Роберт Рождественский. Стихи разных лет

Роберт Рождественский. Стихи разных лет

 

---------------------------------------------------------------

 © Copyright Роберт Рождественский

 Источник: семейный архив

 From: Ксения Рождественская ([e-mail])

 Date: 13 Dec 1998

---------------------------------------------------------------

 

КОГДА ЛЮБИЛ... (из поэмы "До твоего прихода")

 

 

Люб-

(Воздуха!

Воздуха!

   Самую малость бы!

               Самую-самую...)

лю!

(Хочешь, --

уедем куда-нибудь

   заново,

   замертво,

   за море?..)

Люб-

(Богово -- богу,

а женское -- женщине

   сказано,

   воздано.)

лю!

(Ты покоренная.

Ты непокорная...

   Воздуха!

   Воздуха!)

Люб-

(Руки разбросаны.

Губы закушены.

   Волосы скомканы.)

лю!

(Стены расходятся.

Звезды, качаясь,

   врываются в комнаты.)

Люб-

(В загнанном мире

кто-то рождается,

что-то предвидится...)

лю!

(Где-то

законы,

запреты,

заставы,

заносы,

правительства...)

Люб-

(Врут очевидцы,

сонно глядят океаны остывшие.

лю!

(Охай, бесстрашная!

Падай, наивная!

   Смейся, бесстыжая!)

Люб-

(Пусть эти сумерки

станут проклятием

или ошибкою...)

лю!

(Бейся в руках моих

каждым изгибом

и каждою жилкою!)

Люб-

(Радостно всхлипывай,

плачь и выскальзывай,

вздрагивай,

жалуйся!..)

лю!

(Хочешь -- уедем?

Сегодня? --

   пожалуйста.

Завтра? --

   пожалуйста!)

Люб-

(Царствуй, рабыня!

Бесчинствуй, учитель!

Неистовствуй, женщина!)

лю!

(Вот и глаза твои.

Жалкие,

долгие

и сумасшедшие!..)

Люб-

(Чертовы горы уставились в небо

   темными бивнями.)

лю!

(Только люби меня!

Слышишь,

   люби меня!

Знаешь,

   люби меня!)

Люб-

(Чтоб навсегда!

Чтоб отсюда -- до гибели...

   Вот оно...

   Вот оно...)

лю!

(Мы никогда,

никогда не расстанемся...

   Воздуха...

   Воздуха!..)

 

X x x

 

 

Приходит врач, на воробья похожий,

и прыгает смешно перед постелью.

И клювиком выстукивает грудь.

И маленькими крылышками машет.

-- Ну, как дела? --

чирикает привычно. --

Есть жалобы?.. --

Я отвечаю:

-- Есть.

Есть жалобы.

Есть очень много жалоб...

Вот, -- говорю, --

не прыгал с парашютом...

Вот, -- говорю, --

на лошади не ездил...

По проволоке в цирке не ходил...

 

Он морщится:

-- Да бросьте вы!

Не надо!

Ведь я серьезно...

 

-- Я серьезно тоже.

Послушайте, великолепный доктор:

когда-то в Омске

у большой реки

мальчишка жил,

затравленный войною...

Он так мечтал о небе --

синем-синем!

О невозможно белом парашюте,

качающемся

в теплой тишине...

Еще мечтал он

о ночных погонях!

О странном,

древнем ощущенье скачки,

когда подпрыгивает сердце к горлу

и ноги прирастают к стременам!..

Он цирк любил.

И в нем --

не акробатов,

не клоунов,

не львов, больших и грустных,

а девочку,

шагающую мягко

по воздуху,

спрессованному в нить.

О, как он после представлений клялся:

"Я научусь!

И я пойду за нею!.."

Вы скажете:

-- Но это все наивно... --

Да-да, конечно.

Это все наивно.

Мы --

взрослые --

   мечтаем по-другому

и о другом...

Мечта приходит к нам

еще неосязаемой,

неясной,

невидимой,

неназванной, как правнук.

И остается в нас до исполненья.

Или до смерти.

Это все равно.

Мы без мечты немыслимы.

Бессильны.

Но если исполняется она,

за ней -- как ослепление --

другая!..

Исполнилось лишь самое начало.

Любовь исполнилась

и крик ребенка.

Исполнились друзья,

дороги,

   дали.

Не все дороги

и не все друзья, --

я это понимаю!..

 

Только где-то

живут мечты --

наивные, смешные, --

с которых мы и начали мечтать.

Они нам в спины смотрят долго-долго --

вдруг обернемся

и "спасибо!" скажем.

Рукой взмахнем:

-- Счастливо!..

   Оставайтесь...

Простите за измену.

Мы спешим... --

Но, может, это даже не измена?!

 

...А доктор

собирает чемоданчик.

Молчит и улыбается по-птичьи.

Уходит.

И уже у самой двери

он тихо говорит:

-- А я мечтал...

давно когда-то...

вырастить

   овчарку...

А после

подарить погранзаставе...

И не успел... --

Действительно, смешно.

 

X x x

 

 

Савве Бродскому

 

Я богат.

Повезло мне и родом

   и племенем.

У меня есть

Арбат.

И немножко свободного времени...

 

Я

 

подамся

от бумажных

запутанных ворохов

в государство

переулков,

проспектов

   и двориков.

Все, что я растерял,

отыщу в мельтешении радужном.

Где витой канделябр

и бетонные глыбины --

рядышком.

Где гитары

щекочут невест,

где тепло от варений малиновых.

Где колясок

на каждый подъезд

десять --

детских

и две --

инвалидных.

Там, где будничны

тополя

перед спящими школами.

Там, где булькают,

как вскипевшие чайники,

   голуби.

Выхожу не хвалить,

не командовать

уличной вьюгою.

Просто так

улыбаться

и плыть

по Арбату

седеющим юнгою.

 

 

ЧУДО

 

 

Так полыхнуло --

сплеча,

   сполна --

над ледяным прудом!..

(Два человека --

он и она --

были виновны в том...)

В доме напротив полночный лифт

взвился до чердака.

Свет был таким,

что мельчайший шрифт

читался наверняка...

Так полыхнуло, так занялось --

весной ли, огнем --

не понять.

И о потомстве подумал лось,

а заяц решил

линять.

Землю пробили усики трав

и посверлили лучи.

Тотчас,

об этом чуде узнав,

заспешили с юга

грачи.

На лентах сейсмографов

стала видна

нервная полоса...

(Два человека --

он и она --

глядели

друг другу в глаза...)

Реки набухли.

Народ бежал

и жмурился от тепла.

Кто-то кричал:

"Пожар!..

   Пожар!.."

А это

любовь была.

 

 

X x x

 

 

Все начинается с любви...

Твердят:

"Вначале

было

   слово..."

А я провозглашаю снова:

Все начинается

с любви!..

 

Все начинается с любви:

и озаренье,

и работа,

глаза цветов,

глаза ребенка --

все начинается с любви.

 

Все начинается с любви,

С любви!

Я это точно знаю.

Все,

даже ненависть --

родная

и вечная

сестра любви.

 

Все начинается с любви:

мечта и страх,

вино и порох.

Трагедия,

тоска

   и подвиг --

все начинается с любви...

 

Весна шепнет тебе:

   "Живи..."

И ты от шепота качнешься.

И выпрямишься.

И начнешься.

Все начинается с любви!

 

 

СКАЗКА С НЕСКАЗОЧНЫМ КОНЦОМ

 

 

Страна была до того малюсенькой,

что, когда проводился военный парад,

армия

маршировала на месте

от начала парада

и до конца.

Ибо, если подать другую команду, --

не "на месте шагом",

   а "шагом вперед...", --

очень просто могла бы начаться война.

Первый шаг

был бы шагом через границу.

 

Страна была до того малюсенькой,

что, когда чихал знаменитый булочник

(знаменитый тем,

что он был единственным

булочником

в этой стране), --

так вот, когда он чихал троекратно,

булочники из соседних стран

говорили вежливо:

   "Будьте здоровы!.."

И ладонью

стирали брызги со щек.

 

Страна была до того малюсенькой,

что весь ее общественный транспорт

состоял из автобуса без мотора.

Этот самый автобус --

денно и нощно,

сверкая никелем, лаком и хромом,

опершись на прочный гранитный фундамент

перегораживал

Главную улицу.

И тот,

кто хотел проехать в автобусе,

входил, как положено,

с задней площадки,

брал билеты,

садился в удобное кресло

и,

посидев в нем минут пятнадцать, --

вставал

и вместе с толпой пассажиров

выходил с передней площадки --

       довольный --

уже на другом конце государства.

 

Страна была до того малюсенькой,

что, когда проводились соревнования

по легкой атлетике,

   все спортсмены

соревновались

(как сговорившись!)

в одном лишь виде:

   прыжках в высоту.

Другие виды не развивались.

Ибо даже дистанция стометровки

пересекалась почти посредине

чертой

Государственнейшей границы,

На этой черте

с обеих сторон

стояли будочки полицейских.

И спортсмен,

добежав до знакомой черты,

останавливался,

предъявлял свой паспорт.

Брал визу на выезд.

Визу на въезд.

А потом он мучительно препирался

с полицейским соседнего государства,

который требовал прежде всего

список

участников соревнований --

(вдруг ты -- хиппи, а не спортсмен!).

Потом этот список переводили

на звучный язык соседней страны,

снимали у всех отпечатки пальцев

и --

предлагали следовать дальше.

Так и заканчивалась стометровка.

Иногда --

представьте! --

с новым рекордом.

 

Страна была до того малюсенькой,

что жители этой скромной державы

разводили только домашнюю птицу

и не очень крупный рогатый скот

(так возвышенно

я называю

баранов).

Что касается более крупных зверей,

то единственная в государстве корова

перед тем, как подохнуть,

       успела сожрать

всю траву

на единственной здешней лужайке,

всю листву

на обоих деревьях страны,

все цветы без остатка

   (подумать страшно!)

на единственной клумбе

у дома Премьера.

Это было еще в позапрошлом году.

До сих пор весь народ говорит с содроганьем

о мычании

этой голодной коровы.

 

Страна была до того малюсенькой,

что, когда семья садилась за стол,

и суп

оказывался недосоленным,

глава семьи звонил в Министерство

Иностранных Дел и Внешней Торговли.

Ибо угол стола,

где стояла солонка,

был уже совершенно чужой территорией

со своей конституцией и сводом законов

(достаточно строгих, кстати сказать).

И об этом все в государстве знали.

Потому что однажды хозяин семьи

(не этой,

а той, что живет по соседству),

руку свою протянул за солонкой,

и рука была

арестована

тут же!

Ее посадили на хлеб и воду,

а после организовали процесс --

шумный,

торжественный,

   принципиальный --

с продажей дешевых входных билетов,

с присутствием очень влиятельных лиц.

Правую руку главы семьи

приговорили,

во-первых -- к штрафу,

во-вторых

(условно) --

к году тюрьмы...

В результате

несчастный глава семейства

оказался в двусмысленном положенье:

целый год он после --

одною левой --

отрабатывал штраф

и кормил семью.

 

Страна была до того малюсенькой,

что ее музыканты

с далеких пор.

играли только на флейтах и скрипках,

лишь на самых маленьких скрипках и флейтах!

Больше они ни на чем не играли.

А рояль они видели только в кино

да еще --

в иллюстрированных журналах,

Потому что загадочный айсберг рояля,

несмотря на значительные старанья,

не влезал

в территорию

этой страны.

Нет, вернее, сам-то рояль помещался,

но тогда

исполнителю

   не было места.

(А играть на рояле из-за границы --

согласитесь --

не очень-то патриотично!)

Страна была невероятно крохотной.

Соседи

эту страну уважали.

Никто не хотел на нее нападать.

И все же

один отставной генерал

(уроженец страны

и большой патриот)

несколько раз выступал в Сенате,

несколько раз давал интервью

корреспондентам, центральных газет,

посылал посланья Главе государства,

в которых

решительно и однозначно

ругал

профсоюзы и коммунистов,

просил увеличить военный бюджет,

восхвалял свою армию.

   И для армии

требовал

атомного

оружия!

 

 

X x x

 

 

Надо верить в обычное.

Надо рассчитывать

   здраво.

 

У поэтов

с убийцами,

в сущности, равная слава.

Кто в веках уцелел?

Разберись в наслоенье мотивов...

Мы не помним царей.

Помним: были Дантес и Мартынов.

Бесшабашные, нервные,

святые "блюстители долга"

Популярность: 35, Last-modified: Sun, 13 Dec 1998 20:19:33 GMT

 

 

99420

65869

46493

 

Содержание Fine HTML Printed version txt(Word,КПК) Lib.ru html

Избранные стихотворения

 

-------------------------------------------------------------

Издательство "Прогресс" 1977 г.

OCR и проверка: Рахматулин Н.А.

-------------------------------------------------------------

 

СОДЕРЖАНИЕ

 

 

1. Радиус действия

2. "Ежедневное чудо -- не чудо..."

3. "На Земле безжалостно маленькой..."

4. Ксении

Просьба

"Я, как блиндаж партизанский..."

Баллада о красках

Стихи о хане Батые

Хочу

Монолог Царя зверей

У букиниста

Дон-Кихот

"Над головой созвездия мигают..."

Сказка о медных трубах

Сказка о добром джинне

"Ожидаю ночи, как расстрела..."

Памяти Михаила Светлова

Мелочь

"У киоска поет Отелло..."

Воюют надписи

Хиросима

Тишина

Гитара Гарсиа Лорки

24. Че

Песня о годах

"Кем они были в жизни..."

Джоконда

"Я уехал от весны..."

Чудо

Разница во времени

"-- Отдать тебе любовь?.."

"О поэтические дела!.."

"Как детство, ночь обнажена..."

"Горбуша в сентябре..."

Молитва инка, провожающего солнце

"Зловещи и просты..."

"Ты мне сказала..."

"Мир, состоящий из зла и счастья..."

Песенка солдата

Подкупленный

40. Поэма о разных точках зрения

 

РАДИУС ДЕЙСТВИЯ

 

    

Есть радиусы действия

у гнева и у дерзости.

Есть радиусы действия

у правды и у лжи.

Есть радиусы действия

у подлости и злобы --

глухие

затаенные,

сулящие беду...

Есть радиусы действия

единственного слова.

А я всю жизнь ищу его.

И, может быть,

найду.

 

 

* * *

 

 

Ежедневное чудо --

не чудо

Ежедневное горе --

не горе.

Настоящее горе

другое.

И о нем говорить не хочу я.

Ежедневные блестки --

как ветошь.

Ежедневная ноша

не давит.

В ежедневные слезы

не веришь

Не тревожит.

Надоедает.

Лжет язык

в ежедневном застолье.

Бесконечные вопли

писклявы.

Постоянные вздохи --

не вздохи

Ежедневные клятвы --

не клятвы.

Ежедневная ссора --

не ссора...

Но,

над спелой росой

нависая,

вдруг встает

ежедневное солнце.

Ошарашивая.

Потрясая.

Ежедневной земли

не убудет...

И шепчу я,

охрипнув от песен:

пусть любовь

ежедневною

будет.

Ежедневной, как хлеб.

Если есть он.

 

 

* * *

 

 

На Земле

безжалостно маленькой

жил да был

человек маленький.

У него была служба

маленькая.

И маленький очень

портфель.

Получал он зарплату

маленькую...

И однажды --

прекрасным утром --

постучалась к нему

в окошко

небольшая,

казалось,

война...

Автомат ему выдали маленький.

Сапоги ему выдали маленькие.

Каску

выдали

маленькую

и маленькую --

по размерам --

шинель.

 

...А когда он

упал --

некрасиво,

неправильно,

в атакующем крике

вывернув

рот,

то на всей земле

не хватило

мрамора,

чтобы вырубить парня

в полный

рост!

 

КСЕНИИ

 

 

Вырастешь, Ксения,

строки эти

прочти...

Водосточные трубы

уже устали трубить!

Целый час ты живешь на земле.

Прими ее.

И прости,

что земля еще не такая,

какою ей надо быть...

На земле умирают и плачут.

По земле ручьи бегут

нараспев.

Задыхаются пальмы.

Чавкает тундровый мох...

Я хотел ее сделать

самой праздничной!

И не успел.

Я хотел ее сделать

самой улыбчивой!

И не смог.

Я над нею трясся.

Я ее так просил!

Я земле открывался.

Понял ее язык...

Ты прости

отца.

У него не хватило сил

накормить голодных,

оживить убитых,

обуть босых.

Мы -

всегда продолженье.

И я

не начал с нуля.

Мы -

всегда продолженье!

Распахнута настежь дверь.

Будет самой счастливой

твоя и моя

земля.

В это верит отец!

И ты --

непременно --

верь!..

Ты пока что не знаешь,

как пронзителен шар земной.

Что такое "светло" --

не знаешь.

Что такое "темно".

Что такое "весна".

(Хотя родилась ты

весной.)

Что такое "снег".

(Хотя снега полным-полно.)

Целый час

ты живешь на планете...

Привыкай дышать.

Продолжай сопеть.

Начинай басить

с номерком на руке.

Даже имя свое

еще не можешь ты

удержать

в малюсеньком,

почти невзаправдашном

кулачке.

 

 

ПРОСЬБА

 

 

И если кто-нибудь

повелевает

сном,

взбираясь

по нагроможденьям слов,

прошу его я

только об одном:

не надо присылать мне

вещих

снов!

Пускай они приходят

не ко мне,--

я

сновиденьям

верить не хочу...

Но жаль,

что перестал летать

во сне.

Ты

небо мне пришли.

А вдруг

взлечу!

А вдруг не побоюсь!

А вдруг смогу!..

Еще пришли,

зовя в небытие,

простую,

очень главную

строку.

Да так,

чтоб я не позабыл

ее...

Дожди идут.

На степь наводят лоск.

Бормочет море,

что закат

тяжел...

Не посылай мне снов,

в которых --

ложь.

Есть явь.

Есть жизнь,

где мы -- бывает --

лжем...

Не посылай мне снов,

в которых --

страх.

Есть явь.

Есть озабоченность штабов.

И есть Земля,

оглохшая от драк,

давно потрескавшаяся

от бомб...

Я не хочу

во сне пускаться в путь --

ведь я и так в пути,

пока живу...

Не надо, чтобы я

кого-нибудь

спасал во сне.

Пусть лучше --

наяву!..

Спят реки.

Под корягой дремлет

сом.

Растут грибы

в молчании лесном...

И если кто-нибудь

повелевает

сном,--

пусть просто сон пришлет.

Спокойный

сон.

 

 

* * *

 

А. Киреевой

 

Я, как блиндаж партизанский,

травою

пророс.

Но, оглянувшись,

очень отчетливо вижу:

падают

мальчики,

запнувшись за мину,

как за порог,

наткнувшись на очередь,

будто на ленточку

финиша.

Падают мальчики,

руки раскинув просторно,

на чернозем,

от безделья и крови жирный,

Падают мальчики,

на мягких ладонях которых

такие прекрасные,

такие длинные

линии

жизни.

 

БАЛЛАДА О КРАСКАХ

 

 

Был он рыжим,

как из рыжиков

рагу.

Рыжим,

словно апельсины

на снегу.

Мать шутила,

мать веселою была:

"Я от солнышка

сыночка родила..."

А другой был черным-черным

у нее.

Черным,

будто обгоревшее

смолье.

Хохотала над расспросами она,

говорила:

"Слишком ночь была

черна..."

В сорок первом,

в сорок памятном

году

прокричали репродукторы

беду.

Оба сына,

оба-двое,

соль Земли,

поклонились маме в пояс

и ушли...

Довелось в бою

почуять

молодым

рыжий бешеный огонь

и черный дым,

злую зелень

застоявшихся полей,

серый цвет

прифронтовых госпиталей.

Оба сына,

оба-двое,

два крыла,

воевали до Победы.

Мать

ждала.

Не гневила,

не кляла она судьбу.

Похоронка обошла ее избу.

Повезло ей,

привалило счастье вдруг.

Повезло одной

на три села вокруг.

Повезло ей,

повезло ей,

повезло! --

оба сына

воротилися

в село.

Оба сына,

оба-двое,

плоть и стать...

Золотистых орденов

не сосчитать.

Сыновья сидят рядком --

к плечу плечо.

Ноги целы,

руки целы --

что еще?

Пьют зеленое вино,

как повелось...

У обоих изменился цвет волос.

Стали волосы --

смертельной белизны...

Видно, много

белой краски

у войны.

 

СТИХИ О ХАНЕ БАТЫЕ

 

А. Ковалеву

 

А все-таки ошибся

старикан!

Не рассчитал всего

впервые в жизни.

Великий хан.

Победоносный

хан.

Такой мудрец и --

надо же! --

ошибся...

Текла,

ревя и радуясь,

орда.

Ее от крови

било и качало.

Разбросанно

горели города,

и не хватало стрел

в тугих

колчанах.

Белели трупы

недругов босых.

Распахивал огонь

любые двери.

Дразнил мороз.

Смешил

чужой язык.

И сабли

от работы

не ржавели.

И пахло дымом,

потом

и навозом...

Все,

что еще могло гореть,

спалив,

к тяжелым

пропылившимся повозкам

пришельцы гнали

пленников своих.

Они добычею в пути менялись.

И, сутолоку в лагерь принося,

всех ставили к колесам.

И смеялись:

"Смерть!" --

если ты

был

выше

колеса.

У воина рука не задрожит.

Великий хан

все обусловил четко...

Везло лишь детям.

Оставались

жить

славянские

мальчишки и девчонки.

Возвышенные,

как на образах.

Что происходит --

понимали слабо...

Но ненависть

в заплаканных глазах

уже тогда --

не детская --

пылала!

Они молчали.

Ветер утихал.

Звенел над головами

рыжий полдень...

А все-таки ошибся

мудрый

хан!

Ошибся хан

и ничего

не понял!..

Они еще построятся

в полки!

Уже грядет,

уже маячит

битва!..

Колеса были

слишком

высоки.

А дети подрастают

очень быстро.

 

 

ХОЧУ

 

 

А я --

печальный и веселый,--

то радуясь,

то возражая,

хочу найти слова --

весомей

отечественного урожая!

Прищурясь,

будто посторонний,

оттачивая свой характер,

хочу найти слова --

огромней,

чем млечные пути

галактик!

Откашливаясь и бледнея,

отказываюсь от навороченного.

Хочу найти слова --

нежнее,

чем темечко у новорожденного!

 

 

МОНОЛОГ ЦАРЯ ЗВЕРЕЙ

 

 

В катакомбах музея

пылятся пастушья свирель,

бивень мамонта,

зуб кашалота и

прочие цацки...

Человек!

Ты послушай Царя

терпеливых зверей.

И прости, что слова мои

будут звучать

не по-царски.

Я --

последний из львов.

Но пускай за меня говорят --

лань

в объятьях капкана,

ползучего смога

громадность.

И дельфинья семья,

за которой

неделю подряд

с вертолета охотился ты,

чтоб развеяться малость.

Пусть тебе повстречается голубь,

хлебнувший отрав,

муравейник сожженный,

разрытые норы барсучьи,

оглушенная семга,

дрожащий от страха

жираф,

и подстреленный лебедь,

и чайки -- по горло в мазуте.

Пусть они голосят,

вопрошая карающий век.

Пусть они стороною обходят

любую машину...

Ты --

бесспорно -- вершина природы,

мой брат, человек.

Только

где и когда ты встречал

без подножья вершину?

Ты командуешь миром.

Пророчишь.

Стоишь у руля.

Ты -- хозяин.

Мы спорить с тобой

не хотим и не можем.

Но без нас --

ты представь! --

разве будет землею

земля?

Но без нас --

ты пойми! --

разве море

останется морем?

Будут жить на бетонном безмолвье

одни слизняки.

Океан разольется

огромной протухшею лужей!

Я тебя не пугаю.

Но очень уж сети крепки.

И растет скорострельность

твоих замечательных

ружей.

Все твое на планете!

А нашего --

нет ничего.

Так устроена жизнь.

Мы уже лишь на чучела сгожи.

Зоопарки твои превосходны.

Да жаль одного:

мы в твоих зоопарках

давно на себя

не похожи...

Так устроена жизнь.

Мы поладить с тобой

не смогли.

Нашу поступь неслышную

тихие сумерки спрячут.

Мы уходим в историю

этой печальной земли.

Человечьи детеныши

вспомнят о нас.

И заплачут...

Мы --

пушистые глыбы тепла.

Мы --

живое зверье.

Может, правда, что день ото дня

мир

становится злее?..

Вот глядит на тебя

Поредевшее царство мое.

Не мигая глядит.

И почти ни о чем не жалея.

И совсем ничего не прося.

Ни за что не коря.

Видно, в хоботы, ласты и когти

судьба не дается...

Я

с седеющей гривы

срываю

корону Царя!

И реву от бессилья...

А что мне еще остается?

 

 

У БУКИНИСТА

 

 

Парень волнуется:

-- Это безумье!

Ты поступаешь

бесстыдно

и нагло!

Если бы это была

инкунабула,

я бы, конечно,

не спорил о сумме...

Все это

издано-переиздано.

Переработано.

Перетасовано...

Что же

в твоем переплете

особого?

Вечные прописи...

Старые

истины...

А букинист

очки поправляет.

И,

покачав головою седою,

вечную истину

гладит

ладонью.

Цену

с улыбкою

набавляет.

 

 

ДОН-КИХОТ

 

 

Знаю, что пример --

ветх

с головы и до

пят.

Знаю, что не тот

век,--

рыцари

в земле спят.

Спят,

не увидев благ,

спят,

не усмирив боль.

А у мельниц --

гос-

план.

(Некогда

вступать в бой.)

Сдан в утиль

ржавье-мечь,

треснуло копье

вдоль.

Росинант

узнал смерть...

Дон-Кихот!

Дон-дон!..

Шелест

заводских шин

мифы заглушил вмиг.

Надобно

менять

жизнь!

Надобно

понять

мир!

Солнце

нас не зря жгло,

но опять рассвет

сер.

Если на земле

зло,

рыцари

нужны всем!

Колокол

набрал ход,

медно зазвенел дом:

Дон-Кихот!

Дон-Кихот!

Дон!

Дон!

Дон!

Дон!

 

 

* * *

 

 

Над головой

созвездия

мигают.

И руки сами

тянутся

к огню...

 

Как страшно мне,

что люди

привыкают,

открыв глаза,

не удивляться

дню.

Существовать.

Не убегать за сказкой.

И уходить,

как в монастырь,

в стихи.

Ловить Жар-птицу

для жаркого

с кашей.

А Золотую рыбку -

для ухи.

 

 

СКАЗКА О МЕДНЫХ ТРУБАХ

 

 

" И довелось испытать ему огонь,

воду и медные трубы... "

Из старой книги

 

Жил богатырь на свете.

Претендовал на корону.

Не было у гражданина

ни слабостей, ни гордынь.

Съедал на обед барана.

На ужин съедал корову.

Был богатырь

что надо! --

сказочный был

богатырь...

Он либо сражался,

либо

думал: с кем бы сразиться?!

И никакая сила

не могла его удержать...

Князю

приходится княжить.

 Прачке --

с бельем возиться.

Богатырю

приходится

подвиги совершать...

Однажды он въехал в море.

Па добром коне.

С разгона.

И там пропадал,

рассказывают,

почти до восьми утра.

А утром князю в подарок

привез он

Царя Морского!

Люди кричали:

"Браво-о-о!.."

Люди кричали:

"Ура-а-а!.."

А богатырь отправился

в Царство Зловонной Гари,--

жажду геройства новым

подвигом утолил.

Огненного Страшилу

голыми взял руками!

(Только усы да брови

чуточку опалил...)

Княжеские глашатаи

на площадях

хрипели!

Был потрясающий праздник!

(Я знаю, что говорю.)

Звонкие трубы

пели,

чистые трубы

пели,

медные трубы пели

славу

богатырю!!

Слушал он эти трубы

в очень достойной позе.

Слушал он их,

внимая

каждой отдельной трубе.

Слушал их днем и ночью.

Вдумчиво слушал.

А после --

разволновался.

И помер.

От уваженья к себе...

Жил богатырь на свете.

Явно -- не самый слабый.

Был богатырь, и -- нету.

Жалко

богатыря...

Страшное испытанье:

медные трубы славы!

Соображали предки.

Слов не бросали зря.

 

 

СКАЗКА О ДОБРОМ ДЖИННЕ

 

 

Олегу Рудневу

 

Джинн был добрым.

Из бутылки вылез,

а бутылку

подарил

мальцу...

Стражники царевы подивились:

мимо них

шагнула тень

к дворцу.

Царь,

румяный, как шашлык по-карски,

глянул на волшебника хитро:

-- Ты откуда взялся?..

-- Я?

Из сказки...

-- А сюда зачем?

-- Творить

добро...

-- Значит, будешь требовать

в награду

золотишко,

бархату аршин?

Может,

дочку царскую?..

-- Не надо.

Ничего не надо

Я же --

джинн...

Царь перекрестился на икону,

скипетром покачивая в такт,

и сказал сурово:

-- Нет закону,

чтоб добро творили просто так!..

Засмеялся джинн.

Подался в город.

И --

покрытый копотью лучин --

он сначала

уничтожил

голод,

грамоте мальчишек научил,

лес дремучий

вырубил без страха,

запросто остановил

чуму...

Люди относились к джинну

странно

и не очень верили ему.

Их одно лишь

интересовало:

-- Все-таки скажи,

открой секрет...

Сам-то ты

неужто без навара?!

-- Я же джинн!..

-- Ну-у, это не ответ!

Не бывает так...

Добро приносишь...

Бедным помогаешь задарма...

Ничего себе взамен

не просишь...

Понимаешь? --

Дураков нема...

Джинн

засеял рожью

поле брани.

(Люди ночью

эту рожь сожгли.)

Рассыпал он истины.

(Не брали.)

Планетарий выстроил!

(Не шли.)

Джина избегали.

Джина гнали.

(Дважды

чудом спасся от толпы!)

Дружным хором

джинна

проклинали

пасторы,

раввины

и попы!

Хаяли в костелах

и в мечетях,

тысячами

шли на одного!..

Джинн бы умер

в тягостных мученьях,

если б не бессмертие его.

И, устав от мыслей раздраженных,

плюнул джинн

на непонятный мир...

И решил он

разводить крыжовник:

ягоду,

в которой -- витамин.

Для себя!..

Над хутором заброшенным,

над последней страстью чудака

плыли --

не плохие, не хорошие --

средние

века.

 

* * *

 

 

Ожидаю ночи, как расстрела.

Я приговорен.

Глаза

пусты.

Надеваю

тихо и смиренно

душную повязку

темноты.

И еще не верю

в эти строки.

И уже других не признаю.

Я на полпути,

на полдороге

к сонному тому

небытию.

Близится,

подходит,

наступает,

стрелкою секундною

звеня.

Включена моя

вторая память.

Вот он я.

И вроде

нет меня.

А вокруг

молчание немое,

смесь

из воскресений и суббот.

И плывут

по медленному морю

жалкие соломинки

забот.

Я за них хватаюсь обалдело.

Я тону

в горячечном бреду...

Ожидаю ночи,

как расстрела.

Утро,

как помилованья,

жду.

 

 

ПАМЯТИ МИХАИЛА СВЕТЛОВА

 

 

Какие памятники

ставятся волшебникам?

Из мрамора?

Из бронзы?

Из стекла?..

Довольствуемся

слабым утешением,

что нас позвали

важные дела.

Так повелось,

что вечера

задымлены,

и опровергнуть

ничего нельзя...

При жизни --

рядовые собутыльники.

А после смерти --

лучшие друзья...

Однажды в полдень

сказку встретить можно.

Не проходи

и запросто присядь.

А сказка

курит,

пьет коньяк с лимоном

и спрашивает:

"Как живешь,

босяк?"...

И вот уже

сначала жизнь задумана!

Построен за ночь

город

на песке...

Сидит на стуле

добрая

сутулая

романтика

в усталом пиджачке.

Она и не кончалась --

время

не было.

Она не отдыхала --

век

не тот.

Она, прервав остроты,

нежно-нежно

на солнце

руку тонкую кладет.

Молчит --

а пальцы слушаются слабо.

И непривычно тихо

за столом...

Струится и подрагивает

слава,

как воздух

над пылающим костром.

 

МЕЛОЧЬ

 

 

Осень выдалась

шикарная.

Захмелевший от ходьбы,

в незнакомый лес шагаю я

по стихи,

как по грибы.

Я дышу

настырным воздухом.

Две строки уже нашел.

И собака

машет хвостиком,

как заправский дирижер.

 

* * *

 

 

У киоска

поет

Отелло

над изящным трупом

жены...

Все

транзисторные антенны,

будто шпаги,

обнажены!

Из нахохлившихся домишек,

из садов,

из любой квартиры,

из карманов

и из подмышек

лезут

песни,

льются

мотивы!

То в цветном

восточном обличье,

то мерцающие,

как свеча,

то приказывая,

то мурлыча,

то покрикивая,

то шепча.

Оголтелые,

злые,

зыбкие...

Слышишь:

снова на весь квартал

с бабьей грустью

Людмилы Зыкиной

соревнуется

Ив Монтан...

Сквозь него

проступает

ария.

А за этой арией

следом

гром

Ансамбля Советской Армии

кроет с жаром

по диксилендам!..

Треск морзяночного гороха

в перерывах --

вместо отдушины..

Так планета

многоголоса,

будто этих планет --

полдюжины!

Усмехаются люди

муторно.

Спят с транзисторами под головой...

И своя

у каждого

музыка.

Свои песенки.

Выбор свой.

 

ВОЮЮТ НАДПИСИ

 

А здесь

вовсю воюют надписи!

Разборчивые.

Ключевые.

Категоричные до наглости.

Короткие,

как очевидность...

С плаката,

сытого,

лощеного,

нахмуренная личность

глянула.

В нее листовка,