Женщина в обществе: к истории гендерной проблематики

Образ женщины в культуре

Современные образы женщины

Женщина в произведениях А. Марининой

В российском обществе «женская литература» играет существенную роль отнюдь не как феномен, «созданный женщинами для женщин». Вместе с тем, оставляя в стороне прочие хорошо известные функции массовой литературы, отмечают ту роль, которую она играет в сознании женщиной своего нового положения в быстро меняющемся, не стабилизированном мире, в котором утрачены четкие границы не только в области социальных и культурных норм, но и в области полоролевого взаимодействия, в области формирования гендерных стереотипов

Из всех авторов женских детективов наиболее яркое развитие «граничности» женщины в современной российской ситуации выражены в произведениях Александры Марининой, занимающей первое место по издаваемости на книжном рынке России.

Термин «граничность» показывает кризис «гендерного отождествления», который наблюдается в российском обществе последнего времени.

Образы «женственности» и «мужественности», созданные в предшествующие периоды, вступают в резкое противоречие с новыми гендерными ролями и статусами, формирование которых наблюдается в современной российской культуре. Естественно, что кризис соответствия сильнее всего сказывается на женщине – наименее социально и культурно защищенном субъекте современных процессов. Уже в который раз общество решает вопрос о том, что значит быть женщиной (мужчиной) в социокультурном понимании.

Александра Маринина не только отражает в своих произведениях ситуацию кризиса соответствия, но и сама является ее иллюстрацией. Помимо известных биографических данных, занимаясь «традиционно мужским» делом – написанием детективов, - Маринина воспроизводит в своем творчестве «женские нормы письма», что, конечно же, влияет на систему художественных образов, на выбор главных героев и приписывание им определенных качеств и мотивов деятельности, поведенческих и психологических стереотипов. Вместе с тем, А. Маринина в своих детективах создает (и в равной степени отражает) новые модели «женственности» и «мужественности». Создает уровни самооценки самой женщины, уровни ее социокультурных притязаний, средства и способы ее вписывания в статус иерархии современного общества. Для А. Марининой детектив стал своеобразной «лабораторией», в которой создаются новые образы и стереотипы «женственности». Детектив дает возможность исследовать поведение женщин на границе нормальной и анормальной жизни; на границе осмысления преступления, его совершения и его расследования; на границе зла и добра, нормы и ее нарушения. Поэтому в детективах А. Марининой женские персонажи превосходят мужские не только числом, но и разнообразием характеров. В произведениях А. Марининой женщина не столько страдательная сторона, не столько жертва, сколько активная личность, организующая обстоятельства, а не подчиняющаяся им.

Главная героиня А. Марининой – Анастасия Каменская, которая является образом в создании нового гендерного вида. Ее образ женщины, интеллектуальный потенциал которой во много раз превышает аналогичные способности окружающих ее мужчин. Это женщина, занимающаяся мужской профессией, в мужском коллективе в типично мужской сфере деятельности и достигающей в ней отличных профессиональных качеств. Делая свой разум основным средством профессиональной реализации, Каменская утрачивает качество, традиционно характерное женщине: способность к отторжению чувственно – эмоциональной сферы.

Своеобразие А. Каменской не в том, что она отказывается «быть женщиной» в силу профессионально – карьерных обстоятельств, а в том, что в этом образе выражается типичная по отношению к женщине современная ситуация: она вынуждена находиться на границе допустимого «риска жизни».

Отсутствие гендерного соответствия рождает интересный феномен: ее перестают бояться мужчины, находящиеся в глубоком кризисе, душевной сумятице или в ситуации выбора. Мужчины «принимают ее за свою» - постоянный феномен, проходящий во многих произведениях. Отсутствие гендерной идентичности у Насти, ее «граничность» приводит, однако, не к признанию ее антиженственности, а к выводу ее необычности как женщины, лишенной женских стереотипных качеств. Потеря Настей гендерного соответствия имеет еще одно последствие. Эмоциональная холодность, которая принимается Настей за самодостатачность и силу характера, оборачивается не только неспособностью любить, в которой она неоднократно признается со страниц произведений А. Марининой, но и нравственной ущербностью.

Нравственный выбор Насти Каменской осуществляется с ее определенных позиций: именно ее человеческие, а не «женские» качества, вступая в противоречие с мужскими стереотипами ее профессиональной сферы деятельности, дают Насте возможность выйти за границы понимания служебного долга на общечеловеческую (в определенном смысле безличную) позицию, которая всегда оказывается правильной, нравственно безупречной, но профессионально очень уязвимой и не совсем правильной. «Безличность» Насти, стертость ее «гендерных» черт дают ей возможность выхода из ограниченно – профессионального, ограниченно – человеческого, дают возможность переступить границы, установленные обществом, нормы, навязанные мужским миром, мужским профессиональным кодексом чести.

Настя находится «между», сохраняя свою одинокость, неповторимость, «граничность». В этом ее свобода, социально – психологической идентификаци: она может быть с кем угодно, в любой роли, в любом облике. Это создает особую драматичность ее существования, где ее неповторимость становиться гарантией избегания неприятностей, определенностей и непредсказуемости мира, в котором она обитает.

Каменскую в любой момент могут убрать, уничтожить как профессионала не из-за профессинальных ошибок, а из-за того, что она женщина, занимающаяся не предназначенной для женщины работой. Поэтому как профессионал – женщина Анастасия очень уязвима: в связи системно – общественных, в том числе гендерных, стереотипов, она либо женщина, либо профессионал.

В образе Анастасии Каменской отражается новый тип женственности, воплощающей новую гендерную ориентацию в современной российской культуре и потому являющейся «граничной», разрушающей, расшатывающей привычные гендерные стереотипы. Женщина становится сильной, самодостаточной, профессионально состоявшейся одиночкой, надеющейся только на себя. В этом плане новая гендерная ориентация, опровергающая традиционно – обожествленную или формально – уравнительную советскую системы гендерных статусов, выделяет неповторимость женщины современной социокультурной ситуации. Женщина, воплощающая новые гендерные ориентации и осознающая это, становится активным, не стабилизирующим фактором, способствующим падению стереотипов «мужского мира» после советской эпохи. Осознание новых гендерных ориентаций в современной культуре связано с существенным расширением личного пространства женщины, с проявлением ее социальных и гендерных статусов.[18 c. 32].

Женщина как цель и как средство в отечественной рекламе.

Было очевидно, какой драматичес­кой была первоначальная реакция именно женской части аудитории страны на появившуюся телерекламу. Это была не просто реакция на новшество из – за заграницы, но реакция "советских людей" на образ «чужой жизни», проникающий в их доме.

Это была не про­сто реакция бедных на показ жизни богатых, но реакция потребителей из «бедной» экономики на показ «богатой» экономики. Нако­нец, это была не просто реакция женщин на демонстрацию иного понятия женщины, но это стало кризисом автоматизированного понимания. Нормативным представлениям о женской судьбе, о той самой "доле" в условиях, когда менять ее они уже (еще) не могли.

В российских условиях фемини­стическая критика, в том числе критика рекламы, обнаруживается на фоне таких развитий, которые мало или очень мало напоминают обстоятельства ее относительно недавнего возникновения на Западе.

Феминистическая критика рекламы в силу этого оказывается позади другой критики. Таковая, то есть волна негодования в адрес рек­ламы со стороны взрослой женской части аудитории, уже прошла не­сколько лет тому назад, когда реклама входила в после советское пространство.

Во все перестроечное десятилетие дело с отцом (в его роли выступало сначало правительство в целом, а потом уже и сам первый президент РФ)  так и не сладилось: Родина-мать оставалась матерью-одиночкой. Кино и эстрада, литера­тура и педагогика исподволь подходили к этой проблеме. Образ затю­канного мужа, никчемного нахлебника, лежащего с газетой на диване, в то время как жена делает всю домашнюю работу, усугублял, а не лечил кризис семьи. У такого мужа фактически не может быть жены, у него есть еще одна мать.

Даже нынешняя реклама эксплуатирует это обстоятельство. На за­щите семьи (в этот раз — от микробов) стоит женщина, доходы мужа которой позволяют купить разве что тюбик пасты "Аквафреш" и кусок мыла "Сейфгард". Реклама добродетельна без предела, поскольку при таком муже речи о сексе вести бессмысленно.

Реклама когда-то раздражала россиянок введением чуждого. Телевидение покупало их внимание показом "добрых старых советских фильмов", распеванием старых советских песен. Буржуазную рекламы впихивали в социалистического кино. Так женщин примиряли с действительностью.

В конце 90-х был сделан следующий шаг. Именно те не очень мо­лодые женщины, которые первыми встретили рекламу в штыки, те­перь сами оказались представлены в рекламе. Она убеждает их, что теперь они помирились с ней. Их собственными устами она обраща­ется к ним как к носительницам традиционных ценностей ("Тот самый чай!", "Когда я была маленькая..."). Реклама далее убеждает их, что они еще и экономные хозяйки, которые готовы сэкономить копеечку на более дешевом (или более дорогом — логика одинакова) стиральном порошке.

В настоящее время у "настоящих мужчин" есть  подруги. Это молодые жен­щины совсем иного склада. Они знакомы с рекламой если не с детства, то с юношеских лет. Это они сперва обретают уверенность в себе посред­ством употребления прокладок и тампонов, дезодорантов и зубных паст. Потом они обеспечивают себе неотразимость и сознание своего досто­инства посредством мыла и шампуня. Затем они награждают своего партнера символической сексуальной силой, даря ему парфюмы и бе­зопасные лезвия.

Закономерным образом они далее становятся женами, которых во­дят в ресторан и которым покупают мебель. (Себе настоящие мужчины тем временем покупают машины и пиво.) Потом они становятся мате­рями здоровых и симпатичных детей. Реклама памперсов и кофе, майонезов и бульонных кубиков рисует теперь полную семью. Там, пусть на заднем плане, но есть отец, который — не спрашивайте как — обес­печивает достаток. Мать на переднем плане, она обеспечивает счастье. Ясно как — правильным потребительским поведением.

Реклама стала фактом и фактором повседневности. Предметами рекламирования стали более доступные вещи.

Реклама шоколадных батончиков и газированных напитков, кофе и чая тем или иным способом эксплуатировала праздничное время от повседневности. При этом "точкой опоры" была избрана жен­щина. На экране реклама дарила ей то "райское наслаждение" на экзо­тических островах Океании, то рай счастливой и благополучной боль­шой семьи, что не менее экзотично для России. В третьем случае по­вседневность устранялась романтичностью вечеринки, в четвертом — приданием сексуального подтекста служебным отношениям.

Реклама, при том, что обладает многими чертами сходства с сериа­лами, возможностей для выхода даже не предлагает. Она в этом смыс­ле более мужественный спорт. И недаром женщины, любящие сериа­лы, не любят рекламу, и наоборот.

Реклама вся построена на внедрении небудничного в повседнев­ность и очень нуждается в знаках небудничности. Обнаженное тело, прежде всего тело молодой женщины, — сильный и устойчивый знак отмены норм повседневно-публичного поведения. В этом его главный соблазн для рекламы.

Проанализировав историю становления женской концепции, гендер, как категорию новой истории в литературе, значение пола в истории культуры, а также большой скачок от советской «матриархаики» к современым гендерным образам, можно предположить, что произошла революция, в которой большое значение сыграло: разделение полов, появления гендерного класса, репрезентации женщин, произошла смена мужских исследований о женщинах на женские исследования о женщинах.

Отличие мужских исследований от исследования женщин произошли от включения женского опыта в рамках социальной и культурной действительности, как основы научной работы, что не только изменило тип изложения, но также внесло туда иной познавательный интерес. Традиционные исследования о женщинах перестали рассматриваться как научно обоснованные высказывания, способные объяснить неравные общественные позиции женщин и мужчин. «Теории», которые приписывали женщинам особенную иррациональность, кротость и домовитость, стали теперь считаться мужскими стратегиями, имеющими своей целью не столько объяснить, сколько оправдать существующий стереотип. С научной точки зрения это выглядит следующим образом: «как поставленный под сомнения «нейтральный», «бесполый» исследователь – индивидуум, погруженный в теоретическую и критическую работу, который долгое время, размышляя над выделением универсальных человеческих ценностей Просвещения, почти совсем упустил из виду властные соотношения внутри культуры, зависящие от пола».

Отделения и разграничения, теории и исследования, что только не пришлось претерпеть женщине в свое время, но женщина нашла в себе силы преодолеть все мужские теории, при этом остаться для них загадкой и внести ясность в свое существование, приспособиться к всевозможным изменениям во всем мире и при этом показать себя значимой фигурой в нашем существовании.

Список литературы

1. Алпатов В. М. История и культура Японии. М. 2001

2. Альчук А. Женщина и визуальные знаки, - М., 2000.

3. Берндт, Юрген “Лики Японии” - М., “Наука”, 2001.

4. В 2-х томах СПБ, Гипериот 2002

5. Вандерберг Х. История Японии М. – 2002

6. Васильев Л. С. “История религий Востока” - М., “Наука”, 2002.

7. Вещь в японской культуре М. Восточная литература РАН 2003

8. Главева Д. Г. Традиционная японская культура специфика мировосприятия. М. 2003

9. Горегляд В. Н. Японская литература 8-16 вв. С-П 2001

10. Горегляд В. Н. Японские средневековые дневники. - С-П 1999

11. Григорьева Т. П. Буддизм в Японии М. Наука 1997

12. Грошев И. В. Полоролевые стереотипы в рекламе.// Психологический журнал.- М, 1998.

13. Дневники придворных дам древней Японии. Мн. 2002

14. Долина Собрание старых и новых песен Японии М. Конитвакасю М. Радуга 1995

15. Ермакова Е. М. Мищеряков А. Н. Синто-путь японских Богов

16. Жукова И. Таинство японской поэзии танка М. Восточная литература РАН. 2001

17. Завьялова О. И. “Токио и токийцы: будни, выходные, праздники”(М., Наука”, 1990).

18. Заков В.В. Полоролевые различия и понимания неправды, лжи и обмана.//Психология личности.- М., 1997.

19. Лафлер У. Карма слов М. 2000

20. Мещеряков А. Н. Грачев М. История древней Японии

21. Мещеряков А. Н. Книга японских символов. М. 2003

22. Мищеряков А. Н. Герои, Творцы и хранители японской старины М. 1998

23. Нагата Х. история философской мысли Японии:пер. с японского

24. Овчинников В. В. “Ветка сакуры” - М., “Советский писатель”, 1988.

25. Пол Гендер Культура №2./Под редакцией Элизабет Шоре и Каролин Хайдер.- М.,2000.

26. Пол Гендер Культура./Под редакцией Элизабет Шоре и Каролин Хайдер.- М., 1999.

27. Пол. Гендер Культура Алпатов В. М.

28. Советский энцикловедический словарь/Под редакций А.П. Прохорова. – М, 1985.

29. Социология. Учебное пособие для студентов вузов./ Сост. А.С Кислицин.- М.,2001.

30. Судзуки Д., Кацуки С. “Дзэн-Буддизм” (Бишкек, 1993).

31. Христоматия по гендерным исследованиям 2 тома С-П

32. Цветов В. Я. “Пятнадцатый камень сада Рёандзи” (М., “Политиздат”, 1986).

33. Цветы четырех времен года. Сборник японской лирики. М. 2001

34. Чхартешвили Г. Мир по- японски С-ПБ.: Северо-запад, 2000

35. Чхартешвили Г. Повести в жанре дуйжицу СПБ. Северо-Запад, 2000

36. Япония: язык и общество М. Муравей 2003

37. Японские пятистишия. Капля росы. М. 1998

38. Яшмовая нить Антология японской классической литературы - М., 1998

 

Образ женщины в культуре

Женщина в обществе: к истории гендерной проблематики

«Природа или культура» — что является исходной причи­ной существования на протяжении многих веков такой модели социальных отношений между мужчинами и женщинами, в рам­ках которой один пол присваивал себе право говорить и дей­ствовать (и тем самым репрезентировать его интересы) от име­ни «второго» пола? Можно ли объяснить универсальностью био­логического различия универсальную практику субординации женщин в патриархатной культуре, имеет ли здесь место при­чинно-следственная детерминация? Почему женское, как прави­ло, отождествляется с природным началом, с тем, что подлежит контролю и управлению, в то время как мужское воспринимает­ся как инстанция культуры и социального порядка, как само­стоятельное и автономное начало? Существует ли «неизменная сущность» женщины (определяемая все той же биологической трагедией «слабого» пола)? [4, с. 45].

Подавляющее большинство теоретиков, занимающихся тен­дерными исследованиями сегодня, сочло бы эти вопросы, по мень­шей мере, архаическими, в лучшем случае отнесясь к ним как к напоминанию об историчности феминистского дискуса, хотя для исследователей середины 70-х годов этот вопрос был далеко не праздным.

Мифология женского предназначения («женской природы»), легитимировавшая на протяжении многих веков ситуацию уг­нетения одного пола другим (на пересечении с иными — расо­выми, классовыми, этническими линиями социального напряже­ния), стала предметом переосмысления в работах ранних феми­нистских теоретиков. Позже феминизм уступил место постфеминизму, а эссенциалистская точка зрения была заменена кон­структивистской. В результате концептуальной основой совре­менного феминизма стало понятие гендер, обозначающее все те социальные и культурные нормы, правила и роли, которые об­щество предписывает людям в зависимости от их биологичес­кого пола, а в качестве дисциплинарной (точнее, междисцип­линарной) матрицы анализа выступили гендерные исследования, нацеленные на изучение социальных и культурных реализаций биологического пола и различных форм сексуальности.

При более глубоком ана­лизе обнаруживается, что во внесоциальной (внекультурной) сфере ни мужчина, ни женщина «не существуют». Фемининность и маскулинность конституируются в специфических куль­турных обстоятельствах наряду с классовыми, возрастными, се­мейными и прочими факторами: то, что описывается как при­родное, чаще всего является культурно порождаемым. Сексуаль­ность не может быть постигнута в чисто биологических терми­нах, она не является докультурной физиологической даннос­тью, сферой инстинктов; иначе говоря, сексуальность конститу­ируется в обществе, а не является биологически заданной. У пола есть история. В этом контексте эссенциалистские пред­ставления о половых различиях предстают как разновидность патриархатной идеологии, оправдывающей таким образом со­циальную ситуацию угнетения одного пола другим. Да, физио­логическое различие первично (и предшествует любому другому — например, социальному различию), но вопрос заключается в том, как культура пользуется этим изначальным биологичес­ким различием, интерпретируя его, закрепляя с помощью раз­личных конвенций, включая его в игру властных отношений.[57, с. 98].

Иначе говоря, во многих теориях (в отечественной культуроло­гии в частности) культура предстает как нечто объективно всеоб­щее, имперсональное, как то, что определяет сферу человеческой деятельности в целом, тогда как с феминистской точки зрения за подобными рассуждениями скрывается все та же патриархатная идеология, вольно или невольно оправдывающая существующее положение дел с угнетением женщины через апелляцию к уни­версальным основаниям человеческого опыта. Так что пробле-матизация природно-биологического имела огромное значение внутри феминистской теории, а проблематизация культурного позволила критически переосмыслить «природу» гуманитарного познания в целом и философию культуры в частности.

Реминисценции на тему эволюции феминистской парадиг­мы необходимы нам для того, чтобы понять парадоксальную ситуацию, в которой феминистская теория оказалась при пере­сечении интеллектуальных и политических границ с Запада на Восток. Интеграция феминизма в так называемые «культурные исследования».

Культурология — в отличие от политически ориентированных «культур­ных исследований» — или не способна, или по определению не может заниматься осмыслением современного состояния нашей культуры: она с неким завидным упорством следует уже отработанным шаблонам и струк­турам, уделяя основное внимание анализу таких тем, как «понятие куль­туры» (предполагается, что определений бесконечно много, но Культура все-таки одна), «культура и деятельность», «культура и цивилизация», «культура и контркультура», «культура и субкультуры», «типы культур», «динамика культуры» и т. д.). Удаленность культурологии от практики повседневного бытия не подлежит сомнению: курсы по истории культуры завершаются, как правило, где-то на «серебряном веке» русской культу­ры.

Тогда как «культурные исследования» создавались в атмосфере на­пряженных дискуссий по поводу самых насущных проблем современнос­ти, изменивших стиль жизни и социальные реалии западных обществ: индустриализация, модернизация, урбанизация, усиливающаяся дезинтег­рация локальных общин, коллапс западных колониальных империй и раз­витие новых форм империализма и неоколониализма, развитие массовых коммуникаций, возрастающая коммодификация культурной жизни, созда­ние глобальной экономики и повсеместное распространение массовой куль­туры, возникновение новых форм экономически и идеологически мотиви­рованной миграции и возрождение национализма, расового и религиозно­го притеснения. «Культурные исследования» представляют собой своего рода культурную антропологию современных, постиндустриальных обществ, но также и теорию, понимаемую как практику, активно вторгающуюся в социальные процессы.

Отечественная культурология несет на себе неизгладимую печать культурной логики позднего социализма: она оперирует теми же бинарными оппозициями, в которых имплицитно со­держатся те же аксиологические приоритеты (восходящие к эпохе Просвещения) — высокая культура противостоит массовой, ду­ховная культура отделена от материальной, элитарная (и клас­сическая) — от народной, «культура» рассматривается в оппози­ции к «цивилизации». Теоретический бинаризм (с его явными аксиологическими приоритетами и стремлением к «экономии одного») в определенной мере был олицетворением тех прак­тик классификации, селекции и последующего исключения или уничтожения, которые советская государственная машина прак­тиковала в сфере самой культуры. Принцип «мультикультурализма» был в корне чужд и советской культурной политике. Степень «различия» внутри советской культуры была (или ка­залась?) минимальной, а теорией культуры эти различия и вов­се не замечались: опыт многих субкультур по-прежнему оста­вался невидимым для официальной науки.

Определение мужчины и женщины, различий между женственностью и мужественностью, меняется с течением времени. Разнообразные представления существуют одновременно, приобретая большую или меньшую значимость; их соединяют, соотносят друг с другом, чтобы через различия между полами дать характеристики человека вообще. Осознание факта этих исторических изменений произошло не так давно. Долгое время все полагались на то, что значение слов в этой области остаются неизменными.

Различие по признаку пола не задано и не закреплено природой; оно осуществляется человеком. Оно является культурным конструктом и изменяется вместе с культурой. Это сложение – как показывают современные исследования – включено в исторический процесс развития менталитета и общества. В его создании в каждом отдельном случае может играть значительную роль литература данной эпохи. Таким образом, история литературы обнаруживает двойную связь с историческим изменениям понятия пола.

 С одной стороны, литература в своих понятиях человека документирует меняющиеся представления о мужском и женском, а авторы – мужчины и женщины – соотносят себя с определенными специфическими мужскими или женскими нормами письма и пытаются соответствовать обусловленным временем нормам восприятия полов предполагаемого читателя и читательницы. С другой стороны, литературные произведения активно содействовали изменению представлений о характере полов: здесь можно упомянуть о влиянии таких произведений как «Кларисса» Самуэля Ричардсона, «Эмиль» и «Новая Элоиза» Жан-Жака Руссо и «Орландо» Вирджинии Вульф. Исследования по истории литературы должны учитывать наличие этих двух тенденций: изменение литературы под влиянием новых понятий различения полов и изменения самих этих понятий под влиянием новых литературных моделей женского и мужского.

В области политики, права, образования и в трудовой жизни широко утвердилось – по крайней мере, теоретически демократическое отношение к полу, которое до 1800 года выдвигалось феминистками в дебатах о правах человека, в 19 веке сознательно поддерживалось некоторыми массами, а на рубеже 19 и 20 веков с воинственностью отстаивалось представителями движения за права женщин. Используя результаты новых научных исследований и псевдонаучные выводы, поляризация мужского и женского продолжает опираться на биологические данные.

В системе представлений, определяемой различием между мужчиной и женщиной, который совпадает с различием между разумом и чувством, духом и телом, культурой и природой, гуманитарные науки сопоставили себя с «мужской» стороной. Например, в трудах по истории литературы различие полов не играло почти никакой роли вплоть до 1980-х годов. Другая, ранее оставленная без внимания «женская» сторона, оказалась в центре изучения благодаря психологическим исследованиям женственности с их моделью женской сопоставимости, женской этики и женского мышления.

С раннего Нового времени, однако, обнаруживаются и явные проявления пресыщения той нормой личности, которая связывала оба пола с одной стороны, способом, ставшим уже не плодотворным. Во многих отношениях граница между мужским и женским становится мягче, если не стирается вовсе. Медицинские исследователи предложили рассматривать человека в спектре важных в половом отношении признаков, где «мужчину» отделяют от «женщины» пятнадцать промежуточных ступеней, названия которым часто трудно найти в наших языках.

Поскольку в теории отменяется объективная действительность пола по категориям в прошлом истории; результаты исследований в области истории подтверждают и углубляют структурное отрицание общезначимости и временности двусмысленности мужского и женского. Это особенно касается работ по истории медицины и сексуальности 18 века. Изображая происходившие в то время изменения в восприятии и репрезентации женского тела, они опровергают утверждение, что различие полов возникает в процессе присоединения «вторичной» характеристики пола (гендера) как культурного построения к «первичным», неизменным параметрам по признакам пола тела. Скорее напротив, гендер, определяемый сознанием, накладывает «отпечаток на тело». В силу этого различие по категориям гендера и пола теряет смысл, ведь оба имеют характер построения.

Представления о различии полов и связанные с ними нормы поведения, выражаются чаще всего в форме разъяснений особых качеств и обязанностей, преимуществ и ограничений, свойственных женскому полу. Сущность же, природа и предназначение мужчины лишь изредка оказываются ограничены рамками определённого пола. Эта двойственность в подходе лежит и сегодня в основе современных трудов по истории литературы.

Вплоть до 17 века такое мышление узаконивалось антропологической теорией, которая своим авторитетом была обязана Аристотелю: мужчина есть мера человека. Стадии развития человека ведут от ребенка к юноше и женщине, а затем к взрослому мужчине, полностью развившему свои способности. Следовательно, женщина является существом, которое определяет через недостаток мужественности. Определенных женских биологических, физиологических или психологических наборов не существует, все особенности «слабого» пола являются скорее проявлением дефицита того, что свойственно «сильному» полу. Женские половые органы объясняются и изображаются как менее развитые, другие варианты мужских органов; характер женского пола является следствием недостаточности и низкокачественности ее телесных соков, «темпераменту» женщины не хватает теплоты, которая означает полную жизненную силу. Женская кротость есть недостаток мужской смелости, женская приспособляемость и миролюбие есть недостаток мужской способности к утверждению своих позиций.[8, 38].

Ввиду ориентации этого понятия полов исключительно на мужчину как на полноценного человека, исследователи называют его моделью одного пола или понятием «теологической мужественности».

Очевидно, что провозглашение женщины, неполноценным человеком позволяет оправдать ее дискриминацию и женоненавистничество. Особенно религиозная литература и сатира на женщин периода Средневековья и раннего Нового времени изображают подчиненную позицию женщины в обществе и браке как следствие ее неполноценности и этим обосновывают свое презрение к женскому телу (несмотря на его значение для продолжения человеческого рода) и к женскому слову как к бессодержательной болтовне.

Так, феминизм эпохи Возрождения культивирует идеал «героической» женщины, женщины – похожей на мужчину во всем, сильной телом и духом, отличающейся стойкостью, способностью защищаться, смелостью и уверенностью в своих интеллектуальных способностях. То, что идеал может стать действительностью, доказывали, прежде всего, амазонки, которыми восхищалась литература того времени, а так же женские фигуры из Ветхого Завета, имевшие успех в политике и в ведении войн. Такие женщины, как королева Англии Елизавета І и голландская ученая Анна Мари ван Шурман, доказывают, что подобные возможности существовали и в период раннего Нового времени.

Все же нет сомнения в том, что выдвигаемые, например, экономикой или демографической политикой общественные требования и задачи, затрагивающие интересы того или иного класса или нации, имеет большое значение для определения различий между полами и его изменения в процессе истории. В рамках исторических образований изменяется «природа» женщины, смещаются черты характера полов. Процессы изменения общества и идеологии, находящиеся в тесной связи, способствуют процессу изменения полов. Такое взаимодействие проявляется, например, в трудах о воспитании девочек, в большом количестве выходивших в свет в 18 и 19 веках. Программы воспитания и норм женственности в таких трудах обосновывались с точки зрения религии, морали, психологии и биологии; вместе с тем, однако, они явно ориентировались на экономические требования, выдвигаемые данной эпохой для определения сословия.

Начало социальной истории полов положила Карин Хаузен в программной работе «Поляризация характеров полов – Отражение диссоциации трудовой деятельности и семейной жизни».

Острое двусмыслие характеров мужского и женского полов, был «изобретен» в последней трети 18 века, чтобы иметь возможность объективно обосновать вытеснение женщин из области трудовой деятельности в задуманную как контраст сферу частной семейной жизни с помощью доводов о соответствующих женскому существу наклонностях и этическом предназначении женщины. Будучи провозглашенной надеждой хранительницей той добродетели самоотречения, от которой мужчина, ввиду конкурентной борьбы, вызванной условиями капитализма, должен был отказаться, женщина берет на себя психологически важную заменяющую роль. Классово–экономическая обусловленная различиями модели полов проявляется, прежде всего, в том, что это противопоставление имело силу только для буржуазного сословия, или, может быть, также для некоторой части промышленных рабочих и не распространялось на – еще не знающие разделение труда – крестьянские семьи и домашнюю прислугу.

Общественные ограничения характера женского пола приводят в конце 18 века в плане истории развития идей к резкому взаимному противодействию революционной идеи свободы человека и буржуазной логики свободы человека, и буржуазной логики несвободы женщины. В социально – психологическом плане это противоречие можно рассматривать как заменяемое построение: принципиальная неуверенность в будущем перед лицом угрозы нарушения сословного порядка в эпоху французской и индустриальной революций смягчает традиционные сохранения строгой иерархии полов.

Представительницами женской истории, за которую утвердилась сомнительная репутация особенной науки, уже с первых ее шагов отводилась роль рыночных торговок – зазывал. Если к началу 70-х годов речь шла еще о новом «продукте», к которому нужно было привлечь внимание историографов, то сейчас их самообожествления отражают разочарование и возмущение тем, что во многих случаях все еще остается неуслышанным требование признание пола как одной из центральных категорий общественного устройства, имеющей значение для каждой сферы исторического мышления. Здесь господствует своеобразное несоответствие между оживленной и заключающей в себе большой научный потенциал исследовательской деятельностью, с одной стороны, и даже частичным игнорированием результатов этой деятельности, с другой стороны.

Причина в этом кроется не в последнюю очередь в самой истории возникновения и развития женской истории и истории полов. Получив толчок от нового женского движения начала 70-х годов и находясь в тесной с ним связи, некоторые историки затруднялись, а другие считали ненужным настаивать на четком разграничении между политическими программами и научными исследованиями. Поиски собственной истории, на которые способствовали появлению первых работ, написанных в большинстве женщинами, вызывали иногда не совсем несправедливые упреки в недостатке объективности. И все же очень многие до сих пор пользуются первыми успехами женского движения. В частности, открытием новых областей и источников исторической науки, которые специалисты ранее не принимали во внимание или пренебрегали ими как исторически незначимыми. В этих первых исследованиях делался особенный уклон на различные женские движения, на формы организаций и жизненные понятия женщин, а также на «женские сферы». Необходимо было дать «героиням» возможность быть увиденными и услышанными. Выявлялись и объяснялись факты угнетения женщин.

Большинство историков женщин уже в середине 70-х годов переключились от истории женщин к истории полов. Американские женщины – историки Герда Лернер, Джоан Келли первыми выступили за замену понятий «история женщин» понятием «история полов».