Работы, инспирированные метапсихологией Кляйн

Совокупность предшествующих работ, как бы они между собой ни различались, укладываются в одну общую идею. Фактически все они находятся в контексте фрейдовской теории истерии, даже если они дополняют или исправляют этот контекст. Теперь мы должны рассмотреть еще одно течение, которое прямо или косвенно связано с теориями М. Кляйн (см. статью Р. Ризенберг в т. III). Однако мы можем прореферировать работы, которыми нам придется заняться, лишь уточнив ряд пунктов. В той мере, в какой концепция истерии учитывает женскую сексуальность, становится ясно, что проблема расщепления во многом перекрывается проблемой, разделяющей психоаналитиков на два лагеря. Фаллическая или оральная фиксация? Пенис или грудь? Эти вопросы, стоящие на переднем плане истерии, еще в 1925—1930 годах были вынесены Джонсом для обсуждения в рамках полемики, которая велась между Веной и Лондоном по вопросам женской сексуальности.

Вспомним о том, что Фрейд в своей работе «О женской сексуальности» (1931) открыл догенитальные корни истерии (см. также: Green 1972). Преобладание женской истерии и распространенность оральных фиксаций можно, пожалуй, объяснить особенностями отношения девочки к своему первичному объекту (груди матери), из-за которого возникают либидинозные, сексуальные, агрессивные и нар-циссические фиксации, важность которых еще более возрастает в силу зеркальных отношения девочка—мать. И наоборот, катектирование мальчика матерью имеет другие последствия. Кроме того, роль, которую играет культура в формировании женской сексуальности и, следовательно, в истерогенезе, обогатила спорный вопрос.

Оригинальные концепции Фэйрбэйрна¹¹ (Fairbairn 1954) схожи с концепциями Мелани Кляйн и одновременно отличаются от них. Он модифицировал классическую концепцию истерии. То, что фрейдовская теория обозначает как вытеснение, Фэйрбэйрн называет диссоциацией. В этом отношении он примыкает к Жане и Блейлеру. Речь здесь скорее идет о расщеплении личности (в кляйнианс-ком значении), чем о вытеснении. Такая замена — не просто игра слов. Как нам известно, Фэйрбэйрн отказался от фрейдовской концепции влечений в пользу концепции объектных отношений. Следовательно, расщепляется не нежелательное влечение, а часть личности. Для этого автора первичная защита заключается в ин-троекции неудовлетворяющего объекта. Этот объект имеет два аспекта — возбуждающий и отвергающий. У истерика возбуждающий объект чрезмерно возбужден, в то время как отвергающий объект чересчур отвергнут. В результате возникает конфликт между слишком либидинизированным либидинозным Я и крайне подавляющим антилибидинозным. Таким образом конституируется третий, идеальный, объект. В этой концепции интерес представляет тот факт, что она перескакивает через возникающий между психиатрами конфликт (генитальный— оральный). «Сексуальность истерика в своей сути в высшей степени оральна, тогда как его оральность, так сказать, в высшей степени генитальна». Как мы видим, Фэйрбэйрн не соглашается с временным преимуществом орального перед генитальным. Фактически инфантильная мастурбация, служащая средством самоутешения, характеризуется преждевременной либидинизацией половых органов ребенка. Это, однако, предполагает идентификацию половых органов с возбуждающим объектом. Истерические состояния являются результатом не столько фиксации на определенных фазах развития либидо, сколько специфической техники регуляции внутренних объектных отношений. Впрочем, для Фэйрбэйрна эдипов комплекс уже не является ядерным комплексом, а представляет собой результат развития. Конфликтная ситуация треугольника складывается не между dramatis personae [действующие лица (лат.). — Ред.] семьи, а между центральным Я, возбуждающим объектом и отвергающим объектом.

Что касается конверсии, то ее основная функция состоит в замене личной проблемы телесным состоянием. Она возникает в таком случае, если вытеснение не способно преодолеть конфликт переноса (в широком смысле слова). Очевидно, Фэйрбэйрн не затрагивает структурного различия между истерической и психосоматической конверсиями. В этом смысле конверсионный симптом действует сообразно специфической технике защиты, наподобие заточения внутреннего объекта. Меняя приоритет концептов, Фэйрбэйрн отстаивает точку зрения, что факты, на которых основывается теория эрогенных зон, сами содержит нечто присущее феноменам конверсии. Фэйрбэйрн относится к числу тех немногих авторов, которые подходят к решению проблемы анальности окольным путем параллелизма между функцией анального поведения и отщепления внутреннего объекта. Вместе с тем не остается без внимания и вмешательство одного из родителей при трансформации личной проблемы в телесное состояние — равно как и при приучении к опрятности. Через мать аффективное притязание может превратиться в оральную потребность. Фэйрбэйрн высказывает свое убеждение в том, что либидо гораздо более ориентировано на поиск объекта (object seeking), нежели на поиск удовольствия (pleasure seecing). Данная точки зрения существенно расходится с фрейдовской. У Фэйрбэйрна конверсия представляет собой феномен, который можно было бы назвать корпорализацией поиска объекта. Аутоэротизм лишается доминирующего положения, которое он занимает во фрейдовском психоанализе. Он становится изолированной системой или, лучше сказать, особым каналом, служащим для поиска объекта. Здесь мы имеем дело с матрицей диссоциации.

Эта оригинальная теория, по-видимому, оказала большое влияние на английский психоанализ, особенно на Д. В. Винникотта. Впрочем, можно задаться вопросом, многие ли из пациентов, описанных Винникоттом, не являются представителями истерии, в том виде как она проявляется сегодня. М. Хан, продолжатель направления Винникотта, изучал мотивы неприязни истерика (Khan 1974). Также и он настаивает на преждевременной диссоциации между сексуальным опытом и креативной способностью Я. Истерик испытывает страстное желание получить сексуальный опыт и вместе с тем он удивительным образом не способен жить этим опытом и принять его. Отсюда его неистребимая неприязнь. Согласно Хану, который в данном пункте полностью согласен с Фэйрбэйрном, сексуализация является не чем иным, как признаком крушения аффективных, зависимых от Я отношений. Здесь мы сталкиваемся со столь типичным для истерика поиском идентичности. Неспособный решить проблемы, стоящие перед его Я, он автоматически склоняется к повторяющимся моделям «сексуального решения». Этот факт бросается в глаза в пубертатный период, так как на этом этапе развития обостряется конфликт между сексуальностью и Я и так как сексуализация в данном случае является самой простой реакцией. Происходит уход в слишком раннюю генитальную сексуальность. Мы сталкиваемся здесь с проблематикой, которая симметричным и противоположным образом соответствует проблематике компульсивного невротика. Однако чем сильнее эта «генитальная» сексуальность пронизана фантазиями и догенитальными побркдениями, тем больше истерик рассматривает себя в качестве жертвы своих влечений и их последствий, «которых он вовсе не желал». Все поведение истерика проникнуто желанием, что кто-то ему поможет, сделает за него. Но тем самым истерик становится настоящей жертвой извращенца, который, делая из него козла отпущения, удовлетворяет его потребность в невиновности и наказании. И если в конечном счете наступает неизбежный разрыв, истерик осознает то, что он ожидал от этих отношений: неадекватное функционирование Я. В этом смысле над любым отношением к истерику витает злой рок непонимания. Поскольку он находится в ловушке сексуальных желаний, другой человек не слышит просьбы истерика, порождаемые его Я. В действительности же на этом уровне речь идет не столько о страстных желаниях, сколько о потребностях, которые взывают к реакции окрркения. Отсюда также «флирт» истерика с психопатией, которая, по Винникотту, «понуждает окружающих задирать нос». Это, однако, предполагает переоценку представления о травме. Согласно Хану, существует вполне реальная травма, но не сексуальной природы. Она связана с фрустрацией со стороны матери. Ребенок реагирует на нее в форме самолечения, которое выливается в приносящую утешение гиперсексуализа-цию. Это наблюдение предполагает изменение техники, ориентированной не столько на толкование фантазий и сексуальных или агрессивных желаний, сколько на реальную поддержку ребенка. Ведь ничто не дается истерику легче, чем уход от самого себя. Внутренняя жизнь истерика — это «кладбище отказов». Поглощение (фаллического) парциального объекта еще более закрепляет отвержение человека (объекта в целом), частью которого этот объект является, поскольку проникновение материи столь опасно.

То, что было изложено Э. Бренманном в рамках дискуссии по проблемам истерии на Международном конгрессе в Париже в 1973 году ^п, еще больше ориентировалось на толкования М. Кляйн. Для него за сексуальным конфликтом разыгрывается еще один конфликт — конфликт между исполненной страхами угрозой катастрофы и отрицанием этих страхов; но это является признаком борьбы, будь то с ликвидацией Я или с тяжелой депрессией. Мы видим здесь истерика, находящегося в состоянии конфронтации и постоянного душевного разлада. В душе истерик полностью окружен своими примитивными страхами, но все же ему удается конституировать псевдообъект, позволяющий ему избежать психотического распада. В аналитической ситуации терапевтические связи подрываются двумя факторами: демонстративным доказательством того, что зло существует в другом, и потребностью в том, чтобы аналитик разделял с ним идеализацию образа Я. Подобные защитные маневры являются эффективным средством истерика противостоять своему страху катастрофы. Истерик стремится не столько к изменениям, сколько к той выгоде, которую он извлекает из своей истерии. В результате фальсификации истериком своего окружения его орально выраженная зависимость ничего ему не дает. Используя другого в качестве лекарственного средства, он получает лишь вторичную выгоду от отношений в ущерб своей физической реальности. Предрасположенность к истерии лежит в основе установления ложных объектных отношений. Но это объясняется неспособностью матери управлять страхами и деструктивностью ребенка. Интересно, что Э. Бренманн отводит важное место установке матери, тем самым несколько уменьшая дистанцию между сторонниками и противниками Мелани Кляйн. Он полагает, что матерью владеет страх, который она переносит на ребенка. В результате возникает проективная «цепь соединений», приводящая к взаимному усилению страхов. Одновременно мать находит всеисцеляющее средство, благодаря которой ребенок чувствует себя в полном порядке. В этом кроется причина истерического отрицания. Поскольку эта концепция построена на психотическом фундаменте, становится понятно, почему анализ истерика столь часто сопряжен с огромными трудностями.

Г. Панкоу (Pankow 1974) исследовала образ тела при истерическом психозе. Этим она внесла существенный вклад в разграничение истерического и шизофренического психозов. Панкоу проводит различие между первой (обусловленной формой) и второй (обусловленной содержанием) функциями образа тела и делает вывод о том, что в истерическом сумеречном состоянии никогда не возникает угроза чувству целостности тела. «Истерический психоз связан с трудностями идентификации», причем важное место занимает восприятие тела. Необходимо заметить, что Панкоу усматривает взаимосвязь между структурой семьи и образом тела.

Напоследок мы оставили работу, которая, по нашему мнению, является примечательным достижением современной аналитической литературы. Речь идет о «Методологическом подходе к проблеме истерии» Дж. О. Уиздома (Wisdom 1961). В данном исследовании рассматривается природа истерической символизации. Речь идет о символизации парциальных объектов. Часть символизированного тела вместо того, чтобы использоваться как часть тела, сцепляется с тем, что она символизирует. Тем самым истерик становится неспособным полностью распоряжаться этой частью тела. Подобного рода символ сильно перегружен. Его невозможно заменить тем, что он символизирует. Причина этого в том, что истерик чувствует себя более защищенным символом, чем тем, что он символизирует. В симптоме символизируется травма, причем как угроза, так и реализация желания ¹³. Следовательно, символическое нарушение функции эквивалентно травме, но не ее последствиям. Любое символическое действие одновременно нацелено на то, чтобы воспрепятствовать удовлетворению желания.

Поскольку собственно использование функции выходит из-под контроля в пользу символического значения, то и символический пенис не может быть заменен использованием реального пениса. Парадокс истерика состоит в том, что сам пенис является фаллическим символом. Эта м ысль нуждается в теории второго уровня, которую дает сам Фрейд: конверсию. Травма как дисфункция связана, по Фрейду, с застоем либидо, а именно в соответствии с его теорией «вытеснение — невозможность отвода — телесная символизация». Для Фрейда эта дисфункция является своего рода удовлетворением. Уиздом же придерживается мнения, что эта попытка удовлетворения терпит крах. Причиной вытеснения, по Фрейду, является эдипов комплекс, эта опорная ось второго уровня психоаналитической теории.

Напротив, центр тяжести работ, появившихся в послефрейдовский период, приходится на догенитальных наклонностях. У авторов, ориентированных на теорию М. Кляйн, вытеснение уступает место шизоидным механизмам. Догенитальные наклонности обнаруживаются в эдиповом комплексе. Тем самым новая оценка истерии требует новой оценки эдипа, как его понимают М. Кляйн и Фэйрбэйрн ¹⁴.

Уиздом приходит к заключению: то, чего боится истерик, это не фаллический символ, а символ вагины. Здесь следует вспомнить о том, что для истерика, живущего в мире парциальных объектов, речь идет не столько об отце и матери, сколько о пенисе и вагине. Кроме того, вагина отождествляется с пищей из груди, которая несъедобна из-за таящейся в ней угрозы; ее также нельзя и ассимилировать. Это приводит к парадоксу, в соответствии с которым пенис рассматривается в качестве зачинающего, деструктивного, орального, поглощающего органа. Следовательно, ядерный интроект пениса включает в себя гложущую вагину. Фаллическая фиксация обнаруживает двойственный аспект — деструктивный, поглощающий пенис и феномен «гложущая вагина — грудь — рот». Но если придерживаться формулировки Ференци, то пенис является фактически пенисом, лишенным всякого смысла. Цель вытеснения — парализовать ядерные интроекты. Замещающее удовлетворение происходит только через проективную идентификацию (а последняя через посредничество реальных или воображаемых других). Фобия, связан-

ная с истерией, представляет собой попытку (осуществляемую через проекцию) vOT-Mcn-wsi -ihöio объекта.. Что касается, отличия от психосоматических синдромов, то в предшествующем случае индивид реагирует на злой объект, поглощая его в истерии.

Эта разъясняющая и основанная на воображении работа страдает, однако, одним методологическим недостатком. Авторский анализ целиком базируется на новой формулировке эдипова комплекса маленького мальчика. Поскольку все статистические данные свидетельствуют о преобладании женской истерии, было бы желательно, чтобы автор разрабатывал свои концепции, исходя из развития женской сексуальности, с которой тесно связана женская истерия. В этом смысле пересмотр представляется нам тем более важным, что женская сексуальность в наши дни является предметом новых интересных оценок (см. статью Н. Шай-несс). Однако мы не сомневаемся в том, что сформулированная Уиздомом точка зрения окажется в этом контексте плодотворной.

СИНТЕЗ ¹⁵

1. Психоанализ в целом проистекает из анализа конверсионной истерии, являющейся отправной точкой открытия Фрейда. В последнее время авторы в известной степени произвели разграничение конверсионной истерии и истерического характера, которые относительно независимы друг от друга.

Истерическая структура представляет собой дефиницию их общего латентного ядра, которое способно проявиться.

2. Роль фаллических фиксаций генитальной истерии (Фрейд) ставится под сомнение современными авторами, которые часто выдвигают идею о догенитальных и прежде всего оральных фиксаций.

В основе этой тенденции лежит тщательный анализ классических картин истерии, а также лучше изученных нетипичных форм истерии, характеризующихся признаками оральной фазы: глубокой зависимостью, токсикофилией, отыгрыванием, депрессивными и суицидальными тенденциями и т.д.

При этом возникает вопрос, не следует ли рассматривать подобные состояния скорее как пограничные, чем формы истерии.

3. Истерическая структура конституируется комплексом представлений и аффектов. Роль, которую играет деятельность фантазии, рассматривается с динамической, топической и экономической точек зрения. Либидинозные и агрессивные импульсы влечений приобретают свой смысл благодаря фантазиям. При этом в результате стимулирования фантазии возникает угроза аффективного усиления влечений, которое вынуждено искать прибежища в симптомах. Что касается всегда живого и особенно интенсивного аффекта, то он может стать самоцелью, из-за чего истерик полностью растворяется в своем аффекте. В таком случае говорят об аффективной булимии. Истерическое желание ведет к неприятной эротизации страха и к наказанию со стороны Сверх-Я.

4. Говорят ли о необходимости модифицировать концепцию Фрейда, помещая конфликт фиксации в догенитальность, или же признают наличие двух (или многих) истерических структур (к этому можно было бы добавить истерические психозы), в любом случае следует соотнести друг с другом эти разнообразные картины болезни, не довольствуясь односторонней генетической точкой зрения. Для меня коренной конфликт истерика кроется в его неспособности через свой сексуальный опыт привести связь с новым объектом, имеющим фаллическое значение, в соответствие с сохранением родительской объектной любви. Чувство потери родительской объектной любви выражается через переживание отделения от первичных объектов (парциальных или целостных), а также через печаль из-за него. Основной сферой выражения этого конфликта является сексуальность, поскольку исполнение сексуального желания, удовлетворение личной' потребности означает преодоление фиксации на родительских объектах — преодоление, которое не может происходить без чувства разлуки и печали. В истерии новые катексисы грозят разрушить старые. Инфантильная сексуальность легко уязвима в силу совершенно неподготовленного вторжения импульсов влечения в Я. Само по себе это является эффектом отделения и расставания, но также отделения и печали из-за отсутствия влечений к родительскому объекту и страха потерять любовь этого объекта и быть им покинутым.

5. Фантазия конституируется в виде катексиса территории Я с целью держать личные стремления объекта на удалении от интериоризированного доныне родительского объекта и одновременно вне его. В то же самое время фантазия закрепляет, хотя и бессознательным образом, в своей ограниченной сфере неотъемлемую связь с желанным родительским объектом (объектом желаний). Однако наличие двух родителей и бисексуальности индивида является причиной того, что в процесс фантазирования не вовлекаются одновременно оба родителя, что невозможно одновременно удовлетворить тому и другому присутствующему в индивиде полу, что объясняется взаимным исключением обоих родителей и сексуальной полярностью в отношении к другому. Важным фактором является амбивалентность индивида в смысле объединения обоих родителей в первосцене, объединения, происходящего в ущерб индивиду, который чувствует себя отстраненным и ненавидит родительскую сексуальность, продуктом которой он является, поскольку становится нежелательным в более поздних сексуальных отношениях. Фантазия, следовательно, сигнализирует одновременно о признании отмены отделения и печали, а также ее отрицания. Позднее, во взрослом возрасте, она служит защитой от каких бы то ни было новых глубоких отношений, таящих в себе опасность поставить под сомнение родительскую фиксацию. В то же самое время она противодействует осуществлению сексуальных стремлений взрослого и автономии, содержащей эти стремления.

Кроме того, фантазия является феноменом, который легче всего мобилизовать при контакте с объектами. Страх оказаться застигнутым врасплох вторжением импульсов влечения, побуждает индивида к антиципаторной эротизации с целью сохранить контроль над объектом. Но таким образом невозможно добиться сексуального удовлетворения. Поэтому истерик постоянно находится в поиске новых эротических отношений, которые непременно должны приносить разочарование. Это объясняется антиципацией утраты (комплекс кастрации), отделением (удалением от объекта) и печалью (отказом от объекта). Эти переживания внушает страх, поскольку способны вызвать деструктивные реакции по отношению к объекту или (в результате инверсии) по отношению к индивиду. Это выражается либо в переживании деперсонализации, либо в попытке самоубийства. Здесь следует подчеркнуть важность отрицания через бегство в (естественный или искусственный) сон, которое зачастую неверно интерпретируется как попытка самоубийства.

6. Интериоризация этого конфликта выражается не только через объектные отношения истерика, но и через его умственную деятельность. Ассоциативный стиль также характеризуется связью отделение — печаль: бессвязной речью с преобладанием амнезии, явными и неожиданными вытеснениями на одну и туже позицию или с одной позиции на другую, сновидениями без ассоциаций, гротескным символизмом без осознания символизируемых содержаний, сексуализацией, мгновенного переноса без осознания его повторяющегося характера, аффектами отвода порождающего страх или депрессивного типа (чувство опустошенности) без понимания их массивного характера, чувствительностью к отказу в сочетании с паразитической зависимостью и т.д. Эротизация Сверх-Я поддерживает фиксацию на родительских объектах. Превращая удовольствие в неудовольствие, индивид сохраняет образ, воспрещающий любое удовлетворение, поскольку удовлетворение личных стремлений означало бы, что индивид ради исполнения требований своего Я мирится с отказом от родительского образа, аналогичного Сверх-Я. Либо объект представляется злым и не.дающим удовлетворения, либо индивид убежден в собственной «злобе», и поэтому любой потенциально хороший объект превращается в злой. Хороший объект — это всегда объект, который служит наслаждению другого. Отсюда идентификация с другим объектом, который допускает удовлетворение только через включенное между ними лицо. Но во всех этих случаях сохраняется связь с родительским символом через взаимное овладение, особенно тогда, когда речь идет о сексуальном удовольствии, в которое включается третий объект.

7. Таким образом, конверсионную истерию можно понимать как поиск удовлетворения, инвертированного по своему значению и направлению (это означает, что вместо удовольствия, получаемого от внешнего объекта, мы сталкиваемся с неприятным симптомом, заключенным внутри тела), результатом которого является отсутствие насыщения из-за отвода удовольствия. Конверсию можно понимать как особую модальность механизма сгущения. В принявших такую форму фантазиях истерик конденсирует разнообразные идентификации и освоение антагонистических ролей. Однако подобное сгущение — на этом моменте мы настаиваем категорически — является не просто сгущением характерных свойств или представлений, оно прежде всего является сгущением аффектов, способствующих повышению концентрации энергии. Сгущение характерных свойств плюс сгущение (контркатектированных и инвертированных) аффектов равнозначно конверсии. Конверсия поглощает энергию, которая должна быть устранена или расщеплена в самом теле. Этой количественной варианте соответствует качественная варианта, диссоциирующая и упрочающая бессознательное ядро истерии. Но даже если благодаря появлению симптома происходит редукция страха, страх смещается и превращается в страх по поводу — всегда сомнительного — достижения симптома с точки зрения обеспечения защиты.

Сгущение проявляется в качестве механизма, противодействующего как отделению и его аффективным последствиям, так и его специфическим выражениям, которые целиком относятся к утрате объекта. В этом смысле все переживания недостатка находят обоюдный резонанс: данная взаимосвязь простирается от кастрации до утраты груди и наоборот. Отсюда и та аффективная булимии, на которую мы уже указывали. Смещение наверх характеризует топическую регрессию: «в фантазии» вагина уже наделена пенисом, способным найти доступ в тело лишь через ротовую полость; но это как раз тот путь, по которому — по-прежнему в фантазии — происходит оплодотворение. Тем самым фелляция и оральное присвоение груди дополняют друг друга, содействуя осуществлению единственного желания: обладания — фаллического бытия — оплодотворения — в такой последовательности. Ведь истерик и в самом деле может «говорить своей плотью». Но то, что он желает, не будучи когда-либо удовлетворенным, представляет собой изобилие, которое навсегда избавляет его от недостатка. Неспособный принимать дар другого, истерик живет за счет самопоедания, хотя на первый взгляд складывается впечатление, что он тянет соки из других. Усилия тщетны, ведь ничего из того, что абсорбируется им у другого, он не удерживает — он либо сразу его отвергает, либо эвакуирует, не извлекши из него какой-либо реальной пользы. Вероятность поддер-

жки извне невелика, поскольку он никогда не будет способен осуществить желание обрести счастье через ребенка—пенис—мать или пенис—ребенка—мать. Чего же хочет истерик? Быть ребенком, сосущим грудь, или грудью, которую может сосать ребенок? Здесь нет никакого отделения, поскольку каждое из этих двух состояний является отражением другого и поскольку таким образом возникает

отношение целостности.

Тем самым становятся понятными два следствия: десексуализирующая идеализация как желание и поиск совершенного, то есть всеобъемлющего отношения, и приводящее к депрессии их крушение, неизбежное из-за недостаточности другого. Можно задаться вопросом: сможет ли истерик благодаря прогрессу науки, осуждающей в социальном отношении бегство в конверсию, добиться компенсации, выбирая тот же самый путь? И поскольку в силу своей диспозиции он не побуждается ни к действиям (психопатическое ядро), ни к токсикофилии (токсикоманическое ядро), у него, пожалуй, остается лишь депрессивное решение, тем более что истерическая депрессия в отличие от самообвиняющей меланхолической депрессии всегда является обвинением других, и поскольку современная культура рассматривает истерическую депрессию как общепризнанную болезнь цивилизации, объясняя ее более или менее поверхностными причинами, а именно переутомлением, влиянием порождающих страх условий жизни, недостатком возможностей для аффективного обмена в городских общинах и т.д.

8. Истерия была областью мании одержимости. Однако нельзя сказать наверняка, что мы эту область покинули. Присвоение, интроекция и идентификация отсылают нас туда. Мы заменили сверхъестественное объяснение научным, в котором место «духов» заняли образы. В истерии (как, впрочем, и во всех других психопатологических структурах) одержимость двойником или преследователем следует предпочесть тому отчуждению, которое создает невыносимую психическую жизнь, продукт отсутствующего. Специфичность истерии надлежит объяснять тем, что проблемы остаются связанными с половой сферой тела. Из этого мы делаем вывод, что, если во фрейдовской теории господствовала идея о взаимосвязи между истерией и конверсией, то нынешняя теория имеет явную тенденцию к тому, чтобы исследовать связи между истерией и депрессией, эту промежуточную область нарциссических неврозов, лежащую между неврозами переноса и психозами.

9. Мы сталкиваемся здесь с проблемой отношений, которая соединяет истерию с психоз. При этом следует констатировать:

а) наличие психотизирующего фактора истерической структуры. С этим фактором сталкиваемся в определенных пограничных состояниях с истерическим аспектом, отличительным признаком которых является постоянная борьба с утратой объекта — борьба, в ходе которой утраченный объект всеми доступными средствами (нимфоманиакальное и мифоманиакальное обольщение, токсикоманиакальное поведение, угроза суицида и т.д.) пытаются заполучить обратно. Психозы деперсонализации, на наш взгляд, также находятся в этих рамкам (см.: Bouvet 1960). Эти состояния могут либо сохранять характер пограничных, либо пероходить в состояния еще более тяжелой декомпенсации;

б) наличие истерического фактора в определенных психозах (см. статью В. Бис-тера в т. И). Огромное множество острых маниакальных психозов обращает на себя внимание как неожиданностью появления, так и эффективностью их лечения, которое все же подвержено периодическим неудачам. Что же касается хронических структур, то некоторые из них (бред отношения и даже параноидная шизофрения) имеют четко выраженный истерический оттенок. В этом последнем случае складывается впечатление, что истероидные формы психоза с точки зрения прогноза являются более благоприятными.

10. Зачастую проводится параллель между истерией и психосоматикой. Подчеркивалось отсутствие — связанной прежде всего с фантазиями — функции представлений (см. статью Я. Бастиаанса в т. II). Здесь речь идет не столько о глобальном, сколько о функциональном недостатке. В психической экономике фантазия уже не играет роль посредника. В тяжелых случаях психосоматический синдром сопровождается действительным нарушением мышления, изменяющим первичный процесс и сопоставимым с признаками отрицания, с которыми приходится сталкиваться в наблюдаемой реальности психозов. Психосоматическое заболевание в этом случае следует понимать как проигрывание внутри (acting in), нацеленное на тело.

Если в заключение мы обратимся к культурным феноменам, свидетелем которых вне своей аналитической работы является сегодня аналитик, но которые вместе с тем он рассматривает все же через косвенную перспективу, то нам следует задаться вопросом, не являются ли ныне определенные факты (например широкая известность, которой обладает эротизм, склонность к наркотикам, более или менее эндемичные вспышки насилия) формами социального выражения истерии. Их анализ, наверное, бы показал, что с точки зрения классической истерической патологии они являются именно тем, что представляет собой поверхностная истеризация по отношению к глубокой эротизации. Первое выставляется напоказ и используется в качестве защиты с тем, чтобы лучше замаскировать второе — то есть страх. Задача аналитика состоит в том, чтобы не допустить втягивания себя в эту игру, точно так же как в свое время этого не должен был позволить истерикам Фрейд. И хотя Фрейд поставил нас на путь решения загадки истерии, сам он отчасти стал жертвой соблазнов обманных игр истерика, маскирующих страх последнего перед пустотой. Без преувеличения можно утверждать, что потребуется еще много труда, чтобга прояснить тайну истерии.