Ядерная семья - неминуемое расплавление

Декабря 1984 года

Бхагаван,

Сенатор Боб Смит процитировал Вас так, как будто бы вы сказали, что все жители Орегона - идиоты. Пожалуйста, прокомментируйте.

Я не разочарован. Он подтвердил мою точку зрения. Я никогда не говорил того, что он рассказывает людям. То, что я сказал, так ясно, что даже идиот понял бы это, но бедный Боб Смит не смог и этого.

Я сказал: «Я видел идиотов всех возможных видов и думал, что это все, других разновидностей идиотов больше нет. Но после того как я приехал в Орегон, я понял, что ошибался. Орегонский идиот - сам по себе класс».

Где в этом утверждении я говорю, что все жители Орегона идиоты? Я лишь говорю об орегонском идиоте как об особом классе. Я великодушный человек, но все же не слишком. Я не могу сделать Орегон таким выдающимся. Если все орегонцы идиоты, то Орегон станет уникальным местом. Тогда с ним не сравнится ни одно другое место. Орегон будет местом экстраординарным.

Боб Смит просто подтвердил мою точку зрения. Я ждал... кто-нибудь должен был подтвердить ее. И вот сенатор Боб Смит - первый в этом особом классе идиотов из Орегона. Он должен быть счастлив, что обошел их всех. Теперь всякий, кто сделает что-нибудь подобное, будет лишь вторым. Сенатор Боб Смит завоевал Нобелевскую премию. Он должен сменить свое имя, такое имя не подходит столь великой персоне... Сенатор Боб Смит? Нет, сенатор Дон-Кихот Орегонский, Советский Союз. Вот это подойдет ему.

Он также сказал: «Нельзя позволять раджнишистам оставаться здесь». Мы не совершили никакого преступления. Мы не причинили никому никакого вреда. Но почему так потрясены, так обеспокоены эти политики? И всего лишь полтора года назад тот же человек говорил: «Раджнишисты абсолютно законны, я ничего не имею против них». И вот за полтора года все совершенно изменилось.

Мы те же самые люди; но его политическая ситуация изменилась, и теперь всякий, кто захочет укрепить свое политическое положение, может сделать это за счет нас. Все политики так и делают. Мы настолько благоприятны для них в этом отношении, что они должны быть нам благодарны. Любой политик, желающий выиграть на выборах, должен сделать лишь одно: он должен говорить против нас всякую чепуху - этого достаточно, он выиграет. Все политики делают так.

Сейчас его политическая ситуация не тверда - шатка. Мы можем помочь ему, в этом нет проблемы. Он может обвинять нас, он может грозиться выкинуть нас; он может делать все, что угодно, если это будет способствовать укреплению его положения. Мы будем счастливы. Мы поддержали одного тонущего человека, спасли его тонущий статус. Он не поблагодарил нас, но мы и не ждали ничьей благодарности, мы просто делаем все, что кажется нам гуманным.

Вот сейчас мы собирали людей с улицы. Эти сенаторы в любой день могут стать людьми с улицы. Политики - они или на улице, или у власти; середины нет. Даже такой влиятельный политик, как Индира Ганди, послала мне как-то письмо: «Я убеждаю Раджива посетить вас, поскольку он не хочет уйти со своей службы в качестве пилота индийских авиалиний».

И аргументы Раджива весьма основательны. Он говорит: «В тот день, когда ты лишишься власти, как мы будем поддерживать семью? У нас нет своего собственного дома, где жить. Я единственный работающий член семьи - и должен ли я увидеть тебя на улице в твои пожилые годы?» Она не смогла убедить его уйти в отставку. И его аргументы были абсолютно ясными: «Где ты окажешься?» В течение трех лет, когда она была лишена власти и премьер-министром стал Морарджи, именно Раджив был тем, кто вытащил ее. Ей, по крайней мере, не пришлось просить подаяния.

Политика - странная карьера. Стоит понять несколько вещей, связанных с политикой, поскольку они позволят пролить свет на то, как действует человеческий ум. Прежде всего, политика привлекает только определенный тип людей, точно так же, как определенный тип людей привлекается наукой, поэзией, живописью, музыкой, танцем. Невозможно представить себе Уинстона Черчилля танцующим; это просто невозможно вообразить. Невозможно представить себе и Нижинского в качестве премьер-министра. Нижинский был танцором, и может быть самым лучшим танцором, которого только знал мир; его танец был почти волшебным. Он был рожден для танца.

Это был не какой-то талант, который он выучил, в нем был какой-то инстинкт, врожденное качество. Его волшебство было таким, что ни один другой танцор не мог имитировать его. Танцуя, он время от времени прыгал так высоко, что это, кажется, противоречило законам гравитации. Физики не могут объяснить этого. Невозможно с таким весом прыгать так высоко. И самым замечательным было то, как он опускался вниз: он опускался так медленно, как падает сухой лист во время листопада, медленно, не торопясь достичь земли. Это абсолютно противоречило законам гравитации.

Гравитация обладает тягой, она как магнит. Она тянет вас с такой силой; с ней невозможно справиться, с ней ничего нельзя сделать. Не в вашей власти опускаться медленно или быстро. Все падает на землю абсолютно беспомощно - земная гравитация определяет скорость падения. И земля такая огромная, она обладает огромной силой притяжения, да и мы сами не так легки, как листва. Даже сам Нижинский постоянно удивлялся. Он видел себя со стороны медленно опускающимся, не падающим — как бы соскальзывающим.

Люди снова и снова спрашивали его: «В чем заключается ваша техника, стратегия, метод?»

Он отвечал: «Я удивляюсь так же, как и вы. Я не знаю. Когда я стараюсь сделать это, ничего не получается. Так получается лишь время от времени, когда я забываю совершенно обо всем. Так получается, когда исчезает танцор, когда больше нет Нижинского. Я просто наблюдатель, такой же, как и вы. Я вижу свое тело, опускающееся вниз. Я пытался проделывать это сам с собой, пытался всеми способами. Я не мог ни прыгать так высоко, ни опускаться так медленно. Я пытался делать это перед моими друзьями, моими поклонниками, но когда бы я ни пытался, это просто ускользало из моих рук».

«Поэтому я выучил одну вещь: есть вещи, которые вы не можете пытаться делать. Есть вещи, которые невозможно осуществить никаким методом, никакой техникой, никакой стратегией. Это вещи, которые случаются; вы только должны позволить им случаться. И позволять - это значит не вмешиваться; настолько, что вы даже и не присутствуете, поскольку само ваше присутствие уже будет вмешательством».

Вы знаете это. Сейчас физика пришла к открытию одного странного факта... Он известен нам применительно к человеческим существам. Вы в своей ванной комнате, глядя в зеркало, строите различные рожицы, прекрасно зная, что за вами никто не наблюдает. Но вдруг вы осознаете, что кто-то наблюдает за вами в замочную скважину. Все изменяется. Вы прекращаете заниматься своим лицом, вы начинаете расставлять вещи, начинаете делать что-то уместное, рациональное. Вы схвачены за руку. Вы начинаете выглядеть занятыми, - а ведь как раз за мгновение до этого вы были совсем не заняты.

Современные физики пришли к открытию того, что, прежде всего, очень трудно наблюдать поведение электронов, как они ведут себя. Но сейчас у нас есть приборы, с помощью которых можно наблюдать поведение электрона. Трудность же заключается в том, что в тот момент, когда вы наблюдаете, его поведение меняется - точно так же, как и в этой истории с замочной скважиной. Электрон начинает вести себя по-другому. Прямо сейчас, когда вы не наблюдаете его, он ведет себя по-иному. Физики не пришли, ни к какому заключению, - какое здесь можно сделать заключение? Но факт состоит в том, что электрон так же сознателен, как и вы. Нет другого объяснения; как иначе может электрон осознать, что вы осознаете его?

Нижинский говорил: «Это случается в то мгновение, когда меня нет - нет никакого присутствия. В тот момент, когда это происходит, я просто наблюдатель. В этот момент, если я даже просто начинаю оглядываться вокруг, чтобы увидеть, что происходит, то все нарушается. Я падаю посредине прыжка так быстро, что могу сломать себе ноги. Как только я вхожу, так сразу то, что случается, исчезает, притяжение гравитации становится настолько сильным, что я со шлепком падаю на землю». В других случаях он, бывало, опускался подобно перу. Приземляясь, он не издавал ни звука.

Есть прирожденные поэты, есть прирожденные танцоры. На самом деле, каждый к чему-то прирожден. Те, кому посчастливилось найти то, к чему они прирождены, - самые счастливые люди на земле. Те, кто начинает двигаться в направлении, к которому они не предназначены, становятся самыми несчастными.

Политики - это определенный тип людей. Это тот же тип, что и преступники. Преступник – это тот, кто не сумел преуспеть в качестве политика. И тот и другой ищут власти, силы; над ними обоими доминирует жажда власти.

Политик движется к власти легально, конституционно, и как только власть оказывается в его руках, он может манипулировать законом, конституцией и всем остальным тысячею и одним способом. Он может извращать и проституировать все, что угодно, раз у него есть власть. Но пока он добирается до власти, он действует очень законно, конституционно, морально.

Преступник тоже стремится к власти, но он не знает, как действовать законно, конституционно, морально. Он более дикий, не такой ручной, как политик. Он менее культурный, не такой культурный, как политик, который использует культуру как переходные мостки через ручей. Преступник не так красноречив, как политик. У политика основное искусство - это красноречие, умение выразить ваши надежды, превратить их в свои обещания. Он настолько красноречив, что все время обнаруживает ваши сознательные и подсознательные мечты и надежды и переводит их на язык обещаний на будущее: если вы дадите ему власть, он все это исполнит... Это торговля: вы даете ему власть, а он даст вам землю обетованную.

Раз вы дали ему власть, кто будет о вас заботиться? Человек, обещавший вам, не имел власти. Теперь это совершенно другой человек: у него есть власть. В своей жизни я постоянно цитирую высказывание лорда Эктона: «Власть развращает, а абсолютная власть развращает абсолютно». И лорд Эктон говорит это, исходя из своего собственного опыта; это не просто какое-то философствование. Он познал власть, он узнал, как она развращает, и он оставил ее из-за ее развращающего влияния.

Когда у вас есть власть, тогда все развращающие силы, спрятанные в вашем подсознании, начинают поднимать свои головы. Кто станет заботиться о других? Все эти обещания давались не от честного ума, они давались тем, кто прекрасно знал, что обещания никогда не будут выполнены. Это была просто политика для завоевания власти, и вот власть завоевана. Теперь у вас есть ваши собственные подсознательные желания, которые нужно исполнить.

Политик в любой момент может превратиться в преступника. Мы видим, как это происходит повсюду в истории, и все же не осознаем этого. Иосиф Сталин до того, как он добрался до власти, не был преступником. Он никого не убивал, он не был убийцей. Но что случилось, когда он добрался до власти? Первое, что он сделал, это уничтожил весь комитет из двенадцати членов, коммунистический президиум, который правил всей коммунистической партией, - всех верховных лидеров. Он начал убивать их по одному.

Он убил Каменева, потом убил Зиновьева, потом он убил Троцкого. Он убивал их по одному, и пока он убивал одного, он привлекал на свою сторону поддержку всех остальных. И все они были счастливы, ведь одним становилось меньше; власть переходила во все меньшее и меньшее число рук, и это было лучше. Из двенадцати осталось только девять, потом осталось только шесть. Он отравил Ленина, который был самым главным человеком в революции. Вторым человеком был Троцкий. Потом ему удалось убить Троцкого - Троцкий был убит здесь в Америке, в Мексике, потому что он сбежал из России. Видя, как убивают Зиновьева и Каменева, он сбежал.

Вы не поверите, что когда он бежал, переодевшись... а ведь он был министром, министром обороны Советского Союза. Все военные, все вооруженные силы подчинялись ему, а он вынужден был бежать, переодевшись, и очень спешно, поскольку Сталин уже был готов покончить с ним. То был вопрос двух или трех дней, не более. Как только он понял это, так в ту же ночь бежал. Он не смог взять с собой даже свою собаку, которую очень любил. Сталин убил и собаку - то была собака Троцкого... такие преступные умы! И он послал наемного убийцу, чтобы убить Троцкого в Мексике.

Троцкий писал биографию Иосифа Сталина, которая была одной из самых полных, поскольку он знал Сталина как никто другой - Троцкий был вторым человеком в революции. Сталин был никто; он был где-то одиннадцатым или двенадцатым. Но Троцкий осознавал, что этот человек опасен... он ведь никогда не говорил, он всегда молчал, все вокруг него было покрыто тайной. Его друзья, кто были его друзья? Его враги, кто были его враги? Ничто никогда не было раскрыто. Троцкого беспокоил этот человек - он выглядел опасным. Поэтому он начал собирать о нем факты.

И когда Сталин начал убивать, он применил прекрасные конспиративные процедуры. Ленину под видом лекарства ежедневно давали яд. Доктор был наемным человеком Сталина. Яд давался такими малыми дозами, что убивал на протяжении долгого периода времени. Пока Ленин был жив, он оставался лидером, потому что массы все еще знали его. Он не должен был умереть прямо сейчас, потому что если бы он умер сразу, управление страной перешло бы к Троцкому. Сталину, пока Ленин еще не умер, нужно было успеть сделать себе твердую базу, удалить всех остальных и самому стать вторым человеком после Ленина. Поэтому Ленина надо было поддерживать живым, но почти в коме. Он был парализован и медленно, медленно умирал. Он был прикован к постели, он не мог сосредоточить своего взгляда, и он подписывал все, что приносил ему Сталин, - он не мог ничего прочесть. Сталин убил всех, кого нужно, и потом убил Ленина, потом Ленину была дана последняя доза.

Время, которое Троцкий оставался в Мексике, он посвятил написанию биографии Сталина. Это редкая книга, поскольку никогда еще враг не писал биографии с таким огромным пониманием, с такой основательностью, без всякой ненависти - только факты, никаких вымыслов. Он был убит в тот самый момент, когда заканчивал последнюю страницу. Она осталась незавершенной - эта последняя страница. Это большая биография, около тысячи двухсот страниц. Он писал последнюю страницу, когда его убили сзади молотком. Его ударили молотком по голове много раз. Его голова упала на книгу, и кровь пролилась на последнюю страницу. Так или иначе, это сделало эту книгу абсолютно авторитетной биографией того, о чем он и говорил в ней, о том, как убивали людей. Он был убит на последней странице; он умер на книге, и первое издание было так и отпечатано с пятнами крови.

До этого Сталин не убил ни одного человека; не совершил ни единого преступления. На самом деле, он получил образование в католическом монастыре - он был христианином, и его воспитывали монахи. Он жил в монастыре, потому что его деревня была далеко на Кавказе и монастырь был единственным местом, где можно было получить образование, потому отец и оставил его там; отец его был бедным человеком. Монахи из сострадания приняли мальчика, обучили его, дали ему образование - и вот во что он превратился. Добившись власти, он должен был убивать миллионы людей. Невозможно подсчитать их; он просто убивал их все время. Все, кто не был за него, были убиты. Другого наказания не было. Он делал это очень просто: «Или вы за меня, или вас больше нет».

Политик - это в основном преступник. Он пытается обрести власть законными методами, вот и вся разница. Преступник не беспокоится о законности методов, и его хватают. Политика схватить невозможно - только однажды Никсон был схвачен на Уотергейте. И вы знаете, что сказал Мао Цзе-Дун, когда схватили Никсона? «В чем дело? Так много шума из ничего. Все политики так делают!» Действительно, каждый политик так делает. Уотергейт не был чем-то исключительным. По всему миру все политики, находящиеся у власти, делают то же самое; их просто еще не схватили. Никсону не повезло, его схватили, а он не сумел вывернуться...

На самом деле, я испытываю определенное уважение к Никсону. На месте Никсона такой человек, как Сталин или Мао Цзе-Дун, Муссолини, Адольф Гитлер, сделал бы что-нибудь такое, что вы себе и представить не можете, - эта мысль приходила, наверное, на ум и Никсону тоже. Вот простой метод: когда все стало уже горячо, лучшим способом было стащить мир к войне. Тогда Уотергейт пошел бы на дно. Кого бы тогда беспокоил Уотергейт? Все, что было нужно, это просто отвлечь внимание людей. Эти вот лидеры так и сделали бы - они немедленно начали бы мировую войну. Никсон остается президентом, становится величайшим президентом Америки. Если бы он прошел через войну и оказался бы победителем, он показал бы себя величайшим человеком во всей истории.

Я испытываю определенное уважение по отношению к этому человеку: он отступился от преступной мысли, которая обязательно должна была прийти ему на ум, - я гарантирую это. Это так просто. Я не очень силен в политике; хотя я студентом изучал политику, я ничего не знаю об активной политике. Но, будучи просто студентом, в политике, я знаю с абсолютной уверенностью, что эта мысль обязательно должна была прийти ему на ум: просто втянуть мир в такой хаос, в котором Уотергейт утонул бы в сравнении с хаосом мировой войны. Тогда все забыли бы об Уотергейте.

Но этот человек оказался более моральным, чем люди думали о нем. Вот почему я говорю, что испытываю по отношению к нему определенное уважение. Он предпочел спуститься и стать первым президентом в американской истории, который вышел из Белого Дома с таким обвинением. Но он принял это обвинение, эту всемирную дурную славу, не потащил мир к мировой войне. Он показал себя более человеком, чем политиком, более человечным, чем другие политики.

Преступный ум хочет власти, потому что без власти ничего нельзя сделать. Так же, как художнику нужны краски, поэту нужен богатый словарный запас, язык, чувство слов, их нюансов, тонких подземных токов, протекающих под ними, так и политик в глубине прекрасно знает, почему он стремится к власти. Если вы не собираетесь писать картины и все время собираете краски, то вы безумны. Если вы не собираетесь играть музыку и все время собираете различные музыкальные инструменты, то вы сошли с ума.

Зачем власть?

Как раз вчера я рассказывал вам, как Джавахарлал пригласил меня к себе, и я пришел. Он слушал меня. Я был очень молод, а он был великим государственным деятелем, но он слушал меня так тихо, так внимательно, как если бы я много знал о политике и о том, что нужно делать в стране. И он сказал мне: «Почему вы не идете в политику? Ведь все, что вы говорите, правда, и если вы действительно хотите это сделать, то вам нужно идти в политику. Никто другой не сделает этого для вас, только вы сами. Я понимаю ваши идеи, но кому осуществлять их? Присоединяйтесь!»

Я сказал: «Нет, ведь у меня нет никакого интереса к завоеванию власти. Все, что я сказал вам, - это просто проявление моего сердца, ведь у вас есть возможность, власть, понимание того, что нужно делать. Я просто выразил то, что у меня на сердце. Я кончил! Я не собираюсь участвовать в погоне за властью. И я не прошу никого другого, я прошу вас. Если вы чувствуете, что я прав, тогда покажите это, сделав что-нибудь».

Он сказал: «Вы правы, но я не могу делать такие вещи, потому что люди, на чью поддержку я опираюсь, не поддержат ни одну из идей, которые вы дали мне. Если они узнают, что я собираюсь воплощать эти идеи, я буду просто выброшен вон. Политика - это пирамида. Она становится все уже и уже - на вершине ее только один человек. Вы видите на вершине этого одного человека, но у этого человека, под ним, три человека; у этих трех - девять человек; у этих девяти - девяносто... И все они опираются на тех, кто ниже их. Они стоят на их плечах. В любой момент их могут сбросить».

И в политике, коль скоро у вас есть власть, которую вы получили за счет поддержки столь многих людей, вы вынуждены исполнять все их желания. Кто-то поддержал вас, чтобы получить лицензии, кто-то поддержал вас, чтобы начать производство, кто-то поддержал вас ради чего-то еще - теперь вы должны исполнять их желания. В противном случае, пока вы стоите на их плечах, они могут и отойти в сторону. Человек, находящийся на самом верху, очень слаб; над ним нет ничего, за что он мог бы держаться. Под ним находятся люди, которые не упустят ни малейшего шанса, чтобы сбросить его, ведь если они сбросят его, тогда один из этих троих, что были под ним, поднимется на вершину. Поэтому он должен исполнять самые разные преступные дела.

Я знаю, потому что именно так пришла к власти Индира: она ведь жила со своим отцом. Она родилась политиком; ее муж - нет. Они полюбили друг друга, когда учились в Англии. Ее муж не был даже индусом, не был брамином. Индира была брамином, брамином очень высокой касты, кашмирским брамином. Человек, которого она полюбила, Фероз Ганди, был фарси. Вся семья была против - никто раньше и не слышал, чтобы девушка из касты браминов выходила замуж за фарси, за человека, который не был даже индусом. Это совершенно другая религия.

Но она была единственной дочерью Джавахарлала, и после смерти жены Джавахарлала - она умерла очень рано - Индира была единственным человеком, близким ему. Он сказал ей: «Не беспокойся о дедушке и бабушке. С ними я все улажу. Выходи замуж. Если будешь ждать их разрешения, то не дождешься; даже я не могу убедить их. Это очень заденет их. Поэтому будет лучше, если ты сначала выйдешь замуж, а когда ты вернешься домой уже замужем, я постараюсь убедить их: «Теперь уже ничего не поделаешь; бракосочетание состоялось». Вот так они поженились.

Но Фероз Ганди не интересовался политикой. Только потому, что был зятем Джавахарлала, он стал членом парламента, но он этим совсем не интересовался; это было не его дело. А для Индиры это было ее единственным делом. Они тут же стали ссориться, ругаться... и вскоре Индира переехала к Джавахарлалу в дом премьер-министра и оставила Фероза Ганди. Они жили отдельно, без развода; годами не видели друг друга. Все эти годы она наблюдала всех политиков и собирала информацию о каждом: о его слабостях, о его преступлениях против общества, о его эксплуатации других людей, о его извращениях... а ведь внешне она все еще сохраняла свое чистое белое гандийское лицо.

Она собирала досье - она мне показывала их - против каждого лидера, и это было ее силой. Когда Джавахарлал умер, все эти политики боялись Индиры, потому что у нее был ключ. Она могла каждого выставить перед публикой, перед судом. У нее были все свидетельства, у нее были все письма. Они боялись ее по той простой причине, что только она могла спасти их; а так они могли бы быть выставлены в их истинном свете. Это досье было ее властью.

Я заглядывал в это досье. Все эти люди эксплуатировали бедную страну. Все они имели банковские счета в других странах, в Швейцарии, в Америке. Все они имели связи вне Индии, откуда получали взятки, деньги и все остальное за то, что выдавали секреты страны. Все они связаны кто с одной, кто с другой иностранной державой; все они агенты. Они имеют одно лицо перед массами, бедными массами, а их подлинная реальность совершенно иная. И все они боялись, потому что Индира была абсолютно неподкупна. Этому она выучилась у Джавахарлала. Он был неподкупен, потому что он не был политиком; он был скорее поэтом. Он предпочел бы быть художником или скульптором или заниматься каким-нибудь искусством, более близким его природе.

Политика была для него случайностью, она была почти навязана ему - иногда это случается...

Так как он был заинтересован в независимости Индии, он боролся против британского правительства, но без мысли стать премьер-министром, когда страна добьется освобождения. Он никогда не думал об этом. Он был просто солдатом освободительного движения, как и многие тысячи других. Он мог бы быть расстрелян, он мог бы быть убит, он мог бы получить пожизненное тюремное заключение - все могло случиться. Не было вопроса о власти.

Когда борьба за освобождение окончилась, тогда возник вопрос, кто будет у власти? До этого вопроса о власти не возникало совсем. Был лишь вопрос о том, как удалить захватчиков. Его захватил этот вопрос, потому что он был чувствительным человеком и любил идею свободы. Эта идея не имела ничего общего с политикой; он любил идею свободы как поэт. Но когда свобода пришла, началась настоящая борьба за то, кто должен стать премьер-министром. Были такие люди, как Сардар Валлабхбхаи Пател, которые были настоящими политиками, жесткими политиками, готовыми на любое преступление. Он и совершил их, когда стал заместителем премьер-министра. Даже Джавахарлал не смог остановить его.

И были другие, поскольку в освободительной борьбе участвовали тысячи достойных людей. Джавахарлал был единственным, кого не интересовала политика, не интересовала власть. Именно поэтому Ганди и выбрал его, ведь выбрать тех людей, которых по-настоящему интересовала власть... На самом деле их борьба за свободу не была борьбой за свободу, но была лишь шагом к достижению власти. Этот выбор стал шоком для всех политиков, поскольку ни одного из них Ганди не выбрал в качестве премьер-министра; а Ганди обладал полным контролем над индийским умом.

Сардар Пател был шокирован, ведь он был очень близок к Ганди и он тоже был Гуджарати - Ганди был Гуджарати - и он служил Ганди всю свою жизнь с полным доверием. А в последний момент Ганди просто сказал Сардару: «Отступи. Не сражайся с Джавахарлалом. Я сделаю тебя заместителем премьер-министра, но премьер-министром пусть будет Джавахарлал».

«Почему?» - спросил Пател.

И причина, которую высказал Ганди, была правильной. Он сказал: «Джавахарлал единственный, кого не интересует власть. Вы все будете сражаться друг с другом; он единственный, кто выше всех вас».

Когда Ганди сказал: «Будь премьер-министром», - Джавахарлал ответил согласием. Когда Ганди в 1943 году сказал: «Будь вторым солдатом борьбы за свободу», - первым был Виноба Бхаве - он ответил согласием.

До того момента Виноба Бхаве совсем не был известен в Индии. Он был просто обитателем ашрама Ганди. Он массажировал Ганди, омывал Ганди, читал Ганди священные книги, и поскольку был ученым в области санскрита, объяснял Ганди, что означают эти священные книги. Но в том, что касается страны, он не был известен. В качестве первого борца за свободу Ганди выбрал анонимного человека - он первым бы отправился в тюрьму, вторым был бы Джавахарлал.

Джавахарлал не говорил: «Это выглядит неуважительно по отношению ко мне. Этого человека никто не знает», - и Виноба особенно не нравился Джавахарлалу. Джавахарлал был почти западным человеком, он получил образование на Западе, был воспитан на Западе; он вел западный образ жизни. С самых разных точек зрения он не был индийцем, за исключением того, что родился он в Индии. Он ел мясо; ведь он жил в Англии и вырос в Англии, поэтому для него не было вопроса, чтобы быть вегетарианцем. У него были все основания не любить Винобу, но проблем не было, поскольку Виноба занимался другой работой. Я разговаривал и с Винобой, и с Джавахарлалом, оба они подтверждали, что не любят друг друга.

Например, борода Винобы - Джавахарлалу она не нравилась. Сам он брился два раза в день, и борода для него была чем-то неправильным. Он был очень нетерпимым, нетерпеливым: одежда, которую носил Виноба, не была «правильной»; в двадцатом веке нужно быть человеком двадцатого века. Образование Винобы было образованием ортодоксального брамина. Он учился в Варанаси, в санскритском колледже, и жил как старый санскритский ученый. Он не был образован в западных предметах, в западных языках, так что между ними двумя не было ничего общего - и поставить такого человека первым... Джавахарлал чувствовал себя, наверное, задетым, но его преданность Ганди была беззаветной: если Ганди выбрал Винобу первым, значит так должно и быть.

Если бы Ганди выбрал премьер-министром Сардара Валлабхбхаи Патела, то Джавахарлал не стал бы спорить или говорить что-нибудь. Он, на самом деле, предложил Ганди: «Зачем причинять так много горя этим людям? Я могу отказаться; они могут выбрать любого, кого захотят. Я не заинтересован, я никогда об этом не думал. Я сражался за свободу, и свобода наступила, я счастлив». Так что он не был испорчен своим премьерством. Он был для Ганди вторым человеком, а после смерти Ганди он имел полную монополию над индийским умом.

Но Индира была политиком, прирожденным политиком. Она бросила мужа и забыла его: политика для нее была важнее, чем муж. Когда встал вопрос выбора между ними, с любовью было покончено. А Фероз настаивал: «Или ты будешь со мной, или ты будешь со своим отцом, премьер-министром - мне все равно, но так не может продолжаться. Целыми днями ты там и приходишь сюда лишь на несколько минут, просто чтобы сказать привет, и снова убегаешь в дом премьер-министра. Ты путешествуешь с ним, а со мной ты никуда не выходишь». Он дал ясно понять, что нужно сделать выбор.

Индира просто ушла. Она сказала: «Нет вопроса о выборе; я принадлежу политике, и я собираюсь уйти в политику». От своего отца она выучилась одному: ни один политик не сможет стащить тебя вниз, если ты неподкупна. Пусть все они подкупны, но ты смотри в оба, и все время собирай данные о них. И это было всей ее силой; они не могли дискредитировать ее, поскольку она никогда не совершала ничего плохого, а сама она могла дискредитировать их всех.

Политики - это легальные конституционные преступники.

И вот этот человек, Дон-Кихот, хочет выбросить меня и мою коммуну отсюда - насовсем. Вот почему я говорю, что Орегон, возможно, должен появиться на карте Советского Союза. Он не должен быть частью Америки - не США, но СССР. То, как говорят эти люди, - а они сенаторы, - это фашизм, коммунизм, нацизм. Они говорят о демократии, они говорят о свободе слова, они говорят об уважении к личности, но я не думаю, что они принадлежат Вашингтону, Джефферсону, Линкольну; они принадлежат Иосифу Сталину, Хрущеву, Брежневу. Эти люди должны перевести себя на соответствующий им путь, они должны постараться переместить Орегон в Советскую Россию; только тогда они смогут выбросить меня и мою коммуну - в противном случае нет никакой возможности.

И кто они такие? Но они наживаются на нас... Теперь, говоря орегонцам, что я всех их назвал идиотами, он пытается нажиться на нас. Я же ничего подобного не говорил. Но теперь я говорю: первого идиота я нашел. Он сам объявил себя. И я подожду второго, ведь в Орегоне два сенатора, так что второй будет как раз... он уже запаздывает. Дон-Кихот пришел в этой гонке первым.

Мое высказывание настолько просто, что даже ребенок поймет его. Я сказал, что орегонский идиот - это особый класс. Как он умудрился понять из этого высказывания, что все орегонцы - идиоты? Тогда, что же я? Тогда, что же вы? Мы все орегонцы. И мы намереваемся оставаться орегонцами.

Эти люди могут сделать, могут сказать все, что угодно. Он говорил как раз перед... наши санньясины были на этих слушаниях, где выступал он. Он созвал слушания, и два или три наших санньясина присутствовали на них, но мы никогда не участвовали в них, поскольку, какой смысл участвовать во всех этих бессмысленных вещах? Это были такие абсурдные слушания - невозможно представить себе, как люди могут допускать такие вещи.

В нашей собственности мы имеем несколько маленьких клочков земли, принадлежащей правительству, федеральному правительству. Они взяты в аренду на сорок лет; и коль скоро мы заплатили за землю, арендованная земля принадлежит нам. Эти слушания касались того, что мы не разрешаем людям приближаться к правительственной земле, - что абсолютно ложно, поскольку даже чиновники, наблюдающие за правительственной землей, сказали, что мы не делали ничего незаконного, мы никогда никому не запрещали - и ни у кого не может быть каких-либо причин разгуливать по пустынной земле или холмам.

Поэтому мы никогда не участвовали и не спорили по той простой причине, что правительственное учреждение само спорило за нас, отстаивало то, что мы не делали ничего незаконного, и все было абсолютно так, как оно и должно быть - так что никакого дела и не было вовсе. Но все фанатики, которые были против нас с тех самых пор, как мы пришли сюда, все они были там, давая свои свидетельские показания против нас. Странные свидетельства...

Один специальный уполномоченный сказал, что, когда шесть месяцев назад он посетил Раджнишпурам, ему дали в воде яд. Одно дело - если мы что-то делаем, то делаем соответствующим образом. Если вы живы через шесть месяцев, то это достаточное доказательство того, что мы не давали вам яда; ведь иначе вы бы уже не жили. Мы ничего не делаем спустя рукава. И где вы были на протяжении этих шести месяцев? В течение шести месяцев вы молчали, а теперь, шесть месяцев спустя, вы выступаете на слушаниях... Ведь на этих выборах он снова был выбран специальным уполномоченным. Может быть, в течение этих шести месяцев он боялся говорить об этом деле; он мог потерять наши голоса. Поэтому и молчал. Теперь выборы закончились - он победил на них, - теперь можно говорить.

Какие он приводит доказательства тому, что мы отравили его? Сенатор спросил его: «С вами был еще один специальный уполномоченный. Что случилось с ним?»

Он сказал: «Он тоже был отравлен. Он еще жив».

И сенатор спросил: «С вами был и третий человек», - полицейский уполномоченный, или кто-то еще, - «что случилось с ним?»

Он сказал: «Он настроен по отношению к Раджнишу немного более дружественно, поэтому, возможно, он не был отравлен».

Вот и все, что могут сказать эти люди, - а ведь они уполномоченные - ни единого свидетельства. Если вы отравлены, вы должны немедленно пойти в больницу, немедленно провериться, и если бы яд был обнаружен, тогда дело было бы абсолютно правильным. Но через шесть месяцев нет возможности узнать, отравила ли вас жена, отравили ли вы себя сами, были ли вы вообще отравлены, или вам все это просто приснилось. По крайней мере, в том, что касается нас, мы ничего не делаем так плохо. Если бы мы отравили вас, вы уже не смогли бы выйти из могилы, чтобы давать свои свидетельские показания. Это достаточное доказательство того, что мы вас не отравляли.

И этот сенатор, Дон-Кихот, он перед нашими санньясинами говорил этим специальным уполномоченным, как им справиться с уничтожением коммуны, нашего города. Он давал этим людям инструкции - на глазах у наших санньясинов - о том, как они могут сделать это, как они могут обойти закон; как они могут отрезать от города средства обеспечения и как они могут сделать нашу жизнь настолько невозможной, что мы вынуждены будем уйти.

Вот демократия! Вот демократические люди! Вот люди, которые стоят на страже человеческих потребностей.

Вот демократия, которая описывалась так, что она «ради людей, ради людей, ради людей».

Я не знаю, кто эти люди - мы, конечно, не люди.

Еще один вопрос...

 

Бхагаван,

Коль скоро каждый из нас рождается один и умирает один, и уединенность - это состояние нашего бытия, тогда в чем же состоит функция коммуны?

Функция коммуны в точности заключается в следующем: помочь вам осознать свою абсолютную уединенность.

Семья не позволит вам этого. Семья дает вам ошибочное представление о том, что у вас есть мать, что у вас есть отец, что у вас есть муж, что у вас есть брат, что у вас есть сестра — что вы не одиноки.

Общество дает вам представление о том, что вы член ротари-клуба, светского клуба; что вы принадлежите этой церкви, тому храму, этой конгрегации, той конгрегации - что вы не одиноки. Общество предоставляет вам все виды толп, с которыми можно смешаться. Вы республиканец, вы демократ, вы либерал, — но вы не один, с вами все республиканцы.

Функция коммуны заключается в основном в том, чтобы разрушить все эти вымыслы.

Никто не с вами.

Вы одиноки, и вы должны понять, что эта уединенность настолько драгоценна, что вы не должны терять ее.

Это не означает, что вы не должны общаться. Это лишь означает, что вы не верите во взаимоотношение. Постарайтесь понять разницу.

Общение - это текущая река. Вы можете общаться, и вы общаетесь лишь потому, что вы уединены, потому, что вы индивидуальности - с вашей стороны есть кто-то, кто может о<