Материя, движение, пространство, время

Аристотель

 

Так же как относительно бесконечного, физику необходимо уяснить и относительно места – существует оно или нет, и как существует, и что оно такое. Ведь существующие /предметы/, и как все признают, находятся где-нибудь (несуществующее нигде не находится; где, в самом деле, козлоолень или сфинкс?), и из видов движения самым обыкновенным и в собственном смысле передвижения будет движение в отношении места, которое мы называем перемещением. Но немало трудностей заключает в себе вопрос, что такое место, так как оно не представляется одинаковым, если рассматривать его исходя из всего, что ему присуще.

Что место есть нечто – это ясно из взаимной перестановки /вещей/; где сейчас находится вода, там после ее ухода – как, /например/, из сосуда – снова окажется воздух, а иногда то же самое место займет еще какое-нибудь /тело/; само же /место/ кажется чем-то отличным от всего появляющегося в нем и сменяющего друг друга.

Далее, перемещения простых физических тел, например огня, земли, подобных им, показывают не только, что место есть нечто, но также, что оно имеет и какую-то силу. Ведь каждое /из этих тел/, если ему не препятствовать, устремляется к своему собственному месту – одно вверх, другое вниз, а верх, низ и прочие шесть направлений суть части и виды места. А именно, верх находится не где придется, а куда устремляются огонь и легкое /тело/; равным образом не где придется находится низ, а куда /движутся тела/, тяжелые и землистые, как если бы эти /места/ различались не положением только, но и силой.

Далее, утверждающие существования пустоты называют ее местом, так как пустота, /если бы она существовала/, была бы местом, лишенным тела.

Итак, на основании сказанного можно принять, что место представляет собой нечто наряду с телами и что всякое чувственно воспринимаемое тело находится в /каком-либо/ месте. По-видимому, Гесиод правильно говорит, делая первым хаос. Он говорит:

Прежде всего возник Хаос, а уж затем Гея широкогрудая..., как если бы существующим /вещам/ надлежало сначала предоставить пространство, ибо он, как и большинство /людей/, считал, что все /предметы/ находятся где-нибудь и в /каком-нибудь/ месте. Если дело обстоит таким образом, то сила места будет /поистине/ удивительной и первой из всех /прочих сил/, ибо то, без чего не существует ничего другого, а оно без другого существует, необходимо должно быть первым: ведь место не исчезает, когда находящиеся в нем /вещи/ гибнут.

Однако, если место существует, трудно решить, что такое – масса ли тела или какая-нибудь иная природа, ибо прежде всего надо установить его род. Оно имеет три измерения: длину, ширину и глубину, /т.е. те самые измерения/, которыми определяется всякое тело. Но невозможно, чтобы место было телом, потому что тогда в одном и том же /месте/ оказались бы два тела.

Чем же можем мы считать место? Имея подобную природу, место не может быть элементом или состоять из них, будь они телесные или бестелесные: ведь оно имеет величину, а бестелесное тело ее не имеет; элементы же чувственно воспринимаемых тел суть тела, а из умопостигаемых /элементов/ не возникает никакой величены. Далее, в каком отношении к вещам можно было бы считать место существующих /вещей/? Ведь ни одна из четырех причин не присуща ему: оно не может быть ни материей существующих /вещей/, так как из него ничего не состоит, ни формой и определением предметов; оно не есть цель и не приводит в движение существующие /вещи/. Далее, если место само относится к существующим /вещам/, то где оно будет? Ведь апория Зенона требует обсуждения; а именно, если все существующее находится в некотором месте, то ясно, что должно быть и место места, и так далее, до бесконечности. Далее, как всякое тело находится в /некотором/ месте, так и во всяком месте /должно быть, тело; что же мы скажем тогда о растущих /телах/? Ведь на основании сказанного необходимо, чтобы и место вырастало вместе с ним, если место каждого /тела/ ни меньше, ни больше его.

Если же место есть первое, что объемлет каждое тело, оно будет какой-то границей, так что может показаться, что место есть вид и форма каждого /тела/ – то, чем определяется величина и материя величины, так как это и есть граница каждого. С этой точки зрения место есть форма каждого /тела/.

Однако нетрудно видеть, что место не может быть ни тем ни другим, так как форма и материя неотделимы от предмета, а для места это допустимо. Ибо в чем был воздух, в том опять появляется, как мы сказали, вода, так как вода и воздух, а равным образом и другие тела занимают место друг друга; следовательно, место не есть ни часть, ни устойчивое свойство отдельного /предмета/, а нечто от него отделимое. По-видимому, место есть нечто вроде сосуда; ведь сосуд есть /как бы/ переносимое место, сам же он не имеет ничего от /содержащегося в нем/ предмета. И вот, поскольку /место/ отделимо от предмета, поскольку оно не есть форма, поскольку же объемлет его, постольку оно отличается от материи. Всегда кажется, что существующее где-либо и само по себе есть нечто и что существует нечто другое, вне его. (Платону же надо задать вопрос, если позволительно /немного/ отклониться в сторону: почему идеи и числа не находятся в /каком-нибудь/ месте, раз место «сопричастно» – все равно, сопричастно ли оно «большому» и «малому» или материи, как он писал в «Тимее»?), далее как могло бы /что-нибудь/ стремиться к своему месту, если бы место было материей или формой? Невозможно ведь быть местом тому, чему не присущи ни движение, ни верх или низ; следовательно, место не надо искать среди таких /вещей/. Если же место в самом /предмете/ (а так и должно быть, если оно форма или материя), тогда получается, что место /само помещается/ в месте, так как и форма и неопределенное изменяются и движутся вместе с предметом, находятся не всегда в одном и том же /месте/, а там, где оказывается предмет. Следовательно, будет существовать место места. Далее, когда воздух становится водой, место исчезает, так как возникшее тело оказывается не в том же самом месте; что же это за уничтожение?

Итак, нами изложено, на основании чего необходимо признать место чем-то существующим и откуда возникают затруднения /в вопросе/ о его сущности. [...]

После сказанного следует по порядку перейти к времени. Прежде всего хорошо будет поставить о нем вопрос с точки зрения более общих соображений, /а именно/ принадлежит ли /время/ к числу существующих или не существующих /вещей/, затем какова его природа.

Что время или совсем не существует, или едва /существует/, будучи чем-то неясным, можно предполагать на основании следующего. Одна часть его была, и ее уже нет, другая – будет, и ее еще нет; из этих частей слагается и бесконечное время, и каждый раз выделяемый /промежуток/ времени. А то, что слагается из несуществующего, не может, как кажется, быть причастным существованию. Кроме того, для всякой делимой вещи, если только она существует, существовали бы или все ее части, или некоторые, а у времени, которое /также/ делимо, одни части уже были, другие – будут и ничто не существует. А «теперь» не есть часть, так как часть измеряет целое, которое должно слагаться из частей; время же, по всей видимости, не слагается из «теперь». Далее, не легко усмотреть, остается ли «теперь», которое очевидно разделяет прошедшее и будущее, всегда единым и тождественным или /становится/ каждый раз другим.

Таковы затруднения, проистекающие из присущих времени /особенностей/. А что такое время и какова его природа, одинаково не ясно как из того, что нам передано от других, так и из того, что нам пришлось разобрать раньше.

Так как время скорее всего представляется каким-то движением и измерением, то это и следует рассмотреть. Измерение и движение каждого /тела/ происходит в нем самом или там, где случится быть самому движущемуся и изменяющемуся; время же равномерно везде и при всем. Далее, изменение может идти быстрее и медленнее, время же не может, так как медленное и быстрое определяется временем.

Итак, что время не есть движение, но и не существует без движения – это ясно. Поэтому, когда мы исследуем, что оно такое, нужно начать /именно/ отсюда /и выяснить/, что же такое время; в связи с движением. Ведь мы вместе ощущаем и движение, и время; и если даже темно и мы не испытываем никакого воздействия на тело, а какое-то движение происходит в душе, нам сразу же кажется, что произошло какое-то движение. Следовательно, время есть движение, или нечто связанное с движением, а так как оно не движение, ему необходимо быть чем-то связанным с движением.

Так как движущееся движется от чего-нибудь к чему-нибудь и всякая величина непрерывна, то движение следует за величиной: вследствие непрерывности величины непрерывно и движение, а вследствие движения – время; ибо сколь велико /было/ движение, столько, как нам всегда кажется, протекло и времени. А что касается предыдущего и последующего, то они первоначально относятся к месту. Здесь, конечно, они связаны с положением, но так как в величине имеется предыдущее, то необходимо, чтобы и в движении было предыдущее и последующее – по аналогии с теми. Но и во времени есть предыдущее и последующее, потому что одно из них всегда следует за другим. Предыдущее и последующее существуют в движении и по субстрату тождественны с движением, хотя бытие их иное, а не движение. И действительно мы и время распознаем, когда разграничиваем движение, определяя предыдущее и последующее, и тогда говорим, что протекло время, когда воспринимаем чувствами предыдущее в движение. Мы разграничиваем их тем, что воспринимаем один раз одно, другой раз другое, а между ними – нечто отличное от них; ибо когда мы мыслим крайние точки отличными от середины и душа отмечает два «теперь» – предыдущее и последующее, тогда это /именно/ мы и называем временем, так как ограниченное /моментами/ «теперь» и кажется нам временем. Это мы положим в основание /последующих рассуждений/.

Итак, когда мы ощущаем «теперь» как единое, а не как предыдущее и последующее в движении или как тождество чего-то предыдущего и последующего, тогда нам не кажется, что прошло сколько-нибудь времени, так как не было и движения. Когда же есть предыдущее и последующее, тогда мы говорим о времени, ибо время есть не что иное, как число движения по отношению к предыдущему и последующему.

Ясно также, что если времени не будет, то не будет и «теперь» и, если «теперь» не будет, то не будет и времени, ибо вместе существуют и перемещаемое с перемещением, и число перемещаемого с числом перемещения. Время есть число перемещения, а «теперь», как и перемещаемое, есть как бы единица числа. Время и непрерывно через «теперь», и разделяется пространством «теперь», так как и в этом отношении оно следует за перемещением и перемещаемым, ибо движение и перемещение едины благодаря перемещаемому телу, которое едино не по своему субстрату (ведь оно может и остановиться), но по определению, /поскольку оно движется/: ведь оно разграничивает предыдущее и последующее движение. В некотором отношении оно соответствует точке, так как точка и соединяет длину, и разделяет: она служит и началом одного /отрезка/ и концом другого. Но если брать ее в таком смысле, пользуясь одной точкой как двумя, то она необходимо остановится – если одна и та же точка будет началом и концом. А «теперь» вследствие движения перемещаемого тела всегда иное; следовательно, время есть число не в смысле /числа/ одной и той же точки, поскольку она начало и конец, а скорое как края одной и той же линии, и не в смысле ее частей, и это как в силу нами сказанного (тогда нужно будет пользоваться средней точкой как двумя, так что произойдет остановка), так еще и потому, что «теперь», очевидно, не есть частица времени и не делит движение, так же как точки не делят линию, а вот два отрезка линии составляют части одной. Итак, поскольку «теперь» есть граница, оно не есть время, но присуще ему по совпадению, поскольку же служит для счета – оно число. Ведь границы принадлежат только тому, чьими границами они являются. А число этих лошадей – скажем, десять – может относиться к другим предметам.

Что время, таким образом, есть число движения в отношении к предыдущему последующему и, принадлежа непрерывному, само непрерывно – это ясно.

Аристотель. Физика. // Соч.: В 4 т. – М., 1981. – Т. 3 – С. 123-127, 145-150.

Ибн Сина

 

Движением обычно называют то, что совершается в пространстве, но теперь значение этого понятия стало другим, более общим, чем пространственное движение. Любое состояние и действие какой-нибудь вещи, которая является потенциально [такой-то] вещью, по причине этой потенциальности называют движением.

Все, что движется, или движется чем-то извне (например, стрела из лука, вода при нагревании огнем), или движется само по себе (например, камень, падающий сам, или горячая вода, которая сама становится холодной). Движение того, что само движется, происходит не в его телесности, а только в его состоянии и форме. Если бы оно происходило в его телесности, то движение должно было бы быть постоянным и равным для всех тел.

Стало быть, оно происходит из какой-то силы, и если эта [сила] не обусловлена волей и равномерна, то силу эту называют природой, ибо природа является ближайшей причиной, от которой происходит движение и покой того тела, движение и покой которого вытекает из его сущности. А если оно обусловлено волей и неравномерно, то оно вытекает не из самого себя исключительно и не из сути; а чтобы быть равномерным, напротив, оно должно вытекать из самого себя, и тогда является обусловленным волей или вне воли. Это есть душа.

Противоположность каждого движения есть покой. Тело, которое движется в отношении места, или по количеству, или по качеству, или же в другом смысле, если оно движется равномерно, [то дойдет до такого] состояния, которое называется покоем.

Движение тел бывает трояким: первое по акциденции, второе – по принуждению, третье – естественное.

Движение по акциденции заключается в том, что тело находится в другом теле, которое движется. Стало быть, его движение происходит вследствие движения тела, в котором оно находится. Например, одежды, находящиеся в сундуке [двигаются], когда сундук передвигается с места на место, т.е. с одного места на другое место, как, например, из одного дома в другой, но их собственное место остается, так как их собственным местом является сундук.

Движение по принуждению: тело движется с одного собственного места на другое собственное место, но это движение [происходит] не само по себе, а причина движения находится вне сущности [тела]. Например, все, что тянут, зажигают или бросают.

Движение естественное – это то, которое происходит само по себе, как, например, падение камня, падение воды, поднятие огня и воздуха. Если бы падение камня и воды и подъем огня и воздуха происходили бы по принуждению, как это утверждают некоторые ученые, которые говорят, что вода выжимает воздух из себя и выбрасывает его, или, как говорят другие, что весь воздух притягивает часть воздуха к себе, так же, как и земля, притягивает к себе часть земли, или же небо центробежно отбрасывает землю от себя, или же небо притягивает к себе огонь, – тогда получилось бы, что то, что меньше, должно двигаться быстрее, а то, что больше, – медленнее, а мы в действительности видим обратное. Стало быть, это движение естественное и оно происходит вследствие того, что [тело] ищет свое место.

Движение, которое происходит само по себе, бывает или круговращательным, которое происходит в положении [тела], которое переходит из одного положения в другое, а оно является душевным, или прямолинейным в пространстве из одного места в другое.

Прямолинейное движение бывает двояким: или поднимающимся вследствие легкости, или опускающимся вследствие тяжести. Оба они или имеют исход, или не имеют исхода. Поднимающееся движение, имеющее исход, свойственно огню, а поднимающееся без конца – воздуху. Опускающееся движение, имеющее исход, свойственно земле, не имеющее исход, свойственно воде. Чем чище [тело по своей природе], тем его движение быстрее и прямолинейнее; а если в нем есть примесь противоположного к его характеру, то движение менее прямолинейное и медленное.

Движение бывает либо естественное, либо по принуждению; также и покой.

Движение тогда естественно, когда тело не хочет этого места, а хочет другого места. Естественный покой бывает тогда, когда тело хочет этого места. Движение по принуждению бывает тогда, когда тело хочет двигаться не в эту сторону, а в другую. Покой по принуждению бывает тогда, когда тело хочет не этого места, а другого. Например, если кто-нибудь насильно бросает камень в воздух или же насильственно вдувает воздух в воду. Пустота может быть только одинаковой. В ней нет различий, и поэтому одно место для нее не лучше другого. Положение мира в тех пределах, в которых он расположен, не может быть лучше, чем иное его положение, кроме как случайно, а случайность не вечна и происходит по акцидентальной причине, как мы уже уяснили. Дело в том, что мир не находится на месте, не поднимается так, чтобы кто-нибудь мог спросить: почему мир здесь, а не в другом месте? Следовательно, ясно, что в пустоте не бывает ни естественного, ни принудительного движения и покоя. Всякое тело, находящееся на месте, или движется, или находится в состоянии покоя. Итак, этим доводом и путем других доказательств установлено, что тела не существуют в пустоте.

Итак, место тела не есть ни первичная материя, ни форма, ни объем, ни пустота; место тела есть граница объемлющего его тела, и не всякая граница, а такая, которая соприкасается с объемлемым телом и при помощи которой одно тело соприкасается с другим, например, внутренняя поверхность кувшина соприкасается с водой в зависимости от того, будет ли кувшин толстый или тонкий, или не будет иметь никакой толщины. Во всех случаях эта внутренняя поверхность будет местом воды. И это мнение самое правильное. Это мнение великого философа Аристотеля. Впоследствии ученые присоединились к нему по этому вопросу. Стало быть, место огня – внутренняя поверхность неба, место воздуха – внутренняя поверхность огня, место воды – внутренняя поверхность воздуха, а место земли – внутренняя поверхность воды, при условии, что огонь находится на своем месте, воздух на своем, равно как и вода.

И при этом условии, что каждый из них будет на своем определенном месте, как это необходимо.

Ибн Сина. Физика // Избр. филос. произв. – М., 1980. – С. 185-194.

Ломоносов

 

Очень хорошо известно, что теплота возбуждается движением: от взаимного трения руки согреваются, дерево загорается пламенем; при ударе кремния об огниво появляются искры; железо накаливается докрасна от проковывания частыми и сильными ударами, а если их прекратить, то теплота уменьшается, и произведенный огонь тухнет. Далее, восприняв теплоту, тела или превращаются в нечувствительные частички и рассеиваются по воздуху, или превращаются в пепел, или в них настолько уменьшается сила сцепления, что они плавятся. Наконец, образование тел, жизненные процессы, произрастание, брожение, гниение ускоряется теплотой, замедляются холодом. Из всего этого совершенно очевидно, что имеется достаточное основание теплоты в движении. А так как движение не может происходить без материи, то необходимо, чтобы достаточное основание теплоты заключалось в движении какой-то материи.

И хотя в горячих телах нередко взгляд не замечает какого-либо движения, но таковое все-таки очень часто обнаруживается по производимым действиям. Так, железо, нагретое почти до накаливания, кажется на глаз находящимся в покое; однако оно одни тела, придвинутые к нему, плавит, другие – превращает в пар; т.е., приводя частички их в движение, оно тем самым показывает, что и в нем имеется движение какой-то материи. Ведь нельзя отрицать существование движения там, где его не видно; кто, в самом деле, будет отрицать, что когда через лес проносится сильный ветер, то листья и сучки дерева колышутся, хотя бы при рассматривании издали глаз не видел движения.

Так как тела могут двигаться двояким движением – общим, при котором все тело непрерывно меняет свое место при покоящихся друг относительно друга частичках, и внутренним, которое есть перемена места нечувствительных частичек материи, и так как при самом сильном общем движении часто не наблюдается теплоты, а при отсутствии такого движения – наблюдается большая теплота, то, следовательно, теплота состоит во внутреннем движении материи.

В телах материя двоякого рода: связанная, именно движущаяся со всем телом и обладающая инерцией; и проникающая, подобно реке, в поры первой. Спрашивается: которая из них, приведенная в движение, производит теплоту? Чтобы удовлетворительно ответить на этот вопрос, надо рассмотреть главные явления, наблюдаемые для горячих тел. Делающему это ясно, что 1) в телах имеется тем больше теплоты, чем плотнее связана их материя, и наоборот. Так, рыхлая пакля загорается гораздо большим пламенем (но дающим гораздо меньше жару), чем она же, сжатая более плотно. Соломой, которая горит легким пламенем, обитатели плодородных областей России, лишенных лесов, пользуются вместо дров, предварительно связав ее в плотные, толстые жгуты. Более пористые дрова горят, давая меньше жара, чем более плотные, а ископаемые угли, содержащие в своих порах каменистую материю, сгорают более интенсивно, чем древесные угли, наполненные пустотами. Затем воздух нижней атмосферы более нагревается так, что очень тёплые долины окружены горами, покрытыми так называемым вечным льдом. Более плотные тела в том же объеме содержат больше связанной материи, чем проникающей. А так как из законов механики известно, что количество движения тем значительнее, чем большее количество материи находится в движении, и, наоборот, если достаточное основание теплоты находится во внутреннем движении проникающей материи, более пористые тела должны бы обладать большей емкостью для теплоты, чем более плотные, – в порах первых ведь находится больший запас проникающей материи. А так как, наоборот, количество теплоты соответствует количеству связанной материи тел, то очевидно, что достаточная причина теплоты заключается во внутреннем движении связанной материи тел.

Эта истина подтверждается действием небесного огня, направляемого на тела зажигательными машинами: по удалении из фокуса теплота в них сохраняется тем дольше, чем плотнее, так что в очень разреженном воздухе она не остается в течение заметного времени. К тому же вследствие разной тяжести и твердости тел ими удерживается разное количество теплоты; опыт показывает, что интенсивность ее пропорционально весу тела в отношении сцепления его частей: очевидное указание на то, что связанная материя двояка – собственная, из которой состоит тело, и блуждающая, находящаяся в пустотах, лишенных собственной материи; так как обе движутся вместе с самим телом и составляют одну общую массу, то не может быть, чтобы собственная материя, возбужденная к тепловому движению, не приводила в движение блуждающую материю, и наоборот. Таким образом, теплая губка нагревает проникающую в ее поры более холодную воду, и, обратно, более теплая вода согревает более холодную губку.

Внутреннее движение можно себе представить происходящим трояким образом: 1) путем непрерывного изменения места нечувствительными частичками; 2) путем вращения их без перемены места; 3) наконец, путем непрерывного колебания взад и вперед в нечувствительном месте, в очень малые промежутки времени. Первое мы назовем поступательным, второе вращательным, третье колебательным внутренним движением.

Частички жидких тел связаны друг с другом так слабо, что растекаются, если не сдерживаются каким-либо твердым телом; не требуется почти никакой внешней силы, чтобы уничтожить их сцепление – они самопроизвольно могут отпадать, удаляться друг от друга и двигаться поступательно.

Наоборот, частички твердых тел, особенно более крепких неорганических, так прочно связаны, что энергично сопротивляются внешней силе, стремящейся их разъединить; поэтому им невозможно самопроизвольно, разрушив связь сцепленья, отойти друг от друга и двигаться внутренним поступательным движением. Поэтому в силу положения следует, что внутреннее поступательное движение связанной материи не есть причина теплоты.

Из определения внутреннего колебательного движения ясно видно, что при таком движении частички тел не могут сцепляться друг с другом. Хотя расстояния, в которых совершаются их крайне малые колебания, весьма незначительны, однако невозможно, чтобы при этом частички не лишались взаимного касания и по большей части не оказывались вне его. Для чувствительного сцепления частичек тела требуется непрерывное взаимное соприкосновение их, следовательно, такое сцепление невозможно, если частички подвержены внутреннему колебательному движению. На деле большинство тел при прокаливании плоть до горения сохраняют очень сильное сцепление частей; поэтому очевидно, что теплота тел не происходит от внутреннего колебательного движения связанной материи.

Итак, после того как мы отвергли поступательное и колебательное внутренние движения, со всей очевидностью следует, что причина теплоты состоит во внутреннем вращательном движении связанной материи – ведь ее необходимо приписать какому-нибудь из трех.

Таким образом, мы доказали априори и подтвердили апостериори, что причиной теплоты является внутреннее вращательное движение связанной материи; теперь переходим к рассмотрению мнений, которые многие современные философы высказывают относительно теплоты. В наше время причина теплоты приписывается особой материи, называемой большинством теплопроводной, другими – эфирной, а некоторыми - элементарным огнем. Принимают, что, чем большее количество ее находится в теле, тем большая степень теплоты в нем наблюдается, так что при разных степенях теплоты одного и того же тела количество теплопроводной материи в нем увеличивается и уменьшается. И хорошо, если бы еще учили, что теплота тела увеличивается с усилением движения этой материи, когда-то вошедшей в нее; но считают истинной причиной увеличения или уменьшения теплоты простой приход или уход разных количеств ее. Это мнение в умах многих пустило такие могучие побеги и настолько укоренилось, что можно прочитать в философических сочинениях о внедрении в поры тел называемой выше теплопроводной материи, как бы притягиваемой каким-то любовным напитком; и наоборот, – о бурном выходе ее из пор, как бы объятой ужасом. Поэтому мы считаем нашей обязанностью подвергнуть эту гипотезу расследованию.

После того как философы начали более внимательно изучать явления, связанные с нагреванием тел, они легко заметили, что при увеличении теплоты растет и объем каждого тела. И так как они точно знали, что к телам ничего не прибавилось, кроме теплоты, и они еще держались представлений древних об элементарном огне, то они не сомневались, что какая-то материя, свойственная огню, вошла при накаливании в поры тел и их расширила, а по выходе ее, тела охлаждаются и сжимаются. Мы охотно согласились бы с ними, если бы было так же легко, как предположить, и показать, чем именно теплопроводная материя вдруг загоняется в нагреваемые тела. Спрашиваю, каким образом в самую холодную зиму, когда всюду лютый мороз, или на очень холодном морском (Бургаве, Элементы химии, часть 2) дне (где, значит, согласно этой гипотезе, теплопроводной материи почти совершенно нет) порох, зажженный малейшей внезапно проскочившей искрой, вспыхивает вдруг огромным пламенем. Откуда и в силу какой удивительной способности материя эта собирается в один момент времени? Действительно ли она слетается весьма стремительно, по какой бы то ни происходило причине, из самых отдаленных мест и, зажигая, расширяет порох? Но ведь в этом случае необходимо или чтобы другие тела, окружающие порох, раньше его нагревались от прилетевшего огня и расширялись, или чтобы этот летучий огонь ничего, кроме пороха, не мог зажигать и расширять и должен был бы позабыть свою природу. Вполне очевидно, что это противоречит прежде всего опыту, а затем здравому смыслу.

Вообще все в природе так устроено, что при увеличении причины растет и ее действие, и, наоборот, при ее уменьшении уменьшается и эффект. Поэтому когда одна и та же степень теплоты наблюдается в двух телах, то при прочих равных условиях, должно было бы быть одно и то же увеличение или уменьшение протяжения каждого тела. Но какое разнообразие наблюдают в этом отношении! Умалчиваю о воздухе, который от градуса замерзания до градуса кипения воды расширяется на третью часть, в то время как вода в том же промежутке температур увеличивается на одну двадцать шестую часть своего объема. Даже тела почти одинаково жидкие, как-то: ртуть, вода, винный спирт, разные масла, а также и твердые, как металлы, стекло, показывают удивительное разнообразие между увеличением протяжения, приобретенным от тех же градусов теплоты. Пусть не подумают кто-нибудь, что более значительное сцепление частей служит препятствием для расширения: сталь ведь обладает более крепким сцеплением частей, чем железо, как известно каждому; однако сталь расширяется больше, железо – меньше, как показывает опыт. Так же и бронза, тело более твердое, чем медь, расширяется от той же степени теплоты больше последней. Нельзя приписать и замедление в накаливании большему весу тел, или называть какие-либо другие обстоятельства, в разных телах мешающие расширению их, чтобы сейчас же не пришли в голову противоположные примеры, говорящие против предположений; все это, конечно, лишь пока расширение нагретых тел приписывается входящей материи. Это – вообще. Но и в частности одно и то же тело при увеличении теплоты может сжиматься – например вода, произошедшая от таяния льда, удельно тяжелее его, так что она при небольшой степени нагревания не позволяет льду опускаться на дно. Так же железо и большинство других тел, будучи еще в твердом состоянии, плавают на самих себе расплавленных, так как занимают больший объем, хотя и обладают уже той степенью теплоты, при которой плавятся. Из всего этого вполне очевидно, что расширением накаливаемых тел и их сжатием при охлаждении отнюдь нельзя доказать удивительные перемещения той теплопроводной материи. [...]

На основании всего изложенного выше мы утверждаем, что нельзя приписывать теплоту тел сгущению какой-то, специально для этого предназначенной материи, но что теплота состоит во внутреннем вращательном движении связанной материи нагретого тела.

Устранив материю теплоты, старательно увековеченную другими, можно было бы положить конец словам, если бы с противной стороны нам не было предложено новое занятие. Ведь существуют ученые, приписывающие и холоду особое вещество и считающие последнее находящимся в солях, на основании производимого при растворении их холода. Так как те же соли нередко производят и теплоту (так, обыкновенная соль при приливании купоросного масла вскипает и нагревается), то мы с таким же правом могли бы приписать причину теплоты солям, если бы не считали такие дикие споры ниже нашего достоинства.

Ломоносов М.В. Размышления о причине теплоты и холода // Избран. филос. произв. – М., 1950. – С. 137-142, 149-151, 154.

 

Ньютон

 

Абсолютное, истинное математическое время само по себе и по самой своей сущности, без всякого отношения к чему-либо внешнему, протекает равномерно и иначе называется длительностью.

Абсолютное пространство по самой своей сущности, безотносительно к чему бы то ни было внешнему, остается всегда одинаковым и неподвижным.

Цит. по кн. «Эйнштейн и философские проблемы физики». – М., 1979. – С. 164.

 

Энгельс

 

Современное естествознание вынуждено было заимствовать у философии положение о неуничтожимости движения; без это­го положения естествознание теперь не может уже существовать. Но движение материи – это не одно только грубое механическое движение, не одно только перемещение; это – теплота и свет, электрическое и магнитное напряжение, химическое соединение и разложение, жизнь и, наконец, сознание. Говорить, будто ма­терия за все время своего бесконечного существования имела толь­ко единственный раз – и то на одно лишь мгновение по сравне­нию с вечностью ее существования – возможность дифференци­ровать свое движение и что до этого и после этого она навеки ограничена одним простым перемещением, – говорить это зна­чит утверждать, что материя смертна и движение преходяще. Неуничтожимость движения надо понимать не только в количе­ственном, но и в качественном смысле. Материя, чисто механи­ческое перемещение которой хотя и содержит в себе возможность превращения при благоприятных условиях в теплоту, электриче­ство, химическое действие, жизнь, но которая не в состоянии породить из самой себя эти условия, такая материя потерпела определенный ущерб в своем движении. Движение, которое поте­ряло способность превращаться в свойственные ему различные формы, хотя и обладает еще возможностью, но не обладает уже действительностью и, таким образом, частично уничтожено. Но и то и другое немыслимо.

Вся доступная нам природа образует некую систему, некую совокупную связь тел, причем мы понимаем здесь под словом тело все материальные реальности, начиная от звезды и кончая атомом и даже частицей эфира, поскольку признается реальность последнего. В том обстоятельстве, что эти тела находятся во вза­имной связи, уже заключено то, что они воздействуют друг на друга, а это их взаимное воздействие друг на друга и есть именно движение. Уже здесь обнаруживается, что материя немыслима без движения. И если далее же материя противостоит нам как нечто данное, как нечто несотворимое и неуничтожимое, то отсюда следует, что и движение несотворимо и неуничтожимо. Этот вывод стал неизбежным, лишь только люди познали вселенную как систему, как взаимную связь тел. А так как философия при­шла к этому задолго до того,как эта идея укрепилась в есте­ствознании, то понятно, почему философия сделала за целых двести лет до естествознания вывод о несотворимости и неуничтожимости движения.

Это старая история. Сперва создают абстракции, отвлекая их от чувственных вещей, а затем желают познавать эти абстракции чувственно, желают видеть время и обонять пространство. Эмпирик до того втягивается в привычное ему эмпирическое познание, что воображает себя все еще находящимся в области чувственного познания даже тогда, когда он оперирует абстракциями. Мы знаем, что такое час, метр, но не знаем, что такое время и пространство! Как будто время есть что-то иное, нежели совокупность часов, а пространство что-то иное, нежели совокупность кубических метров! Разумеется, обе эти формы существования материи без материи суть ничто, пустые представления, абстракции, существу­ющие только в нашей голове. Но ведь нам говорят, что мы не знаем также и того, что такое материя и движение! Разумеется, не знаем, ибо материю как таковую и движение как таковое никто еще не видел и не испытал каким-нибудь иным чувственным образом; люди имеют дело только с различными реально существующими веществами и формами движения. Вещество, материя есть не что иное, как совокупность веществ, из которой абстрагировано это понятие; движение, как таковое, есть не что иное, как совокупность всех чувственно воспринимаемых форм движения: такие слова, как «материя» и «движение», суть не более, как сокращения, в которых мы охватываем, сообразно их общим свойствам, множество различ­ных чувственно воспринимаемых вещей. Поэтому материю и дви­жение можно познать лишь путем изучения отдельных веществ и отдельных форм движения; и поскольку мы познаем последние, постольку мы познаем также и материю и движение как таковые.

Энгельс Ф. Диалектика природы // Маркс К., Энгельс Ф.: Соч. – М. – Т. 20. – С. 550.

Ленин

 

Материя есть философская категория для обозначения объек­тивной реальности, которая дана человеку в ощущениях его, ко­торая копируется, фотографируется, отображается нашими ощу­щениями, существуя независимо от них.