Поучение 2. О смиренномудрии

 

Некто из старцев сказал: “прежде всего, нужно нам смиренномудрие, чтобы быть готовыми на каждое слово, которое слышим, сказать: прости, ибо смиренномудрием сокрушаются все стрелы врага и сопротивника.” Исследуем, какое значение имеет слово старца; почему он говорит, что прежде всего нужно нам смиренномудрие, а не сказал, что прежде нужно воздержание? Ибо Апостол говорит: подвизаяйся от всех воздержится. (1. Кор. 9, 25). Или почему не сказал Старец, что прежде всего нужен нам страх Божий? Ибо в Писании сказано: начало премудрости страх Господень (Пс. 110, 9) и опять: страхом Господними уклоняется, всяк от зла. (Притч. 15, 27). Почему не говорит он, что прежде всего нужна нам милостыня, или вера? Ибо сказано: милостынями и верами очищаются греси (Прит. 15, 27.), и Апостол говорит: без веры невозможно угодити Богу (Евр. 11, 6).Итак, если без веры невозможно угодить Богу, и милостынями и верою очищаются грехи, и если страхом Господним уклоняется всяк от зла, и начало премудрости страх Господень, и подвизающейся от всего должен воздерживаться: то как же (старец) говорит, что прежде всего нужно нам смиренномудрие, и оставил все другое столь нужное? Старец хочет показать нам сим, что ни самый страх Божий, ни милостыня, ни вера, ни воздержание, ни другая какая-либо добродетель не может быть совершена без смиренномудрия. Вот почему говорит он: “прежде всего нужно нам смиренномудрие, чтобы быть готовыми на каждое слово, которое слышим, сказать: прости, ибо смиренномудрием сокрушаются все стрелы врага и противника.” Вот, видите, братья, как велика сила смиренномудрия; видите, какое имеет действие слово: прости. Почему же диавол называется не только врагом, но и противником. Врагом называется он потому что он человеконенавистник, ненавистник добра и клеветник; противником же называется потому, что он старается препятствовать всякому доброму делу. Хочет ли кто помолиться: он противится и препятствует ему злыми воспоминаниями, пленением ума и унынием. Хочет ли кто подать милостыню: он препятствует сребролюбием и скупостью. Хочет ли кто бодрствовать: он препятствует леностью и нерадением и так то он сопротивляется нам во всяком деле, когда хотим сделать доброе. Поэтому он и называется не только врагом, но и противником. Смиренномудрием же сокрушаются все оружия врага и противника. Ибо по истине велико смиренномудрие, и каждый из святых шествовал его путем, а трудом сокращал путь свой, как говорит Псалмопевец: виждь смирение мое и труд мой, и остави вся грехи моя (Псал. 24, 18), и: смирихся, и спасе мя Господь (Пс. 114, 6). Впрочем смирение и одно может ввести нас в царствие, как сказал старец авва Иоанн, но только медленно.

Итак, смиримся немного и мы, и спасемся. Если мы, как немощные не можем трудиться, то постараемся смириться; и верую в милость Божью, что и за то малое, совершаемое нами со смирением, будем и мы в местах Святых, много потрудившихся и работавших Богу. Пусть мы немощны и не можем трудиться: но не ужели мы не можем и смириться? Блажен, братия, кто имеет смирение; - велико смирение. Хорошо также означил один святый имеющего истинное смирение так: “смирение ни на кого не гневается, и никого не прогневляет, и считает это совершенно чуждым себе”. Велико, как мы сказали, смирение, ибо оно одно сопротивляется тщеславию и хранит от него человека. А разве не гневаются также за имения или за брашна? Как же старец говорит, что смирение ни на кого не гневается и никого не прогневляет? Смирение велико, как мы сказали, и сильно привлечь в душу благодать Божию. Благодать же Божия, пришедши, покрывает душу от двух тяжких вышеупомянутых страстей. Ибо что может быть более тяжким, как гневаться и прогневлять ближнего? как некто и сказал: “монахам вовсе несвойственно гневаться, равно и прогневлять других.” Ибо, по истине если такой (т.е. гневающийся или прогневляющий других) вскоре не покроется смирением, [в греч. Благодатью Божией]) то он, мало помалу, приходит в состояние бесовское, смущая других и смущаясь (сам). Посему-то сказал (старец), что смирение не гневается и не прогневляет. Но что я говорю, будто смирение покрывает только от двух страстей, - оно покрывает душу и от всякой страсти и от всякого искушения.

Когда святый Антоний увидел распростертыми все сети диавола и, вздохнув, вопросил Бога: “кто же избегнет их?” то отвечал ему Бог: “смирение избегает их”, а что еще более удивительно, - присовокупил: “они даже и не прикасаются ему”. Видишь ли благодать сей добродетели? По истине нет ничего крепче смиренномудрия, ни что не побеждает его. Если со смиренным случится что-либо скорбное, он тотчас обращается к себе, тотчас осуждает себя, что он достоин (того), и не станет укорять никого, не будет на другого возлагать вину; и таким образом переносит (случившееся) без смущения, без скорби, с совершенным спокойствием, а потому и не гневается и никого не прогневляет. И так, хорошо, сказал святой, что прежде всего нужно нам смиренномудрие.

Смирения же два, также как и две гордости. Первая гордость есть та, когда кто укоряет брата, когда осуждает и бесчестит его, как ничего незначащего, а себя считает выше его; таковой, если не опомнится вскоре и не постарается исправиться, по, мало помалу, приходит и во вторую гордость, так что возгордится и против самого Бога, и подвиги и добродетели свои приписывает себе, а не Богу, как будто сам собою совершил их, своим разумом и тщанием, а не помощью Божией. По истине, братия мои, знаю я одного, пришедшего некогда в сие жалкое состояние. Сначала, если кто из братии говорил ему что либо, он уничижал каждого и возражал; “что значит такой-то? нет никого (достойного), кроме Зосимы и подобного ему”. Потом начал и сих осуждать и говорить: “нет никого (достойного), кроме Макария”. Спустя немного, начал говорить: что такое Макарий? нет никого (достойного), кроме Василия и Григория”. Но скоро начал охуждать и сих, говоря; “что такое Василий? и что такое Григорий? нет никого (достойного), кроме Петра и Павла”. Я говорил ему: “по истине, брат, ты скоро и их станешь уничижать.” И поверьте мне, чрез несколько времени он начал говорить: “что такое Петр? и что такое Павел? Никто ничего не значит, кроме Святой Троицы”. Наконец возгордился он и против самого Бога, и таким образом лишился ума. Посему-то должны мы, братья мои, подвизаться всеми силами нашими против первой гордости, дабы, мало помалу, не впасть и во вторую, т.е. в совершенную гордыню.

Гордость же бывает мирская и монашеская: мирская гордость есть та, когда кто гордится пред братом своим, что он богаче или красивее его, или что носит лучшую, нежели тот, одежду, или что он благороднее его. И так, когда мы видим, что тщеславимся сими (преимуществами), или тем, что монастырь наш больше, или богаче (других), или что в нем много братии: то мы должны знать, что находимся еще в мирской гордости. Случается также, что тщеславятся какими-либо природными дарованиями: иной, например, тщеславится тем, что у него хорош голос и что он хорошо поет, или что он скромен, усердно работает и добросовестен в служении. Сии преимущества лучше первых, однако и это мирская гордость. Монашеская же гордость есть та, когда кто тщеславится, что он упражняется в бдении, в посте, что он благоговеен, хорошо живет и тщателен. Случается также, что иной и смиряется для славы. Все сие относится к монашеской гордости. Можно нам вовсе не гордиться: если же кто сего совсем избежать не может, то хоть бы гордился преимуществом монашеских дел, а не чем-либо мирским.

Вот, мы сказали, что такое первая гордость, и что вторая; сказали также, что такое мирская гордость, и что монашеская. Рассмотрим теперь, в чем состоит и два смирения. Первое смирение состоит в том, чтобы почитать брата своего разумнее себя и по всему превосходнее, и одним словом, как сказали святые отцы, чтобы “почитать себя ниже всех”. Второе же смирение состоит в том, чтобы приписывать Богу свои подвиги, - сие есть совершенное смирение святых. Оно естественно рождается в душе от исполнения заповедей. Ибо как деревья, когда на них бывает много плодов, то самые плоды преклоняют ветви к низу и нагибают их; ветвь же, на которой нет плодов, стремится вверх и растет прямо; есть же некоторые деревья, которые не дают плода, пока их ветви растут вверх; если же кто возьмет камень, привесит к ветви и нагнет ее к низу, тогда она дает плод: так и душа, когда смиряется, тогда приносит плод, и чем более приносит плода, тем более смиряется; так и святые, чем более приближаются к Богу, тем более видят себя грешными.

Помню, однажды мы имели разговор о смирении, и один из знатных (граждан) города Газы, слыша наши слова, что чем более кто приближается к Богу, тем более видит себя грешным, удивлялся и говорил: как это может быть? и, не понимая, хотел узнать, что значат эти слова? Я сказал ему: “именитый господин, скажи мне, за кого ты считаешь себя в своем городе”? Он отвечал: почитаю себя за великого и первого в городе”. Говорю ему: “если же ты пойдешь в Кесарию, за кого будешь считать себя там”? Он отвечал “за последнего из тамошних вельмож”. “Если же, говорю ему опять, ты отправишься в Антиохию, за кого ты будешь там себя считать?” “Там, отвечал он, буду считать себя за одного из простолюдинов”. “Если же, говорю, пойдешь в Константинополь и приблизишься к царю, там за кого ты станешь считать себя?” И он отвечал: “почти за нищего”. Тогда я сказал ему: “вот так и святые, чем более приближаются к Богу, тем более видят себя грешными. Ибо Авраам, когда увидел Господа, назвал себя землею и пеплом (Быт. 18, 27.); Исаия же сказал: окаянный и нечистый есмь аз (Ис. 6, 5); Так же и Даниил, когда был во рву со львами, Аввакуму, принесшему ему хлеб и сказавшему: приими обед, который послал тебе Бог, отвечал: и так вспомнил обо мне Бог. (Дан. 14, 36. 37). Какое смирение имело сердце его! Он находился во рву посреди львов, и был невредим от них, и притом не один раз, но дважды, и после всего этого он удивился и сказал: и так вспомнил обо мне Бог!”

Видите ли смирение святых, и каковы их сердца? Даже и посылаемые от Бога на помощь людям, они отказывались, по смирению избегая славы. Как облеченный в шелковую одежду, если набросить на него нечистое рубище, отбегает, чтобы не замарать своего драгоценного одеяния: так и святые, будучи облечены в добродетели, убегают человеческой славы, чтобы не оскверниться ею. А ищущие славы подобны нагому, который желает найти хотя малое рубище или иное что-либо, дабы покрыть свой стыд: так и не облеченный в добродетели ищет славы человеческой. И так Святые, будучи посылаемы Богом на помощь людям, по смирению отказывались от сего. Моисей говорил: молютися поставити иного могущаго, аз бо есмь гугнив и косноязычен (Исх. 4, 10). Иеремия же говорил: юнейший есмь аз (Иер. 1, 6). И, одним словом, каждый из святых приобрел сие смирение, как мы сказали, чрез исполнение заповедей. Но что такое сие смирение, и как оно рождается в душе, никто не может выразить словами, если человек не научится сему из опыта; из одних же слов нельзя сему научиться.

Некогда авва Зосима говорил о смирении, а какой то софист, тут находившийся, слыша, что он говорил, и желая понять (это) в точности, спросил его: “скажи мне, как ты считаешь себя грешным, разве ты не знаешь, что ты свят? разве не знаешь, что имеешь добродетели? Ведь ты видишь, как исполняешь заповеди: как же ты, поступая так, считаешь себя грешным? Старец же не находился, какой дать ему ответ, а только говорил; “не знаю, что сказать тебе, но считаю себя грешным”. Софист настаивал на своем, желая узнать, как сие может быть. Тогда старец не находя, как ему это объяснить, начал говорить ему со своею святою простотою: “не смущай меня; я подлинно считаю себя таким”.

Видя, что старец недоумевает, как отвечать софисту, я сказал ему: “не то же ли самое бывает и в софистическом и врачебном искусствах? Когда кто хорошо обучится искусству и занимается им, то по мере упражнения в оном, врач или софист приобретает некоторый навык, а сказать не может и не умеет объяснить, как он стал опытен в деле: душа приобрела навык, как я уже сказал, постепенно и нечувствительно, чрез упражнение в искусстве. Так и в смирении: от исполнения заповедей бывает некоторая привычка к смирению, и нельзя выразить это словом”. Когда авва Зосима услышал это, он обрадовался, тотчас обнял меня и сказал: “ты постиг дело, оно точно так бывает, как ты сказал”. И софист, услышав эти слова, остался доволен и согласен с ними.

И старцы сказали нам нечто, помогающее нам уразуметь смирение. Самое же состояние, в которое душа приходит от смирения, никто не мог объяснить. Так, когда авва Агафон приближался к кончине, и братия сказали ему: “и ты ли боишься, Отче?” Он отвечал: “сколько мог, я понуждал себя сохранять заповеди, но я человек, и почему могу знать, угодно ли дело мое Богу? Ибо иной суд Божий, и иной человеческий”. Вот, он открыл нам глаза, чтобы уразуметь смирение, и указал путь, как его достигнуть: а как оно бывает в душе, как я уже многократно говорил, никто не мог сказать, ни постигнуть чрез одни слова; разве только от дел душа может научиться сему несколько. А что приводит нас к смирению, о том сказали отцы. Ибо в Отечнике написано: один брат спросил старца: что есть смирение? - Старец отвечал: смирение есть дело великое и божественное; путем же к смирению служат телесные труды, совершаемые разумно; также чтобы считать себя ниже всех, и постоянно молиться Богу - это путь к смирению; самое же смирение божественно и непостижимо.

Почему же старец говорит, что телесные труды приводят душу в смирение? Каким образом телесные труды делаются душевными добродетелями? То, чтобы считать себя ниже всех, как мы уже сказали, сопротивляется демонам и первой гордости: ибо как может считать себя большим брата своего, или гордиться перед кем либо, или укорить, или уничижить кого либо тот, кто почитает себя ниже всех? Также, и молиться непрестанно, явно противится второй гордости: ибо очевидно, что смиренный и благоговейный, зная, что невозможно совершить никакой добродетели без помощи и покрова Божия, не перестает всегда молиться Богу, чтобы Он, сотворил с ним милость. Ибо непрестанно молящийся Богу, если и сподобится совершить что-либо знает, почему он совершил сие, и не может возгордиться, и не приписывает это своей силе, но все свои успехи относит к Богу, всегда благодарит Его и всегда призывает Его, трепеща, как бы ему не лишиться таковой помощи, и не обнаружилась его немощь и бессилие. И так он со смирением молится, и молитвою смиряется: и чем более преуспевает всегда в добродетели, тем более всегда смиряется: а по мере того, как смиряется, получает помощь и преуспевает чрез смиренномудрие. Но почему старец говорит, что телесные труды приводят к смирению? Какое отношение имеют телесные труды к расположению души? Я объясню вам это. Так как душа, по преступлении заповеди, предалась, как говорит святый Григорий, прелести сластолюбия и самозакония, и возлюбила телесное, и некоторым образом стала как бы нечто единое с телом и вся сделалась плотью, как сказано: не имать пребывати дух мой в человецех сих, зане суть плоть (Быт. 6.), и бедная душа как бы состраждет телу и соучаствует во всем, что делается с телом. Посему-то и сказал старец, что и телесный труд приводит душу в смирение. Ибо иное расположение души у человека здорового, и иное у больного, иное у алчущего, и иное у насытившегося. Также опять иное расположение души у человека едущего на коне, иное у сидящего на престоле и иное у сидящего на земле, иное у носящего красивую одежду, и иное у носящего худую. И так труд смиряет тело, а когда тело смиряется, то вместе с ним смиряется и душа. Следовательно, хорошо сказал (старец), что телесный труд приводит к смирению. Посему, когда Евагрий подвергся брани от хульных помыслов то он, как муж разумный, зная, что хула происходит от гордости, и что когда смиряется тело, то вместе с ним смиряется и душа, провел сорок дней на открытом воздухе, так что тело его, как говорит его жизнеописатель, стало производить червей, подобно тому, как случается у диких животных, и такой труд он подъял не ради хулы, но ради смирения. И так хорошо, сказал старец, что и телесные труды приводят к смирению. – Благий Бог да подаст нам смирение, ибо оно избавляет человека от многих зол и покрывает его от великих искушений. Богу слава и держава во веки. Аминь.

ПОУЧЕНИЕ 3. О СОВЕСТИ

 

Когда Бог сотворил человека, то Он всеял в него нечто Божественное, как бы некоторый помысл, имеющий в себе, подобно искре, и свет, и теплоту; помысл, который просвещает ум и показывает ему, что доброе, и что злое: сие называется совестью, а она есть естественный закон. Это те кладези, которые, как толкуют Святые отцы, искапывал Исаак, а Филистимляне засыпали (Быт. 26). Последуя сему закону, то есть совести, Патриархи и все Святые, прежде написанного закона, угодили Богу. Но когда люди, чрез грехопадение, зарыли и попрали ее, тогда сделался нужен закон написанный, стали нужны святые Пророки, нужно сделалось самое пришествие Владыки нашего Иисуса Христа, чтобы открыть и воздвигнуть ее (совесть); чтобы засыпанную оную искру снова возжечь хранением святых Его заповедей.

Ныне же в нашей власти, или опять засыпать ее, или дать ей светиться в нас и просвещать нас, если будем повиноваться ей. Ибо, когда совесть наша говорит нам сделать что-либо, а мы пренебрегаем сим, и когда она снова говорит, а мы не делаем, но продолжаем попирать ее, тогда мы засыпаем ее, и она не может уже явственно говорить нам от тяготы, лежащей на ней, но, как светильник сияющий за завесою, начинает показывать нам вещи темнее. И как в воде, помутившейся от многого ила, никто не может узнать лица своего; так и мы, по преступлении, не разумеем, что говорит нам совесть наша; так что нам кажется, будто ее вовсе нет у нас. Однако нет человека, не имеющего совести, ибо она есть, как мы уже сказали, нечто божественное и никогда не погибает, по всегда напоминает нам полезное, а мы не ощущаем сего, потому что, как уже сказано, пренебрегаем ею и попираем ее.

Посему-то Пророк оплакивает Ефрема и говорить: Соодоле Ефрем соперника своего, и попра суд (Осии 5, 11.). Соперником же называет совесть. Поэтому и в Евангелии сказано: буди увещаваяся с соперником твоим, дондеже еси на пути с ним, да не когда тя предаст судии, а судия слугам, и всадят тя в темницу; аминь глаголю тебе: не изыдеши оттуду, дондеже воздаси последний кодрант (Мат.5, 25, 26). Но почему же совесть называется соперником? Соперником называется она потому, что сопротивляется всегда злой нашей воле и напоминает нам, что мы должны делать, но не делаем; и опять, чего не должны делать, и делаем, и за это она осуждает нас, потому и Господь называет ее соперником и заповедует нам, говоря: буди увещаваяся с соперником твоим, дондеже еси на пути с ним. Путь, как говорит Василий Великий, есть мир сей.

И так потщимся, братия, хранить совесть нашу, пока мы находимся в этом мире, не допустим, чтобы она обличала нас в каком-либо деле; не будем попирать ее отнюдь ни в чем, хотя бы то было и самое малое. Знайте, что от (пренебрежения) сего малого и в сущности ничтожного мы переходим и к пренебрежению великого. Ибо если кто начнет говорить: “что за важность, если я скажу это слово? что за важность, если я съем эту безделицу? Что за важность, если я посмотрю на ту или на эту вещь?” от этого: “что за важность в том, что за важность в другом” впадает он в худой навык [В слав.: “злую и горькую пажить”] и начинает пренебрегать великим и важным и попирать свою совесть, а таким образом, закосневая (во зле), находится в опасности придти и в совершенное нечувствие. Поэтому берегитесь, братия, пренебрегать малым, берегитесь презирать его, как малое и ничтожное; оно не малое, ибо чрез него образуется худой навык. Будем же внимать себе и заботиться о легком, пока оно легко, чтобы оно не стало тяжким: ибо и добродетели, и грехи начинаются от малого и приходят к великому добру или злу. Поэтому заповедует нам Господь блюсти свою совесть, и как бы особенно увещевает (каждого из нас), говоря: “посмотри, что ты делаешь, несчастный! опомнись, помирись с соперником твоим, пока ты на пути с ним”. Потом указывает бедственные последствия от несоблюдения сей заповеди: да не когда предаст тя судии, а судия слугам и всадят тя в темницу. А за тем что? – Аминь глаголю тебе, не изыдеши оттуду, дондеже воздаси последний кодрант. Ибо совесть обличает нас, как я уже сказал, и в добре и в зле, и показывает нам, что делать и чего не делать; и опять она же осудит нас в будущем веке; поэтому и сказано: да не когда предаст тя судии, и прочее.

А хранение совести многоразлично; ибо человек должен сохранять ее в отношении к Богу, к ближнему, и к вещам. В отношении к Богу, хранит совесть тот, кто не пренебрегает Его заповедями, и даже в том, чего не видят люди, и чего никто не требует от нас; он хранит совесть свою к Богу в тайне. Например, обленился ли кто в молитве, или страстный помысл вошел в сердце его, а он не воспротивился ему и не восстягнул себя, но принял его; также если кто, видя ближнего, делающего или говорящего что-либо, и как (обыкновенно) случается, осудил его; короче сказать, все что бывает в тайне, чего никто не знает, кроме Бога и совести нашей, должны мы хранить: и сие-то есть хранение совести в отношении к Богу. А хранение совести в отношении к ближнему требует, чтобы не делать отнюдь ничего такого, что, как мы знаем, оскорбляет или соблазняет ближнего, делом или словом, или видом, или взором: ибо и видом, как я часто повторяю, даже и взором можно оскорбить брата. Короче сказать: человек не должен делать ничего такого, о чем знает, что он делает это с намерением оскорбить ближнего; сим оскверняется совесть его, сознавая, что это сделано с тем, чтобы повредить брату или опечалить его: и сие-то значит хранить свою совесть в отношении к ближнему. А хранение совести в отношении к вещам состоит в том, чтобы не обращаться небрежно с какою-либо вещью, не допускать ей портиться, и не бросать ее как-нибудь, а если увидим что-либо брошенное, то не должно пренебрегать сим, хотя бы оно было и ничтожно, но поднять и положить на свое место. Не должно также обходиться нерассмотрительно с своею одеждою; ибо случается, что иной мог бы носить одежду [Вероятно полотняную - хитон] неделю или две, или даже месяц, а он часто моет ее преждевременно, и тем портит ее, и вместо того, чтобы носить ее пять месяцев или более, он частым мытьем приводит ее в ветхость и негодность? а это против совести. Также и в отношении постели, часто иной мог бы довольствоваться одной подушкой, а он ищет большой постели; или имеет власяницу, но хочет переменить ее, и приобрести другую новую, или более красивую, по тщеславию, или от уныния. Иной опять может обойтись одним покрывалом, а он ищет другого лучшего, иногда даже и спорит, если не получит его. А если он еще станет примечать за братом своим и говорить: “за чем у него есть, а у меня нет?” то такой далек от преуспеяния. Также если кто-либо развесит свою одежду или покрывало на солнце и поленится во время снять их, и допустит им от зноя портиться; то и это против совести. Также и в пище, иной может удовлетворить своей потребности малым количеством какой-либо овощи или чечевицей, или немногими маслинами, а он не хочет этого, но ищет другой пищи, вкуснейшей и лучшей: это все против совести. Отцы же говорят, что монах никогда не должен допускать, чтобы совесть обличала его в какой-либо вещи. И так необходимо нам, братия, внимать себе всегда и охранять себя от всего этого, чтобы не подвергнуться тому бедствию, от которого сам Господь предостерегает нас, как мы выше сказали. Да подаст нам Бог слышать и исполнять сие, чтобы слова отцов наших не послужили нам на осуждение.

ПОУЧЕНИЕ 4. О СТРАХЕ БОЖИЕМ

 

Святый Иоанн говорит в соборных посланиях своих: совершенна любы вон изгоняет страх (1 Иоан. 4, 18). Что хочет сказать нам чрез сие святой (Апостол)? О какой любви говорит он нам, и о каком страхе? Ибо пророк Давид говорит в Псалме: бойтеся Господа вси святии Его (Псал.33, 10), и много других подобных изречений находим мы в божественных Писаниях. И так, если и святые, столько любящие Господа, боятся Его, то как же святый Иоанн говорит: совершенна любы вон изгоняет страх? Святый хочет нам показать этим, что есть два страха: один первоначальный, а другой совершенный, и что один свойствен, так сказать, начинающим быть благочестивыми, другой же есть (страх) святых совершенных, достигших в меру совершенной любви. Например: кто исполняет волю Божию по страху мук, тот, как мы сказали, еще новоначальный: ибо он не делает добра для самого добра, но по страху наказания. Другой же исполняет волю Божию из любви к Богу, любя Его собственно для того, чтобы благоугодить Ему; сей знает? в чем состоит существенное добро, он познал, что значит: быть с Богом. Сей-то имеет истинную любовь, которую Святый называет совершенною. И эта любовь приводит его в совершенный страх, ибо таковой боится Бога, и исполняет волю Божию уже не по (страху) наказания, уже не для того, чтобы избегнуть мучений; но потому что он, как мы сказали, вкусив самой сладости пребывания с Богом, боится отпасть, боится лишиться ее. И сей совершенный страх, рождающийся от этой любви, вон изгоняет первоначальный страх: посему-то Апостол и говорит: совершенна любы вон изгоняет страх.

Однако невозможно достигнуть совершенного страха (иначе), как только первоначальным страхом. Ибо трояким образом, как говорит Василий Великий можем мы угодить Богу: или благоугождаем Ему, боясь муки, и тогда (находимся) в состоянии раба; или ища награды, исполняем повеления Божии, ради собственной пользы, и посему уподобляемся наемникам; или делаем добро ради самого добра, и (тогда) мы находимся в состоянии сына. Ибо сын, когда приходит в совершенный возраст и в разум, исполняет волю отца своего не потому, что боится быть наказанным, и не для того, чтобы получить от него награду, но собственно потому и хранит к нему особенную любовь и подобающее отцу почтение, что любит его, и уверен, что все имение отца принадлежит и ему. Таковой сподобляется услышать: уже неси раб, но сын и наследник Божий Иисус Христом (Гал. 4, 7). Таковой уже не боится, как мы сказали, Бога, конечно тем первоначальным страхом, но любит Его, как и святый Антоний говорил: я уже не боюсь Бога, но люблю Его. И Господь, сказав Аврааму, когда он привел для жертвоприношения Ему сына своего: ныне познах, яко боишися ты Бога (Быт. 22, 12), сим означил тот совершенный страх, который рождается от любви. Ибо (иначе) как бы он сказал: ныне познах, когда (Авраам) уже сделал столько из послушания Богу, - оставил все свое, и переселился в чуждую землю, к народу служившему идолам, где не было и следа Богопочитания, и сверх(всего) этого навел (на него Бог) такое страшное искушение - жертвоприношение сына, и после сего сказал ему: ныне познах, яко боишися ты Бога. Очевидно, что Он говорил здесь о совершенном страхе, свойственном святым, которые уже не по страху мучения и не для получения награды исполняют волю Божию, но любя Бога, как мы многократно говорили, боятся сделать что-либо против воли Бога, ими любимого. Посему-то и говорит (Апостол): любы вон изгоняет страх; ибо они уже не по страху действуют, но боятся, потому что любят. В сем состоит совершенный страх. Но невозможно (как мы уже сказали выше) достигнуть совершенного страха, если кто прежде не приобретает первоначального. Ибо сказано: начало премудрости страх Господень (Притч. 1, 7), и еще сказано: страх Божий есть начало и конец (Ис. Сир. 1. 15, 18). Началом назван первоначальный страх, за которым следует совершенный страх святых. Первоначальный страх свойствен нашему душевному состоянию. Он охраняет душу от всякого зла, как полировка медь, ибо сказано: страхом Господним уклоняется всяк” от зла (Прит. 15, 27). И так если кто уклоняется от зла, по страху наказания как раб, боящийся господина, то он постепенно приходит и к тому, чтобы делать благое добровольно, и мало помалу начинает, как наемник, надеяться некоторого воздаяния за свое благое делание. Ибо, когда он постоянно будет избегать зла, как мы сказали, из страха, подобно рабу, и делать благое в надежде награды, подобно наемнику; то пребывая, по благодати Божией, во благом, и соразмерно сему соединяясь с Богом, он получает вкус благого, и начинает понимать в чем истинное добро, и уже не хочет разлучаться с ним. Ибо кто может разлучить такового от любви Христовой? как сказал Апостол (Рим. 8, 35). Тогда достигает он в достоинство сына, и любит добро ради самого добра и боится, потому что любит. Сей то есть великий и совершенный страх. Поэтому и пророк, уча нас отличать один страх от другого, сказал: Приидите, чада, послушайте мене, страху Господню научу вас (Псал. 33, 12). Кто есть человек, хотяй живот, любяй дни видети благи? Обратите внимание ваше на каждое слово пророка, как каждое речение его имеет свою силу. Сперва говорит он: приидите ко мне, призывая нас к добродетели, (потом) прилагает и чада. Чадами называют святые тех, которые их словами обращаются от греха к добродетели, как и Апостол говорит: Чадца, ими же паки болезную, дондеже вообразится Христос в вас (Гал. 4, 19). Потом, призвав нас и приготовив к тому обращению, (пророк) говорит: страху Господню научу вас.

Видите ли дерзновение святого? Мы, когда хотим сказать что-либо доброе, всегда говорим: “хотите ли, мы побеседуем с вами несколько о страхе Божием, или о другой какой либо добродетели? Святый же пророк не так, но с дерзновением говорит: приидите чада, послушайте мене, страху Господню научу вас. Кто есть человек хотяй живот, любяй дни видети благи? Потом, как бы услышав от кого-либо в ответ: я желаю, научи меня, как жить и видеть дни благие, он научает, говоря: удержи язык твой от зла и устне твои еже не глаголати льсти. И так он прежде (всего) отсекает действие зла страхом Божиим.

Удерживать язык свой от зла, значит не уязвлять чем-либо совести ближнего, не злословить, не раздражать. А устнами своими не глаголати льсти, значит не обольщать ближнего [В греч.: не обличать ни в чем ближнего и не соблазнять его]. Потом (пророк) прибавляет: уклонися от зла. Сперва сказал он о некоторых частных грехах: о злословии, обмане, а потом говорит вообще о всяком зле. Уклонися от зла, т.е., избегай вообще всякого зла, уклоняйся от всякого дела, ведущего к греху. Опять, сказав это, он не остановился на сем, но прибавил: и сотвори благо. Ибо случается, что иной не делает зла, но и добра не делает; иной также не обижает, но не оказывает и милосердия, иной не ненавидит но и не любит. И так хорошо сказал Пророк: уклонися от зла и сотвори благо. Вот, он показывает нам ту постепенность трех устроений (душевных), о которой мы упоминали выше. Страхом Божиим он научил уклоняться от зла и тогда уже повелевает начать благое. Ибо когда кто сподобится освободиться от зла и удалится от него, тогда он естественно совершает доброе, наставляемый святыми.

Сказав о сем столь хорошо и последовательно, он продолжает: взыщи мира и пожени и. Не сказал только взыщи, но усильно стремись за ним, чтобы достигнуть его. Следите внимательно умом вашим за сею речью, и примечайте точность, наблюдаемую Святым. Когда кто сподобится уклониться от зла, и (потом) будет стараться, с помощью Божией, делать благое, тотчас восстают на него брани вражеские, и он подвизается, трудится, сокрушается, не только боясь возвратиться опять на злое, как мы сказали о рабе, но и надеясь, как было упомянуто, награды за благое, подобно наемнику. И таким образом, терпя нападения от врага, борясь с ним и сопротивляясь ему, он делает благое, но с большою скорбью, с великим трудом. Когда же он получит помощь от Бога и приобретет некоторый навык в добре, тогда видит он покой, тогда вкушает мир, тогда ощущает, что значит печаль брани, и что - радость и веселье мира. И потом уже ищет мира, усильно стремится к нему, чтобы достигнуть его, приобрести совершенно и водворить его в себе.

Что может быть блаженнее души, сподобившейся придти в сию меру (духовного возраста)? Таковой, как мы неоднократно говорили, находится в достоинстве сына; ибо по истине блажени миротворцы, яко тии сынове Божии нарекутся (Матф. 5, 9). Кто может отселе побудить душу сию делать добро ради чего-либо иного, кроме наслаждения тем самым добром? Кто может знать радость сию, кроме того, кто испытал ее? Тогда-то таковой, как мы уже несколько раз говорили, познает и совершенный страх. Вот, мы слышали теперь, в чем состоит совершенный страх Святых, и в чем состоит первоначальный страх, свойственный нашему (душевному) устроению и с чего человек начинает, и чего достигает чрез страх Божий. Теперь мы желаем узнать и то, как вселяется в нас страх Божий, и хотим сказать, что нас отлучает от страха Божия.

Отцы сказали, что человек приобретает страх Божий, если имеет память смерти и память мучений, если каждый вечер испытывает себя, как он провел день, и каждое утро, - как прошла ночь, если не будет дерзновенен в обращении и наконец если будет находиться в близком общении с человеком, боящимся Бога. Ибо говорят, что один брат спросил некоторого старца: “что мне делать, отче, для того чтобы бояться Бога?” Старец отвечал ему: “иди, живи с человеком, боящимся Бога, и тем самым, что он боится Бога, научит он и тебя бояться Бога”. Отгоняем же страх Божий от себя тем, что делаем противное сему: не имеем ни памяти смертной, ни памяти мучений, тем, что не внимаем самим себе и не испытываем себя, как проводим время, но живем нерадиво и обращаемся с людьми, не имеющими страха Божия, и тем, что не охраняемся от дерзновения; сие последнее хуже всего: это совершенная погибель. Ибо ничто так не отгоняет от души страх Божий, как дерзость. Посему, когда спросили авву Агафона о дерзости, он сказал: “она подобна сильному, жгучему ветру, от которого, когда он подует, все бегут, и который портит всякий плод на деревьях. Видишь ли брат силу сей страсти? видишь ли лютость ее? И когда его опять спросили, ужели так вредна дерзость? он отвечал: “нет страсти вреднее дерзости, ибо она есть мать всех страстей”. Весьма хорошо и разумно сказал он, что она есть мать всех страстей, потому что она отгоняет страх Божий от души. Ибо если страхом Господним уклоняется всяк от зла. (Прит. 15, 27); то конечно, где нет страха Божия, там всякая страсть. Бог да избавит души наши от всегубительной страсти - дерзости.

Дерзость бывает многообразна: можно быть дерзким и словом и осязанием и взором, От дерзости иной впадает в празднословие, говорит мирское, делает смешное, и побуждает других к непристойному смеху. Дерзость и то, когда кто прикоснется другого без нужды, когда поднимет руку на кого-либо смеющегося, толкает кого-нибудь, вырвет у него что-нибудь из рук, бесстыдно смотрит на кого-нибудь: все это делает дерзость, все это происходит от того, что в душе нет страха Божия, и от сего человек мало помалу приходит и в совершенное нерадение [В первом издании сей книги на славянском языке 1628 г.: “в совершенное презрение”.]. Посему-то, когда Бог давал заповеди закона, Он сказал: благоговейны сотворите сыны израилевы, (Лев. 15, 31), ибо без благоговения и стыда человек не чтит и самого Бога и не хранит ни одной заповеди. Посему-то нет ничего вреднее дерзости; посему-то она и есть мать всех страстей, что она изгоняет, благоговение, отгоняет страх Божий рождает пренебрежение; а от того, что мы дерзки друг с другом и не стыдимся один другого, случается, что мы и злословим и оскорбляем друг друга. Бывает, что кто-нибудь из вас увидит что неполезное, он отходит и осуждает это и влагает то в сердце другому брату своему, и не только сам повреждается, но вредит и брату своему, вливая в сердце его злой яд; и часто случается, что ум того (брата) был занят молитвою, или иным добрым делом, а этот приходит и увлекает его в пустословие, и не только лишает его пользы, но и вводит в искушение; а нет ничего тяжелее, ничего пагубнее, как вредить не только себе, но и ближнему.

Потому хорошо нам, брат, иметь благоговение, бояться вредить себе и другим, почитать друг друга, и остерегаться даже смотреть друг другу в лице, ибо и это, как сказал некто из старцев, есть вид дерзости. И если случится кому видеть, что брат его согрешает, не должно презреть его и умолчать о сем, попуская ему погибнуть, не должно также ни укорять, ни злословить его, но с чувством сострадания и страхом Божиим должно сказать тому, кто может исправить его, или сам видевший пусть скажет е<