Теория Лэнгле и русская экзистенциальная философия

 

Итак, от теории самоценности, посвященной появлению, развитию и исчезновению Я, мы перешли к непривычной для научной персонологии теории Person. Хотя почему к непривычной? Вот что по этому поводу еще в 1955 году писал один из первых персонологов, американец Гордон Олпорт: «Со времен Вундта центральное возражение против психологии Я и души состояло в том, что это понятие невнятно. Очень соблазнительно приписывать не совсем понятные функции некоему таинственному агенту. А затем объяснять, что именно он является тем центром, который объединяет личность и поддерживает ее целостность... Сегодня же ситуация такова, что многие психологи, пытавшиеся приспособить личность к внешней системе координат, не удовлетворены результатом. Они не обнаружили связи между позитивистскими измерениями и предпочли вновь изобрести Эго. Но, к сожалению, позитивизм и теория Эго плохо кооперируются — исследования всегда остаются фрагментарными»[23]. Хотя в пятидесятые годы в отличие от периода В. Вундта можно было говорить лишь об Эго, но не о душе, в сущности, наблюдение Олпорта относится и к Я, и к Person — некоему таинственному агенту, без которого в исследованиях личности теряется сущность. Собственно, понадобилось пятьдесят лет, в течение которых психологии личности и психотерапии пришлось отказаться от позитивистской модели научного

знания, чтобы приблизиться к пониманию тайны Person. Но задолго до конца XX века в работах русских философов мы с удивлением обнаруживаем прекрасные описания того же самого понимания человека.

 

Павел Флоренский

 

Уже упоминалось, что этимология Person имеет толкование с латинского как «неделимая в своей сущности») «per se una». Однако известны и два других варианта: person переводится как «маска», а также— «звучащая сквозь» («per sonare»).

Первое и третье определения оказываются феноменологически точными, а вот второе — «маска» — кажется чем-то противоположным сущности понятия, однако его этимологию углубляет русский религиозный философ и культуролог Павел Флоренский. Для него Персона — лик Божий, который просвечивает, звучит сквозь мирское, человеческое: «Тогда лицо получает четкость своего духовного строения, в отличие от простого лица,... не в силу внешних себе мотивов и не в изображении, а самой своей вещественной действительности и сообразно глубочайшим заданиям собственного своего существа. Все случайное, обусловленное внешними этому существу причинами, вообще все то в лице, что не есть само лицо, оттесняется здесь забившей ключом и пробившейся через толщу вещественной коры энергию образа Божия: лицо стало ликом. Лик есть осуществленное в лице подобие Божие»[24]. Обращаясь к значению «маска», он пишет: «В древности существовало сакральное назначение масок, и соответственно смысл слов larva, persona был иным, ибо тогда маски вовсе не были масками как мы это разумеем, но были родом икон. Когда же сакральное разложилось и выдохлось, а священная принадлежность культа была омирщена, то тогда из этого кощунства в отношении античной религии и возникла маска в современном смысле, то есть обман тем, чего на самом деле нет, то есть мистическое самозванство»[25]. Persona для Флоренского — это свет, лик[26], то, что проглядывает сквозь лицо, сквозь внешнее, а икона — это то, что облегчает доступ к образу Божьему, а следовательно, и к собственной персональности.

Флоренский указывает, что понятием, противоположным Person по сути, в русской традиции является замаскированная подо что-то иное пустота [27]

От корня person во всех европейских языках произошло понятие «личность» — personality (англ.), personalitat (нем.). «Дать понятие личности невозможно, — ибо тем-то она и отличается от вещи, что в противоположность последней, подлежащей понятию, и поэтому "понятной", она "непонятна", выходит за пределы всякого понимания, трансцендентна всякому понятию»[28], — пишет П. А. Флоренский в 1912 году.

 

Николай Бердяев

 

Большинство вопросов, которые появляются у читателя при знакомстве с пришедшей к нам из Австрии теорией личности А. Лэнгле, так похожи на вопросы, мучившие русских философов в 20-е годы прошлого века! Читаешь «Опыт парадоксальной этики» Н. Бердяева и понимаешь, что он в своих рассуждениях исходит из антропологии, включающей персональное измерение, хорошо знает труды Макса Шелера и теории Я. Так, он говорит о том, что в отличие от всех предшествующих философов интересуется не гносеологией вообще, а вопросом о том, как познает истину конкретный человек с его индивидуальным внутренним миром, что в человеке определяет возможности такого познания. Иными словами, его позиция — это позиция антрополога, характерная также для Шелера, Хайдеггера, Франкла. Отличающийся удивительной афористичностью, Бердяев записал, например, точную и глубокую мысль в которой автор данных строк видит новое направление исследований в психологии развития: «Личность в начале пути, и она — лишь в конце пути». Что имеется в виду? Для Бердяева личность — это прежде всего персональное, духовное бытие человека. Он делает следующее парадоксальное наблюдение: персональное бытие, которое является естественным для ребенка, по мере взросления как бы «зашумляется», исчезает, и возвращение к нему есть результат духовных исканий, аутентичное существование характерно для зрелой личности. Тем самым Бердяев как бы изначально разводит Я и Личность, которая для него есть Person.

О природе человека мы читаем у Бердяева следующее: «Человек — существо многосоставное, находящееся в нескольких измерениях времени, в нескольких модусах существования. Сложность человека в том, что он индивидуум, входящий в род и социум, и личность, принадлежащая миру духовному. В человеке тем самым оказывается два "качествования". Человек погружен в бурлящий океан первожизни и рационализован лишь частично. В нем происходит борьба духа природы, свободы и необходимости. Внутренний потенциал человека — микрокосм — потенциально содержит в себе всю вселенную, всю мировую историю»[29]. Как же совместить всю эту духовность с известными со студенческой скамьи теориями развития как социализации? Как же так, ведь, согласно Марксу, личность есть совокупность всех общественных отношений? А тут тайна, глубинная персона? Бердяев говорит о том, что в каждом русском интеллигенте борются две противоположные идеи: социальной пользы, ибо все мы демократы, и индивидуализма и независимости от всего социального, ибо одновременно все мы также аристократы духа.

Но в книге «Опыт парадоксальной этики» он сам и находит ответы на эти вопросы: «Личность формируется не объективным миром, а субъективностью. Принцип личности — не самосохранение, а самовозрастание и самоопределение. Это связано с жертвой и самоограничением. Личность не есть готовая реальность, человек выковывает свою личность (но это совместимо с тем, что личность — детище духа). Осознающая себя личность слушает внутренний голос и повинуется лишь ему»[30].

И далее, о свободе человека: «Человек не может быть средством или орудием для той или иной цели, идеи, даже сверхличного, божественного. Всякая личность есть самоцель и целеполагание... Личность в человеке не детерминирована наследственностью, биологической и социальной. Все личное в человеке противоположно автоматизму. Она противится всякой заданности извне. Человек как нравственное существо не мог бы существовать в телеологически детерминированном мире. Личность не может быть детерминирована даже Богом»[31]

Эта цитата могла бы стать иллюстрацией к третьей главе данного издания, посвященной тонкому и точному разведению понятий духовности, духовных опор и религиозности.

 

Михаил Бахтин

 

Если Бердяев говорил о радикальной свободе человеческого духа, то М. М. Бахтин, русский философ, ученик Макса Шелера, уже в 20-е годы XX века основное внимание уделил развитию теории д иалога. Готовность к встрече, к Диалогу лежит в развитом Я. В 1929 году Бахтин написал работу, впоследствии названную «К философии поступка». Суть ее — антропология нравственного действия, условием которого автор считал абсолютное-себя-исключение. Только тогда, когда социально- зависимое Эго уходит на задний план, человек может быть по-настоящему нравственным, альтруистичным, направленным на другого, то есть готовым к Встрече. Это учение очень созвучно и динамике развития способности к эмпатии, которую можно проследить в ранних и более поздних работах Карла Роджерса[32]. Также это созвучно и концепции самоценности в экзистенциальном анализе. Практически экзистенциальный аналитик следует заветам М. М. Бахтина, который писал: «Овладеть внутренним человеком, увидеть и понять его нельзя, делая его объектом безучастного нейтрального анализа, нельзя овладеть им и путем слияния с ним, вчувствования в него. Нет, к нему можно подойти и его можно раскрыть — точнее, заставить его самого раскрыться — лишь путем общения с ним, диалогически»[33]. И он же — о сущности персонального бытия: «Человек никогда не совпадает с самим собой... подлинная жизнь личности как бы совершается в точке этого несовпадения человека с самим собою, в точке выхода его за пределы всего, что он есть как вечное бытие, которое можно подсмотреть, определить и предсказать помимо его воли, «заочно». Подлинная жизнь личности доступна лишь диалогическому проникновению в нее, которому она сама ответно и свободно раскрывает себя»[34]. «Person другого может открыться лишь твоему персональному. Задача экзистенциального терапевта — прийти к пациенту в персональной открытости, доверяясь собственному чутью, а не методикам и процедурам», — вторит ему Лэнгле.

***

Авторами экзистенциально-аналитической теории личности могли бы стать русские. Но... в 1937 году был расстрелян на Соловках отец Павел Флоренский, умер в эмиграции Н. М. Бердяев, только в хрущевскую оттепель были напечатаны работы М. М. Бахтина, да и то лишь литературоведческие. В Советской России бытие Персоной было смертельно опасно. Может быть, поэтому в наше сумасшедшее время, когда самым большим дефицитом остается уважение - тактичная, уважительная дистанция по отношению друг к другу, такой родной и одновременно такой еретически опасной кажется книга, посвященная Персональному бытию человека.

Светлана Кривцова