Стихотворения, приписываемые Пушкину

 

«Dis moi pourquoi l'Escamoteur…»^*

 

 

Dis moi, pourquoi l'Escamoteur

Est-il sifflé par le parterre?

Hélas! c'est que le pauvre auteur

L'escamota de Molière.

 

перевод:

 

Скажи мне, почему «Похититель»

Освистан партером?

Увы, потому, что бедный автор

Похитил его у Мольера.

 

(Франц.)

 

«Je chante ce combat, que Toly remporta…»^*

 

 

Je chante ce combat, que Toly remporta,

Où maint guerrier périt, où Paul se signala,

Nicolas Maturin et la belle Nitouche,

Dont la main fut le prix d'une horrible escarmouche.

 

перевод:

 

Пою сей бой, в котором Толи одержал победу,

Где погиб не один воин, где Поль отличился,

Николая Матюрена и прекрасную Нитуш,

Рука которой была трофеем ужасной стычки.

 

(Франц.)

 

Двум Александрам Павловичам^*

 

 

Романов и Зернов лихой,

  Вы сходны меж собою:

Зернов! хромаешь ты ногой,

  Романов головою.

Но что, найду ль довольно сил

  Сравненье кончить шпицом?

Тот в кухне нос переломил,

  А тот под Австерлицом.

 

 

Гараль и Гальвина^*

 

 

Взошла луна над дремлющим заливом,

В глухой туман окрестности легли;

Полночный ветр качает корабли

И в парусе шумит нетерпеливом.

Взойдет заря — далек их будет строй.

Остри свой меч, воитель молодой!

 

Где ты, Гараль? Печальная Гальвина

Ждет милого в пещерной темноте.

Спеши, Гараль, к унылой красоте!

Заря блеснет — и гордая дружина

Умчится вдаль, грозящая войной.

Где ты, где ты, воитель молодой?

 

Гальвина с ним. О, сколько слез печали,

И сколько слез восторгов и любви!

Но край небес бледнеет, и вдали

Редеет тень. Уж латы зазвучали;

Близка заря; несется шум глухой…

Что медлишь ты, воитель молодой?

 

Призывному Гальвина клику внемлет,

Тоски, надежд и робости полна,

Едва дыша, разлуки ждет она;

Но юноша на персях девы дремлет.

Призывы битв умолкли за горой,—

Не слышал их воитель молодой.

 

Уже суда покинуть брег готовы,

К ним юноши с веселием бегут;

Прощальну длань подругам подают;

Златой зари раскинулись покровы;

Но, утомлен любовью и тоской.

Покоится воитель молодой.

 

Пылает день. Он открывает очи.

Гальвина мнит ласкающей рукой

Сокрыть от глаз досадный свет дневной.

«Прости, пора! сокрылись тени ночи:

Спешу к мечам!» — воскликнул и стрелой

Летит на брег воитель молодой.

 

Но тихо всё, лишь у пустого брега

Подъемлется шумящая волна;

Лишь дева там, печальна и бледна,

И вдалеке плывут ладьи набега.

О, для чего печальной красотой

Пленялся ты, воитель молодой?

 

Она в слезах; в немой воитель думе.

«О милый друг! о жизнь души моей!

Что слава нам? что делать средь мечей?

Пускай другой несется в бранном шуме;

Но я твоя, ты вечно, вечно мой!..

Забудь войну, воитель молодой!»

 

Гараль молчал. Надменное ветрило

Его звало к брегам чужой земли;

Но с бурею так быстро корабли

Летели вдаль, и дева так уныло

Его влекла трепещущей рукой…

Всё, всё забыл воитель молодой!

 

И он у ног своей подруги нежной

Сказал: «Пускай гремят набег и брань:

Забыла меч ослабленная длань!»

Их дни слились в отраде безмятежной;

Лишь у брегов, терзаемых волной,

Дрожа, краснел воитель молодой.

 

Но быстро дни восторгов пролетели.

Бойцы плывут к брегам родной земли;

Сыны побед с добычей притекли,

И скальды им хваленья песнь воспели.

Тогда поник бесславною главой

На пиршествах воитель молодой.

 

Могучие наперсники судьбины

К ногам невест повергли меч и щит;

Кровавый меч героев не лежит

У ног одной оставленной Гальвины.

Красавица вздохнула, — и другой

Ее пленил воитель молодой.

 

С тех пор один бродил Гараль унылый;

Умолк его веселый прежде глас,

Лишь иногда в безмолвный ночи час,

Уединен, шептал он имя милой.

Война зажглась, — и встречи роковой

Пошел искать воитель молодой.

 

 

Исповедь бедного стихотворца^*

 

Священник.

 

Кто ты, мой сын?

 

Стихотворец.

 

Отец, я бедный однодворец,

Сперва подьячий был, а ныне стихотворец.

Довольно в целый год бумаги исчертил;

Пришел покаяться — я много нагрешил.

 

Священник.

 

Поближе; наперед скажи мне откровенно,

Намерен ли себя исправить непременно?

 

Стихотворец.

 

Отец, я духом слаб, не смею слово дать.

 

Священник.

 

Старался ль ты закон господний соблюдать

И, кроме вышнего, не чтить другого бога?

 

Стихотворец.

 

Ах, с этой стороны я грешен очень много;

Мне богом было — я, любви предметом — я,

В я заключалися и братья и друзья,

Лишь я был мой и царь и демон обладатель;

А что всего тошней, лишь я был мой читатель.

 

Священник.

 

Вторую заповедь исполнил ли, мой сын?

 

Стихотворец.

 

Кумиров у меня бывало не один:

Любил я золото и знатным поклонялся,

Во всякой песенке Глафирами пленялся,

Которых отроду хотя и не видал,

Но тем не менее безбожно обожал.

 

Священник.

 

А имя божие?

 

Стихотворец.

 

Когда недоставало

Иль рифмы иль стопы, то, признаюсь, бывало,

И имя божие вклею в упрямый стих.

 

Священник.

 

А часто ль?

 

Стихотворец.

 

Да во всех элегиях моих;

Ты можешь, батюшка, прочесть на каждой строчке

«Увы!» и «се», и «ах», «мой бог!», тире да точки.

 

Священник.

 

Нехорошо, мой сын! А чтишь ли ты родных?

 

Стихотворец.

 

Немного; да к тому ж не знаю вовсе их,

Зато своих я чад люблю и чту душою.

 

Священник.

 

Как время проводил?

 

Стихотворец.

 

Я летом и зимою

Пять дней пишу, пишу, печатаю в шестой,

Чтоб с горем пополам насытиться в седьмой.

А в церковь некогда: в передней Глазунова

Я по три жду часа с лакеями Графова.

 

Священник.

 

Убийцей не был ли?

 

Стихотворец.

 

Ах, этому греху,

Отец, причастен я, покаюсь на духу.

Приятель мой Дамон лежал при смерти болен.

Я навестил его; он очень был доволен;

Желая бедному страдальцу угодить,

Я оду стал ему торжественно твердить.

И что же? Бедный друг! Он со строфы начальной

Поморщился, кряхтел… и умер.

 

Священник.

 

Не похвально.

Но вот уж грех прямой: да ты ж прелюбодей!

Твои стихи…

 

Стихотворец.

 

Все лгут, а на душе моей,

Ей-богу, я греха такого не имею;

По моде лишний грех взвалил себе на шею.

А правду вымолвить — я сущий Эпиктет,

Воды не замутить, предобренький поэт.

 

Священник.

 

Да, лгать нехорошо. Скажи мне, бога ради:

Соблюл ли заповедь хоть эту: не укради?

 

Стихотворец.

 

Ах, батюшка, грешен! Я краду иногда!

(К тому приучены все наши господа),

Словцо из Коцебу, стих целый из Вольтера,

И даже у своих; не надобно примера.

Да как же без того, бедняжкам, нам писать?

Как мало своего — придется занимать.

 

Священник.

 

Нехорошо, мой сын, на счет чужой лениться.

Советую тебе скорее отучиться

От этого греха. На друга своего

Не доносил ли ты и ложного чего?

 

Стихотворец.

 

Лукавый соблазнил. Я малый не богатый —

За деньги написал посланье длинновато,

В котором Мевия усердно утешал —

Он, батюшка, жену недавно потерял.

Я публике донес, что бедный горько тужит,

А он от радости молебны богу служит.

 

Священник.

 

Вперед не затевай, мой сын, таких проказ.

Завидовал ли ты?

 

Стихотворец.

 

Завидовал не раз,

Греха не утаю, — богатому соседу.

Хоть не ослу его, но жирному обеду

И бронзе, деревням и рыжей четверне,

Которых не иметь мне даже и во сне.

Завидовал купцу, беспечному монаху,

Глупцу, заснувшему без мыслей и без страху,

И, словом, всякому, кто только не поэт.

 

Священник.

 

Худого за собой не знаешь больше?

 

Стихотворец.

 

Нет,

Во всем покаялся, греха не вспомню боле,

Я вечно трезво жил, постился поневоле,

И ближним выгоду не раз я доставлял:

Частенько одами несчастных усыплял.

 

Священник.

 

Послушай же теперь полезного совета:

Будь добрый человек из грешного поэта.

 

 

Цель нашей жизни^*

 

 

Любимец божества, природы старший сын,

Вещай, о человек! почто ты в свет родился?

На то ль, чтоб царь земли и света властелин

  К постыдной цели век стремился?

 

На то ль, чтоб, огнь и меч прияв в строптиву длань,

Он землю обагрял кровавою рекою,

С весельем адским нес народам смерть и брань

  И царства попирал ногою?

 

На то ль, чтоб в роскоши без пользы дни влачил

И, в неге загрубев, скучая в пресыщенье,

Собою землю он напрасно тяготил,

  В холодном мучась упоенье?

 

На то ль во глубине сибирских сложных гор

И злато и сребро рождаются покрыты,

Чтоб ими услаждал таинственный свой взор

  Скупец, богатствами несытый?

 

Восстань, о сын небес! и, правдой озарен,

Порочное свое восчувствуй униженье,

Дерзай на небесах, восторгом окрилен,

  Свое прочесть предназначенье!

 

Воззри: для мирных стад разостлан в поле дерн,

Орлам разверзнуты небесные равнины,

Воздвиглися скалы для быстроногих серн,

  Для рыб изрылись вод пучины.

 

Но ты — природа вся тебе приносит дань:

И суша, и моря, и огнь тебе послушны,

Ты отражаешь гром^*, ты движешь океан,

  Летаешь в пропасти воздушны^*.

 

Воззри: то солнца луч румянит небеса,

То в легких облаках плывет луна златая.

Рождается в полях весенняя краса,

  Алеет роза молодая;

 

Таится под травой прохлада ручейка,

И в кистях виноград на холмах золотится,

И, тихо зыблемый дыханьем ветерка,

  По нивам желтый клас струится.

 

Всё для тебя! Срывай блаженством жизни цвет,

Дарами вышнего спокойно наслаждаясь;

Сей мир не есть юдоль злосчастия и бед,

  Счастливым будь, не заблуждаясь.

 

Всех благ источника вовек не забывай,

Чти правду и закон, содействуй благу света,—

Тогда без трепета оставишь тленья край

  И в мгле померкнешь для рассвета!

 

 

Вишня^*

 

 

Румяной зарею

Покрылся восток,

В селе за рекою

Потух огонек.

 

Росой окропились

Цветы на полях,

Стада пробудились

На мягких лугах.

 

Туманы седые

Плывут к облакам,

Пастушки младые

Спешат к пастухам.

 

С журчаньем стремится

Источник меж гор,

Вдали золотится

Во тьме синий бор.

 

Пастушка младая

На рынок спешит

И вдаль, припевая,

Прилежно глядит.

 

Румянец играет

На полных щеках,

Невинность блистает

На робких глазах.

 

Искусной рукою

Коса убрана,

И ножка собою

Прельщать создана.

 

Корсетом прикрыта

Вся прелесть грудей,

Под фартуком скрыта

Приманка людей.

 

Пастушка приходит

В вишенник густой

И много находит

Плодов пред собой.

 

Хоть вид их прекрасен

Красотку манит,

Но путь к ним опасен

Бедняжку страшит.

 

Подумав, решилась

Сих вишен поесть,

За ветвь ухватилась

На дерево взлезть.

 

Уже достигает

Награды своей

И робко ступает

Ногой меж ветвей,

 

Бери плод рукою —

И вишня твоя,

Но, ах! что с тобою,

Пастушка моя?

 

Вдали усмотрела,—

Спешит пастушок;

Нога ослабела,

Скользит башмачок.

 

И ветвь затрещала —

Беда, смерть грозит!

Пастушка упала,

Но, ах, какой вид.

 

Сучок преломленный

За платье задел;

Пастух удивленный

Всю прелесть узрел.

 

Среди двух прелестных

Белей снегу ног,

На сгибах чудесных

Пастух то зреть мог,

 

Что скрыто до время

У всех милых дам,

За что из эдема

Был изгнан Адам.

 

Пастушку несчастну

С сучка тихо снял

И грудь свою страстну

К красотке прижал.

 

Вся кровь закипела

В двух пылких сердцах,

Любовь прилетела

На быстрых крылах.

 

Утеха страданий

Двух юных сердец,

В любви ожиданий

Супругам венец.

 

Прельщенный красою.

Младой пастушок

Горячей рукою

Коснулся до ног.

 

И вмиг зарезвился

Амур в их ногах;

Пастух очутился

На полных грудях.

 

И вишню румяну

В соку раздавил,

И соком багряным

Траву окропил.

 

 

Завещание Кюхельбекера^*

 

 

Друзья, простите! Завещаю

Вам всё, чем рад и чем богат;

Обиды, песни — всё прощаю.

А мне пускай долги простят.

 

 

На женитьбу генерала Н.М. Сипягина^*

 

 

Убор супружеский пристало

Герою с лаврами носить,

Но, по несчастью, так их мало,

Что нечем даже плешь прикрыть.

 

 

На Аракчеева («В столице он — капрал…»)^*

 

 

В столице он — капрал, в Чугуеве — Нерон:

Кинжала Зандова везде достоин он.

 

 

«За ужином объелся я…»^*

 

 

За ужином объелся я,

А Яков запер дверь оплошно

Так было мне, мои друзья,

И кюхельбекерно и тошно.

 

 

«Мы добрых граждан позабавим…»^*

 

 

Мы добрых граждан позабавим

И у позорного столпа

Кишкой последнего попа

Последнего царя удавим.

 

 

Наденьке^*

 

 

С тобой приятно уделить

Часок, два, три уединенью:

Один желаньям посвятить,

А два последних наслажденью.

 

 

«Она тогда ко мне придет…»^*

 

 

Она тогда ко мне придет,

Когда весь мир угомонится,

Когда всё доброе ложится

И всё недоброе встает.

 

 

Про себя^*

 

 

Великим быть желаю,

Люблю России честь,

Я много обещаю —

Исполню ли? Бог весть!

 

 

К портрету Молоствова^*

 

 

Не большой он русский барин.

Дураком он не был ввек,

Он татарин, он татарин,

А не русский человек.

 

 

«Всегда так будет, как бывало…»^*

 

 

Всегда так будет, как бывало:

Таков издревле белый свет:

Ученых много — умных мало,

Знакомых тьма — а друга нет!

 

 

На К. Дембровского^*

 

 

Когда смотрюсь я в зеркала,

То вижу, кажется, Эзопа,

Но стань Дембровский у стекла,

Так вдруг покажется там….

 

 

На Гнедича («С тобою в спор я не вступаю…»)^*

 

 

  С тобою в спор я не вступаю,

Что жесткое в стихах твоих встречаю;

    Я руку наложил,

    Погладил — занозил.

 

Из ранних редакций

 

К другу стихотворцу^*

 

После стиха «Их жизнь — ряд горестей, гремяща слава — сон» в рукописи:

 

«Постойте, — скажешь ты, — ведь я не однодворец;

Могу я быть богат, хотя я стихотворец».

Согласен — будь богат и ты, как тот поэт[13],

Который, именем наполнив целый свет,

Развратной прозою, опасными стихами

Успешно торговал с голландскими купцами,

Но разве бедность лишь заставит слезы лить?

Иль зависть богача не смеет уязвить?

Что, если, воружась шипящей клеветою,

Всечасно ползая повсюду за тобою,

Наполнит горечью всю чашу бытия,

Покроет мраком жизнь и ввергнет в гроб тебя?

 

 

Пирующие студенты

 

В первоначальной редакции после стиха «Завидовать студентам» следовало:

 

Виват, наш дружеский союз!

  Виват, виват, студенты!

Ненадобны питомцу муз

  Ни золото, ни ленты;

Пускай с профессором седым

  Я в сутки час зеваю;

Зато с бокалом круговым

  Весь век не унываю.

Виват, веселья бог младой,

  Семелы сын румяный!

Виват и пестун твой седой!

  Виват… и всякий пьяный!

 

После стиха «И пить давайте снова!..»:

 

Друзья! приятен звон струны

  Средь радостной пирушки,

Где, влагой пенистой полны,

  Стучат веселья кружки.

 

 

К Батюшкову^*

 

После стиха «Пера достойных твоего!» в рукописи:

 

Скажи по милости Графону^*,

Ползком ползущу к Геликону,

Чтоб перестал писать, писать

И бедных нас морить со скуки.

Скажи ему, что наши внуки

Не станут вздор его читать.

Всё, всё позволено поэту:

Скажи всему, коль хочешь, свету,

Что Висковатов^* невпопад,

Уродов выставя на сцену,

Визжать заставил Мельпомену;

Что Клит^* был добрый человек,

Тихонько проводил свой век,

Своим домком спокойно правил

И жил без горя, без забот,

Покамест не печатал од,

Где здравый смысл вверх дном поставил,

Где вы навидитесь всего,

Где все чудовища геенны —

На жертву агнцы обреченны:

Где нет лишь смысла одного;

Что с горя ныне иссыхает;

Что неуклюжий славянин^*,

Изменник ревностных дружин,

Варяжски песни затевает

Теперь на дудочке простой

И слогом древности седой

В деревню братьев приглашает.

Сошел с ума — и в пастухи!

Вот каково писать стихи!

 

 

Воспоминания в царском селе

 

В лицейской редакции после стиха «Плывет в сребристых облаках»:

 

    Плывет — и бледными лучами

    Предметы осветила вкруг.

Аллеи древних лип открылись пред очами,

    Проглянули и холм и луг;

Здесь, вижу, с тополом сплелась младая ива

И отразилася в кристалле зыбких вод;

Царицей средь полей лилея горделива

    В роскошной красоте цветет.

 

После стиха «И благотворный мир земле»:

 

    Достойный внук Екатерины!

    Почто небесных аонид,

Как наших дней певец, славянской бард дружины,

    Мой дух восторгом не горит?

О, если б Аполлон пиитов дар чудесный

Влиял мне ныне в грудь! Тобою восхищен,

На лире б возгремел гармонией небесной

    И воссиял во тьме времен.

 

 

К Наташе

 

Первоначально в стихотворении была еще одна строфа, заключительная:

 

Ах, Наташа, помни вечно

Нежности, любви закон:

Если радостью сердечной

Юности горит огонь,

То не трать ни полминуты!

Скоро, старостью согнуты,

Будем тихо мы бродить!

И тогда ли нам любить?

 

 

К Дельвигу

 

В рукописи после стиха «Да я ж и виноват»:

 

Да ты же мне в досаду

(Что скажет белый свет?)

Стихами до надсаду

Жужжишь Икару вслед:

«Смотрите: вот поэт!..»

 

После стиха «Указывать перстом!»:

 

Когда б подобны были

Моим твои стихи,

То скоро б все забыли,

Что Пушкин за грехи

В поэзию влюбился,

Покою поклонился,

И ходит на Парнас,

И пишет в добрый час.

 

 

Окно

 

При обработке стихотворения Пушкин отбросил две первые строфы:

 

Где мир, одной мечте послушный?

Мне настоящий опустел!

На всё взираю равнодушно,

Дышать уныньем мой удел;

Напрасно летнею порою

Любовник рощиц и лугов

Колышет розой полевою,

Летя с тенистых берегов.

 

Напрасно поздняя зарница

Мерцает в темноте ночной,

Иль в зябких облаках денница

Разлита пламенной рекой,

Иль день багряный вечереет.

И тихо тускнет неба свод,

И клен на месяце белеет,

Склонясь на берег синих вод.

 

 

Наездники

 

В первоначальной редакции стихотворение имело следующее окончание, отброшенное при переработке:

 

Умолк — и мчится в бой кровавый.

Уже не возвратился он…

С его конем на поле славы

Его покрыл безвестный сон;

И утром юного поэта

Наездники в веселый час

За чашей дружного привета

В последний помянули раз.

 

 

Друзьям

 

В первоначальной (лицейской) редакции стихотворение начиналось стихами:

 

Среди беседы вашей шумной

Один уныл и мрачен я…

На пир раздольный и безумный

Не призывайте вы меня.

Любил и я когда-то с вами

Под звон бокалов пировать

И гармонически стихами

Пиров веселье воспевать.

Но пролетел миг упоений,—

Я радость светлую забыл,

Меня печали мрачный гений

Крылами черными покрыл…

Не кличьте ж вы меня с собою

Под звон бокалов пировать:

Я не хочу своей тоскою

Веселье ваше отравлять.

 

Конец этой редакции утрачен.

Во второй лицейской редакции стихотворение начиналось:

 

К чему, веселые друзья,

Мое тревожить вам молчанье?

Запев последнее прощанье,

Уж муза смолкнула моя;

Напрасно лиру брал я в руки

Бряцать веселье на пирах

И на ослабленных струнах

Искал потерянные звуки…

Богами вам еще даны

 

и т. д.

 

Шишкову^*

 

Лицейская редакция:

 

Шалун, увенчанный Эратой и Венерой,

Ты ль узника манишь в владения свои,

В поместье мирное меж Пиндом и Цитерой,

Где нежился Шолье с Мелецким и Парни?

Тебе, балованый питомец Аполлона,

С их пеньем соглашать игривую свирель:

Веселье резвое и нимфы Геликона

Твою счастливую качали колыбель,

    И ныне, в юности прекрасной,

С тобою верные сопутницы твои.

Бряцай, о трубадур, на арфе сладострастной

    Мечтанье раннее любви,

Пой сердца юного кипящее желанье,

Красавицы твоей упорство, трепетанье,

Со груди сорванный завистливый покров,

    Стыдливости последнее роптанье

И страсти торжество на ложе из цветов,—

Пой, в неге устремив на деву томны очи,

    Ее волшебные красы,

В объятиях любви утраченные ночи —

    Блаженства быстрые часы…

Мой друг, она — твоя, она твоя награда,

Таинственной любви бесценная отрада!

    Дерзну ль тебя я воспевать,

    Когда гнетет меня страданье,

    Когда на каждое мечтанье

Унынье черную кладет свою печать.

Нет, нет! Друзей любить открытою душою,

В молчанье чувствовать, пленяться красотою —

Вот жребий мой: ему я следовать готов,

Покорствую судьбам, но сжалься надо мною,

    Не требуй от меня стихов.

Не вечно нежиться в прелестном ослепленье,

Уж хладной истины докучный вижу свет.

По доброте души я верил в упоенье

Волшебнице-мечте, шепнувшей: ты поэт,—

И, презря мудрости угрозы и советы,

С небрежной легкостью нанизывал куплеты,

Игрушкою себя невинной веселил;

Угодник Бахуса, с веселыми друзьями,

Бывало, пел вино водяными стихами,

В дурных стихах дурных писателей бранил,

Иль дружбе плел венок — и дружество зевало

И сонные стихи впросонках величало,

И даже — каюсь я — пустынник согрешил,—

Я первой пел любви невинное начало,

Но так таинственно, с таким разбором слов,

    С такою скромностью стыдливой,

    Что, не краснея боязливо,

Меня бы выслушал и девственный Козлов.

Но скрылись от меня парнасские забавы!..

    Не долго был я усыплен,

Но долго снились мне мечтанья муз и славы,

Я строгим опытом невольно пробужден.

Уснув меж розами, на тернах я проснулся,

Увидел, что еще не гения печать —

Охота смертнаяна рифмах лепетать,

Сравнив стихи твои с моими, улыбнулся —

    И полно мне писать.

 

 

К Каверину

 

Лицейская редакция:

 

    Забудь, любезный мой Каверин,

Минутной резвости нескромные стихи.

    Люблю я первый, будь уверен,

    Твои гусарские грехи.

Прослыть апостолом Зенонова ученья,

Быть может, хорошо — но ни тебе, ни мне.

    Я знаю, что страстей волненья

    И шалости, и заблужденья

Пристали наших дней блистательной весне.

  Пускай умно, хотя неосторожно,

  Дурачиться мы станем иногда —

    Пока без лишнего стыда

    Дурачиться нам будет можно.

    Всему пора, всему свой миг,

  Всё чередой идет определенной:

    Смешон и ветреный старик,

    Смешон и юноша степенный.

Насытясь жизнию у юных дней в гостях,

Простимся навсегда с веселием шумливым,

С Венерой пылкою и с Вакхом прихотливым,

    Вздохнем об них, как о друзьях,

И старость удивим поклоном молчаливым.

    Теперь в беспечности живи,

Люби друзей, храни об них воспоминанье,

    Молись и Кому и любви,

    Минуту юности лови

И черни презирай ревнивое роптанье.

Она не ведает, что можно дружно жить

С стихами, с картами, с Платоном и с бокалом,

Что резвых шалостей под легким покрывалом

И ум возвышенный и сердце можно скрыть.

 

 

Дельвигу^*

 

Лицейская редакция:

 

Блажен, кто с юных лет увидел пред собою

Извивы темные двухолмной высоты,

Кто жизни в тайный путь с невинною душою

  Пустился пленником мечты!

Наперснику богов безвестны бури злые,

Над ним их промысел, безмолвною порой

Его баюкают камены молодые

И с перстом на устах хранят певца покой.

Стыдливой Грации внимает он советы

И, чувствуя в груди огонь еще младой,

Восторженный, поет на лире золотой.

  О Дельвиг! счастливы поэты!

Мой друг, и я певец! и мой смиренный путь

В цветах украсила богиня песнопенья,

  И мне в младую боги грудь

  Влияли пламень вдохновенья.

В младенчестве моем я чувствовать умел,

  Всё жизнью вкруг меня дышало,

  Всё резвый ум обворожало,

И первую черту я быстро пролетел.

  С какою тихою красою

  Минуты детства протекли;

Хвала, о боги! вам, вы мощною рукою

От ярых гроз мирских невинность отвели,

И были дни мои посвящены покою.

  Но всё прошло — и скрылись в темну даль

    Свобода, радость, восхищенье;

    Другим и юность наслажденье:

    Она мне мрачная печаль!

Так рано зависти увидеть зрак кровавый

И низкой клеветы во мгле сокрытый яд.

  Нет, нет! ни счастием, ни славой

Не буду ослеплен. Пускай они манят

На край погибели любимцов обольщенных.

    Исчез священный жар!

    Забвенью сладких песней дар

    И голос струн одушевленных!

    Во прах и лиру и венец!

Пускай не будут знать, что некогда певец,

Враждою, завистью на жертву обреченный,

      Погиб на утре лет,

    Как ранний на поляне цвет,

    Косой безвременно сраженный.

И тихо проживу в безвестной тишине;

Потомство грозное не вспомнит обо мне,

И гроб несчастного, в пустыне мрачной, дикой,

Забвенья порастет ползущей повиликой!

 

В первоначальной редакции после стиха «О, Дельвиг! Счастливы поэты!» находилось семь следующих стихов, впоследствии переделанных в четыре начальных стиха окончательной редакции:

 

    Певец! в безвестности глухой

    Живи под дружественной сенью;

Страшись увидеть свет; неопытной душой

      Не жертвуй ослепленью!

Воспитанный в тиши, не зная грозных бед,

    С любовью, дружеством и ленью

В уединении ты счастлив, — ты поэт!

 

 

В.Л. Пушкину

 

Начало и конец лицейской редакции:

 

Скажи, парнасский мой отец,

Неужто верных муз любовник

Не может нежный быть певец

И вместе гвардии полковник?

Ужели тот, кто иногда

Жжет ладан Аполлону даром,

За честь не смеет без стыда

Жечь порох на войне с гусаром

И, если можно, города?

Беллона, музы и Венера,

Вот, кажется, святая вера

Дней наших всякого певца.

Я шлюсь на русского Буфлера

И на Дениса храбреца,

Но не на Глинку офицера,

Довольно плоского певца;

Не нужно мне его примера…

Ты скажешь: «Перестань, болтун!

Будь человек, а не драгун;

Парады, караул, ученья —

Всё это оды не внушит,

А только душу иссушит,

И к Марину для награжденья,

Быть может, прямо за Коцит

Пошлют читать его творенья.

Послушай дяди, милый мой:

Ступай себе к слепой Фемиде

Иль и дипломатике косой!

Кропай, мой друг, посланья к Лиде,

Оставь военные грехи

И в сладостях успокоенья

Пиши сенатские решенья

И пятистопные стихи;

И не с гусарского корнета,—

Возьми пример с того поэта,

С того, которого рука

Нарисовала Ермака

В снегах незнаемого света,

И плен могучего Мегмета,

И мужа модного рога,

Который, милостию бога,

Министр и сладостный певец,

Был строгой чести образец,

Как образец он будет слога».

Всё так, почтенный дядя мой,

Почтен, кто глупости людской

Решит запутанные споры;

Умен, кто хитрости рукой

Переплетает меж собой

Дипломатические вздоры

И правит нашею судьбой.

Смешон, конечно, мирный воин,

И эпиграммы самой злой

В известных «Святках» он достоин.

Но что прелестней и живей

 

и т. д.

Конец послания (после стиха «Меж верной сабли и седла»):

 

Но вы, враги трудов и славы,

Питомцы Феба и забавы,

Вы, мирной праздности друзья,

Шепну вам на ухо: вы правы,

И с вами соглашаюсь я!

Бог создал для себя природу,

Свой рай и счастие глупцам,

Злословие, мужчин и моду,

Конечно, для забавы дам,

Заботы знатному народу,

Дурачество для всех, — а нам

Уединенье и свободу!

 

 

Фавн и пастушка

 

В ранней редакции последние стихи первой картины были:

 

Когда же в скромной хате

Пастушку на кровати

Застанет тихий сон,

В полуночном молчанье

При месячном сиянье

Слетает Купидон

С волшебною мечтою

И тайною тоскою

Исполнит сердце он.

 

Картина VII читалась:

 

Что, Лила? Что с тобою?

В пещерной глубине

Покрытая тоскою

Ты плачешь в тишине;

Грустишь уединенно

И свет тебе постыл!

Где ж сердца друг бесценный?

Увы, он изменил!

О Лила! вянут розы

Минутныя любви.

Познай печали слезы

И терны ныне рви.

 

Картина VIII начиналась со стиха: «В губительном стремленье» и начиная с седьмого стиха читалась:

 

И вслед за Купидоном

Влюбленных скрылся рой,

Ах! грустно сердцу Лилы

Печальной и одной

Без милого к могиле

Тащиться над клюкой.

В лесу пастушка бродит

Безмолвна и грустна.

Кого же там находит?

 

Все стихотворение называлось «Картины», а отдельные части имели названия: I. Пастушка; II. Пещера; III. Фавн; IV. Река; V. Чудо; VI. Фиал; VII. Очередь; VIII. Философ.

 

Жуковскому

 

Первоначально (в журнале «Сын отечества») стихотворение начиналось:

 

Когда младым воображеньем

Твой гордый гений окрилен,

Тревожит лени праздный сон,

Томясь мятежным упоеньем;

Когда, возвышенной душой

Летя к мечтательному миру,

Ты держишь на коленях лиру

Нетерпеливою рукой;

 

и т. д.

После стиха «Ты прав, творишь ты для немногих»:

 

Не для подкупленных судей,

Ревнивых милостью своей,

Не для сбирателей убогих

 

и т. д.

Стихотворение оканчивалось отброшенными позднее стихами:

 

Смотри, как пламенный поэт,

Вниманьем сладким упоенный,

На свиток гения склоненный,

Читает повесть древних лет.

Он духом там — в дыму столетий!

Пред ним волнуются толпой

Злодейства, мрачной славы дети,

С сынами доблести прямой;

От сна воскресшими веками,

Он бродит, тайно окружен,

И благодарными слезами

Карамзину приносит он

Живой души благодаренье

За миг восторга золотой,

За благотворное забвенье

Бесплодной суеты земной —

И в нем трепещет вдохновенье!

 

 

Недоконченная картина

 

В черновом тексте за первым четверостишием:

 

Кто сотворил воображеньем

Сей огненный, сей важный взор,

Кто понял гений вдохновеньем,

Кто слышал сердца разговор?

Любовь!.. Но где поэта пламень,

Кто держит кисть любимца муз,

Бесчувствен он, как хладный камень,

Расторгнут с жизнию союз.

 

 

Веселый пир

 

В черновом тексте стихотворение имеет продолжение:

 

Я люблю в моем стекле

Часто видеть перемену.

Рад я вафлям на столе,

Пирогу я знаю цену.

Я люблю, чтобы заря

За столом меня застала,

Чтоб, желанием горя,

Лила сладостно дремала.

Я люблю младых повес

............

 

 

Послание к кн. Горчакову

 

Первоначально стихотворение имело продолжение:

 

Но я не тот: мои златые годы,

Безумства жар, веселость, острота,

Любовь стихов, любовь моей свободы,

Проходит всё, как легкая мечта,

Так иногда за чашей ликованья

Найдешь меня, объятого тоской,

Задумчива, с поникшею главой,

И ты поймешь души моей страданья.

 

Комментарии