Опасность: истина в действии

Декабря 1984 года

Бхагаван,

Почему простые массы против Вас, тогда как, то, что Вы говорите, нам представляется самой истиной?

Вот в точности поэтому — потому что это представляется самой истиной.

Истина опасна, опасна всем тем людям, которые всегда жили вымыслом, красивой ложью, прекрасными снами, утопиями.

Все эти люди обязательно будут смотреть на истину, как на врага, поскольку она потрясает все, во что они верили, и все, чем они жили.

Истина - это смерть всяческой лжи, какой бы утешительной она ни была.

Почему простые люди были против Сократа? Почему массы так антагонистичны по отношению к аль-Хилладжу Мансуру? Почему все ортодоксальное, религиозное, респектабельное общество было против Иисуса? Их единственным преступлением было то, что они говорили нечто, что так потрясающе тревожило людской сон. Никто не хочет, чтобы его тревожили, когда он видит прекрасный сон.

А у людей нет ничего, кроме снов.

Повсюду были торговцы сновидениями, которые продавали сны и эксплуатировали людей, - а взамен ничего не давали.

Все религиозные деятели, вплоть до настоящего времени, были торговцами сновидениями, эксплуататорами людских слабостей.

Да, это слабости. Всякий родившийся человек умрет. Спрятать истину о смерти невозможно.

Сколько можно украшать кладбища? Сады, лужайки, цветы, мраморные надгробия... но невозможно спрятать факт смерти.

Вы можете заметить, что в каждой стране кладбище находится за городом. На самом деле, оно должно быть в точности посреди города, чтобы каждый, проходя мимо, вспоминал о смерти снова и снова - ведь это единственное, что является определенным.

Все остальное лишь вероятно; может случиться, может не случиться. Но смерть - это не вероятность.

Смерть - это единственная определенность во всей вашей жизни.

Что бы ни случилось, смерть настанет. От нее нельзя убежать. От нее никуда не уйти.

Смерть встретит вас повсюду, куда бы вы ни пошли.

Я вспоминаю одну древнюю притчу. Великому царю приснился сон о том, что перед ним в виде темной фигуры стоит смерть. Даже во сне он почувствовал, как испугался. Но он был храбрым человеком; он как-то собрался с духом и спросил эту странную фигуру: «Кто ты? И чего ты хочешь?»

Фигура сказала: «Я твоя смерть, и я пришла, чтобы предупредить тебя. Не забудь правильное место и правильное время, чтобы встретить меня». Лишь это сказала фигура: «Не забудь правильное место и правильное время, чтобы встретить меня завтра». И потрясение от этих слов было таким сильным, что сон прекратился и царь проснулся. Была середина ночи, но он немедленно вызвал своих мудрых советников, астрологов, толкователей снов, предсказателей будущего, людей всех сортов, и рассказал им свой сон.

Все они начали спорить и обсуждать значение этого сна. Старый слуга царя, который был ему почти как отец - он воспитывал его с самого детства... Мать царя умерла рано, а его отец постоянно отправлялся в далекие путешествия, завоевывал страны, захватывал их, расширял пределы империи. Поэтому он оставался с этим доверенным слугой и считал его почти отцом.

Старик стоял с ним рядом. Он прошептал царю на ухо: «Не тратьте понапрасну время! Эти люди могут спорить сотни лет; они уже проспорили сотни лет. Эти философы, эти астрологи, эти пророки - они никогда ни на чем не сойдутся. Наступает утро, завтра вот-вот начнется, времени не так много. Я предлагаю вам следующее: возьмите своего самого быстрого коня и скачите прочь от этого места». Совет казался основательным: «И пусть эти люди спорят. Они никогда не придут ни к какому заключению. Вечер наступит очень скоро - им же потребуются столетия, - а решения все еще не будет. Если вы будете полагаться на них, то раскаетесь; пусть они себе спорят, а я послушаю их доводы».

Царь потихоньку выскользнул прочь, взял своего самого быстрого коня и ринулся так быстро, как это было только возможно, прочь из дворца, в котором случился такой сон. К вечеру он проскакал сотни миль и был очень счастлив, что оказался так далеко: «Теперь смерти будет трудно найти меня в том месте, в назначенное время».

Солнце садилось. Он добрался до предместий города Дамаска. Чтобы отдохнуть... ведь он не ел целый день, он не выпил и глотка воды. Время было так дорого! Жажда не убьет вас за один день, голод не убьет вас за один день. Он собирался отдохнуть в саду на окраине города. Он вошел в сад, привязал коня к дереву и поблагодарил его, ведь этот конь был, наверное, лучшим конем во всем мире. Он благодарил коня словами: «Сегодня ты по-настоящему проявил свой пыл. Даже я не знал, что ты можешь скакать так быстро. Теперь отдыхай, а я побеспокоюсь о корме и воде для тебя».

И тут он почувствовал руку на своем плече. Он оглянулся. Та же темная фигура стояла перед ним и смеялась. Царь был потрясен; он спросил: «Почему ты смеешься?»

Смерть сказала: «Это то самое место и то самое время. Я беспокоилась, сумеешь ли ты справиться или нет, но твой конь — точно самый лучший конь в мире. Я тоже благодарю его!»

Куда вы убежите? Может быть, то, куда вы отправитесь, и есть то самое место, то самое время. На самом деле, всякое место то самое для смерти, всякое время то самое.

Итак, факты, такие, как смерть... Религии пытались утешить вас, дать вам идеи, которые позволили бы вам построить между вами и страхом смерти буфер - поглотитель удара, - чтобы этот страх не потрясал вас непрерывно; в противном случае жизнь стала бы невозможной. Поэтому в мифологии, в теологии были вплетены всевозможные вымыслы. Всякий, говорящий истину, должен прорываться сквозь всю эту паутину, сквозь эти мифы, эти вымыслы.

И когда вы внезапно видите обнаженную истину, вы будете против человека, который преподнес вам такой шокирующий дар.

Вам хотелось бы верить, что это не истина, но вы знаете, что это она. Отсюда гнев; в противном случае нет необходимости убивать Сократа.

Если вы правы и знаете, что правы, тогда пусть этот человек дурачит сам себя своей «истиной» - это вас не касается. Люди в Афинах верили в загробную жизнь, как и люди по всей земле. Все, исключая атеистов, верили в некоторого рода загробную жизнь. Греческая мифология была богатой, но Сократ говорил: «Ничего нельзя сказать о смерти, потому что оттуда еще никто не возвращался. Поэтому мы должны держать свои умы открытыми. Мы не можем принимать каких-либо вымыслов о смерти и жизни после смерти, потому что этому не было ни единого очевидца. Пока я не умру, я не могу сказать, есть ли жизнь после смерти или нет. Если же я умру, то тогда не будет и вопроса, не возникнет никакой проблемы - меня просто не будет».

«В чем проблема, когда вы и не родились?»

Его доводы были основательными. Какие у вас неприятности, когда вы и не родились? Какие тревоги, какие муки, какое страдание? Вы знаете, что нет вопроса, ни о каком страдании, ни о какой муке, когда вы и не родились еще. Кто страдал бы, кто испытывал тревогу и боль? Вас же нет!

Сократ посмотрел на смерть тем же самым взором. Если вы просто кончаетесь, как говорят атеисты, если вы полностью исчезаете, если от вас ничего не остается, тогда нет проблемы - вас ведь нет. Вместе с вами исчезают все проблемы, все тревоги. Это одна возможность.

Другая возможность заключается в том, что правыми могут быть теисты, которые говорят, что вы живете после смерти. Но и тогда, говорит Сократ: «Я не вижу никакой проблемы. Вот сейчас вы живете и как-то справляетесь со своим страданием, со своими тревогами, со своими проблемами; как-то вы справляетесь. И пока вы здесь, вы накопите опыт, вы станете более опытными; вы сможете справиться и там».

Поэтому он говорит: «Я не вижу никакой проблемы, о которой стоило бы беспокоиться. Или я умру, и тогда нет вопроса; или я буду, но более опытный, более мудрый. И я доверяю себе: если я сумел пройти через жизнь, то сумею пройти и через смерть. Но пока я не испытаю этого, я ничего не могу сказать. И я не обещаю вам, что когда я испытаю это, то смогу вернуться назад и рассказать вам, ведь до сих пор никто не возвращался. Может быть, нет способа вернуться назад. Может быть, сам мост падает после того, как вы прошли по нему, и всякое общение становится невозможным. Ничего не может быть сказано об этом?»

Он не говорил ничего определенного, и это порождало в умах людей проблему. Он порождал тревогу. Это стало одним из пунктов, выдвинутых против его пребывания в Афинах: «Его нужно изгнать или пожизненно заключить в тюрьму, ведь он возбуждает в умах людей тревогу и боль. Люди, которые были совершенно счастливы, занимаясь своим делом, которые чувствовали себя комфортно... Этот человек встречается с ними, и стоит ему встретиться, как они навсегда теряют покой».

А это было обычным делом для Сократа: ходить по городу, хватать кого угодно и задавать ему вопросы. Даже если этот человек хотел сбежать, Сократ не позволял ему: «Ты должен ответить!» И потом, если на вопрос отвечали, он разбивал этот ответ с самых различных точек зрения, и вскоре от ответа ничего не оставалось. Потом он говорил тому, кого спрашивал: «Вы можете приходить в мою школу, - у него была школа, - если хотите выучиться, поскольку ваш ответ абсолютно ложный. Какой-то идиот продал вам этот ответ и обманул вас. Вы живете во лжи».

Да, ложь может быть комфортабельной, может быть очень удобной.

Истина, в начале, весьма неудобна, весьма некомфортабельна, но в конце она - полное благо.

Мы можем подвести итог: в самом начале ложь всегда сладка, но горька в конце; истина горька в начале и сладка в конце.

Но ради этого конца нужно потерпеть. Если вы нетерпеливы, то это значит, что вы покупаете какую-то ложь.

Простые массы не имеют своего собственного ума. Их формировали, обуславливали, гипнотизировали, им промывали мозги на протяжении столетий непрерывно.

Поэтому, когда что-то говорит такой человек, как я, прежде всего, чтобы слушать это, нужна решимость. Чтобы воспринять это, нужна будет потрясающая смелость, поскольку то, что говорится, горько, то, что говорится, идет против всей вашей обусловленности.

Поэтому лишь очень немногие люди, лишь настоящие искатели истины будут готовы пройти сквозь всю эту суету.

Все будет поставлено с ног на голову: их Бог, их небеса, их ад, их дьявол, их мессии, их пророки.

Между вами и истиной - толстая стена. И все эти люди стоят между вами и истиной. Вы должны будете сказать им: «Пропадите! Отправляйтесь в Орегон!» Это мой перевод слов «Отправляйтесь в ад», которые слишком устарели. Пословицы надо освежать.

Христианам придется отставить в сторону Христа; это очень трудно. И евреям было трудно отставить в сторону Моисея, когда Иисус говорил им нечто гораздо более истинное; им было трудно отставить Моисея. Теперь та же проблема возникает перед христианами; им трудно отстранить Иисуса. И притязание Иисуса идет гораздо дальше любого из притязаний Моисея. Моисей никогда не притязал на то, чтобы быть единственным порожденным сыном Божьим.

Иисус притязает на то, чтобы быть единственным рожденным сыном Бога. Можете ли вы отставить его в сторону и сказать: «Отправляйся в Орегон»? Это будет трудно. Чем сделать такое, вы скорее предпочтете, чтобы оставил Орегон я. Именно это и пытаются делать ваши политики; они говорят мне: «Оставьте Орегон». Это кажется проще, ведь со мной у них нет связей. Я не продаю им никаких сладких снов. Я ничего не обещал им, и я ничего не обещаю им сейчас.

Вся моя работа заключается в том, чтобы разрушить всю ложь, которая окружает вас, и не заменять ее чем-нибудь другим, но оставить вас предельно обнаженными в вашей уединенности.

Как я считаю, только в этой уединенности вы сможете познать истину - поскольку эта истина - вы.

Вам никуда не нужно отправляться, чтобы найти истину. Ее не даст вам ни Иисус, ни Кришна, ни Будда, ни я. Это не предмет потребления, который вам может кто-то дать.

Только подумайте: если истина - предмет потребления, который может быть вам дан, тогда он может быть у вас и украден, он может быть возвращен, он может быть потерян - с ним может случиться все, что угодно.

Но с истиной ничего не случается. Она случается вам, но ей ничто не случается. Она не может быть украдена, она не может быть куплена.

Есть история из жизни Махавиры... Один из самых знаменитых царей, Бимбисара, завоевал всю Индию и соседние с ней страны. Он создал обширную империю. Он был таким человеком, который если что-то хотел, то имел это. Он никогда не сталкивался ни с чем таким, чего он хотел бы, но не мог получить. Он много раз слышал о Махавире, который как раз в то время отдыхал в пору сезона дождей рядом с городом, его столицей.

Царь спросил: «Что есть у этого человека? Я ведь вижу, как тысячи людей идут к нему».

Кто-то ответил: «У него есть истина».

Бимбисара сказал: «Ну, тогда проблем нет. Сколько он просит за нее? Я готов заплатить. Не надо торговаться, просто спросите, сколько он хочет за нее».

Тот человек не мог сказать царю: «Вы говорите, как дурак». Он сказал: «Лучше бы, ваше величество, вам самому пойти к нему и переговорить с ним. Я бедный человек, не впутывайте меня в это дело. Вы великий царь; он великий тиртханкара, великая душа, какая редко случается. Только двадцать четыре человека достигли такой высоты за один цикл существования». Он говорит, что за миллионы и миллионы световых лет, только двадцать четыре... и Махавира последний в этом цикле. В этом цикле существования больше не будет человека его масштаба. Когда все это существование сгорит, когда все эти звезды, галактики, солнечные системы исчезнут, и с чистого места начнется создание новых звезд, - тогда появится первый тиртханкара. «Этот человек очень редок, потому что за миллионы лет не появится другой такой, сравнимый с ним. Поэтому лучше пойти вам».

Бимбисара пошел вместе со всеми своими придворными, и он отнесся к Махавире очень уважительно - простая формальность. В Индии даже если к мудрецу приходит царь, он должен коснуться ног мудреца; это просто формальность. И он сказал: «Я пришел ради простого дела. Дай мне твою истину, и что бы ты ни захотел - даже если ты попросишь всю мою империю, - я дам тебе это. В этом заключается вся моя жизненная позиция: все, что я хочу, я должен иметь. Какая будет цена, значения не имеет».

Махавира рассмеялся и сказал: «Вы без нужды пришли в такую даль. В самой вашей столице живет один из моих учеников. У него есть истина; и он очень бедный человек - может быть, он продаст ее вам. Я не готов продавать. И вы должны знать, что я тоже сын царя. Я должен был наследовать царство моего отца; я отрекся от него, чтобы получить истину. Как я теперь стану продавать ее за царство? Даже если вы будете давать мне все царство, стану ли я продавать ее? Я уже отрекся от целого царства, чтобы получить эту истину, и после сорока лет борьбы я нашел ее. Я не могу ее продать».

У Махавиры было, наверное, чувство юмора, полностью отсутствующее у джайнов. Он послал царя к бедному человеку из столицы. Царь никогда не ходил в тот квартал столицы, поскольку там жили самые бедные, очень бедные, фактически отверженные люди. Его золотая карета остановилась перед хижиной бедняка. Бедняк выбежал, и Бимбисара сказал: «Радуйся! Я готов дать тебе все, что захочешь, только отдай мне истину. Твой Учитель Махавира послал меня; я иду от Махавиры».

Бедняк сказал: «Мой учитель, должно быть, подшутил над вами. Возможно, он не хотел задевать вас перед столь многими людьми, вы ведь пришли вместе со всем своим двором, со всеми своими советниками, министрами, генералами. Он не хотел вас обидеть и сказать вам «нет». Вот почему он послал вас ко мне. Если хотите, я могу отдать свою жизнь. Я всего лишь ваш бедный слуга; я убираю ваши улицы. Вы можете потребовать моей жизни, и вот она, готова - отрубите мне голову! Но истина?.. Да, она есть у меня, но само качество истины таково, что она не может быть отдана. Не то чтобы я не хотел бы отдать ее вам; я абсолютно готов к этому».

«Если вы можете взять ее, возьмите. Можете убить меня; если найдете ее у меня внутри, хорошо - я готов. Я буду счастлив, что у меня был шанс послужить вам так интимно, так близко. Но я предупреждаю вас, вы не найдете ее там, потому что истина должна быть подлинно вашей, только тогда она истина. Если она чья-то еще, она уже не истина. Моя истина не может быть вашей. В тот момент, когда я говорю что-то об истине, вы слышите лишь слова - истина остается позади. Истина не может быть втиснута в слова; нет такой возможности».

Слова достигают простых людей, и они верят в то, что эти слова и есть истина, - кто-то верит в слова Иисуса, кто-то верит в слова Будды, кто-то верит в слова Мухаммеда, - но они не истина.

Ни одна книга не содержит в себе истины, ни одно слово не содержит ее.

Но вы испытываете удовлетворение, а когда кто-нибудь тревожит ваше удовлетворенное состояние, вы гневаетесь. И, конечно, большинство людей с вами. Это потрясающе помогает вам - так много людей не могут быть не правы.

Истина же никогда не случается толпам, она случается только индивидуальностям.

Всякий раз, когда является истина, она приходит в вибрации индивидуальности, так что индивидуальность всегда противостоит всей толпе.

В противном случае вы вместе с целой толпой, они ведь все набиты тем же, что и вы. Католики: сколько их - может быть шестьсот миллионов? Ну и вот, у каждого католика есть великое утешение: с ним шестьсот миллионов человек. Шестьсот миллионов человек не могут быть не правы. А против одного человека... естественно, они чувствуют, что этот человек вносит возмущение. Лучше покончить с ним и отправиться спать, вернуться к своим сновидениям.

Это не ново для меня. С самого моего детства я находился в этом самом положении. Мой отец постоянно брал меня с собой, когда отправлялся на какую-нибудь церемонию, на какую-нибудь свадьбу, на какой-нибудь день рождения, повсюду. Он ставил мне условием, чтобы я абсолютно молчал: «В противном случае, пожалуйста, оставайся дома».

Я, бывало, говорил ему: «Но почему? Всем разрешается разговаривать, кроме меня!»

Он говорил: «Ты знаешь, я знаю и все знают, почему тебе не разрешается разговаривать - ты ведь вносишь возмущение».

«Но, - говорил я, - ты обещал мне, что не будешь вмешиваться в то, что касается меня, а я обещал тебе, что буду молчать».

И много раз случалось так, что он был вынужден вмешиваться. Например, если был кто-то из старших - дальний родственник, но в Индии это не имеет значения, - мой отец касался его ног и говорил: «Коснись его ног и ты».

Я говорил: «Ты вмешиваешься в мои дела, поэтому наше соглашение прекращается. Почему я должен касаться ног этого старика? Если ты хочешь касаться их, касайся их и дважды, и трижды; я не буду в это вмешиваться, но почему я должен касаться его ног? Почему не его головы?»

Это и было достаточным возмущением. Каждый настойчиво объяснял мне, что он старший. Я говорил: «Я видел много пожилых. Как раз перед моим домом живет пожилой слон; я никогда не касаюсь его ног. Этот слон принадлежит священнику; это очень старый слон. Я никогда не касался его ног, а он очень мудрый - я думаю более мудрый, чем этот старик. Просто старые годы не придают ему никаких особенных качеств. Дурак остается дураком - может быть со старостью еще глупее. Идиот, пока стареет, становится еще большим идиотом, ведь вы не можете оставаться теми же самыми, вы должны расти. И идиот, когда он становится дряхлым... тогда его идиотия умножается. И это то самое время, когда он становится очень уважаемым. Я не собираюсь касаться ног этого старика, если мне не будет показано, почему я должен сделать это».

Однажды я пошел на похороны; умер один из моих учителей. Он был учителем по санскриту - очень толстый, смешной на вид, по-смешному одевавшийся на манер старых браминов, древних браминов, с большим тюрбаном на голове. Он был посмешищем всей школы, но сам при этом был очень невинным человеком. На хинди невинность обозначается словом бхоле, поэтому мы часто называли его Бхоле. Когда он входил в класс, весь класс громко скандировал: «Джай Бхоле», — да здравствует Бхоле. И, конечно, он не мог наказать всех учащихся, ведь кого тогда он стал бы учить, как он стал бы учить?

Он умер. Полагая, что это мой учитель, и думая, что поэтому я буду вести себя хорошо, мой отец не потребовал от меня заключения соглашения. Но я не смог вести себя хорошо, поскольку не мог ожидать того, что там произошло, - никто не ожидал этого. Когда мы прибыли, его мертвое тело лежало там. Подбежала его жена, упала на тело и сказала: «О мой Бхоле!» Все промолчали, но я не мог удержаться. Я очень старался, но чем сильнее старался, тем труднее это было. Я рассмеялся и сказал: «Великолепно!»

Мой отец сказал: «Я не заключил с тобой соглашения, полагая, что если это твой учитель, то ты будешь проявлять уважение».

Я сказал: «Я не проявляю неуважения, но я удивляюсь совпадению. Бхоле было его кличкой, и он, бывало, злился на нее. Теперь этот бедный малый мертв, его жена называет его Бхоле, а он ничего не может поделать. Я просто чувствую к нему жалость!»

Куда бы я ни пошел с отцом, он заключал со мной соглашение; но он был первым, кто нарушал его, поскольку случалось то одно, то другое, и он вынужден был говорить что-то. Этого и было достаточно, поскольку таким было условие - он не должен вмешиваться.

В городе находился один джайнский монах. Джайнские монахи сидят на очень высоком пьедестале, поэтому даже стоя, вы можете коснуться их ног своей головой... пьедестал высотой, по крайней мере, метр пятьдесят, метр восемьдесят - и они сидят на нем. Джайнские монахи ходят группами, им не разрешается ходить поодиночке, вместе должны идти пять джайнских монахов. Это стратегия, направленная на то, чтобы четверо из них следили за пятым, чтобы никто из них не попытался взять кока-колу - если, конечно, они все не сговорились. Я видел, как они сговариваются и принимают кока-колу, вот почему я запомнил это.

Им не разрешается пить даже ночью, а я видел, как они пьют кока-колу по ночам. Действительно, днем пить кока-колу опасно - вдруг кто-нибудь увидит! - поэтому только ночью... Я сам передавал им ее, с этим не было проблем. Кто другой стал бы передавать им ее? Ни один джайн не стал бы этого делать, но они знали меня, и они знали, что я готов сделать всякое дело, преступающее закон.

Там было пять пьедесталов. Но один монах заболел, поэтому, когда мы пришли туда с отцом, я подошел к пятому пьедесталу и сел на него. Я все еще помню моего отца и то, как он посмотрел на меня... он не смог найти даже слов: «Что ты делаешь?» И он не мог вмешиваться в мои действия, поскольку я никому не сделал ничего плохого. Просто сидя на пьедестале, на деревянном пьедестале, я не задевал никого и ничего. Он подошел ко мне поближе и сказал: «Похоже на то, что, есть соглашение или нет соглашения, ты собираешься делать все, что захочешь; поэтому на будущее мы не будем заключать соглашения, поскольку это абсолютно не нужно».

Эти четыре монаха чувствовали себя очень неловко, но и они не могли ничего сказать - что сказать? Один из них, в конце концов, сказал: «Это неправильно. Никто, кроме монахов, не должен сидеть с нами на равном уровне». Поэтому они сказали отцу: «Снимите его вниз».

Я сказал: «Дважды подумайте. Вспомните о бутылке!» - это ведь им я передавал кока-колу.

Они сказали: «Да, это правильно, мы помним о бутылке. Сиди на пьедестале сколько угодно».

Мой отец спросил: «Какая бутылка?»

Я сказал: «Спроси этих людей. У меня двойное соглашение: одно с тобой и одно с ними, и никто из вас не может помешать мне. Вы все четверо согласились, что я могу сидеть здесь, или я скажу название бутылки».

Они сказали: «Мы совершенно удовлетворены. Можешь сидеть здесь, никакого вреда нет, - но, пожалуйста, молчи о бутылке».

Ну вот, там было много людей, и все они заинтересовались... какая бутылка? Когда я вышел из храма, все собрались вокруг меня; все они спрашивали: «Что это за бутылка?»

Я сказал: «Это секрет. И это моя власть над теми четырьмя дураками, ног которых вы все время касаетесь. Если захочу, я могу приказать им касаться моих ног, иначе - бутылка...» Эти дураки!

Мой отец по пути домой просил меня: «Расскажи мне. Я никому не скажу. Что это за бутылка? Они что, пили вино?»

Я сказал: «Нет. Дело так далеко еще не зашло, но если они останутся здесь еще дней на пять, я справлюсь и с этим. Я могу заставить их выпить вина... в противном случае я скажу название бутылки».

Весь город обсуждал эту бутылку, что это была за бутылка, и почему они так испугались: «Мы всегда думали, что они такие одухотворенные мудрецы, а этот мальчик заставил их испугаться. И все они согласились, что он может там сидеть, что идет вразрез со священными книгами». Все ходили за мной. Они готовы были подкупить меня: «Проси, что хочешь, - только расскажи нам, в чем секрет этой бутылки».

Я отвечал: «Это великий секрет, и я не собираюсь рассказывать вам ничего о нем. Почему бы вам не пойти и спросить у этих монахов, что это за бутылка? Я могу пойти с вами, чтобы они не смогли солгать, - и тогда вы узнаете, что за люди, которым вы поклоняетесь. И эти люди формируют ваш ум!»

В университете был профессор, который хотел из-за меня уйти в отставку. Он был очень старым и очень заслуженным. Может быть, он все еще жив. Его имя было доктор С.Н.Л. Шривастава; он был доктором философии и доктором литературы. В философии его имя было хорошо известно — и вот он грозился подать из-за меня в отставку. Он поставил перед университетом условие, что если я не буду изгнан, то он уйдет в отставку: в университете может оставаться только один - или я, или он. А я был всего лишь студентом, студентом первого года. Я только что выбрался из своей деревни и переехал в город побольше. И через три месяца он пришел в такое состояние, что когда видел меня, то выходил из класса!

Я выбегал за ним и спрашивал: «Что случилось? Почему вы уходите? Я плачу за обучение. Вам полагается учить, мне полагается учиться, и все, что я делаю, это учусь. Если я задаю вопрос, то это я учусь».

«Но, - отвечал он, - вы задаете вопросы, которые постоянно ставят меня перед дилеммой. Если я скажу «да», я буду схвачен за руку; если я скажу «нет», я буду схвачен за руку. Каждый ваш вопрос лишь провоцирует другие вопросы, и им нет конца. Прошло три месяца; вы не позволили мне продвинуться ни чуть дальше по сравнению с первым днем. Мы застряли там, где и были; и я знаю, не произойдет ничего другого за те два года, которые вы собираетесь провести здесь со мной. Вы не позволите тому первому дню закончиться. Так что лучше...»

«Но, - говорил я, - вы так образованны, у вас так много степеней, почетных степеней, и тридцатилетний опыт преподавания, через вас прошло так много студентов - почему вы так беспокоитесь? Если вы не знаете, вы можете просто сказать: «Я не знаю». Единственная ваша проблема заключается в том, что вы не можете сказать: «Я не знаю». Не я ваша проблема. Вы хотите сохранить вид, что все знаете, а на самом деле никто не знает всего, и даже вы не знаете всего».

Он преподавал нам аристотелеву логику; он был профессором логики и философии. В Индии два первых года нужно учить логику, поэтому два этих года, начальных года, посвящены Аристотелю и его логике. И я сказал ему, что даже Аристотель не был всезнающим, он был таким же невежественным, как и всякий другой. Он пишет в своей книге, что у женщины на один зуб меньше, чем у мужчины.

Вот посмотрите на дурака. У него было две жены; он мог бы сказать миссис Аристотель Один или миссис Аристотель Два: «Открой-ка ротик». А на самом деле женщины всегда держат свои рты открытыми; не нужно говорить им об этом. Если он боялся, то мог бы пересчитать зубы ночью, когда они спали. Но нет, в Греции верили, верили по традиции, что женщина во всем должна быть меньше мужчины, ниже мужчины. Как она может иметь в точности такое же число зубов, как и мужчина? Но он ни разу не побеспокоился проверить это.

Поэтому я сказал Шриваставе: «Вы говорите, что этот человек логик, отец логики? Это такая простая вещь, что даже самый посредственный человек подумал бы об этом: первым делом пересчитать зубы. И что вообще он делал с этими двумя женами? Только после подсчета следовало бы писать об этом. Без подсчета их зубов он всего лишь доверился общественному мнению. На протяжении тысяч лет таковым было общественное мнение в Греции - никто не побеспокоился подсчитать. Но это просто странно, что ни один мужчина, и ни одна женщина не побеспокоились об этом. По крайней мере, несколько женщин могли бы пересчитать их и сказать, что все это абсолютный абсурд и чепуха».

Но он сказал: «Довольно, я не хочу больше слушать. Я пойду к вице-канцлеру, чтобы подать в отставку; или вы будете изгнаны, или я подаю в отставку».

Он не приходил три дня, поэтому вице-канцлер вызвал меня. Я спросил его: «В чем моя вина? Выгоняйте меня - в этом нет никакой проблемы, - но, пожалуйста, скажите мне, в чем моя вина? Задал ли я хотя бы один вопрос, который не относился бы к логике? И если я пришел изучать логику, я должен задавать вопросы, поскольку мои сомнения должны быть развеяны. В противном случае человек должен сказать, что он не знает, я это допускаю. Коль скоро он скажет: "Я не знаю", - я не стану поднимать этого вопроса вновь. У него же не хватает смелости сказать: "Я не знаю". И теперь эта угроза отставки».

«Он знает, что он ценный профессор. Если он уйдет в отставку в середине года, где вы возьмете человека такого масштаба? Он знает, что в конфликте со студентом, который в университете всего лишь три месяца, будет принято решение в его пользу. Но, - сказал я, - это не будет так просто. Тогда борьба, которую я веду с С.Н.Л. Шриваставой, начнется и с вами. Я каждый день буду являться в ваш кабинет. Вы должны будете изложить мне в письменной форме причины, по которым я изгнан».

Он был по-настоящему добрым и разумным человеком. Он сказал: «Я не вижу никакой причины, по которой вы должны бы были быть выброшены, и я буду последним человеком, кто станет изгонять вас. Но, пожалуйста, поймите и мою ситуацию: мы не можем потерять этого профессора. Поэтому сделайте одно... Я не выгоню вас; я все устрою в другом колледже. Вам ничего не нужно делать, предоставьте все мне: я все устрою в другом колледже, и вы перейдете туда. В университете Джабалпура есть, по крайней мере, двадцать колледжей, поэтому можете выбрать любой колледж, какой захотите».

Я сказал: «Нет вопроса о выборе мною любого колледжа. Позвоните всем этим руководителям, чтобы посмотреть, готовы ли они принять меня, ведь теперь каждый знает о деле этого С.Н.Л. Шриваставы, знает о том, что лучший профессор философии в университете готов подать в отставку. Кто же тогда примет меня? Попытайтесь; я готов». Из двадцати колледжей, только один руководитель был готов принять меня, - на том условии, что я никогда не приду в класс. Он даст мне необходимый процент, но я не должен никогда появляться в классе.

Я сказал: «Прекрасно. Я сам не люблю ходить в университет и находить здесь идиотов, которые не знают, что они делают, чему они учат. Так что это прекрасно; так можно устроить. Но помните, я не буду вносить плату за обучение. Я сделаю, как вы хотите, а вы устройте все с оплатой за эти два года. Я никогда не приду в этот колледж; вы все устроите с оплатой и позаботитесь обо всем. После двух лет я приду к вам. Если что-то будет не так, отвечать будете вы».

Он сказал: «Я приму всю ответственность на себя», - и он принял всю ответственность.

Через два года я пришел к нему и сказал: «Дайте мне мою карточку допуска, чтобы я пошел на экзамены. Я не пойду в этот колледж; я даже не видел его».

Вот путь общих масс - даже образованные люди принадлежат к этим общим массам - в них нет целостности, разума или даже смелости сказать: «Я не знаю». То условие, я знаю, исходило от одного профессора. Руководитель колледжа спросил этого профессора: «Можем ли мы принять этого студента? Есть проблема...»

И профессор сказал: «Я не хочу никаких проблем в моем классе. Я могу принять его только при условии, что он никогда не появится в классе».

И вот как раз перед тем, как я покинул Индию, я прочитал статью, подписанную тем же профессором, его имя Солери, в которой он с гордостью сообщает, что я был его студентом. Я не видел его лица, он не видел моего; я никогда не был в его классе, или в его колледже, или где-нибудь поблизости. А теперь он гордится, что я был его студентом и что он всегда знал, что я стану кем-нибудь особенным. Эти дураки! Они так легко лгут. Но и все их жизни полны лжи.

Простые массы, между прочим, невинны. Но школьные учителя, священники, политики - эти люди постоянно отравляют простые массы и держат их на уровне толпы.

То, что мы называем демократией, еще не пришло к той точке, когда оно становится демократией. Оно еще, и повсюду, всего лишь толпократия, потому что избирающая масса является толпой; она еще не стала осознающей и бдительной.

Как раз несколько дней назад здесь были президентские выборы. Я слышал, что перед выборами шестого ноября, в ночь на пятое ноября, перед судом округа Васко собрались все христианские конгрегации. Все священники - все враги друг другу, постоянно сражающиеся друг с другом, спорящие о том, кто прав, кто не прав, и кто ближе к Христу и Богу, а кто не ближе, кто действительно православен, а кто блуждает в потемках, - все они собрались вместе. Все священники, со всеми их конгрегациями, перед зданием окружного суда... для чего? Чтобы помолиться против Антихриста, чтобы спасти округ Васко.

Так кто же Антихрист в округе Васко? И почему нужно спасать округ Васко от Антихриста? Я по-настоящему наслаждался этим, все они молились по поводу меня - поскольку я не думаю, что есть кто-либо другой, кого объявили бы Антихристом. Но это я немного сумасшедший. Говорят, что я анти-Христос, анти-Будда, анти-Махавира, анти-Кришна, антисемит... Все, что угодно, - только поставьте перед этим приставку «анти», и это подойдет ко мне. А в действительности я просто за себя и не против никого. Меня нисколько не беспокоит Христос, поэтому, почему я должен быть анти-Христом? Меня не беспокоит никто! Они никогда не заботились обо мне, почему я должен беспокоиться о них?

Эти люди продолжают... Журналисты спросили священников: «Кто Антихрист?» - и они даже не осмелились произнести мое имя. Отвечая, они все ходили вокруг да около: «Мы вот молимся, чтобы округ был спасен от злых сил». Но почему только округ Васко? Что, все злые силы собрались здесь в округе Васко? Они должны были бы отправиться в Белый Дом в Вашингтоне и молиться там, ведь если злые силы и собрались где-нибудь, так только в двух местах - в Кремле и в Белом Доме. И если мир будет страдать, источником страдания будут эти два места: Кремль и Белый Дом.

Но странное дело с этими священниками: во время второй мировой войны в Англии они молились Богу, христианскому Богу, за победу Англии, за безопасность Уинстона Черчилля; а христиане в Риме, где пребывает папа в Ватикане, молились за безопасность Муссолини и его победу - тому же самому христианскому Богу. Не только это, Адольф Гитлер был благословлен христианскими епископами, они молились за его победу - именем того же христианского Бога. Так что же случилось с этим Богом? Он, наверное, покончил с собой! Как Ему решать? Все они Его люди, молятся ведь Его агенты. В чью пользу будет Его решение?

И христиане не улавливают проблемы в том, что когда Адольф Гитлер у власти, тогда христианский священник молится за Адольфа Гитлера. Он просто трус. Он не может сказать: «Я не буду молиться за вас и за вашу идеологию, которую вы отстаиваете. Я буду молиться за то, чтобы вы были побеждены». Но нет, смелые люди не становятся священниками; у них есть другие, лучшие дела для занятий. Священники же трусы. И эти трусы продолжают отравлять умы других людей; они делают других людей трусами. Они уничтожили все человечество и поместили его в сумасшедший дом.

Поэтому если массы против меня, то этого можно было ожидать. Не могло быть иначе, это естественно.

Что неожиданно, так это то, что по всему миру есть немного людей, которые способны встать рядом со мной, которые достаточно смелы для того, чтобы отложить в сторону свои предубеждения и выслушать меня, которые настолько разумны, чтобы узнать истину, когда они встречаются с нею, - какова бы ни была цена, и каковы бы ни были последствия.

На самом деле, никто до меня не имел таких разумных людей, каких я имею по всему миру, людей такого масштаба, таких