Многостороннее соперничество.

То, что традиционно считалось “Европейскими Балканами”, было связано с прямым противоборством трех империй: Оттоманской, Австро-Венгерской и Российской. Кроме того, в этой борьбе было еще три косвенных участника, обеспокоенных тем, что их европейские интересы будут ущемлены в случае успеха одного из конкретных протагонистов: Германия опасалась российской мощи, Франция противостояла Австро-Венгрии, а Великобритания предпочитала скорее видеть ослабление Оттоманской империи в вопросе контроля над Дарданеллами, чем участие какого бы то ни было из остальных соперников в контроле над Балканами. В XIX столетии эти державы оказались в состоянии сдержать конфликты на Балканах без ущерба для интересов остальных конкурентов, но в 1914 году это оказалось им не по силам, при этом последствия оказались разрушительными для всех.

Нынешнее соперничество за “Евразийские Балканы” также прямо увязывает три соседних государства: Россию, Турцию и Иран, хотя одним из основных действующих лиц может в конечном счете стать и Китай. В это соперничество, хотя и более отдаленно, вовлечены Украина, Пакистан, Индия и далеко расположенная Америка. Каждым из трех основных и явно связанных с этим вопросом соперников движет не только перспектива получения геополитических и экономических преимуществ, но и сильные исторические мотивы. Каждый из них в свое время доминировал в регионе в вопросах политики или культуры. Все они смотрят друг на друга с подозрением. Хотя открытые вооруженные действия между ними маловероятны, кумулятивный эффект их противостояния может усугубить хаос, сложившийся в регионе.

Что касается России, то ее враждебное отношение к Турции граничит с навязчивой идеей. Российская пресса изображает турок как стремящихся к контролю над регионом, как провокаторов локального сопротивления России (что отчасти подтверждается событиями в Чечне) и как угрозу общей безопасности России до степени, которая в общем и целом никак не соответствует фактическим возможностям Турции. Турки отвечают тем же, изображая себя освободителями своих братьев от долгого российского гнета. Турки и иранцы (персы) тоже исторически противостоят друг другу в данном регионе, и в последние годы это противостояние возродилось в обстановке, когда Турция выступает как современный и извечный противник иранской концепции исламского общества.

Хотя о каждом из соперников можно сказать, что он стремится заполучить сферу влияния, тем не менее амбиции Москвы гораздо более широки, учитывая относительно свежие воспоминания об имперском контроле, проживание в регионе нескольких миллионов русских и устремления Кремля вернуть России статус одной из крупных держав глобального масштаба. Внешнеполитические заявления Москвы явно свидетельствуют о том, что она рассматривает все пространство бывшего Советского Союза как пространство своих особых геостратегических интересов, на котором всякое политическое — и даже экономическое — влияние извне недопустимо.

В отличие от этого, устремления Турции к региональному влиянию пусть и несут в себе определенные остатки имперского чувства отдаленного прошлого (Оттоманская империя достигла апогея своего развития в 1590 г., завоевав Кавказ и Азербайджан, хотя в ее состав и не входила Средняя Азия), но у Турции более глубокие корни для родства с тюркским населением данного региона с этнолингвистической точки зрения (см. карту XVIII). Обладай Турция гораздо более ограниченной политической и военной мощью, какая бы то ни было сфера ее исключительного политического влияния оказалась бы просто недостижимой. Наоборот, Турция видит в себе потенциального лидера расплывчатого сообщества стран, говорящих на тюркских языках, играя для этого на своем привлекательном и относительно современном уровне развития, языковом родстве, собственных экономических возможностях, позволяющих стать наиболее влиятельной силой в процессе формирования наций, происходящем в данном регионе.

Тюркская этнолингвистическая зона

Карта XVIII.

Устремления Ирана пока что менее определенны, но в перспективе они могут оказаться не менее угрожающими амбициям России. Государство Ахеменидов — огромные владения персов — появилось в еще более ранней истории. На вершине своего развития (примерно 500 г. до н.э.) оно охватывало территории трех нынешних кавказских государств — Туркменистана, Узбекистана, Таджикистана*, — а также Афганистана, Турции, Ирака, Сирии, Ливана и Израиля. Хотя сегодняшние геополитические устремления Ирана более узки, чем у Турции, и направлены главным образом на Азербайджан и Афганистан, тем не менее мусульманское население региона — даже и в самой России — является объектом религиозных интересов Ирана. Действительно возрождение ислама в Средней Азии стало органической составной частью устремлений нынешних правителей Ирана.

Противоположный характер интересов России, Турции и Ирана отображен на карте XIX: в случае с Россией ее геополитический нажим показан двумя стрелками, направленными строго на юг — на Азербайджан и Казахстан; в случае с Турцией — одной стрелкой, направленной на Среднюю Азию через Азербайджан и Каспийское море; в случае с Ираном — двумя стрелками, направленными на север — на Азербайджан и на северо-восток — на Туркменистан, Афганистан и Таджикистан. Эти стрелки не просто пересекаются, они могут и столкнуться друг с другом.

На нынешнем этапе роль Китая более ограниченна, а ее цели менее очевидны. Само собой разумеется, что Китай предпочитает иметь перед собой на западе несколько относительно независимых государств, а не Российскую империю. Новые государства служат, как минимум, буфером, но в то же время Китай обеспокоен тем обстоятельством, что его собственные тюркские меньшинства в провинции Синьцзян могут увидеть в новых среднеазиатских государствах привлекательный для себя пример, и, исходя из этих соображений, Китай стремится получить от Казахстана гарантии в том, что активность заграничных меньшинств будет подавляться. В конце концов, энергоресурсы рассматриваемого региона должны войти в круг особых интересов Пекина, и получение прямого доступа к ним — без какого бы то ни было контроля со стороны Москвы — должно стать основной целью Китая. Таким образом, общие геополитические интересы Китая имеют тенденцию войти в столкновение со стремлением России к доминирующей роли и являются дополняющими к устремлениям Турции и Ирана.

Что касается Украины, то для нее основными проблемами являются будущий характер СНГ и получение более свободного доступа к энергоисточникам, что ослабило бы зависимость Украины от России. Поэтому развитие более тесных связей с Азербайджаном, Туркменистаном и Узбекистаном приобрело для Киева важное значение, а поддержка более независимо настроенных государств является для Украины дополнением к ее усилиям упрочить собственную независимость от Москвы. В соответствии с этим Украина поддержала усилия Грузии, направленные на то, чтобы азербайджанская нефть транспортировалась на Запад по ее территории. Кроме того, Украина вступила в сотрудничество с Турцией, чтобы ослабить влияние России на Черном море, и поддержала ее усилия направить потоки нефти из Средней Азии на турецкие терминалы.

Конкурирующие интересы России, Турции и Ирана.

Карта XIX.

Вовлечение Пакистана и Индии представляется пока что более отдаленным, но ни одна из этих стран не остается безразличной к тому, что может произойти на “Евразийских Балканах”. Пакистан в первую очередь заинтересован в том, чтобы геостратегически укрепиться, оказывая политическое влияние на Афганистан (предотвратив тем самым влияние на Афганистан и Таджикистан со стороны Ирана), и в конце концов извлечь выгоду от строительства какого-либо трубопровода, связывающего Среднюю Азию с Аравийским морем. Индия, в ответ на устремления Пакистана и, возможно, обеспокоенная перспективой гегемонии Китая в регионе, относится к влиянию Ирана в Афганистане и расширенному присутствию России на пространстве бывшего СССР более благосклонно.

Хотя Соединенные Штаты расположены далеко, их роль со ставкой на сохранение геополитического плюрализма в постсоветской Евразии просматривается на общем фоне как постоянно возрастающая по значимости в качестве косвенного действующего лица, явно заинтересованного не только в разработке ресурсов региона, но и в предотвращении того, чтобы только Россия доминировала на геополитическом пространстве региона. Действуя таким образом, Америка не только преследует масштабные стратегические цели в Евразии, но и демонстрирует свои растущие экономические интересы, а также интересы Европы и Дальнего Востока в получении неограниченного доступа к этому до сих пор закрытому району.

Таким образом, на карту в этой головоломке поставлены геополитическое могущество, доступ к потенциально огромным богатствам, достижение национальных и/или религиозных целей и безопасность. Тем не менее первоочередным объектом противоборства является получение доступа в регион. До распада Советского Союза доступ в него был монополией Москвы. Все транспортировки по железной дороге, газо—и нефтепроводам и даже перелеты по воздуху осуществлялись через центр. Российские геополитики предпочли бы оставить все по-прежнему, поскольку они понимают, что тот, кто будет доминировать в вопросе доступа к данному региону, скорее всего и окажется в выигрыше в геополитическом и экономическом плане.

Именно эти соображения сделали таким важным для будущего бассейна Каспийского моря и Средней Азии вопрос о прокладке трубопровода. Если основные трубопроводы в регион будут по-прежнему проходить по территории России к российским терминалам в Новороссийске на Черном море, то политические последствия этого дадут о себе знать без какой бы то ни было открытой демонстрации силы со стороны России. Регион останется в политической зависимости, а Москва при этом будет занимать сильные позиции, решая, как делить новые богатства региона. И наоборот, если еще один трубопровод проляжет через Каспийское море к Азербайджану и далее к Средиземному морю через Турцию, а другой протянется через Афганистан к Аравийскому морю, то не будет никакого единовластия в вопросе доступа к региону (см. карту XX).

Каспийско-средиземноморские нефтяные экспортные трубопроводы.

Карта XX.

Беспокоит то, что в российской политической элите есть люди, которые действуют так, будто они предпочитают, чтобы ресурсы региона вообще не разрабатывались, если Россия не в состоянии всецело контролировать туда доступ. Пусть богатства останутся неразработанными, если альтернативой является то, что иностранные инвестиции приведут к более непосредственному удовлетворению экономических, а следовательно, и политических интересов других государств. Такой частнособственнический подход имеет корни в истории, и требуются время и нажим извне, чтобы он изменился.

Захват Кавказа и Средней Азии царской Россией происходил на протяжении примерно трех столетий, а его недавний конец оказался стремительным и внезапным. По мере того как существование Оттоманской империи клонилось к закату, Российская империя расширялась на юг, в сторону Персии, вдоль берегов Каспийского моря. В 1556 году она поглотила Астраханское ханство и к 1607 году достигла Персии. В результате войны 1774-1784 годов был захвачен Крым, затем в 1801 году Грузинское царство, а во второй половине XIX века Россия подавила племена по обе стороны Кавказского хребта (только чеченцы сопротивлялись с поразительным упорством), завершив к 1878 году захват Армении.

Захват Средней Азии заключался не столько в том, чтобы взять верх над соперничающей империей, сколько в том, чтобы покорить весьма изолированные и полупервобытные феодальные ханства и эмираты, способные оказать лишь спорадическое и локальное сопротивление. Узбекистан и Казахстан были захвачены после нескольких военных экспедиций, проведенных в период с 1801 по 1881 год, Туркменистан же покорили и присоединили в результате кампании, длившейся с 1873 по 1886 год. Тем не менее к 1850 году захват основной части Средней Азии был завершен, хотя эпизодические локальные вспышки сопротивления имели место даже в советскую эпоху.

Распад Советского Союза породил поразительный исторический обратный ход вещей. Всего за несколько недель азиатская составляющая территории России неожиданно сократилась примерно на 20%, а численность населения азиатской части, подвластной России, упала с 75 млн. до примерно 30 млн. человек. Кроме того, еще 18 млн. человек, постоянно проживающих на Кавказе, также оказались отрезанными от России. Такой поворот событий означал еще более болезненное осознание политической элитой России того, что экономический потенциал этих районов становится объектом интересов иностранных государств с их финансовыми возможностями для инвестиций, разработок и использования ресурсов, которые до совсем недавнего времени были доступны только России.

И все же Россия стоит перед дилеммой: она слишком слаба политически, чтобы полностью закрыть регион для внешних сил, и слишком бедна, чтобы разрабатывать данные области исключительно собственными силами. Более того, здравомыслящие российские лидеры осознают, что происходящий в настоящее время в новых государствах демографический процесс означает, что их неудача в вопросе поддержания экономического роста в конце концов приведет к взрывоопасной ситуации на всем протяжении южных границ России. Афганистан и Чечня могут найти свое повторение вдоль всей границы от Черного моря до Монголии, особенно если учесть возрождение национализма и исламизма среди некогда порабощенных народов.

Отсюда следует, что Россия должна каким-то образом приспособиться к постимперской реальности, если она стремится сдержать турецкое и иранское присутствие, воспрепятствовать тяготению новых государств к своим основным соперникам, не допустить возникновения какого бы то ни было действительно независимого сотрудничества в Средней Азии и ограничить геополитическое влияние Америки на столицы новых суверенных государств. Таким образом, вопрос больше не сводится к возрождению империи — что было бы слишком накладно и вызвало бы ожесточенное сопротивление, — наоборот, он предполагает создание новой системы взаимоотношений, которая бы сдерживала новые государства и позволила России сохранить доминирующие геополитические и экономические позиции.

В качестве средства решения этой задачи выбор пал на СНГ, хотя в некоторых случаях использование Россией вооруженных сил и умелое применение политики “разделяй и властвуй” также послужили интересам Кремля. Москва использовала свою систему рычагов, чтобы добиться от новых государств максимального соответствия ее представлениям о растущей интеграции “содружества”, и приложила усилия для создания управляемой из центра системы контроля за внешними границами СНГ, чтобы упрочить интеграцию в военной области в рамках общей внешней политики и еще больше расширить существующую (первоначально советскую) сеть трубопроводов во избежание прокладки каких-либо новых, идущих в обход России. Стратегические анализы России явно свидетельствуют о том, что Москва рассматривает данный район как свое особое геополитическое пространство, хотя оно уже не является составной частью ее империи.

Ключом к разгадке геополитических устремлений России является та настойчивость, с которой Кремль стремился сохранить военное присутствие на территории новых государств. Ловко разыграв карту с сепаратистским движением в Абхазии, Москва получила права на создание баз в Грузии, узаконила свое военное присутствие на землях Армении, играя на ее необходимости искать поддержки в войне с Азербайджаном, и оказала политическое и финансовое давление на Казахстан, чтобы добиться его согласия на создание там российских баз; кроме того, гражданская война в Таджикистане позволила обеспечить постоянное присутствие войск бывшей Советской Армии на его территории.

Определяя свой политический курс, Москва переключилась на явное ожидание того, что ее постимперская система взаимоотношений со Средней Азией постепенно выхолостит суть суверенности обособленных и слабых государств и что это поставит их в зависимость от командного центра “интегрированного” СНГ. Чтобы достичь этой цели, Россия отговаривает новые государства от создания собственных вооруженных сил, от возрождения их родных языков, от развития тесных связей с внешним миром и от прокладки новых трубопроводов напрямую к терминалам на берегах Аравийского и Средиземного морей. Окажись эта политика успешной, Россия смогла бы доминировать в вопросе их внешних связей и имела бы решающий голос при распределении доходов.

Следуя этому курсу, российские политики часто ссылаются, как это показано в главе 4, на пример с Европейским Союзом. На самом деле, однако, российская политика по отношению к среднеазиатским государствам и Кавказу гораздо более напоминает ситуацию с сообществом франко-говорящих стран Африки, где французские воинские контингента и денежные субсидии определяют политическую жизнь и политический курс говорящих на французском языке постколониальных африканских государств,

Если восстановление Россией максимально возможного политического и экономического влияния в регионе является всеобщей целью, а укрепление СНГ — это основной способ достичь ее, то первоочередными геополитическими объектами Москвы для политического подчинения представляются Азербайджан и Казахстан. Чтобы политическое контрнаступление России оказалось успешным, Москва должна не только наглухо закрыть доступ в регион, но и преодолеть его географические барьеры.

Азербайджан для России должен стать приоритетной целью. Его подчинение помогло бы отрезать Среднюю Азию от Запада, особенно от Турции, что еще более усилило бы мощь российских рычагов для воздействия на непокорных Узбекистан и Туркменистан. В этом плане тактическое сотрудничество с Ираном в таких противоречивых вопросах, как распределение концессий на бурение скважин на дне Каспийского моря, служит достижению важной цели: вынудить Баку отвечать желаниям Москвы. Подобострастие Азербайджана также способствовало бы упрочению доминирующих позиций России в Грузии и Армении.

Казахстан тоже представляет собой привлекательную первоочередную цель, поскольку его этническая уязвимость не позволяет его правительству превалировать в открытой конфронтации с Москвой. Москва может также сыграть на опасениях Казахстана в связи с растущим динамизмом Китая, равно как и на вероятности усиления недовольства Казахстана расширением масштабов китаизации населения соседней с Казахстаном китайской провинции Синьцзян. Постепенное подчинение Казахстана привело бы в результате к геополитической возможности почти автоматического вовлечения Кыргызстана и Таджикистана в сферу контроля Москвы, что сделало бы Узбекистан и Туркменистан уязвимыми для более откровенного российского давления.

Однако стратегия России противоречит устремлениям почти всех государств, расположенных на “Евразийских Балканах”. Их новая политическая элита добровольно не откажется от власти и привилегий, которые они получили благодаря независимости. По мере того как местные русские освобождают свои прежде привилегированные посты, вновь образовавшаяся элита быстро начинает проявлять законный интерес к суверенитету — динамичному и социально заразительному процессу. Кроме того, некогда политически пассивное население становится более националистичным и (за исключением Грузии и Армении) более глубоко осознающим свою исламскую принадлежность.

Что касается внешней политики, то и Грузия, и Армения (несмотря на зависимость последней от российской поддержки в борьбе с Азербайджаном) хотели бы постепенно больше ассоциироваться с Европой. Богатые ресурсами среднеазиатские государства, а наряду с ними и Азербайджан хотели бы до максимума расширить экономическое присутствие на своих землях американского, европейского, японского и с недавних пор корейского капиталов, надеясь с их помощью значительно ускорить свое собственное экономическое развитие и укрепить независимость. В этом отношении они приветствуют возрастание роли Турции и Ирана, видя в них противовес мощи России и мостик на Юг, в огромный исламский мир.

Так, Азербайджан, поощряемый Турцией и Америкой, не только отказал России в предложении о создании на его территории военных баз, но и открыто проигнорировал предложение России о прокладке единого нефтепровода к российскому порту на Черном море, выторговав при этом вариант с двойным решением, предусматривающий прокладку второго трубопровода — в Турцию через территорию Грузии. (От строительства трубопровода на юг через Иран, финансировать которое должна была американская компания, вынуждены были отказаться, учитывая финансовое эмбарго США на все сделки с Ираном.) В 1995 году под громкие звуки фанфар открыли новую железнодорожную линию, связавшую Туркменистан и Иран, что позволило Европе торговать со Средней Азией, пользуясь железнодорожным транспортом в обход территории России. При этом имели место проявления символического драматизма в связи с возрождением древнего “шелкового пути” в условиях, когда Россия оказалась уже не в силах и дальше отгораживать Европу от Азии.

Узбекистан тоже становится все более твердым в своей оппозиции усилиям России в сторону “интеграции”. В августе 1996 года его министр иностранных дел однозначно заявил, что “Узбекистан против создания наднациональных институтов СНГ, которые могут использоваться в качестве средств централизованного управления”. Эта явно националистическая позиция сразу же вызвала резкие высказывания в российской прессе в адрес Узбекистана с его “подчеркнуто прозападной ориентацией экономики, резкими выступлениями против интеграционных соглашений в рамках СНГ, решительным отказом присоединиться даже к Таможенному союзу и методичной антирусской националистической политикой (закрываются даже детские сады, в которых используется русский язык)... Для Соединенных Штатов, которые в Азиатском регионе следуют политическому курсу на ослабление России, такая позиция весьма привлекательна”[21].

Даже Казахстан в ответ на давление России приветствовал прокладку дополнительного трубопровода в обход России для транспортировки своих собственных потоков природных ресурсов. Умирсерик Касенов, советник президента Казахстана, заявил:

“Это факт, что поиски Казахстаном альтернативных трубопроводов были вызваны действиями самой России, такими как ограничение поставок казахстанской нефти в Новороссийск и тюменской нефти на Павлодарский нефтеперерабатывающий завод. Усилия Туркменистана по строительству газопровода в Иран вызваны отчасти тем, что страны СНГ платят лишь 60% от мировых цен или не платят вообще”[22].

Туркменистан, исходя во многом из тех же соображений, активно изучал вопрос строительства нового трубопровода к берегам Аравийского моря через Афганистан и Пакистан в дополнение к энергичной прокладке новых железнодорожных линий, которые связали бы его на севере с Казахстаном и Узбекистаном и на юге с Ираном и Афганистаном. Весьма предварительные переговоры велись также между Казахстаном, Китаем и Японией по поводу амбициозного проекта прокладки трубопровода, который протянулся бы от Средней Азии к берегам Южно-Китайского моря (см. карту XX). При наличии долгосрочных инвестиционных обязательств в отношении нефтегазовой отрасли, достигающих в Азербайджане примерно 13 млрд. долл., а в Казахстане значительно превышающих 20 млрд. долл. (цифры 1996 г.), экономическая и политическая изоляция данного региона явно устраняется в обстановке глобального экономического давления и ограниченных финансовых возможностей России.

Опасения, связанные с Россией, подталкивали среднеазиатские государства к более тесному региональному сотрудничеству. Бездействовавший поначалу Среднеазиатский экономический союз, созданный в январе 1993 года, постепенно стал деятельным. Даже президент Казахстана Нурсултан Назарбаев, сначала явный приверженец создания “Евразийского союза”, со временем перешел в лагерь сторонников идеи более тесного кооперирования в Средней Азии, более согласованного военного сотрудничества между государствами региона, поддержки Азербайджана в вопросе транспортировки каспийской и казахстанской нефти через территорию Турции и совместной оппозиции усилиям России и Ирана, направленным на то, чтобы предотвратить секторное деление континентального шельфа Каспийского моря и природных запасов между прибрежными государствами.

Учитывая тот факт, что режимы в данном регионе склонны к сильному авторитаризму, возможно, еще большее значение приобрела проблема личного примирения между основными лидерами. Общеизвестно, что президенты Казахстана, Узбекистана и Туркменистана не питали особо теплых чувств друг к другу (о чем они высокомерно и откровенно говорили иностранным визитерам) и что личный антагонизм изначально был на руку Кремлю, чтобы сталкивать их друг с другом. К середине 90-х годов все трое осознали, что более тесное сотрудничество между ними необходимо для сохранения их собственного суверенитета, и ударились в широкую демонстрацию своих якобы тесных связей, подчеркивая, что отныне они будут координировать свои внешнеполитические курсы.

Но еще более важным моментом все же явилось возникновение внутри СНГ неофициальной коалиции во главе с Украиной и Узбекистаном, увлеченной идеей “кооперативного”, а не “интегрированного” содружества. В этих целях Украина подписала с Узбекистаном, Туркменией и Грузией соглашение о военном сотрудничестве, а в сентябре 1996 года министры иностранных дел Украины и Узбекистана даже участвовали в высшей степени символической акции — опубликовании декларации, требующей, чтобы с этого момента и впредь совещания на высшем уровне представителей стран — членов СНГ проходили не под председательством президента России, а возглавлялись в соответствии с системой ротации лиц на этом посту.

Пример Украины и Узбекистана повлиял даже на лидеров, которые более почтительно относились к центристским устремлениям Москвы. Кремль, должно быть, особенно встревожился, когда услышал, как казахстанский лидер Нурсултан Назарбаев и грузинский Эдуард Шеварднадзе в сентябре 1996 года заявили, что их республики покинули бы СНГ, “если их независимость была бы поставлена под угрозу”. В качестве противодействия СНГ государства Средней Азии и Азербайджан повысили уровень своей деятельности в Организации экономического сотрудничества — все еще относительно вольной ассоциации региональных исламских государств, включающей Турцию, Иран и Пакистан и посвятившей свою работу расширению финансовых, экономических и транспортных связей среди своих членов. Москва публично выступила с критикой этих инициатив, расценив их, и совершенно справедливо, как подрывающие суть членства государств в СНГ.

В аналогичном русле постепенно укреплялись и расширялись связи с Турцией и в меньшей степени с Ираном. Тюркоязычные страны с радостью восприняли предложение Турции о предоставлении военной подготовки новому национальному офицерскому корпусу и приеме на обучение около 10 тыс. студентов. Четвертая встреча в верхах представителей тюркоязычных государств, проходившая в Ташкенте в октябре 1996 года и подготовленная при содействии Турции, в значительной мере сконцентрировала свое внимание на вопросе о расширении транспортных связей, торговли, а также на выработке общих стандартов образования, равно как и более тесном культурном сотрудничестве с Турцией. И Турция, и Иран проявили особую активность в плане предоставления новым государствам помощи с их телевизионными программами, оказывая таким образом непосредственное влияние на широкую аудиторию.

Церемония в столице Казахстана г. Алмааты в декабре 1996 года оказалась особенно символичной для идентификации Турции с независимостью государств региона. По случаю 5-й годовщины независимости Казахстана на церемонии открытия позолоченной 28-метровой колонны, увенчанной фигурой легендарного казахского/тюркского воина верхом на похожем на грифона существе, рядом с президентом Назарбаевым стоял турецкий президент Сулейман Демирель. На праздновании представители Казахстана превозносили Турцию за то, что “она находилась рядом с Казахстаном на каждом этапе его развития как независимого государства”, на что Турция ответила предоставлением Казахстану кредитной линии в размере 300 млн. долл. помимо имеющихся частных турецких капиталовложений в сумме около 1,2 млрд. долл.

И хотя ни Турция, ни Иран не в состоянии лишить Россию регионального влияния, подобными действиями Турция и (в меньшей степени) Иран поддерживают готовность и возможности новых государств сопротивляться реинтеграции с их северным соседом и бывшим хозяином. И это, безусловно, помогает сохранять геополитическое будущее региона открытым.

Ни доминион, ни аутсайдер.

Геостратегические последствия для Америки очевидны: Америка слишком далеко расположена, чтобы доминировать в этой части Евразии, но слишком сильна, чтобы не быть вовлеченной в события на этом театре. Все государства данного региона рассматривают американское участие как необходимое для своего выживания. Россия чересчур слаба, чтобы восстановить имперское доминирование над регионом или исключить других действующих лиц из его судьбы, но она слишком близко расположена и слишком сильна, чтобы ею пренебрегать. Турция и Иран достаточно сильны, чтобы оказывать влияние, но их собственная уязвимость могла бы помешать региону справиться одновременно и с угрозой с Севера, и с внутрирегиональными конфликтами. Китай слишком силен, и его не могут не опасаться Россия и государства Средней Азии, тем не менее само его присутствие и экономический динамизм облегчают реализацию стремления Средней Азии к выходу на более широкую мировую арену.

Отсюда следует вывод, что первостепенный интерес Америки состоит в том, чтобы помочь обеспечить такую ситуацию, при которой ни одна держава не контролировала бы данное геополитическое пространство, а мировое сообщество имело бы к нему беспрепятственный финансово-экономический доступ. Геополитический плюрализм станет устойчивой реальностью только тогда, когда сеть нефтепроводов и транспортных путей соединит регион непосредственно с крупными центрами мировой экономической деятельности через Средиземное и Аравийское моря так же, как и по суше. Следовательно, усилия России по монополизации доступа требуют отпора, как вредные для стабильности в регионе.

Однако исключение России из региона в равной степени нежелательно и неосуществимо, как и раздувание противоречий между новыми государствами этого региона и Россией. Действительно, активное экономическое участие России в развитии региона является существенно важным для стабильности в этой зоне, а наличие России в качестве партнера, а не исключительного господина, также может принести существенные экономические выгоды. Большая стабильность и возросшее благосостояние в рамках региона непосредственно послужили бы благополучию России и придали бы истинное значение “содружеству”, обещанному сокращенным термином “СНГ”. Но такой кооперативный путь станет российской политикой лишь тогда, когда наиболее честолюбивые, исторически устаревшие планы, которые болезненно напоминают первоначальные планы в отношении Балкан, будут успешно предотвращены.

Государствами, заслуживающими мощнейшей геополитической поддержки со стороны Америки, являются Азербайджан, Узбекистан и (вне данного региона) Украина; все три — геополитические центры. Роль Киева подкрепляет аргумент в пользу того, что Украина является ключевым государством постольку, поскольку затрагивается собственная будущая эволюция России. В то же время Казахстан (с учетом его масштабов, экономического потенциала и географически важного местоположения) также заслуживает разумной международной поддержки и длительной экономической помощи. Со временем экономический рост в Казахстане мог бы помочь перекинуть мосты через трещины этнического раскола, которые делают этот среднеазиатский “щит” столь уязвимым перед лицом российского давления.

В данном регионе Америка разделяет общие интересы не только со стабильной прозападной Турцией, но также с Ираном и Китаем. Постепенное улучшение американо-иранских отношений послужило бы значительному расширению глобального доступа в данный район и, если еще конкретнее, снизило бы непосредственную угрозу выживанию Азербайджана. Растущее экономическое присутствие Китая в регионе и его политическая ставка в региональной независимости также соответствуют интересам Америки. Китайская поддержка пакистанских усилий в Афганистане также является позитивным фактором, поскольку более тесные пакистано-афганские отношения сделали бы международный доступ в Туркменистан более вероятным, тем самым помогая укрепить как это государство, так и Узбекистан (в случае, если Казахстан будет колебаться).

Эволюция и ориентация Турции, похоже, играют определяющую роль в будущем кавказских государств. Если Турция стойко пройдет свой путь к Европе, а Европа не закроет перед ней двери, то государства Кавказа также, похоже, будут вовлечены в европейскую орбиту, а это перспектива, которую они пламенно желают. Но если европеизация Турции потерпит провал по внешним или внутренним причинам, тогда у Грузии и Армении не будет выбора, кроме приспособления к интересам России. Их будущее в этом случае станет функцией от эволюции собственно российских отношений с расширяющейся Европой, независимо от ее направления.

Роль Ирана, похоже, даже еще более проблематична. Возвращение на прозападные позиции, безусловно, обеспечило бы стабилизацию в регионе и его консолидацию, и поэтому со стратегической точки зрения для Америки желательно содействовать такому повороту в поведении Ирана. Но до тех пор, пока этого не произойдет, Иран скорее всего будет играть негативную роль, оказывая неблагоприятное влияние на перспективы Азербайджана, даже если предпримет такие положительные шаги, как открытие Туркменистана для остального мира, несмотря на сегодняшний фундаментализм, усиливающий осознание среднеазиатами своего религиозного наследия.

В конечном счете будущее Средней Азии, похоже, будет сформировано еще более сложным комплексом обстоятельств, при этом судьбу ее государств будет определять запутанное взаимодействие российских, турецких, иранских и китайских интересов, равно как и степень, до которой Соединенные Штаты ставят свои отношения с Россией в зависимость от российского уважения независимости новых государств. Реальность этого взаимодействия исключает империю или монополию как существенную цель для любой заинтересованной геостратегической фигуры. Скорее принципиальный выбор — между хрупким региональным равновесием (которое позволило бы постепенно вовлечь данный регион в нарождающуюся глобальную экономику в то время, как государства региона постепенно консолидировались бы и, возможно, обретали все более выраженные исламские черты) и этническим конфликтом, политическим расколом и, возможно, даже открытыми столкновениями вдоль южных границ России. Достижение и укрепление этого регионального равновесия должно стать существенной задачей всеобъемлющей геостратегии США в отношении Евразии.