к подчиненным. Командир должен быть требовательным, настойчивым и решительно, до конца проводящим свою волю, направленную на укрепление боеспособности армии".

С годами характер полководца лишь обретал дополнительную крепость. Об этом свидетельствует, в частности, случай, происшедший в ходе Восточно-Прусской операции. Командование 50-й армии упустило момент, когда на сопредельной стороне противник снял и перебросил на другой участок фронта часть сил. Это потребовало от командования фронтом преждевременного ввода в бой соседней армии. Самой же 50-й армии пришлось форсировано догонять врага. Рокоссовский, хотя и ценил былые доблести такого заслуженного человека, как генерал-полковник И.В. Болдин, за такое упущение все же снял его с должности командарма.

С несвойственной ему в обычной обстановке резкостью он пресекал панику, дезорганизующую войска и обрекавшую их на заведомое поражение. "Всех, замеченных в проявлении трусости и паникерстве, взять под особое наблюдение, а в необходимых случаях, определяемых обстановкой, применять к ним все меры пресечения. вплоть до расстрела на месте", - такое категорическое требование встречаем в его приказе войскам Брянского фронта. Другое дело, что Рокоссовский не опускался до грубости и рукоприкладства, к которым были склонны многие другие маршалы и генералы.

Вместе с тем, как отмечали многие знавшие его, одной из прекрасных черт К.К. Рокоссовского "было то, что он в самых сложных условиях не только умел оценить полезную инициативу подчиненных, но и вызывал ее своей энергией, требовательностью и человеческим обхождением с людьми".

С этой точки зрения трудно согласиться с приводимым в литературе мнением генерала армии А.В. Горбатова о том, что командующий фронтом таки свел с ним личные счеты за жалобу в Ставку ВГК, когда представлял в Москву наградные материалы. К такому выводу генерал пришел на основании того, что и возглавляемая им армия, и он сам были якобы обделены наградами и почестями за форсирование Днепра и освобождение Минска. Но эти резоны, как представляется, не выдерживают серьезной критики: представления к наградам действительно подписывались Рокоссовским, но решение принималось лично Сталиным. И кто знает, по каким соображениям им было принято решение не награждать командарма за форсирование Днепра? Известно, например, что в свое время не был отмечен государственной наградой за победу под Москвой один из ее главных творцов - Г.К. Жуков. Так что возлагать всю ответственность на Рокоссовского, вероятно, оснований нет. Да и очень уж выпадает этот случай из всего того, что известно об отношении полководца к подчиненным.

Прочитав в одном из номеров "Военно-исторического журнала" воспоминания Г.К. Жукова о Курской битве, он пришел к выводу, что со стороны коллеги-маршала допущены тенденциозность и неверное освещение событий. В письме, направленном им главному редактору журнала, он возражал, в частности, против утверждения Жукова, будто план оборонительной операции на Центральном фронте разрабатывался начальником штаба фронта М.С. Малининым и им же был представлен в Генеральный штаб.

"Так же, как и на Воронежском фронте, план оборонительной операции разрабатывался командованием фронта с привлечением для этого всего коллектива руководящих работников управления и штаба и был представлен в Ставку военным советом фронта. - писал Рокоссовский. - К этому еще добавлю, что для окончательной отработки упоминаемого плана обороны войск Центрального фронта я был вызван в Ставку и лично докладывал свои соображения Верховному главнокомандующему Сталину и после некоторых уточнений этот план был им утвержден".

Заключая письмо, содержавшее и иные претензии к рецензируемой публикации, маршал писал:

"Обращаюсь к Вам по затронутому вопросу потому, что и ко мне обращаются товарищи - участники Курской битвы с вопросами: почему Г.К. Жуков в своих воспоминаниях искажает истину, приписывая себе то, чего не было? Кому-кому, а ему не следовало бы допускать этого!".

Письмо в редакцию "Военно-исторического журнала" не было, как иногда утверждают, следствием какой-то давней натянутости отношений двух военачальников. Константин Константинович боролся за истину с той же последовательностью, с какой отстаивал свои убеждения всегда, невзирая на лица. Что здесь меньше всего можно говорить о мелких чувствах, подтверждает и мнение по затронутому в письме вопросу маршала А.М. Василевского. В беседе с писателем К.М. Симоновым он тоже сетовал на преувеличение в многотомной истории Великой Отечественной войны роли Н.С. Хрущева, в частности, тем, насколько "странно" описано там планирование операции на Курской дуге:

"Из этого описания может создаться ощущение, что эта операция была в основном спланирована на Воронежском фронте, тогда как на самом деле для планирования этой операции съехались и участвовали в ней Жуков, Рокоссовский, я, Ватутин, подъехал туда во время этой работы и Хрущев. Это действительно так, но не сверх того".

То, что Рокоссовский делом (и пером мемуариста) доказал свое неизбывное стремление к исторической истине, разумеется, не исключало возможности полемики полководца со своими коллегами. Вероятно, в его книге мемуаров не все оказалось одинаково сильным, высказывались и положения, вызвавшие негативную реакцию его коллег-военачальников.

Наиболее ярким примером здесь служит эпизод, связанный с обсуждением в Ставке ВГК плана Белорусской операции. Речь шла о его предложении, вопреки требованиям военной теории, нанести не один, а два удара примерно одинаковой силы по обороняющемуся противнику. В пользу мемуариста говорит тот факт, что варианты плана по прорыву фронта обороны противника в Белорусской операции впервые он привел не в книге воспоминаний, что можно было бы объяснить забывчивостью, а еще в августе 1945 г. на военно-научной конференции Северной группы войск.

Но вот маршал Г.К. Жуков отрицал описанное его старым боевым товарищем:

"Существующая в некоторых военных кругах версия о "двух главных ударах" на белорусском направлении силами 1-го Белорусского фронта, на которых якобы настаивал К.К. Рокоссовский перед Верховным, лишена основания. Оба эти удара, проектируемые фронтом, были предварительно утверждены И.В. Сталиным еще 20 мая по проекту Генштаба, то есть до приезда командующего 1-м Белорусским фронтом в Ставку".

Этот же "недочет" в мемуарах Рокоссовского отметил и маршал А.М. Василевский.

Рассмотренный эпизод лишний раз показывает, сколь сложным и многогранным явлением была Великая Отечественная война. Выдающийся вклад в победу в ней внес и блестящий военачальник Маршал Советского Союза К.К. Рокоссовский.