Читательский дневник Н.Коляда

«Канотье»

Действие пьесы «Канотье» разворачивается в Москве, в коммунальной квартире. У главного героя Виктора день рождения, единственный «гость» на нём – соседка Катя. Неожиданно, после 18-летнего разрыва, в Москву для лечения сына приезжает его бывшая жена Виктория. Сын Александр вынуждает её познакомить с настоящим отцом, хотя правда о его рождении остаётся для них не раскрытой.

Время действия. Пьеса Н. Коляды написана в 1992 году и, по существу, фиксирует время завершения историко – культурной эпохи, конца века (поскольку ХХ век фактически значительно короче своих формальных «физических» границ) и знаменует начало «переходного» периода, преодолевающего рубеж «между» поисками новых смыслов и стабилизирующих форм бытия. Само понятие «кризис» становится маркировкой обыденности (чтобы не произошло, объяснение, оправдание: «У меня – кризис»), а конец света является едва ли не пережитым фактом. Обозначенное пограничное состояние пролегает не только между эпохами, поколениями, но и между двумя мирами – зримым и мыслимым (Катя: «Почему я всегда так красиво мечтаю, а? И почему так плохо в жизни выходит?»). Поэтому «измерительные приборы» времени - «органы чувств» - так остро реагируют на все возможные раздражители, демонстрируя восприимчивость к любым, подчас банальным, явлениям, провоцируя раздражение, ссоры, неприязнь. Так, на протяжении всего действия Катя время от времени материт по телефону жену своего любовника, и на вопросительное восклицание Виктора: «Зачем?» - заявляет: «Просто так, настроение ей испортить.<…>Пусть не расслабляется». В данной ситуации обругать – едва ли не «увеселить»; задеть, чтобы быть замеченной, услышанной. Действуя «от отрицания» герои пьесы только усиливают «притяжение» человеческого сострадания, тепла, сочувствия.

«Болезненность» времени реализуется и во временной «сдвинутости»: между прошлым, настоящим и будущим отсутствуют границы. Прошлое не даёт покоя, оно не пережито тогда, неосуществимо сейчас и возможно лишь как ностальгия по будущему, где оно будет реализовано. В чертах юного Александра – его же лицо в старости, в глазах – блеск глаз отца в молодости; на картине Виктора в одном образе – две женщины (его бывшая и будущая жёны). Сами взаимоотношения героев определены памятью, тем, что она сохранила или стёрла (Виктор: «Мы <…> пили чай, говорили,

Курили». Обыденная жизнь героев приобретает масштабы вечного бытийного круговорота (встреча - расставание, день рождения – похороны), где смерть как ценностный индикатор прожитого уже не является завершением, концом, а «вынуждает» к возникновению, рождению, сопутствуя жизни. Автор выводит Смерть как действующее лицо, существующее не на уровне подтекста, а реально борющееся с Жизнью, с тем, что ещё не подвержено тлению.

 Место действия – комната Виктора в коммунальной квартире – вполне соотносимо с происходящим в пьесе ситуативным хаосом (приезд Виктории с сыном, застолье, отъезд), и психологическим дискомфортом (Катя: «Живём как на вулкане»). Коммуналка как «наипривычнейшая» форма существования советского человека, изживая себя (формально в квартире живут только 3 человека), остаётся знаком особого уклада (туалет для жильцов и «Интурист» - для гостей) образа жизни, где праздники и ссоры приобретают гипертрофированный характер: добродушие и сердечность столь же откровенны, сколь и раздражение, неприязнь. В подобной атмосфере, где принято говорить, по – выражению Виктора «то матом, то стихами», где «скученность» обостряет чувство собственности (откуда появилось канотье должны! знать только Виктор и Виктория, это - сокровенное) и одиночества, истинное осознаётся только через оправдание «человеческого в человеке».

 Действующие лица пьесы объединены общим кругом – дома (соседи), семьи (мать, сын, отец), обстоятельств (все персонажи), внутренней душевной

организацией (Виктор – Катя) и т.п., что определяет их взаимозависимость, потребность

искать согласия в молчании, объясняет хрупкость человеческих отношений, незащищённость и уязвимость чувств. «Ожидание» друг друга происходит даже тогда, когда взаимопонимание вряд ли возможно. Виктор – Александру: «Мы<…> вспоминали что-то такое разное с твоей мамой на кухне».

Важным оказывается само стремление к гармонии о которой мечтается, но которая не осуществима. От этого рождается комплекс вины - не простили, не уберегли, не успели оценить (Виктор о Виктории: «Вика была прекрасная, неземная девушка<…> Она не виновата, что жизнь так обошлась с нею, ей не повезло на хорошего человека рядом… Это я виноват, я, что она стала такой, другой… надо было простить ей всё ещё тогда, а не теперь…»  Следствием нереализованности становится разочарование - от буквального (Александр о Викторе: «лысая черепаха»), до глобального – Александр ему же: «Это вы сделали мир чёрным! Ваши речи! Ваши слова! Ваши идеи…»

Тема разлада, распада находит своё отражение и в проблематике пьесы, основным конфликтом которой является смена поколений как смена психологических состояний, реакций, типов. Главный герой пьесы Виктор – типичный шестидесятник. Его молодость прошла ярко, бурно, была полна надежд, красивых мечтаний и ясности. Он по – прежнему любит, а значит, «видит мир цветным». Даже собственная «берлога» не вызывает у него отвращения или неприязни. Напротив, царящий в комнате беспорядок вполне соотносим с душевной маятой героя, а потому привычен и внутренне оправдан. Виктор: «Я люблю, очень люблю этот дом! Тут все чуть-чуть разрушено, все какое-то неприглаженное и потому милое и симпатичное своей необязательностью. Каждая трещинка в кирпиче и каждый окурок на полу подъезда мне дороги». Проходит время, его течение трагически воспринимается Виктором не только потому, что приближается старость (как заклинание он повторяет: «Я один!»), но само прошлое не переболело, не «остыло» в этом человеке. Его душевные силы оказались не востребованы,

общественно не реализованы. Он с избытком тратил их лишь на то, чтобы оставаться собой, не изменять себе.

Саша представляет разочаровавшееся, рано повзрослевшее поколение восьмидесятых. Ему ещё 18, а он уже заносчиво – вызывающе держится: «Вы употребляете какие-то старомодные слова… Ваши слова – на свалку. Они засоряют язык. Ваши слова стариков, делают трудным восприятие языка». Рождённые не ко времени, «дети рубежа» эпох - самостоятельны, образованны, однако оказавшиеся «не поротыми» (поскольку «пороть» - воспитывать, обучать норме - либо казалось ненужным, навязчивым, либо – просто было не кому) и воспитанными не на Поступке (время шестидесятых – эпоха проектов, а не свершений; поиска, вопросов, а не ответов, итогов), а на Сказках о гармонии, запечатлённой на картинах, в рассказах, книгах (таких как «Любовь и незабудки» Виктора). Родители «не протёрли стёкла очков», вовремя не подсказали, не уберегли своих детей.

Так в современном мире хаоса, распада, утрат возникает опасность изоляции и исчезновения человека (человеческого) при ситуации, когда Отцы отказались от Детей, а Дети не стремятся становиться Отцами. Новому времени угрожает глобальная дегуманизация, именно поэтому особое значение придаётся проявлениям единичного, индивидуального, а маргинальность приобретает онтологический характер. Так в пьесе появляется странный символ – канотье, старая шляпа, название которой вынесено в

заглавие, которая оказывается не только знаком чистоты, верности молодости, но и своеобразной связующей силой. Растоптанное в порыве отчаяния Александром канотье лишь усиливает взаимозависимость отца и сына, обнажая их духовное родство и потребность друг в друге. Соответственно, если верить автору, поиск гармонии (о которой говорилось выше) должен и может быть осуществлён именно здесь и сейчас, поскольку: «Не будет другой жизни! Есть только эта жизнь и этот свет, который внутри нас!»