Стихотворения петербургского периода, 1817-1820

 

После Лицея)

 

«Есть в России город Луга…»^*

 

 

Есть в России город Луга

Петербургского округа;

Хуже не было б сего

Городишки на примете,

Если бы не было на свете

Новоржева моего.

 

 

«Простите, верные дубравы!..»^*

 

 

Простите, верные дубравы!

Прости, беспечный мир полей,

И легкокрылые забавы

Столь быстро улетевших дней!

Прости, Тригорское, где радость

Меня встречала столько раз!

На то ль узнал я вашу сладость,

Чтоб навсегда покинуть вас?

От вас беру воспоминанье,

А сердце оставляю вам.

Быть может (сладкое мечтанье!),

Я к вашим возвращусь полям,

Приду под липовые своды,

На скат тригорского холма,

Поклонник дружеской свободы,

Веселья, граций и ума.

 

 

К Огаревой, которой митрополит прислал плодов из своего сада^*

 

 

Митрополит, хвастун бесстыдный,

Тебе прислав своих плодов,

Хотел уверить нас, как видно,

Что сам он бог своих садов.

 

Возможно всё тебе — харита

Улыбкой дряхлость победит,

С ума сведет митрополита

И пыл желаний в нем родит.

 

И он, твой встретив взор волшебный,

Забудет о своем кресте

И нежно станет петь молебны

Твоей небесной красоте.

 

 

Тургеневу^*

 

 

Тургенев, верный покровитель

Попов, евреев и скопцов,

Но слишком счастливый гонитель

И езуитов, и глупцов,

И лености моей бесплодной,

Всегда беспечной и свободной,

Подруги благотворных снов!

К чему смеяться надо мною,

Когда я слабою рукою

На лире с трепетом брожу

И лишь изнеженные звуки

Любви, сей милой сердцу муки,

В струнах незвонких нахожу?

Душой предавшись наслажденью,

Я сладко, сладко задремал.

Один лишь ты с глубокой ленью

К трудам охоту сочетал;

Один лишь ты, любовник страстный

И Соломирской, и креста[10],

То ночью прыгаешь с прекрасной,

То проповедуешь Христа.

На свадьбах и в Библейской зале,

Среди веселий и забот,

Роняешь Лунину на бале,

Подъемлешь трепетных сирот;

Ленивец милый на Парнасе,

Забыв любви своей печаль,

С улыбкой дремлешь в Арзамасе

И спишь у графа де-Лаваль;

Нося мучительное бремя

Пустых иль тяжких должностей,

Один лишь ты находишь время

Смеяться лености моей.

 

Не вызывай меня ты боле

К навек оставленным трудам,

Ни к поэтической неволе,

Ни к обработанным стихам.

Что нужды, если и с ошибкой

И слабо иногда пою?

Пускай Нинета лишь улыбкой

Любовь беспечную мою

Воспламенит и успокоит!

А труд и холоден и пуст;

Поэма никогда не стоит

Улыбки сладострастных уст.

 

 

К *** («Не спрашивай, зачем унылой думой…»)^*

 

 

Не спрашивай, зачем унылой думой

Среди забав я часто омрачен,

Зачем на всё подъемлю взор угрюмый,

Зачем не мил мне сладкой жизни сон;

 

Не спрашивай, зачем душой остылой

Я разлюбил веселую любовь

И никого не называю милой —

Кто раз любил, уж не полюбит вновь;

 

Кто счастье знал, уж не узнает счастья.

На краткий миг блаженство нам дано:

От юности, от нег и сладострастья

Останется уныние одно…

 

 

«Краев чужих неопытный любитель…»^*

 

 

Краев чужих неопытный любитель

И своего всегдашний обвинитель,

Я говорил: в отечестве моем

Где верный ум, где гений мы найдем?

Где гражданин с душою благородной,

Возвышенной и пламенно свободной?

Где женщина — не с хладной красотой,

Но с пламенной, пленительной, живой?

Где разговор найду непринужденный,

Блистательный, веселый, просвещенный?

С кем можно быть не хладным, не пустым?

Отечество почти я ненавидел —

Но я вчера Голицыну увидел

И примирен с отечеством моим.

 

 

К ней («В печальной праздности я лиру забывал…»)^*

 

 

В печальной праздности я лиру забывал,

Воображение в мечтах не разгоралось,

С дарами юности мой гений отлетал,

И сердце медленно хладело, закрывалось.

Вас вновь я призывал, о дни моей весны,

Вы, пролетевшие под сенью тишины,

Дни дружества, любви, надежд и грусти нежной,

Когда, поэзии поклонник безмятежный,

На лире счастливой я тихо воспевал

Волнение любви, уныние разлуки —

  И гул дубрав горам передавал

    Мои задумчивые звуки…

 

Напрасно! Я влачил постыдной лени груз,

В дремоту хладную невольно погружался,

Бежал от радостей, бежал от милых муз

И — слезы на глазах — со славою прощался!

    Но вдруг, как молнии стрела,

    Зажглась в увядшем сердце младость,

    Душа проснулась, ожила,

Узнала вновь любви надежду, скорбь и радость.

Всё снова расцвело! Я жизнью трепетал;

  Природы вновь восторженный свидетель,

Живее чувствовал, свободнее дышал,

    Сильней пленяла добродетель…

    Хвала любви, хвала богам!

Вновь лиры сладостной раздался голос юный,

И с звонким трепетом воскреснувшие струны

    Несу к твоим ногам!..

 

 

Вольность^*

 

 

Ода

 

Беги, сокройся от очей,

Цитеры слабая царица!

Где ты, где ты, гроза царей,

Свободы гордая певица?

Приди, сорви с меня венок,

Разбей изнеженную лиру…

Хочу воспеть Свободу миру,

На тронах поразить порок.

 

Открой мне благородный след

Того возвышенного Галла^*,

Кому сама средь славных бед

Ты гимны смелые внушала.

Питомцы ветреной Судьбы,

Тираны мира! трепещите!

А вы, мужайтесь и внемлите,

Восстаньте, падшие рабы!

 

Увы! куда ни брошу взор —

Везде бичи, везде железы,

Законов гибельный позор,

Неволи немощные слезы;

Везде неправедная Власть

В сгущенной мгле предрассуждений^*

Воссела — Рабства грозный Гений

И Славы роковая страсть.

 

Лишь там над царскою главой

Народов не легло страданье,

Где крепко с Вольностью святой

 

Законов мощных сочетанье;

Где всем простерт их твердый щит,

Где сжатый верными руками

Граждан над равными главами

Их меч без выбора скользит

 

И преступленье свысока

Сражает праведным размахом;

Где не подкупна их рука

Ни алчной скупостью, ни страхом.

Владыки! вам венец и трон

Дает Закон — а не природа;

Стоите выше вы народа,

Но вечный выше вас Закон.

 

И горе, горе племенам,

Где дремлет он неосторожно,

Где иль народу, иль царям

Законом властвовать возможно!

Тебя в свидетели зову,

О мученик ошибок славных,

За предков в шуме бурь недавних

Сложивший царскую главу.

 

Восходит к смерти Людовик^*

В виду безмолвного потомства,

Главой развенчанной приник

К кровавой плахе Вероломства.

Молчит Закон — народ молчит,

Падет преступная секира…

И се — злодейская порфира^*

На галлах скованных лежит.

 

Самовластительный злодей!

Тебя, твой трон я ненавижу,

Твою погибель, смерть детей

С жестокой радостию вижу.

Читают на твоем челе

Печать проклятия народы,

Ты ужас мира, стыд природы,

Упрек ты богу на земле.

 

Когда на мрачную Неву

Звезда полуночи сверкает

И беззаботную главу

Спокойный сон отягощает,

Глядит задумчивый певец

На грозно спящий средь тумана

Пустынный памятник тирана,

Забвенью брошенный дворец —

 

И слышит Клии страшный глас

За сими страшными стенами,

Калигулы последний час

Он видит живо пред очами,

Он видит — в лентах и звездах,

Вином и злобой упоенны,

Идут убийцы потаенны,

На лицах дерзость, в сердце страх.

 

Молчит неверный часовой,

Опущен молча мост подъемный,

Врата отверсты в тьме ночной

Рукой предательства наемной…

О стыд! о ужас наших дней!

Как звери, вторглись янычары!..

Падут бесславные удары…

Погиб увенчанный злодей,

 

И днесь учитесь, о цари:

Ни наказанья, ни награды,

Ни кров темниц, ни алтари

Не верные для вас ограды.

Склонитесь первые главой

Под сень надежную Закона,

И станут вечной стражей трона

Народов вольность и покой.

 

 

Кн. Голицыной, посылая ей оду «Вольность»^*

 

 

Простой воспитанник природы,

Так я, бывало, воспевал

Мечту прекрасную свободы

И ею сладостно дышал.

Но вас я вижу, вам внимаю,

И что же?.. слабый человек!..

Свободу потеряв навек,

Неволю сердцем обожаю.

 

 

Кривцову^*

 

 

Не пугай нас, милый друг,

Гроба близким новосельем:

Право, нам таким бездельем

Заниматься недосуг.

Пусть остылой жизни чашу

Тянет медленно другой;

Мы ж утратим юность нашу

Вместе с жизнью дорогой;

Каждый у своей гробницы

Мы присядем на порог;

У пафосския царицы

Свежий выпросим венок,

Лишний миг у верной лени,

Круговой нальем сосуд —

И толпою наши тени

К тихой Лете убегут.

Смертный миг наш будет светел

И подруги шалунов

Соберут их легкий пепел

В урны праздные пиров.

 

 

«Орлов с Истоминой в постеле…»^*

 

 

Орлов с Истоминой в постеле

В убогой наготе лежал.

Не отличился в жарком деле

Непостоянный генерал.

Не думав милого обидеть,

Взяла Лаиса микроскоп

И говорит: «Позволь увидеть,

............

 

 

«Не угрожай ленивцу молодому…»^*

 

 

Не угрожай ленивцу молодому.

Безвременной кончины я не жду.

В венке любви к приюту гробовому

Не думав ни о чем, без ропота иду.

Я мало жил, я наслаждался мало…

Но иногда цветы веселья рвал —

Я жизни видел лишь начало

............

 

 

«Венец желаниям! Итак, я вижу вас…»^*

 

 

Венец желаниям! Итак, я вижу вас,

О други смелых муз, о дивный Арзамас!

 

Где славил наш Тиртей^* кисель и Александра,

Где смерть Захарову пророчила Кассандра^*…

 

......в беспечном колпаке,

С гремушкой, лаврами и с розгами в руке.

 

 

Торжество Вакха^*

 

 

Откуда чудный шум, неистовые клики?

Кого, куда зовут и бубны и тимпан?

  Что значат радостные лики

  И песни поселян?

  В их круге светлая свобода

  Прияла праздничный венок.

  Но двинулись толпы народа…

Он приближается… Вот он, вот сильный бог!

  Вот Бахус мирный, вечно юный!

  Вот он, вот Индии герой!

  О радость! Полные тобой

  Дрожат, готовы грянуть струны

  Не лицемерною хвалой!..

 

  Эван, эвое! Дайте чаши!

  Несите свежие венцы!

  Невольники, где тирсы наши?

Бежим на мирный бой, отважные бойцы!

  Вот он, вот Вакх! О час отрадный!

  Державный тирс в его руках;

  Венец желтеет виноградный

  В чернокудрявых волосах…

  Течет. Его младые тигры

  С покорной яростью влекут;

  Кругом летят эроты, игры —

  И гимны в честь ему поют.

  За ним теснится козлоногий

  И фавнов и сатиров рой,

  Плющом опутаны их роги;

  Бегут смятенною толпой

  Вослед за быстрой колесницей,

  Кто с тростниковою цевницей,

  Кто с верной кружкою своей;

  Тот, оступившись, упадает

  И бархатный ковер полей

  Вином багровым обливает

  При диком хохоте друзей.

  Там дале вижу дивный ход!

  Звучат веселые тимпаны;

  Младые нимфы и сильваны,

  Составя шумный хоровод,

  Несут недвижного Силена…

  Вино струится, брызжет пена,

  И розы сыплются кругом;

  Несут за спящим стариком

  И тирс, символ победы мирной,

  И кубок тяжко-золотой,

  Венчанный крышкою сапфирной,—

  Подарок Вакха дорогой.

 

  Но воет берег отдаленный.

  Власы раскинув по плечам,

  Венчанны гроздьем, обнаженны,

  Бегут вакханки по горам.

Тимпаны звонкие, кружась меж их перстами,

Гремят — и вторят их ужасным голосам.

Промчалися, летят, свиваются руками,

  Волшебной пляской топчут луг,

  И младость пылкая толпами

  Стекается вокруг.

  Поют неистовые девы;

  Их сладострастные напевы

  В сердца вливают жар любви;

  Их перси дышат вожделеньем;

Их очи, полные безумством и томленьем,

  Сказали: счастие лови!

  Их вдохновенные движенья

  Сперва изображают нам

  Стыдливость милого смятенья,

  Желанье робкое — а там

  Восторг и дерзость наслажденья.

Но вот рассыпались — по холмам и полям;

  Махая тирсами, несутся;

  Уж издали их вопли раздаются,

  И гул им вторит по лесам:

  Эван, эвое! Дайте чаши!

  Несите свежие венцы!

  Невольники, где тирсы наши?

Бежим на мирный бой, отважные бойцы!

 

  Друзья, в сей день благословенный

  Забвенью бросим суеты!

  Теки, вино, струею пенной

  В честь Вакха, муз и красоты!

  Эван, эвое! Дайте чаши!

  Несите свежие венцы!

  Невольники, где тирсы наши?

Бежим на мирный бой, отважные бойцы!

 

 

«Когда сожмешь ты снова руку…»^*

 

 

Когда сожмешь ты снова руку,

Которая тебе дарит

На скучный путь и на разлуку

Святую библию харит^*?

Амур нашел ее в Цитере,

В архиве шалости младой.

По ней молись своей Венере

Благочестивою душой.

Прости, эпикуреец мой!

Останься век, каков ты ныне,

Лети во мрачный Альбион!

Да сохранят тебя в чужбине

Христос и верный Купидон!

Неси в чужой предел пената,

Но, помня прежни дни свои,

Люби недевственного брата,

Страдальца чувственной любви!

 

 

Выздоровление^*

 

 

    Тебя ль я видел, милый друг?

Или неверное то было сновиденье,

Мечтанье смутное, и пламенный недуг

Обманом волновал мое воображенье?

В минуты мрачные болезни роковой

Ты ль, дева нежная, стояла надо мной

В одежде воина с неловкостью приятной?

Так, видел я тебя; мой тусклый взор узнал

Знакомые красы под сей одеждой ратной:

И слабым шёпотом подругу я назвал…

Но вновь в уме моем стеснились мрачны грезы,

Я слабою рукой искал тебя во мгле…

И вдруг я чувствую твое дыханье, слезы

И влажный поцелуй на пламенном челе…

    Бессмертные! с каким волненьем

Желанья, жизни огнь по сердцу пробежал!

    Я закипел, затрепетал…

  И скрылась ты прелестным привиденьем!

Жестокий друг! меня томишь ты упоеньем:

    Приди, меня мертвит любовь!

    В молчанье благосклонной ночи

Явись, волшебница! пускай увижу вновь

Под грозным кивером твои небесны очи,

    И плащ, и пояс боевой,

И бранной обувью украшенные ноги…

Не медли, поспешай, прелестный воин мой,

Приди, я жду тебя: здоровья дар благой

    Мне снова ниспослали боги,

    А с ним и сладкие тревоги

Любви таинственной и шалости младой.

 

 

Жуковскому («Когда, к мечтательному миру…»)^*

 

 

Когда, к мечтательному миру

Стремясь возвышенной душой,

Ты держишь на коленах лиру

Нетерпеливою рукой;

Когда сменяются виденья

Перед тобой в волшебной мгле

И быстрый холод вдохновенья

Власы подъемлет на челе,—

Ты прав, творишь ты для немногих,

Не для завистливых судей,

Не для сбирателей убогих

Чужих суждений и вестей,

Но для друзей таланта строгих,

Священной истины друзей.

Не всякого полюбит счастье,

Не все родились для венцов.

Блажен, кто знает сладострастье

Высоких мыслей и стихов!

Кто наслаждение прекрасным

В прекрасный получил удел

И твой восторг уразумел

Восторгом пламенным и ясным.

 

 

К портрету Жуковского^*

 

 

Его стихов пленительная сладость

Пройдет веков завистливую даль,

И, внемля им, вздохнет о славе младость,

Утешится безмолвная печаль

И резвая задумается радость.

 

 

На Каченовского («Бессмертною рукой раздавленный зоил…»)^*

 

 

Бессмертною рукой раздавленный зоил,

Позорного клейма ты вновь не заслужил!

Бесчестью твоему нужна ли перемена?

Наш Тацит на тебя захочет ли взглянуть?

Уймись — и прежним ты стихом доволен будь,

Плюгавый выползок из гузна Дефонтена!

 

 

Мечтателю^*

 

 

Ты в страсти горестной находишь наслажденье;

  Тебе приятно слезы лить,

Напрасным пламенем томить воображенье

И в сердце тихое уныние таить.

Поверь, не любишь ты, неопытный мечтатель.

О если бы тебя, унылых чувств искатель,

Постигло страшное безумие любви;

Когда б весь яд ее кипел в твоей крови;

Когда бы в долгие часы бессонной ночи,

На ложе, медленно терзаемый тоской,

  Ты звал обманчивый покой,

  Вотще смыкая скорбны очи,

Покровы жаркие рыдая обнимал

И сохнул в бешенстве бесплодного желанья,—

  Поверь, тогда б ты не питал

  Неблагодарного мечтанья!

  Нет, нет: в слезах упав к ногам

  Своей любовницы надменной,

  Дрожащий, бледный, исступленный,

  Тогда б воскликнул ты к богам:

«Отдайте, боги, мне рассудок омраченный,

Возьмите от меня сей образ роковой;

Довольно я любил; отдайте мне покой…».

Но мрачная любовь и образ незабвенный

  Остались вечно бы с тобой.

 

 

К Н.Я. Плюсковой^*

 

 

На лире скромной, благородной

Земных богов я не хвалил

И силе в гордости свободной

Кадилом лести не кадил.

Свободу лишь учася славить,

Стихами жертвуя лишь ей,

Я не рожден царей забавить

Стыдливой музою моей.

Но, признаюсь, под Геликоном,

Где Кастилийский ток шумел,

Я, вдохновенный Аполлоном,

Елисавету втайне пел.

Небесного земной свидетель,

Воспламененною душой

Я пел на троне добродетель

С ее приветною красой.

Любовь и тайная свобода

Внушали сердцу гимн простой,

И неподкупный голос мой

Был эхо русского народа.

 

 

Эпиграмма («В его „Истории“ изящность, простота…»)^*

 

 

В его «Истории» изящность, простота

Доказывают нам, без всякого пристрастья,

  Необходимость самовластья

    И прелести кнута.

 

 

Сказки^*

 

 

Noël

 

    Ура! в Россию скачет

    Кочующий деспо́т.

    Спаситель горько плачет,

    А с ним и весь народ.

Мария в хлопотах Спасителя стращает:

  «Не плачь, дитя, не плачь, суда́рь:

  Вот бука, бука — русский царь!»

    Царь входит и вещает:

 

    «Узнай, народ российский,

    Что знает целый мир:

    И прусский и австрийский

    Я сшил себе мундир.

О радуйся, народ: я сыт, здоров и тучен;

  Меня газетчик прославлял;

  Я ел, и пил, и обещал —

    И делом не замучен.

 

    Узнай еще в прибавку,

    Что сделаю потом:

    Лаврову^* дам отставку,

    А Соца^* — в желтый дом;

Закон постановлю на место вам Горголи^*,

  И людям я права людей,

  По царской милости моей,

    Отдам из доброй воли».

 

    От радости в постеле

    Распрыгалось дитя:

    «Неужто в самом деле?

    Неужто не шутя?»

А мать ему: «Бай-бай! закрой свои ты глазки;

  Пора уснуть уж наконец,

  Послушавши как царь-отец

    Рассказывает сказки».

 

 

Прелестнице^*

 

 

К чему нескромным сим убором,

Умильным голосом и взором

Младое сердце распалять

И тихим, сладостным укором

К победе легкой вызывать?

К чему обманчивая нежность,

Стыдливости притворный вид,

Движений томная небрежность

И трепет уст и жар ланит?

Напрасны хитрые старанья:

В порочном сердце жизни нет…

Невольный хлад негодованья

Тебе мой роковой ответ.

Твоею прелестью надменной

Кто не владел во тьме ночной?

Скажи: у двери оцененной

Твоей обители презренной

Кто смелой не стучал рукой?

Нет, нет, другому свой завялый

Неси, прелестница, венок;

Ласкай неопытный порок,

В твоих объятиях усталый;

Но гордый замысел забудь:

Не привлечешь питомца музы

Ты на предательскую грудь.

Неси другим наемны узы,

Своей любви постыдный торг,

Корысти хладные лобзанья,

И принужденные желанья,

И златом купленный восторг!

 

 

К Чаадаеву («Любви, надежды, тихой славы…»)^*

 

 

Любви, надежды, тихой славы

Недолго нежил нас обман,

Исчезли юные забавы,

Как сон, как утренний туман;

Но в нас горит еще желанье,

Под гнетом власти роковой

Нетерпеливою душой

Отчизны внемлем призыванье.

Мы ждем с томленьем упованья

Минуты вольности святой,

Как ждет любовник молодой

Минуты верного свиданья.

Пока свободою горим,

Пока сердца для чести живы,

Мой друг, отчизне посвятим

Души прекрасные порывы!

Товарищ, верь: взойдет она,

Звезда пленительного счастья,

Россия вспрянет ото сна,

И на обломках самовластья

Напишут наши имена!

 

 

Отрывки

 

«Могущий бог садов — паду перед тобой…»^*

 

 

Могущий бог садов — паду перед тобой,

Приап, ты, коему всё жертвует в природе,

Твой лик уродливый поставил я с мольбой

  В моем смиренном огороде,

Не с тем, чтоб удалял ты своенравных коз

И птичек от плодов и нежных и незрелых,

Тебя украсил я венком из диких роз

  При пляске поселян веселых

  ............

 

 

«Дубравы, где в тиши свободы…»

 

O Zauberei der ersten Liebe!.. [11]

Wieland

 

 

Дубравы, где в тиши свободы^*

Встречал я счастьем каждый день,

Ступаю вновь под ваши своды,

Под вашу дружескую тень.

И для меня воскресла радость,

И душу взволновали вновь

Моя потерянная младость,

Тоски мучительная сладость

И сердца первая любовь.

 

Любовник муз уединенный,

В сени пленительных дубрав,

Я был свидетель умиленный

Ее младенческих забав.

Она цвела передо мною,

И я чудесной красоты

Уже отгадывал мечтою

Еще неясные черты,

И мысль об ней одушевила

Моей цевницы первый звук

И тайне сердце научила.

............

 

 

К *** («Счастлив, кто близ тебя, любовник упоенный…»)^*

 

 

Счастлив, кто близ тебя, любовник упоенный,

Без томной робости твой ловит светлый взор,

Движенья милые, игривый разговор

  И след улыбки незабвенной.

 

 

«И я слыхал, что божий свет…»^*

 

 

И я слыхал, что божий свет

Единой дружбою прекрасен,

Что без нее отрады нет,

Что жизни б путь нам был ужасен.

Когда б не тихой дружбы свет.

Но слушай — чувство есть другое:

Оно и нежит и томит,

В трудах, заботах и в покое

Всегда не дремлет и горит;

Оно мучительно, жестоко,

Оно всю душу в нас мертвит,

Коль язвы тяжкой и глубокой

Елей надежды не живит…

Вот страсть, которой я сгораю!..

Я вяну, гибну в цвете лет,

Но исцелиться не желаю…

 

 

«Как сладостно!.. но, боги, как опасно…»^*

 

 

Как сладостно!.. но, боги, как опасно

Тебе внимать, твой видеть милый взор!..

Забуду ли улыбку, взор прекрасный

И огненный, волшебный разговор!

Волшебница, зачем тебя я видел —

Узнав тебя, блаженство я познал —

И счастие мое возненавидел.

 

 

«Послушай, дедушка, мне каждый раз…»^*

 

 

Послушай, дедушка, мне каждый раз,

Когда взгляну на этот замок Ретлер,

Приходит в мысль: что, если это проза,

Да и дурная?..

 

 

Колосовой^*

 

 

  О ты, надежда нашей сцены!

Уж всюду торжества готовятся твои,

  На пышных играх Мельпомены,

  У тихих алтарей любви.

  Когда явилась ты пред нами

  .....в первый раз

 

 

 

На Стурдзу («Холоп венчанного солдата…»)^*

 

 

Холоп венчанного солдата,

Благодари свою судьбу:

Ты стоишь лавров Герострата

И смерти немца Коцебу.

 

 

О. Массон^*

 

 

Ольга, крестница Киприды,

Ольга, чудо красоты,

Как же ласки и обиды

Расточать привыкла ты!

Поцелуем сладострастья

Ты, тревожа сердце в нас,

Соблазнительного счастья

Назначаешь тайный час.

Мы с горячкою любовной

Прибегаем в час условный,

В дверь стучим — но в сотый раз

Слышим твой коварный шёпот,

И служанки сонный ропот,

И насмешливый отказ.

 

Ради резвого разврата,

Приапических затей,

Ради неги, ради злата,

Ради прелести твоей,

Ольга, жрица наслажденья,

Внемли наш влюбленный плач —

Ночь восторгов, ночь забвенья

Нам наверное назначь.

 

 

Дорида^*

 

 

В Дориде нравятся и локоны златые,

И бледное лицо, и очи голубые.

Вчера, друзей моих оставя пир ночной,

В ее объятиях я негу пил душой;

Восторги быстрые восторгами сменялись,

Желанья гасли вдруг и снова разгорались;

Я таял; но среди неверной темноты

Другие милые мне виделись черты,

И весь я полон был таинственной печали,

И имя чуждое уста мои шептали.

 

 

N.N. (В.В. Энгельгардту)^*

 

 

Я ускользнул от Эскулапа

Худой, обритый — но живой;

Его мучительная лапа

Не тяготеет надо мной.

Здоровье, легкий друг Приапа,

И сон, и сладостный покой,

Как прежде, посетили снова

Мой угол тесный и простой.

Утешь и ты полубольного!

Он жаждет видеться с тобой,

С тобой, счастливый беззаконник,

Ленивый Пинда гражданин,

Свободы, Вакха верный сын,

Венеры набожный поклонник

И наслаждений властелин!

От суеты столицы праздной,

От хладных прелестей Невы,

От вредной сплетницы молвы,

От скуки, столь разнообразной,

Меня зовут холмы, луга,

Тенисты клены огорода,

Пустынной речки берега

И деревенская свобода.

Дай руку мне. Приеду я

В начале мрачном сентября:

С тобою пить мы будем снова,

Открытым сердцем говоря

Насчет глупца, вельможи злого,

Насчет холопа записного,

Насчет небесного царя,

А иногда насчет земного.

 

 

Орлову^*

 

 

О ты, который сочетал

С душою пылкой, откровенной

(Хотя и русский генерал)

Любезность, разум просвещенный;

О ты, который с каждым днем

Вставая на военну муку,

Усталым усачам верхом

Преподаешь царей науку;

Но не бесславишь сгоряча

Свою воинственную руку

Презренной палкой палача,—

Орлов, ты прав: я забываю

Свои гусарские мечты

И с Соломоном восклицаю:

Мундир и сабля — суеты!

На генерала Киселева^*

Не положу своих надежд,

Он очень мил, о том ни слова,

Он враг коварства и невежд;

За шумным, медленным обедом

Я рад сидеть его соседом,

До ночи слушать рад его;

Но он придворный: обещанья

Ему не стоят ничего.

Смирив немирные желанья,

Без долимана, без усов,

Сокроюсь с тайною свободой,

С цевницей, негой и природой

Под сенью дедовских лесов;

Над озером, в спокойной хате,

Или в траве густых лугов,

Или холма на злачном скате

В бухарской шапке и в халате

Я буду петь моих богов,

И буду ждать. — Когда ж восстанет

С одра покоя бог мечей

И брани громкий вызов грянет,

Тогда покину мир полей;

Питомец пламенный Беллоны,

У трона верный гражданин!

Орлов, я стану под знамены

Твоих воинственных дружин;

В шатрах, средь сечи, средь пожаров,

С мечом и с лирой боевой

Рубиться буду пред тобой

И славу петь твоих ударов.

 

 

К Щербинину^*

 

 

Житье тому, любезный друг,

Кто страстью глупою не болен,

Кому влюбиться недосуг,

Кто занят всем и всем доволен;

Кто Наденьку, под вечерок,

За тайным ужином ласкает

И жирный страсбургский пирог

Вином душистым запивает;

Кто, удалив заботы прочь,

Как верный сын пафосской веры,

Проводит набожную ночь

С младой монашенкой Цитеры.

Поутру сладко дремлет он,

Читая листик «Инвалида»;

Весь день веселью посвящен,

А в ночь — вновь царствует Киприда.

 

И мы не так ли дни ведем,

Щербинин, резвый друг забавы,

С Амуром, шалостью, вином,

Покамест молоды и здравы?

Но дни младые пролетят,

Веселье, нега нас покинут,

Желаньям чувства изменят,

Сердца иссохнут и остынут.

Тогда — без песен, без подруг,

Без наслаждений, без желаний —

Найдем отраду, милый друг,

В туманном сне воспоминаний!

Тогда, качая головой,

Скажу тебе у двери гроба:

«Ты помнишь Фанни, милый мой?»

И тихо улыбнемся оба.

 

 

Деревня^*

 

 

Приветствую тебя, пустынный уголок,

Приют спокойствия, трудов и вдохновенья,

Где льется дней моих невидимый поток

  На лоне счастья и забвенья.

Я твой — я променял порочный двор Цирцей,

Роскошные пиры, забавы, заблужденья

На мирный шум дубров, на тишину полей,

На праздность вольную, подругу размышленья.

 

  Я твой — люблю сей темный сад

  С его прохладой и цветами,

Сей луг, уставленный душистыми скирдами,

Где светлые ручьи в кустарниках шумят.

Везде передо мной подвижные картины:

Здесь вижу двух озер лазурные равнины,

Где парус рыбаря белеет иногда,

За ними ряд холмов и нивы полосаты,

  Вдали рассыпанные хаты,

На влажных берегах бродящие стада,

Овины дымные и мельницы крилаты;

  Везде следы довольства и труда…

 

Я здесь, от суетных оков освобожденный,

Учуся в Истине блаженство находить,

Свободною душой Закон боготворить,

Роптанью не внимать толпы непросвещенной,

Участьем отвечать застенчивой Мольбе

  И не завидовать судьбе

Злодея иль глупца — в величии неправом.

 

Оракулы веков, здесь вопрошаю вас!

  В уединенье величавом

  Слышнее ваш отрадный глас.

  Он гонит лени сон угрюмый,

  К трудам рождает жар во мне,

  И ваши творческие думы

  В душевной зреют глубине.

 

Но мысль ужасная здесь душу омрачает:

  Среди цветущих нив и гор

Друг человечества печально замечает

Везде Невежества убийственный Позор.

  Не видя слез, не внемля стона,

На пагубу людей избранное Судьбой,

Здесь Барство дикое, без чувства, без Закона

Присвоило себе насильственной лозой

И труд, и собственность, и время земледельца.

Склонясь на чуждый плуг, покорствуя бичам,

Здесь Рабство тощее влачится по браздам

  Неумолимого Владельца.

Здесь тягостный ярем до гроба все влекут,

Надежд и склонностей в душе питать не смея,

  Здесь девы юные цветут

Для прихоти бесчувственной злодея.

Опора милая стареющих отцов,

Младые сыновья, товарищи трудов,

Из хижины родной идут собой умножить

Дворовые толпы измученных рабов.

О, если б голос мой умел сердца тревожить!

Почто в груди моей горит бесплодный жар

И не дан мне судьбой Витийства грозный дар?

Увижу ль, о друзья! народ неугнетенный

И Рабство, падшее по манию царя,

И над отечеством Свободы просвещенной

Взойдет ли наконец прекрасная Заря?

 

 

Домовому^*

 

 

Поместья мирного незримый покровитель,

  Тебя молю, мой добрый домовой,

Храни селенье, лес и дикий садик мой

  И скромную семьи моей обитель!

Да не вредят полям опасный хлад дождей

И ветра позднего осенние набеги;

  Да в пору благотворны снеги

  Покроют влажный тук полей!

Останься, тайный страж, в наследственной сени,

Постигни робостью полунощного вора

  И от недружеского взора

  Счастливый домик охрани!

Ходи вокруг его заботливым дозором,

Люби мой малый сад и берег сонных вод,

  И сей укромный огород

С калиткой ветхою, с обрушенным забором!

  Люби зеленый скат холмов,

Луга, измятые моей бродящей ленью,

Прохладу лип и кленов шумный кров —

  Они знакомы вдохновенью.

 

 

Русалка («Над озером, в глухих дубровах…»)^*

 

 

Над озером, в глухих дубровах

Спасался некогда монах,

Всегда в занятиях суровых,

В посте, молитве и трудах.

Уже лопаткою смиренной

Себе могилу старец рыл —

И лишь о смерти вожделенной

Святых угодников молил.

 

Однажды летом у порогу

Поникшей хижины своей

Анахорет молился богу.

Дубравы делались черней;

Туман над озером дымился,

И красный месяц в облаках

Тихонько по небу катился.

На воды стал глядеть монах.