Глава 33. «лига принуждения к миру»

В то самое время в 1917 г., когда две родственные силы из России — революционный коммунизм и революционный сионизм — вышли на открытую арену, выявилась и третья тайная цель войны, орудиями которой были обе эти силы.

Это был план создания «всемирной федерации» с целью «управления делами человечества», и притом управления путём насилия. Широким массам внушалось тогда (как и во время второй мировой войны, 25 лет спустя), что нужно уничтожить «берлинского сумасшедшего» по той самой причине, что он будто бы намеревался управлять миром посредством насилия.

Некий Иден Фильпотс в Англии, один из множества подобных оракулов тогда и в голь второй войны, произносил громовые речи по адресу кайзера: «Вы собирались завладеть миром, но вы получите только его проклятия, которые падут на вашу голову...» и то же слышалось во всех концах мира.

Но задуманный на Западе тайный план точно так же собирался «завладеть миром», только посадив ему на шею совершенно иных властителей.

Всё это облекалось лишь в иную словесную форму. Что в Германии было реакционным прусским милитаризмом, то в Вашингтоне называлось «передовыми идеями» полковника Хауза; что у кайзера было манией величия, то в Лондоне превращалось в просвещённую концепцию «нового мирового порядка».

Политики Запада стали профессиональными лицемерами. Даже Дизраэли, который в 1832 г. писал, что «политическую практику на Востоке можно определить одним словом — лицемерие», не мог предвидеть, что то же самое в 20-м веке станет характеристикой политической практики и на Западе, однако, именно это произошло, когда политические деятели Запада, поддерживая сионизм и мировую революцию, уступили нажиму еврейских азиатов; их действия потеряли присущую Европе прямоту, заменив её азиатским двуличием.

Даже самый податливый из них, Вудро Вильсон, по началу раздражённо протестовал против этого тайного принуждения. Он попробовал было, как уже упоминалось, заявить, что «причины и цели войны неясны», а когда Хауз ему это запретил, он всё ещё пробовал настаивать, что обе воюющие стороны, дескать, преследуют «одни и те же» цели.

В самом начале своей президентской карьеры он даже пошёл ещё дальше, заявив: «Совершенно нетерпимо, что правительство республики вышло так далеко из подчинения своему народу, что оно вынуждено служить частным интересам, а не общим.

Нам известно, что кто-то втискивается между народом Соединённых Штатов и управлением его делами в Вашингтоне».

Похоже, что характер этих «частных интересов» и этого «управления делами» народа не остался от него скрытым, и это горькое знание, в конце концов, ускорило его смерть (как и смерть президента Рузвельта в последующем поколении).

Как бы то ни было, его использовали для приведения в жизнь планов «всемирной федерации», основанной на насилии. Эту идею ему «влили в голову», как выражается его биограф, характеризуя методы внушения, которыми пользовался Хауз для руководства действиями других людей, и которые руководили и его собственными.

В ноябре 1915 года, когда американский народ всё ещё стоял за президента, обещавшего не ввязываться в войну, Хауз поучал его: «Нам нужно употребить всё влияние нашего народа в мире для поддержки плана, обеспечивающего выполнение международных обязательств, и также плана, который мог бы обеспечить мир во всем мире».

Так опытные продавцы навязывают покупателям свой товар: «план», который «обеспечит мир во всём мире». Хауз давно уже обсуждал этот план с сэром Эдвардом Грэем (министр иностранных дел в правительстве Асквита; в 1914 году он ослеп, но в один из моментов духовного ясновидения в том году он произнёс слова, справедливость которых становится чем дальше, тем яснее: «В Европе погасли огни»).

План Хауза воодушевил Грэя и он написал ему: «Международное право до сих пор не знало санкций, уроком этой войны будет, что великие державы обяжутся снабдить его санкциями». Пользуясь невинным словом «санкции», политические лицемеры избегали тревожить общественность угрозой слов «война» или «насилие».

В словарях «санкции» определяются, как «принудительные меры», а единственным средством принуждения между государствами, в конечном итоге, является война: никакая «санкция» не может быть эффективной, если её не поддерживает угроза применить военную силу.

Другими словами сэр Эдвард Грэй считал, что покончить с войной можно лишь путём войны. Он сам несомненно был человеком неподкупным, но его явно ввели в заблуждение: авторы этой грандиозной «идеи» хорошо знали, чего они хотят (в наши дни это выявилось с полной ясностью).

К 1916 году Вильсону стало с помощью Хауза ясно, в чём заключались его обязанности, и в мае президент публично заявил о своей поддержке нового «плана» на митинге вновь созданной организации с откровенным названием «Лига принуждения к миру».

О том, что это за организация, он по словам того же Хауза, явно не имел ни малейшего понятия: «Не похоже, чтобы Вудро Вильсон всерьёз ознакомился с программой Лиги принуждения к миру» («Частные записки» Хауза).

Новая лига была перевоплощением прежней «Лиги» под тем же названием, которая, как в своё время говорил Хаузу лорд Роберт Сесиль, «фактически стала лигой утверждения тирании». В 1916 году название «лиги» выдало её истинные намерения и американское общественное мнение разгадало столь очевидную ловушку.

Сенатор Джордж Пеппер писал впоследствии: «Эта щедро финансируемая организация под весьма подходившим названием «Лиги принуждения к миру» облегчала нашу задачу, поскольку само название выдавало намерение обеспечить выполнение устава (Лиги Наций) с помощью силы... мы же постоянно повторяли, что призыв к силе в лучшем случае бесполезен, а в худшем — опасен...

Я противопоставлял явную бесполезность призывов к международной силе возможным успехам международных переговоров, сказав, что буду поддерживать любые объединения последнего характера, но буду неизменно против всякой лиги, основанной на первом принципе».

Политическим лицемерам вскоре пришлось отказаться от «Лиги принуждения к миру», но «план», приведший к созданию «Лиги Наций», явно остался без изменений, он предусматривал передачу национальных вооружённых сил под команду некоего сверх-национального комитета, который мог бы использовать их для «управления делами человечества» в своих собственных целях и интересах, что и остается мотивом этого плана до наших дней.

Как и в своё время в вопросе сионизма, Вильсон связал себя обязательством (своей публичной декларацией в мае 1916 г.) задолго до решающего момента; как только Америка вступила в войну (апрель 1917 г.), он объявил, что его страна примет участие в создании «нового международного порядка».

Это было заявлено в тот момент, когда в России совершалась первая революция, а в Англии подготовлялась «декларация Бальфура».

Так три «плана» вторглись совместно в жизнь Запада, и последний должен был увенчать труды обоих других. Его основным принципом было разрушение национальных государств и национальностей вообще, чем в современных формах выражался извечный конфликт между Ветхим и Новым Заветами, между «законом» левитов и христианством.

Кроме Торы-Талмуда невозможно обнаружить иного, первоначального источника идеи «уничтожения наций»; хотя по мнению «полковника» Хауза проследить источники той или иной «идеи» якобы не представляется возможным, но в данном случае эти следы могут быть обнаружены, идя назад столетиями до 500 г. до Р.Х., и они нигде не прерываются на протяжении 25 веков.

Если до того кто-либо в известном нам мире сделал этот «принцип разрушения» своим кодексом и верой, то и авторы и их творение с тех пор бесследно исчезли. Идея, содержащаяся в Торе-Талмуде, однако, прошла неизменной через все поколения.

Новый Завет отвергает её, говоря об обмане и «обольщении народов», но он не предсказывает их уничтожения. Христианское Откровение предсказывает день, когда этот процесс обольщения народов придёт к концу.

Желающие толковать пророчества вольны видеть в «Лиге принуждения к миру» под её последовательными псевдонимами орудие этого «обольщения», в конце концов осуждённого на провал.

После того, как Хауз решил, а Вильсон объявил, что должен быть установлен «новый международный порядок», Хауз (согласно его биографу Хоудену) назначил «следственную комиссию» для выработки проекта этого «порядка». Председателем стал еврей — шурин Хауза, д-р Сидней Мезес (в то время директор Нью-йоркского колледжа), а секретарём небезызвестный впоследствии Уолтер Липман, сотрудник «либерального журнала «The New Republic».

Третьим в этой еврейской компании (хотя на этот раз и не «русских» евреев) был директор Американского Географического Общества д-р Исайя Боумен, дававший «личные советы и помощь». Здесь мы снова видим в действии тот «еврейский интернационал», о котором пишет Кастейн, что даёт понятие о характере созданного руководящего учреждения и выдаёт еврейское вдохновение в выработанном им «плане».

Как пишет Хоуден, это был проект «конвенции Лиги Наций», под которым Хауз поставил свою подпись в июне 1918 г., «Президент Вильсон не был автором конвенции, и никогда не претендовал им быть». Таково было происхождение Лиги Наций.

Мирная конференция была не за горами, когда Хауз стал подготовлять спуск на воду своего «нового мирового порядка», первые же проявления которого показали, кто стоял за спиной западных правительств.

Сионизм и Палестина, о которых общественность не имела даже понятия, когда началась мировая война, неожиданно для неё стали важными, если не главными вопросами на повестке дня конференции, окончательно оформившей новый «порядок».

Президенту Вильсону, как обычно находившемуся в состоянии постоянного уныния, всё это подарило на время некоторый подъём духа. Равви Стефен Уайз не отходил от него и рисовал палестинское предприятие такими красками, что восхищённый президент говорил сам с собой: «Подумать только что я, сын простого пастора, смогу помочь возвратить Святую Землю её народу».

Пока он любовался собой в зеркале будущего, неразлучный раввин сравнивал его с «персидским царём Киром, который позволил изгнанным евреям вернуться в Иерусалим».

Вспомним, что царь Кир разрешил прирождённым иудаитам, если они хотят, вернуться в Иудею после пятидесятилетнего изгнания; от президента Вильсона требовалось ни много, ни мало, как переселение ожидовлённых хазар из России в землю, которую настоящие евреи покинули 18 веков тому назад.

На другом берегу Атлантического океана Хаим Вейцман готовился тем временем к Версальской мирной конференции. Он уже явно был одним из могущественнейших людей в мире, суверенный владыка (или полномочный эмиссар таковых), перед которым делали реверансы «премьеры-диктаторы» Запада.

Однажды в 1918 году, когда судьба Англии решалась на пошатнувшемся западном фронте, его аудиенцию у английского короля решили было отложить. Однако д-р Вейцман столь настоятельно пожаловался Бальфуру, что она немедленно состоялась; за исключением того, что встреча происходила в Бэкингемском дворце, всё указывало на то, что аудиенцию давал не король Вейцману, а Вейцман королю.

Как известно, во время Второй мировой войны советский диктатор Сталин, в ответ на просьбы политиков учесть влияние Папы Римского, задал бесцеремонный вопрос: «Сколько дивизий у Папы?»

Так, по крайней мере, гласил анекдот, часто пересказывавшийся в клубах и пивных, и, по мнению простого народа, в этих немногих словах заключалась истинная правда. Пример Вейцмана показывает, насколько это было неправдой.

У него не было ни одного солдата, однако он и представляемый им интернационал в состоянии были одерживать победы, которые до тех пор давались одним лишь армиям завоевателей.

Он в равной степени презирал как тех, кто перед ним капитулировал, так и сцену собственных побед, и писал как-то леди Крю: «Мы равно ненавидим и антисемитов, и филосемитов». Бальфур, Ллойд Джордж и прочие «друзья» были в понимании доктора Вейцмана филосемитами высшей марки, стремясь перещеголять друг друга в услужливости тому, кто их презирал.

Что же касается самой Англии, то 20 лет спустя, любуясь дикими зверями в Крюгеровском Национальном Парке, Вейцман философствовал: «Как хорошо быть зверем в южно-африканском заповеднике; куда лучше, чем евреем в Варшаве или даже в Лондоне».

В 1918 году Хаим Вейцман решил осмотреть свои будущие владения. К тому времени, когда он прибыл в Палестину, началось весеннее германское наступление во Франции, ослабленные британские армии отступали, «большая часть европейских войск в Палестине перебрасывалась для полкрепления армий во Франции».

В такой момент Вейцман потребовал, чтобы закладка Еврейского университета состоялась со всей пышностью публичной церемонии. Лорд Алленби протестовал, указывая, что «немцы почти у ворот Парижа». Но д-р Вейцман ответил, что это «всего лишь незначительный эпизод». Лорд Алленби упорствовал; доктор Вейцман настаивал; Алленби пришлось обратиться к Бальфуру, который немедленно послал телеграфное указание подчиниться.

С большой помпой Хаим Вейцман отпраздновал свою церемонию на горе Скопус перед свитой из штабных офицеров и при солдатах, взявших на караул, чему мешал разве лишь отдалённый гром сражения между английскими и турецкими армиями.

Автор хорошо помнит эти дни во Франции. Даже полмиллиона лишних британских солдат изменили бы ход сражения; множество жизней было бы сохранено, и война вероятно окончилась бы раньше. Тяжёлые потери французов и англичан во Франции оплатили сионистский праздник в Палестине.

Когда война кончилась, 11 ноября 1918 г., единственным гостем, приглашённым по этому торжественному случаю на завтрак к Ллойд Джорджу, был никто иной, как тот же д-р Вейцман, заставший своего хозяина «читающим Псалмы почти со слезами в глазах».

После этого сионистский главарь наблюдал из окна исторического дома № 10 по Даунинг Стрит, как беснующаяся толпа несла премьера на плечах на благодарственный молебен в Вестминстерском аббатстве.

Тут перед нами народные массы и их «менеджеры». Заметил ли кто-либо из толпы большую, круглую голову с бородатым лицом и тяжёлыми веками вокруг глаз, наблюдавшую за ними из окна дома номер десять, по Даунинг Стрит?

После этого Вейцман возглавил сионистскую делегацию на Версальской-мирной конференции 1919 года, где должен был быть установлен «новый мировой порядок». Он уведомил всемогущий «Совет Десяти», что «евреи пострадали от войны больше, чем какая-либо иная группа», ни одному из политиков 1919 года не пришло в голову возразить против этого оскорбления миллионов погибших из числа их соотечественников.

В последний момент, однако, со стороны оппозиционного еврея, некоего Сильвера Леви из Франции, была сделана попытка их образумить. Он указал, что во-первых, Палестина — маленькая и бедная страна, где живут 600.000 арабов, и что евреи, с их более высоким жизненным уровнем, будут стараться их обобрать, что во-вторых, переселяться туда будут преимущественно русские евреи, известные своими революционными традициями, и что в-третьих, создание еврейского национального очага в Палестине создаст опасный прецедент двойной еврейской лояльности.

Все три предостережения оказались буквально пророческими, но на мирной конференции 1919 года не-еврейские политики встретили их в штыки. Американский государственный секретарь Лансинг тут же поставил месье Леви на место, спросив д-ра Вейцмана: «Что Вы подразумеваете под еврейским национальным очагом?»

Доктор Вейцман подразумевал, что полностью обеспечивая интересы неевреев, Палестина в конечном итоге станет столь же еврейской, как Англия — английская. Дансингу этот на редкость двусмысленный ответ представился «абсолютно ясным»; Совет Десяти одобрительно закивал головами, и месье Леви, как и все протестовавшие евреи в течение 25 веков до него, потерпели поражение.

Само собой разумеется, что ему разрешили выступить только для сохранения декорума беспристрастного обсуждения. Раввин Уайз, обеспокоенный «трудностями, которые мы встретили в Париже», заранее обеспечил сговорчивость президента Вильсона, сказав ему сугубо частным порядком: «Госполин президент, мировое еврейство в этот час нужды и надежды рассчитывает на Вас», чем месье Леви и все евреи, разделявшие его мнение, оказались на положении отлучённых от церкви.

Положив руку на плечо равви, Вильсон «спокойно и твёрдо сказал: «Не бойтесь, Палестина будет вашей».

Был ещё один человек, старавшийся предупредить то, что так легкомысленно подготовляли эти люди. Полковник Лоуренс любил семитов, он долго жил с арабами и поднимал их теперь на борьбу с их турецкими властителями.

Он был также и другом евреев (Вейцман писал, что «его ошибочно считали антисемитом») и полагал, что «еврейский очаг», в первоначальном его смысле, как культурными центр, легко мог бы быть включён в состав объединённого Арабского государства, за которое он боролся.

В Париже Лоуренс увидел, что там подготовлялось насаждение сионистского национализма, как бомбы замедленного действия среди сумятицы мелких арабских государств; это сломило его. Дэвид Гарнетт, издатель его известных «Писем» говорит:

«Лоуренс одержал свои победы, подвергая опасности лишь малую горсточку англичан, и он одерживал их не для того, что бы прибавить новые провинции к нашей империи, но чтобы арабы, с которыми он жил и которых он любил, смогли стать свободными людьми, и для возрождения арабской культуры».

Лоуренс жил этими надеждами во время своего «восстания в пустыне» и то же говорили ему те, кто послали его в Аравию. В начале Версальской конференции он «полностью владел своими нервами и был столь же нормален, как и любой из нас» (Дж. М. Кейнс).

Он прибыл туда, поверив обещаниям президента Вильсона (в его «14-ти пунктах» от 8 января 1918 г.): «Народам под турецким владычеством должны быть обеспечены безусловная безопасность их существования и абсолютно независимые возможности автономного развития».

Он не мог знать, что в этом заявлении не было ни одного слова правды, и что под влиянием своего окружения Вильсон давно уже втайне продался сионизму.

После приведенного выше ответа Вейцмана Лансингу, одобренного Советом Десяти, предательство стало для Лоуренса очевидным и им овладели «горькое разочарование и чувство поражения в результате мирной конференции; направляясь туда, он вполне доверял намерениям Вильсона обеспечить арабским народам самоопределение; но он вернулся с конференции в полном отчаянии» (Гарнетт).

Позже сам Лоуренс писал: «В этих бурных кампаниях (в пустыне) каждый из нас прожил много жизней, и мы не жалели себя, встречая хорошее и плохое; но, когда мы подошли к цели и занималась заря нового мира, старики снова вышли на сцену, отобрав у нас победу и переделав её на знакомый им старый манер...

Я хотел создать новую нацию, вернув миру потерянную культуру и дать двадцати миллионам семитов основы, на которых они могли бы строить сказочный дворец своих национальных мечтаний».

Лоуренс был совершенно сломлен всем пережитым, но стал впоследствии одним из известнейших людей в мире. Присоединись он к лицемерам, — не было бы почестей, в вторых ему было бы отказано.

Однако он отказался от своего военного чина, выбросил свои ордена и от стыда пытался даже отказаться от себя самого, записавшись под чужим именем, как простой солдат, в британскую авиацию, где его потом обнаружил один из усердных газетных корреспондентов.

Этот последний период его жизни и закончивший его несчастный случай с мотоциклом выглядят, как самоубийство, напоминая нам похожий период в жизни и смерти министра обороны США Джеймса Форрестола после Второй мировой войны[26]; Лоуренса также нужно отнести к числу мучеников истории.

Ведущие политики тех дней дружно поддерживали сионистскую авантюру с помощью «нового международного порядка», который они намерены были установить любыми средствами, не взирая на человеческие страдания и унижение.

Они расходились во взглядах почти по всем другим вопросам, т.ч. не успела окончиться война, как в Париже репутации известнейших людей стали лопаться как мыльные пузыри, а узы дружбы рвались, как гнилые верёвки.

Разрыв произошёл и между президентом Вильсоном и его «второй личностью, моим независимым я» (столь же таинственное отчуждение разлучило и президента Рузвельта с его «вторым я», Гарри Гопкинсом, в конце следующей мировой войны).

«Полковник» Хауз был на вершине славы. Премьер-министры, министры, послы и делегаты осаждали его в парижском отеле Крильон; в течение одного дня он дал 49 аудиенций этой высокопоставленной публике.

Как-то французский премьер Клемансо зашёл, когда Хауз сидел с Вильсоном; президента попросили на время удалиться, чтобы не мешать совещанию двух великих людей. Не исключено, что именно эти унижения, в конце концов, сломили Вудро Вильсона, поражённого в Париже смертельной болезнью (как и Франклин Рузвельт в Ялте, хотя Вильсон прожил после этого несколько дольше).

С тех пор оба никогда больше не встречались и не имели никакой связи друг с другом. Хауз кратко записал в своём дневнике: «Разрыв с Вудро Вильсоном был и остаётся для меня трагической загадкой, тайной, которую теперь никто больше объяснить не может, т.к. он унес её с собой в могилу».

Иллюзии власти постепенно растворялись. В действительности эти люди никогда не обладали настоящей властью, будучи только орудием в чужих руках. В анналах истории остались их тени и, хотя парки и бульвары, названные в их честь, всё ещё носят их имена, лишь немногие помнят кем они были.

Вильсон вернулся в Америку и скоро умер. Хауз был скоро также забыт, живя в одиночестве в своей квартире на 35-ой улице в Нью-Йорке. Ллойд Джордж оказался в политической пустыне и смог лишь довести до окончательного упадка свою некогда славную либеральную партию: на протяжении одного десятилетия он стоял во главе четырёх сменивших её партий.

Столь же забытый всеми Бальфур ещё несколько лет одиноко бродил по аллеям Сент-Джемского парка. Они явно не смогли удовлетворить все пожелания своих наставников. Энергичные протесты в Америке вынудили Вильсона «категорически отвергнуть французские требования создания международных вооружённых сил под командованием Лиги Наций».

Президенту пришлось вспомнить, что американская конституция не разрешает передачи суверенных прав страны в чужие руки. Самого худшего на этот раз удалось избежать, по крайней мере, в том поколении.

Тайным властителям, сохранившим свою власть в то время, как все эти «премьеры-диктаторы» и гибкие «администраторы» лишились даже её подобия, пришлось ждать второй мировой войны, чтобы забрать в свои руки вооружённые силы народов.

Лишь тогда им почти (но всё же не совсем) удалось создать свою «лигу принуждения к миру» во всей полноте деспотической власти, к которой они стремились. В 1919 году им пришлось довольствоваться скромным успеем первого опыта — Лигой Наций.

Соединённые Штаты не желали даже стать её членом; американская общественность, обеспокоенная результатом войны и инстинктивно стремившаяся остаться в надёжной гавани отказа от вмешательства в чужие дела, не хотела о ней даже слышать.

Англия вошла в Лигу, но другие премьеры после Ллойд Джорджа отказались передать ей контроль над британскими вооружёнными силами. Путь к «новому мировому порядку» того сорта, которого добивались Хауз и его суфлёры, оказался на время закрытым.

Тем не менее, им всё же удалось, используя Лигу Наций, пробить брешь в британском суверенитете, что повело к роковым последствиям, которые, возможно, ещё окажутся непоправимыми. Под прикрытием Лиги Наций, сколь сомнителен ни был её авторитет, британские войска были использованы, как телохранители сионистов, нацелившихся на Палестину.

Для придания этой авантюре подобия законности, была изобретена система «мандатов», и выше было уже упомянуто, откуда она появилась. С её помощью Лига Наций смогла поселить русских сионистов в Аравии, где они очень скоро проявили «революционные тенденции», предсказанные Сильвером Леви в 1919 году и ясно видимые всем в наше время.

В 1919 году это было единственным достижением «нового мирового порядка», и по древнему правилу криминалистики «cui bono», т.е. кому это преступление пошло на пользу, нетрудно угадать авторов этой «идеи».

Последующая глава нашей книги займётся историей этих «мандатов», а также и того человека, который пытался им помешать.